№4.2021. Лидия Выродова. Офицерские жёны. Документальная повесть. Окончание. Начало в № 2–3

Разговоры растревожили душу. И хотя часы упорно напоминали о позднем времени, сон совершенно не шёл. Таня тихонько подошла к окну и стала вглядываться в небо, в большие мигающие звёзды. Было светло то ли от уличных фонарей, то ли от тоненького серпика зарождающейся луны. Тишина околдовывала, никакие звуки не нарушали таинство ночи. И перед Таней вдруг всплыла, вынырнула из прошлого другая картина. Ей даже на миг стало холодно, мороз пробежал по коже, ноги ослабели, и она села на кровать, накинув на плечи одеяло.

…Пурга лютовала уже несколько дней. После уроков Таня выскочила на улицу и тут же попала в объятия Толи: ветер её швырнул с такой силой, что она не удержалась на ногах и начала падать. Очень хотелось спрятаться скорее от этой сумасшедшей пляски метели. Она зябко поёжилась, высвободилась быстро из его крепких рук – не хватало ещё, чтобы школьники увидели, засмеялась …и предложила погулять. Толя недоумённо посмотрел на неё, потом вздохнул, взял портфель, и они побрели к дому, где жила Таня, оставили там портфель и вышли на дорогу. Хотя назвать это дорогой было нельзя: всё утопало в снегу, и те тропки, которые с трудом протаптывали пешеходы, почти тут же с воем и диким хохотом заметала пурга.

– А давай посмотрим посадочную площадку самолетов, замело её или нет? Может, чистят. Мама хотела прилететь в гости, – озорно блеснула глазами Таня. Всё лицо её было залеплено снегом, он подтаивал, она его смахивала шерстяными варежками, а он снова и снова лепился на волосах, бровях, ресницах.

– Снегурочка ты моя, – тихо прошептал Толя. Очень тихо, но она услышала, и сердце её дрогнуло от его нежного голоса, от его восхищённых глаз. Она даже не поняла, то ли по лицу снег потёк подтаявший, то ли слёзы выступили от волнения. И чтобы скрыть свои чувства, она схватила его за руку и решительно потащила дальше. Сделав несколько шагов, они вдруг почувствовали, что куда-то стремительно проваливаются. Кругом сплошная темнота, только пушистый снег, за который не зацепиться, не удержаться. Он выскальзывает из рук, словно в воде впустую барахтаешься. Таня от ужаса начала задыхаться: хватала ртом воздух, а вместо него только заглатывала снег. Они поняли, что провалились в котлован строящейся школы. Мелькнула мысль – если выберутся отсюда, то останутся навсегда вместе. Толя крепко держал её за руку, второй разбрасывал перед её лицом снег, сам осторожно продвигался вперёд. Главное – зацепиться хоть за что-то твёрдое. Наконец он наткнулся на стену, подхватил Таню на руки, с силой поднял её наверх и подтолкнул вперед. Она животом упёрлась во что-то твёрдое – это уже было спасение. Он её ещё раз подтолкнул, и она могла развернуться и встать на дрожащих ногах. За шиворотом было полно снега, по лопаткам стекали струйки. Вскоре выскочил из ямы и Толя, начал быстро сметать руками с Тани снег. Кое-как очистившись от снега, они побежали подальше от злополучного места.

В комнате Толя быстро растопил печь, заставил Таню переодеться, спросил, нет ли у неё водки.

– Откуда? – удивилась Таня.

Он начал горячими руками растирать ей плечи, руки, спину. Вскоре комната нагрелась, вскипел чайник, и благодатное тепло окутало продрогшую девушку изнутри и снаружи. И ещё там, в этой злополучной ловушке, она вдруг отчётливо и ясно поняла, что он её судьба. Надёжный, преданный и сильный…

…Она встала, подошла к окну, вглядываясь в блестевший под луной сад, прижалась лбом к стеклу, тихо прошептала: «Толенька, где ты?» и почувствовала, что слёзы медленно катятся по щекам. Как тогда, в ту пургу – то ли слёзы, то ли снег таял. Слёзы текли, и всё новые картины выплывали перед ней, словно на экране. Она не заметила, что тихо разговаривает с Толей.

