+13 °С
Ясно
Все новости
Проза
17 Июня 2021, 12:11
№6.2021. Нияз Магадеев. Боль. Рассказ
Нияз Бикьянович Магадеев (1963–2019) родился в деревне Темясово БАССР. Учился в художественной школе-интернате в Уфе. Окончил Уфимский нефтяной институт. Трудовую деятельность начал архитектором – гл. инженером в г. Баймаке. Работал главным редактором журнала «Аманат»
Нияз Бикьянович Магадеев (1963–2019) родился в деревне Темясово БАССР. Учился в художественной школе-интернате в Уфе. Окончил Уфимский нефтяной институт. Трудовую деятельность начал архитектором – гл. инженером в г. Баймаке. Был организатором радиопередач при Баймакской районной газете. Работал на разных должностях в редакциях газет «Совет Башкортостаны», «Известия Башкортостана», заместителем главного редактора газеты «Йәшлек», собственным корреспондентом газеты «Комсомольская правда», главным редактором журнала «Аманат». Также был главным редактором независимых газет «Оран» («Клич»), «Халыҡ һүҙе» («Слово народа»). Автор книг: «Балҡыштар» («Сияние») – Өфө, 2004; «Хан һүҙенән юғарыраҡ Әҙип һүҙе» («Слово Творца выше слова правителя») – Өфө, 2019
Боль
Рассказ
Завтра с утра важное дело. «День будет нелегким», – подумал он. Закончив нехитрый ужин холостяка, состоявший из яичницы, кефира, стакана чая и бутерброда с сыром, собрался спать. Усталость была не только от работы, но и от чего-то давящего, знакомого любому холостяку, пусть даже убежденному.
Сосед по комнате, как всегда, уехал в командировку. Парень он был интересный и, как говорят, «свойский», постоянно в голове держал массу забавных случаев и смешных историй, много анекдотов. Но он редко бывал на месте, так что его отсутствие было так же обыденно и привычно, как не приходящий на остановку нужный автобус.
Убрав со стола, задумчиво остановился около чертежей, которыми был завален и подоконник, и край стола, сел их рассматривать. Углубившись в бумаги, оживился, забыл про сон. Это были схемы новой автоматической системы для расфасовки выпускаемых изделий предприятием, где он служил. Его четвертое рационализаторское предложение за этот год. Работу свою он терпел, и ему она иногда даже нравилась.
Движения у него были порывистые, порой чуть торопливые. Часто, когда задумывался, тер подбородок, и сам на этом себя ловил. Нормального телосложения, худощав, но не хил – обычно в журнальных иллюстрациях такими изображают каратистов. На черном, как смола, фоне волос яркими черточками блестела седина, которая, вся сгущаясь, сходилась у висков. Его почти всегда веселое, неунывающее настроение, сохраняемое даже в самых трудных ситуациях, иногда нарушалось резкими перепадами, и тогда он ходил отчаянно-отрешенный, крайне угнетенный, но на другой же день возвращался к прежней бодрости. Только при этом в глубине его карих глаз оставалась какая-то резкая грусть, боль. Лишь очень редко, когда он оказывался в кругу многочисленных друзей и от всей души смеялся, как ребенок, которому отдали после долгой разлуки его любимую игрушку, лишь тогда пропадала эта грусть.
Он был очень эмоциональным, и когда спорил, часто ударялся в крайности, слегка заикаясь, приводил примеры экстремальных ситуаций.
Он был максималистом – или все, или ничего! Кусочками, урывками не хотел и получать, и отдавать.
Ориентируясь на целое и чистое, он постепенно упускал или уходил от хорошего и среднего, в чем сам себя не раз ловил. Подлости себе не позволял. Хотя и не любил невезучих, знал, что сам таков же. От этого еще больше не любил неудачников. Мог беспощадно критиковать себя (как говорил его старый друг: «В этом твоя ошибка – не критикуй себя в присутствии многих!») Также горе тому, кто оказывался в поле огненно-карих лучей его глаз – иронию, острого сарказма ему было не занимать.
Хотя легко сходился почти с любым человеком, никогда не умел умолять, просить, договариваться, не любил само слово «пробивать». Терпеть не мог хапуг, еще сильнее – тупость и нисколько не понимал тех, кто устраивался в жизни хитро и тепло («Завидуешь!» – говорили ему). Знакомые его резко делились на друзей и недругов, и потому нелегко было его друзьям: хоть никогда и не лез в чужие отношения, терпеть не мог, когда его близкий приятель общался с подлецом – запросто мог разойтись с ним, хотя после очень переживал из-за этого.
С прекрасной половиной не связывался – его никогда не видели с какой-нибудь незнакомой женщиной. Когда, как иногда бывает в чисто мужской компании, кто-нибудь рассказывал про женщин или восхищался кем-то, не присоединялся. Он, например, не влюблялся два раза в неделю, как Коля со второго этажа, или не рассказывал о большой любви, которая когда-то была у него, как это делал выпивши бывший старший лейтенант Еникеев. Он все слушал с грустной улыбкой, кивая головой или рисуя что-то непонятное на какой-нибудь бумаге. Вот тогда никто и не мог заглянуть ему в глаза... Да и ничего не замечали, занимаясь своими рассказами.
К подругам знакомых относился с глубоким, сдержанным уважением. Что интересно, в него часто влюблялись девушки, свои, с общежития. Он спокойно разговаривал с ними, улыбался, но всерьез их чувства не принимал, хотя иногда ходил с ними в кино, на вечера. Он просто уважал их, и они уважали его. Без ума любил театр, стихи, хорошо рисовал («Я бы на твоем месте миллионером был бы...» – откровения Коли), любил гонять футбол, днями мог копаться в военных журналах, любил детей и... ходил в холостяках. Давил себя работой.
Углубившись в чертежи, он разрисовал все бумаги на столе и на подоконнике – полностью в чертежах была крышка сахарной пачки и нераспечатанный пакет вермишели. Он кидался с одного листа на другой, как хищник с одного следа на другой среди множества запутанных троп и следов, безошибочно чувствуя близость жертвы, но еще не видя ее. Его глаза и губы озаряла улыбка, какая бывает у рыбака, вытаскивающего тугой дрожью бьющуюся рыбу, чувствуя через удочку, что она попалась, но не зная ее величину.
Шум за окном, в коридоре, на кухне, рядом с его комнатой нисколько не мешал ему. Наоборот, создавал ту обстановку, к которой он привык годами. Это была вполне рабочая обстановка.
Вот он, наконец, нашел что-то связующее, главное – замер, уставившись на исцарапанные, в пятнах обои. Взгляд его остановился над полкой, где около розетки для местной радиосети на обоях были какие-то непонятные линии, видимо оставленные кем-то, жившим до них в этой комнате.
Вот он момент созидания, мгновение открытия!
Нет, постойте... Почему-то лицо его не светится той побеждающей улыбкой, появляющейся у него после решения какой-нибудь сложной проблемы.
Он замер не как обычно, откинувшись на спинку стула, закидывая голову назад, а как-то напряженно сгорбившись, уставился на стену. Осторожно положил ручку на стол. Взгляд его начал пытливо бегать, нет, ходить по стене, иногда останавливаясь, когда он краешком глаза смотрел набок, как путник, заблудившийся в лесу, услышав какой-то звук или почувствовав запах дыма, еще не зная – костра или пожара.
Вот лицо его приняло определенно-чувственный вид: оно стало похоже точь-в-точь на лицо человека, заблудившегося в дремучем лесу, который узнал запах огня – только пожара, или из хаоса звуков определил всего-навсего один – звук самолета, летящего высоко за облаками... И цивилизация недосягаема! Они могли бы помочь ему, эти люди, этот кусочек мира, но... не видят его и не увидят его. А он видит их, но дать знать о себе не может!
Глаза его затмила необъяснимо сильная грусть. Он, казалось, ни о чем не думал и ничего не видел – был в совершенно другой ситуации, жил другой жизнью.
...Эта музыка, звучавшая или с коридора, или из соседней комнаты, изменила его. Знакомая мелодия, чуть приглушаясь, свободно просачивалась сквозь бетонную стену, проникая во все предметы, во все уголки, как легкий невидимый туман, заполняя всю комнату... Это она сдвинула его во времени и в пространстве. Кто сказал, что это возможно только на фантастических машинах времени? Кто смеет утверждать это? Кто объяснит, что такое время, пространство и... переживания простого смертного?! Ведь еще и четкого определения нет насчет времени. Музыка... Знакомые мелодии... Вот она – машина времени – любой человек, независимо от своего музыкального слуха, слыша свою любимую песню, обязательно вспомнит определенное время, определенную обстановку. Увидит лица друзей, знакомых... Будет переживать то же самое, что и когда-то под эту музыку. Придут те же мысли, те же чувства. Даже на стереоэкране при повторе невозможно увидеть все это. Здесь иное дело.