…В кои веки в свой день рождения муж был дома. Друзья решили непременно отметить это событие широко и весело. С утра всё жарилось, варилось, резалось и натиралось. Помогали соседки и подруги. К нужному часу стали собираться гости. Таня для разнообразия и оживления вечера придумала провести игру – опрос. На видном месте стоял кувшин с узким горлом, лежали ручки и карандаши, маленькие квадратики бумаги. И каждый гость должен был написать мнение об имениннике: его характере, поступках. Причём анонимно. И вот последний листок вложен, Таня с улыбкой подходит к кувшину, опрокидывает его и начинает трясти. Из узкого горлышка выпадает бумажная трубочка. Старший из родственников разворачивает её и торжественно читает:

– Доброта, порядочность, честность.

Все хлопают.

– Идём дальше. Вот она – трубочка. Читаем. Доброта, преданность, искренность.

И снова аплодисменты.

– Дальше. Доброта, верность, честность. Умение дружить, понимание.

И ещё несколько записок и первым было слово – доброта…

– Господи, как же давно это было, как быстро всё промелькнуло, – она вздохнула и тихо улыбнулась, вспомнив лица гостей на том дне рождения. Весёлые, счастливые, радостные, немного удивленные таким результатом опроса. Не так часто им приходилось собираться вместе. А теперь многие из них тоже покинули этот мир.

– Толя, а недавно твой бывший солдат прислал мне сообщение, где он называет тебя своим добрым наставником, который по-отцовски помогал ему в трудные минуты. Так приятно это было читать. Как будто на время вернулись в свой городок. Он прислал мне фотографии нашего бывшего гарнизона, и мы с Маришей видели наш дом. Так сердце защемило, так захотелось туда, мне даже показалось, что сейчас я тебя увижу, ты войдёшь и скажешь: «Девчонки мои любимые, как же я соскучился и как хорошо дома». А Маришка с визгом бросится на шею. И ты её закружишь. И в доме станет весело и спокойно. Толенька, ты бы видел, какой наш внук стал взрослый. Окончил университет, знает в совершенстве английский, всё хорошо, тебя вот только нет.

Она снова подошла к окну, луна уже спряталась за домом с другой стороны, тихо шевельнулась от ветра ветка яблони, проплыло медленно облако, на миг прикрыв звёзды, и исчезло, растаяло.

Утром Лиза посмотрела на Таню и спросила, как она себя чувствует, что-то вид усталый.

– Ничего, всё нормально, просто воспоминания душу растравили. Долго не могла уснуть. Ушла полностью в прошлое. И про Крым всё думала – так хочется туда ещё разок съездить, по нашим с Толей местам пройтись. Я всегда неохотно уезжала от того чистейшего воздуха, от морских великолепных просторов. А однажды уехала досрочно.

– Почему? – удивилась Лиза.

– Встретила женщину, перед которой чувствую себя виноватой. Уж столько лет прошло, а вспомню – душа болит. В очередной раз дали мне путёвку в санаторий в Крым. И снова я поехала к синему морю, синему небу, лёгкому морскому воздуху, фруктам.

…Режим у Тани был размеренный: завтрак, процедуры, потом любимые прогулки по берегу моря. Купальный сезон подходил к концу, на пляжах не очень многолюдно, детей увезли на занятия, бархатный сезон был в разгаре. Ласковое солнце словно укутывало лёгкой прозрачной тканью, волны медленно набегали на берег, шурша мелкой галькой и лениво отползая назад. Таня сидела на скамеечке под грибком, сняв туфли и подставляя ноги солнцу, изредка подходила к воде, брела по мелководью и вдыхала полной грудью воздух, чуть пахнущий водорослями и йодом. Он проникал глубоко, словно старался очистить лёгкие от сухой пыли, которая преследовала жителей степи во время пыльных бурь. Всматривалась в прозрачную воду, на дне были видны камешки, ракушки, песок и стайки снующих рыбок. Они подплывали бесстрашно к ногам Тани, даже толкались в кожу, но стоило ей чуть шевельнуться, мгновенно разлетались в разные стороны. Тут же по берегу неторопливо и важно ходили высокие крупные бакланы с длинными чёрными клювами. Внимательно и задумчиво смотрели на море, неторопливо чистили перья. А шумливые и крикливые чайки вели себя слишком бурно – стаями пролетали, выискивая рыбу, заметив жертву, камнем падали вниз, ныряли в воду и тут же взмывали вверх с трепещущей рыбкой в клюве. На берегу, быстро её заглотнув, снова возвращались к своим скандально кричащим подругам.

Таня, набродившись и налюбовавшись, надышавшись, возвращалась в санаторий расслабленная и разнеженная. Клонило в сон, она медленно брела по тенистой аллее, остановилась в тени пышной шелковицы, решила передохнуть и ещё раз издали посмотреть на околдовывающую ширь и бесконечность водной глади, слепящей и играющей солнечными бликами. Наконец оторвавшись от этой вечной красоты, она сделала несколько шагов.

Навстречу ей, еле передвигая ноги, отрешённо шла женщина с полной сумкой. Что-то в её облике Таню поразило, как будто она её раньше видела. Незнакомка остановилась, поставила сумку на землю, разминая занемевшие пальцы, безразлично скользнула взглядом по подходившей Тане, та застыла от изумления и чуть не вскрикнула. Она её узнала, хотела подойти к женщине, сделала уже шаг, но женщина подняла сумку и, опустив голову, тяжело пошла дальше. А Таня так и стояла на тротуаре, смотрела вслед согнувшейся, еле волочащей ноги Насте. Она не могла поверить, что перед ней та самая весёлая красавица – хохотушка Настя, блиставшая на сцене Дома офицеров и срывавшая восторженные аплодисменты зрителей.

И вдруг в ушах Тани зазвучал из прошлого мягкий мелодичный голос, полились проникновенные стихи Лермонтова.

И море, чайки, прохладная аллея исчезли, появилась сцена, на которой – стройная с длинными каштановыми волосами до плеч, молодая и счастливая Настя. Её глаза всегда искрились, лучились, они проникали в душу собеседника и завораживали своим мягким ласковым светом. Рядом с ней было легко и радостно. Её в гарнизоне прозвали Лучиком. Она обожала сцену, чувствовала себя на ней свободно и уверенно, легко и азартно танцевала, пела. Звонкий голос звенел и переливался. Казалось, ничто не может нарушить её восторженное состояние. Муж Володя, капитан-строитель, у них росла дочка…

Однажды шла генеральная репетиция концерта ко Дню победы, в Доме офицеров творилось что-то невообразимое: в одном зале под звуки баяна выплясывали солдаты, офицеры, девушки и женщины в военной форме, в другом читали стихи, разыгрывались сценки. Нашлись даже настоящие артисты – два парня из одного московского театра смастерили «костёр» из электролампочек, кусков красной материи и вентилятора. Звучит музыка, трепещут языки пламени, возле «костра» сидят усталые солдаты и поют: «Вьётся в тёплой печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…» Грустит и рвёт душу гармонь, а из глубины сцены плывёт лебедем в медленном танце грациозная и лёгкая Настя. Словно неясное видение, мечта и тоска по ушедшей мирной жизни и призыв вернуть этот покой и мир. Все артисты прекратили читать, танцевать, сбежались и с затаённым дыханием следили за божественной импровизацией Насти. А она то тонкой веточкой сгибалась под натиском урагана, и трепетно взмывали вверх её руки, моля о пощаде, то решительно и смело шла вперёд, дерзко и упрямо наступая на невидимого врага. И когда танец закончился, все не могли даже руки поднять для аплодисментов, боясь нарушить и спугнуть это прекрасное и потрясающее явление народу таланта. И ещё несколько минут с восторгом смотрели на Настю, будто впервые её увидели. А она одаривала всех своим лучистым взглядом и чуть улыбалась, раскрасневшаяся и слегка смущённая.