Что это такое, музыка? Приходит от инстинктов миллионов лет давности или результат нескольких тысячелетий цивилизации? Восприятие человека – от природы или результат вечного стремления человека к прекрасному (эстетического воспитания)?..
Нет, он глаза не закрыл, и свет горел в комнате, все было на своих местах, ничего не изменилось. Но он был уже полностью в другом мире – здесь, в комнате, его не было, а может, нет и всего остального, кроме него...
Да, это была его любимая песня, а то неповторимое время, когда человеку один раз в жизни кажется, что он самый красивый, самый добрый, а она – самая красивая, самая лучшая на свете. Единственный раз в жизни, когда он летает почти по-настоящему, до небес вместе с ней. В самом простом, в самом обычном видится счастье: один взгляд, одно слово, одно прикосновение... Все как никогда необычно, от всего веет счастьем; до незнакомой, приятной щекотки под ложечкой, до бессониц; когда удивляешься: как же раньше я не мог замечать всего этого в жизни, как это мог оторвать вон ту ветку березы, как мог раздавить вот этого муравья, того шмеля? Пусть летает, пусть живет! Когда думаешь: «Ведь мог я умереть, не почувствовав, не узнав всего этого... Какое счастье, что это произошло, вот теперь можно хоть и... нет, нет, наоборот – как никогда охота жить!..»
А все было в самой простой, даже идеально и невообразимо простой ситуации... Вечер. Маленький деревенский переулок. Она ставила одну единственную пластинку (как же, и раньше сколько раз слушал эту, но ничего такого не замечал!..) на самый простой проигрыватель, с чуть испортившейся иголкой, и смотрит из открытого окна. Ни цветов, как в картинках или кино, ни высококлассной аппаратуры с миганием разноцветных лампочек... И она одета очень просто: темное платье с красными цветочками, он как сейчас помнит (видит) – крупные красные розы на темном фоне. Ни красивых ласковых слов... Разговоры – самые простые, даже ни одного слова не запомнил. Даже в двух шагах на траве лежала корова и шумно дышала.
Вот и все.
Хотя ее и считали первой красавицей в деревне, он ничего такого в ней не находил – были в деревне и красивей ее, которыми можно было только любоваться.
Вот это было все – целое, без частей и неделимо! То, что он хотел, любил, понимал...
Врезалось в память беспощадно и ярко.
...Одна любовь и ей не повториться,
Ей никогда не встретиться со мной...
Несколько песен, одна за другой, повторялись – обоим казалось, что идет бесконечная песня. Даже когда он ходил во дворе (теткин дом был по соседству, через переулок, и он гостил у нее) и работал с дядей, песня эта не прерывалась. Он все еще не знает, на самом ли деле играла музыка или продолжалась только в мыслях... Хотя и тогда не смог бы определить это. После этого она звучала в ушах всегда, везде. И когда он приехал в город продолжать учебу, и когда были на уборке в колхозе, осенью, или слушал любую другую песню...
Он написал ей письмо. Такое необычное, сюрпризное и сложное: каждое предложение сверху наклеено бумажной полоской – и невозможно было прочесть весь лист сразу. В предложениях заключалась просьба.
Первая просьба (эта полоска была на самом верху листа, отдельно): «Читай письмо вечером, у открытого окна».
Вторая: «Включи проигрыватель и ставь пластинку» – какую именно – он назвал.
Третья полоска: «Кого видишь у палисадника, прислонившегося к решетке, около куста сирени?..»
Так он хотел устроить ей сюрприз: она могла ощутить, почувствовать то, что он видел постоянно перед собой, слышал и переживал... В конце письма написал адрес, не назвав себя, без своего имени и фамилии. Догадается ли?