Потом Настя вместе с недавно приехавшим в часть старшим лейтенантом исполняла вальс под песню Шульженко «Вальс устарел». И смотрелись они великолепно. Он – высокий широкоплечий синеглазый блондин уверенно вёл её, тоненькую, трепетную, лёгкую. Они были как одно прекрасное целое.

Время поджимало, репетиции шли почти каждый вечер. Концерт прошёл на ура, зрители отбили все ладони. А вскоре по гарнизону поползли сплетни о любви Насти и того самого старшего лейтенанта, партнёра по танцам. Тане уже неоднократно говорили об этом, но она всячески пыталась отрицать слухи. Мало ли что кому показалось. Но когда она увидела Володю с растерянным и почерневшим лицом у себя дома, без слов всё поняла. Толя говорил, отчаянно жестикулируя, а тот безучастно сидел, уставившись взглядом в одну точку. Потом встал, тяжело прошёл мимо Тани, даже не заметив её, возле двери в коридоре оглянулся, пытаясь что-то сказать, но губы не слушались. Он прерывисто вздохнул и вяло махнул рукой…

…Таня осторожно прошла несколько шагов за Настей, посмотрела, куда она идёт. Настя направлялась к пятиэтажным домам, издалека было видно, что строят дома военные: всюду сновали ребята в гимнастёрках. Таня ещё немного постояла, развернулась, пошла в санаторий, а перед глазами – ссутулившаяся Настя с потухшими глазами. Во время обеда Таня спросила у официантки, есть ли в городе воинская часть, та ответила утвердительно. Семьи офицеров живут недалеко отсюда в пятиэтажках. Многие женщины работают в санатории медсёстрами и врачами, официантками. Хотела спросить и про Настю с Володей, но в последнюю минуту передумала.

В комнате она долго ворочалась на кровати, пытаясь вздремнуть – тихий час же, но поняла, что все попытки напрасны, осторожно встала, оделась, на цыпочках прошла к выходу, чтобы не разбудить похрапывающую в сладком сне соседку, осторожно прикрыла дверь.

На строительной площадке она сразу увидела Володю, постаревшего, поседевшего. Нет той былой уверенности и стремительности в движениях. Он громко кричал на верхний этаж, махал рукой, звал кого-то к себе. Ей показалось, что и голос его изменился, стал хриплым и низким. Возможно, сказался возраст, со слабой надеждой успокоила она себя, вздохнула, постояла ещё немного. Володя оглянулся, посмотрел мельком и тут же отвернулся, давая указания подошедшему к нему солдату.

Вечером Таня опять сидела на скамейке у моря, следила за бесконечным плеском волн у своих ног, но прежнего восторга не испытывала. Душа болела, ныла, она не могла отогнать от себя чужие погасшие глаза Лучика и поникшие плечи некогда бравого и весёлого Володи. И как бы она сейчас ни пыталась объяснить это возрастом, прошедшими годами, которые не делают нас краше, в душе она понимала, что к этой печали и вечной боли причастна и она…

…Таня сидела в кабинете, углубившись в документы. Она уже работала в прокуратуре и вникала в тонкости нового дела. Учительствовать ей в школе гарнизона так и не довелось: за две недели до приезда сюда Тани место было уже прочно занято. И в трудовой книжке появились другие записи. «Большие марш-броски», – с тоской подумала Татьяна Алексеевна, отрываясь от бумаг и протирая глаза от мелькавших букв. На столе зазвонил телефон, женский голос пригласил её к замполиту гарнизона. Она немного удивилась, хотела спросить, по какому вопросу, но заранее знала ответ: секретарь ничего не знает и не ведает.

В кабинете замполита сидели несколько офицеров, что-то бурно обсуждали, иногда разражаясь хохотом. Татьяна поморщилась, остановилась на мгновение, потом решительно постучала и вошла в кабинет.

– Проходите, проходите, Татьяна Алексеевна, садитесь поближе к столу. Товарищи офицеры, все свободны, – замполит с улыбкой смотрел на Татьяну. Офицеры тут же вышли, Татьяна села на стул возле стола и вопросительно смотрела на хозяина кабинета – щеголеватого, подтянутого, загорелого.

– Вы не догадываетесь, почему я вас пригласил? – он внимательно посмотрел на неё. Она пожала плечами. – Татьяна Алексеевна, что вы скажете о Насте Сазоновой? Она же у вас в активе, в самодеятельности очень хорошо участвует.

– Вот вы о чём, – напряжённо протянула Татьяна, собираясь с мыслями. – У меня, да и не только у меня, о ней самое лучшее мнение – хорошая семья, дочь растёт, муж прекрасный.

– А как же получилось, что у этой такой замечательной, на ваш взгляд, женщины роман на стороне?

– Ну, это просто слухи. С Павлом они партнёры по сцене, он очень воспитанный человек, глубоко интеллигентный, истинный ленинградец. Эрудированный, я думаю, ничего лишнего не позволит.

– Да я и не говорю об интрижке, он действительно порядочный и благородный человек. Но ведь Настя решила уйти от мужа, брак рушится. Распадается ячейка общества. Надо вам подключиться, поговорить по душам на женсовете. – Он встал из-за стола, прошёлся по кабинету, остановился у окна и вздохнул. – Хотя я не уверен, что этот разговор будет результативным. Тут глубоко и сильно всё замешано. И их жаль, и делать что-то надо. Боюсь, как бы капитан Сазонов с собой чего не натворил. Он какой-то ходит отрешённый, я пытался с ним говорить, а он одно твердит – примет любое решение Насти. Неволить её не будет, силой удерживать не станет.

Это злополучное заседание женсовета и сейчас жжёт её сердце, а тогда она еле дошла до дома, наглотавшись таблеток, пытаясь хоть как-то унять сердцебиение и боль за грудиной…

Таня, не в силах вновь возвращаться в то далёкое время, вскочила и быстро пошла к воде, зачерпнула её в пригоршни, плеснула в разгорячённое лицо, осторожно вошла в воду по щиколотку, не замечая ни крикливых чаек, ни снующих рыбок. Она словно хотела смыть с себя воспоминания, очистить душу, но что сделано, то сделано. Судьба такие ошибки не прощает, не зря же через столько лет она встретила Настю, чтобы ещё раз убедиться в злом вмешательстве в человеческие души, увидеть её, сломанную и потерявшую всякий интерес к жизни, когда-то такую светлую и счастливую.

Она почувствовала, как слёзы закипают где-то в глубине, готовые вот-вот вылиться. А волны, словно пытаясь помочь женщине, медленно гладили её ноги, успокаивая и лаская.

Ночью напрасно она призывала сон, считая до ста, думая о дочери, муже, маме. Ей вдруг так захотелось к ним, увидеть, заглянуть в глаза, услышать эту родную Толину присказку «японский городовой», выражающую и восторг, и недоумение, и удивление, и досаду. По интонации можно легко понять, что именно испытывает он в данный момент. Уже немного успокоившись, накрутившись в постели вдоволь, с завистью вслушиваясь в посапывание и храп соседки, Татьяна начала проваливаться в забытьё, но тут же встрепенулась. Перед ней ясно всплыла картина того заседания. За столом небольшой комнатки в Доме офицеров после очередной репетиции самодеятельности собрались члены женсовета и попросили остаться Настю и Павла. И вот он стоит перед женщинами и спокойно смотрит на них. Форма ещё сильнее подчёркивала его мужественность и благородство. От его понимающих серьёзных глаз всем немного не по себе. Повисло тягостное молчание, Татьяна собиралась с мыслями, как начать разговор, а он глубоко вздохнул и сам начал:

– Понимаю, почему вы пригласили меня сюда, знаю, что не должен и близко подходить к Настеньке, – он прижал руку к сердцу и назвал её имя с такой нежностью, что у женщин защипало в носу – не хватало ещё разреветься! – Но она здесь, в моём сердце, я ничего не могу поделать, никого и ничего не вижу, кроме неё. Ни на что не надеюсь, не хочу разрушать её семью, мы уже с ней говорили об этом. Я просто её люблю и счастлив этим, а любовь из сердца не вырвешь ни по велению замполита, ни по просьбе женсовета.