Скоро пришло и ответное письмо. Она написала, что узнала его только случайно, по одному слову, которое он произносил постоянно в разговоре. Завязалась переписка. Он сильно радовался этому. Думал только о ней. По неопытности даже свои восхищения рассказал одному старшему другу. Показал фото. Тот, посмотрев, небрежно уронил пошлость. Он очень удивился и огорчился, после этого никому ничего не говорил. Но до галлюцинаций любил ее. Иногда, находясь в комнате один, даже днем, повторял в полузабытье ее имя. Ему нравились ее письма. В них не было ни одной двусмысленной фразы, писала она по-детски наивно, удивительно. Писали о всяких мелочах. Один раз он просил ее написать, как там погода. Она в следующем письме подробно описала ее, к его радостному удивлению. Переписывались часто, но о чем могли так много писать – не помнит. Несколько раз он хотел было ей объясниться, но... боялся разрушить все.
Потом пришло еще лето. С нетерпением поехал в эту деревню.
Лето пролетело незаметно. Свободное от летних работ время, которого было очень мало, проводили вместе. Ее родители полюбили его – которого знали с детства...
С каникул уехали вместе: она поступила учиться на курсы в соседний город. Она приезжала к подругам в его город и ходила с ними по магазинам. Он ревниво следил за этим и, теряя голову, присоединялся к ним, иногда украдывая встречи с ней или радуясь возможности просто посмотреть ей в глаза. Несколько раз съездил к ней. Неудержимо быстро пролетели курсы, и она уехала, получив распределение к себе в район.
Пришло лето. Начались долгожданные каникулы. На крыльях прилетел к ней в деревню. Сказав, что танцы организовывает только для нее, вечером пригласил ее в клуб. Аппаратуру выпросил у местного любителя, а записи на любой вкус – ритмичные, задушевные и народные – привез из города сам. Ему особенно нравилась песня, в котором звучала ее имя...
После танцев она исчезла. Оставив магнитофон другу, начал искать. Через полчаса, бросив безнадежные поиски, возвратился домой. На скамейке сколько сидел – не помнит. Может, час, может, три часа. В ее окне свет не горел. «Устала, наверное, надо ей отдохнуть, завтра опять на сенокос...» – подумал он. Пожелал ей заочно спокойной ночи. Так и сидел. В небе, в просветах между бесконтурными ночными облаками, светились звезды. Где-то гулко лаяли неугомонные деревенские собаки...
Вдруг послышались приглушенные голоса и шаги. Появились две фигуры. Одна, высокая, похоже, была парнем. Другую – не разобрать. Он сидел на обочине дороги, на бревне и очень удивился, когда узнал в них соседа по своему селу и... ее. Удивленно поздоровался. Откуда здесь он? Хотел спросить: «Где вы ходите?..», но длинный сосед быстро ушел, попросив закурить.
– Что, пристает? – удивленно спросил он ее. – И куда ты ушла в конце танцев? А я уж думал, ты спать легла... Нет, ты скажи: что, это он?!
Она молчала.
– И чего ты молчишь? – еще больше удивился он.
Она заплакала!
– Почему плачешь? – из кучы вопросов в голове он успевал задавать только некоторые. Он утирал ей слезы и успокаивал ее, а у самого мысли путались...
Подожди, они же шли обнимаясь?.. Ну и что!
Подожди, а сноха говорила, что у нее много парней... Как же? И этот сосед тоже что-то цинично-грубое сказал про нее еще года два назад, когда у них все только начиналось?..
Все постепенно всплывало, вырисовывалось, как на фотобумаге после обработки проявителем.
Все запутывалось и становилось непонятным, как если бы он фотографировал одно и, проявив, увидел совсем другое... То, что он подавлял в мыслях, обретало плоть и становилось перед ним простой реальностью, и бросало его в кошмарный сон. Чем больше удивлялся, думал и путался в вопросах, налетевших на него, тем больше он успокаивал ее, чтобы она не плакала!..
Что это – абсолютное неверие в происходящее? Абсолютное прощание? Не находя ответов на все вопросы, он бросил искать решение и оставил все по-прежнему. Никогда с ним такого не происходило. У него было такое ощущение, что будто его водит что-то такое сильное и необъяснимое, с которым он не мог справиться. Это что-то во сто крат было сильнее его и управляло его действиями, его волей, оставляя в понятии только одно – это была она, которая, улыбаясь, смотрела на него с открытого окна, ставя ту одну-единственную пластинку...
Ехали в автобусе в райцентр. В автобусе неожиданно оказалось очень много ее знакомых парней. Она без конца громко смеялась, разговаривала, отойдя от него. Тут он заметил, что она очень изменилась. Постриглась – вместо ее длинных, черных кос – почти мальчишеская стрижка. Губы ярко накрашены... «Ну и что!» – подумал он. Перед его глазами стояла она двухлетней давности. Тот факт, что это была она, с черными косами, у открытого окна, со стеснительной улыбкой, – вот это было главное. А все остальное было второстепенно!
Но он открывал в ней все новые и новые изменения: она стала совсем другой, смотрела на него свысока, а когда приехали в район, с автобуса ушла с каким-то парнем в шапке-ушанке.
Все... Он перестал к ней ходить. Выбросил ее из души прежнюю... Но ничего не получилось: то, что-то сильное, которому он не находил названия, не оставляло его. Он, когда не видел ее несколько дней, бурно скучал, рвался увидеть ее. Не находя больше терпения, приезжал к ней и, не узнав в ней ту девушку из переулка, уходил страшно огорченным, дав себе слово больше никогда не приходить. Но через неделю опять спешил к ней – все повторялось.
Возможно, она смотрела на него как на простака, чудака, но он не замечал этого. Он любил ее. Та сила, с которой он боролся и не мог объяснить, называлась любовью. И любил он ее прежнюю. Он знал, что она была другой, был уверен, что она не такая, какую видел сейчас. Искал и не находил схожести ее с той прежней... Он терялся. Он потерял ее прежнюю. Он потерял себя прежнего... Все! Он перестал к ней ходить и видеть ее, оставив в глубине души лишь тот переулок, то окно, ту девушку, ту песню.
Она и сейчас была рядом, писала, что ждет его. Один за другим шли письма отчаяния... Она просила прощения, писала, что все поняла, что ей ничего не надо от этой жизни и он не имеет права так ненавидеть ее... В своем единственном ответе на весь поток писем он написал ей, что за все время только один раз сердился на нее: когда она... когда она постригла косы. После этого пришло и ее последнее письмо: «С косами я постригла и свой ум, и свою голову». Она его ни в чем не обвиняла. Она писала, что любит его.
Он тоже любил ее! Прежнюю...
Одна молва над памятью кружится,
Как раненая птица над землей...
...За стеной ребята-практиканты все крутили и крутили одну и ту же песню который уж раз. Они ничего и не знали. Им просто нравилась эта хорошая песня... А он, уже не молодой, сидел по другую сторону от стены, комкая расчеты-чертежи в руках, и, сам не замечая того, смотрел на обои, где были оставлены кем-то непонятные линии, видимо, жившим до него в этой комнате.
Он был максималистом.
Читайте нас:
© 1998-2024, «Бельские просторы» - литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издается с декабря 1998 года. Относится к категории «литературных толстяков», таких, как «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Дружба народов», «Урал».
Передавая рукописи в редакцию журнала, авторы соглашаются с условиями договора оферты, размещенного на сайте belprost.ru. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Редакция не вступает в переписку с авторами. Положительное решение сообщается. Мнение редакции не всегда совпадает с точкой зрения того или иного автора. При перепечатывании материалов ссылка на «Бельские просторы» обязательна.
____________________________________________________________________________
Свидетельство о регистрации средства массовой
информации ПИ № ТУ 02-01564 выданное
Управлением Федеральной службы по надзору
в сфере связи, информационных технологий
и массовых коммуникаций по Республике
Башкортостан от 31 октября 2016 года.
Главный редактор: Горюхин Юрий Александрович
_________________________________________________________
Единый телефон доверия для детей, подростков и их родителей: 8-800-2000-122 (звонок бесплатный и анонимный для всех жителей России).
Телефон доверия Республики Башкортостан: 8 (800) 700-01-83.
Телефон психологической поддержки детей и родителей: 8-800-347-5000.
Телефон
(347)292-77-62
Эл. почта
Адрес
450079, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. 50-летия Октября, 13, 9 этаж, каб. 912, 923
Рекламная служба
(347)292-77-62
Редакция
(347)292-77-62
Приемная
(347)292-77-62