Он замолчал, они тоже не знали, что сказать, только смотрели на него, и им становилось не по себе от боли, давно поселившейся в его глазах, и вместе с тем от нежности, с которой он говорил о любимой женщине. После его ухода в комнате ещё долго стояла недоумённая тишина. Татьяна уже хотела закрыть это заседание, когда в комнату тихо вошла Настя, виновато присела на краешек стула и с тоской и страхом смотрела на членов женсовета. Они тоже смотрели на неё, уже и не зная, что сказать. Кто-то неуверенно начал говорить о долге, о сохранении семьи, о ребёнке, карьере мужа, а Настя, спрятав лицо в ладони, согнувшись, плакала навзрыд. Перепуганные и растерянные женщины подбежали к ней, обнимали, успокаивали, говорили, что всё обойдётся, забудется, время лечит, но при этих словах рыдания были ещё сильнее и отчаяннее.

Через неделю все узнали, что Павла срочно перевели в другую часть. А через месяц уехали из городка и Сазоновы…

– Да, печально. Сломаны судьбы. Кто знает, как бы всё повернулось, не переломи всё через колено. Может, не надо бы так резко и грубо вторгаться в чужую жизнь? – со вздохом произнесла Лиза. – Может, надо бы им самим всё решить, но что сделано, то сделано.

– Да только это сделанное никому счастья не принесло. Я и сейчас чувствую себя виноватой. А тогда в Крыму места себе не находила, когда увидела её, такую убитую и притихшую. Ни солнце её не радовало, ни море. Да и сама жизнь, наверное.

– Как же ты потом повела себя?

– Я молча, без объяснений уехала, сказала только соседке. Та ничего не поняла, начала уговаривать, но не могла я остаться.

– Да кто знает, как повернётся жизнь, кого ты можешь встретить на своём пути…

Они обе замолчали, думая каждая о своём. Потом Лиза встала, взяла чайник, молча налила чай в чашки, из холодильника достала молоко, поставила на стол, подвинула поближе к Тане печенье, варенье, мёд. Таня машинально начала пить с отсутствующим взглядом, погружённая в себя. Лиза тоже сделала несколько глотков, отодвинула чашку и тихо сказала:

– Ситуации бывают разные, никто не может угадать, что случится с ним завтра, какие страдания или счастье выпадут на его долю. Только решать всё надо по-человечески. В нашем городке в Балашове тоже бывало всякое. И флирты, и интрижки. Один офицер даже в приступе ревности неловко толкнул свою совсем уж потерявшую стыд жену, возвращавшуюся от любовника. Она упала и виском ударилась об угол дома. Эта трагедия разыгралась прямо перед нашими окнами, мы, правда, ничего не слышали, а на рассвете дворники обнаружили труп. А вот случай с моей подругой потряс всё училище.

Мы вместе с ней были в родительском комитете нашего класса. Я председатель, а она отвечала за культурную часть – пианистка, просто роскошная женщина. Сибирячка, высокая, темноволосая, светлоглазая, весёлая, с хорошим юмором. Мы обе не терпели пошлость, я обожала её игру на пианино, мы такие вечера проводили в классе! Я с восхищением следила за её игрой, за её лёгкими движениями. Её пальцы порхали, извлекая из инструмента нежнейшие звуки. Длинные волнистые волосы рассыпаны по спине, на лице счастливая улыбка, наслаждение. Казалось, музыка льётся будто сама по себе, а пианистка не бьёт по клавишам, а нежно гладит их. Я смотрела на лица наших шестиклашек: у кого-то глаза сияли от восторга, кто-то улыбался, были и откровенно скучающие. Я и не ожидала, что все сразу же влюбятся в серьёзную музыку, но такие вечера мы проводили часто.

Её муж тоже окончил академию Жуковского, защитил кандидатскую, по его учебникам учились курсанты нашего лётного училища в Балашове. Я работала редактором газеты, она в детском саду проводила музыкальные занятия. У них было двое детей, сын – старшеклассник, а дочь училась вместе с моим сыном. Заняты мы были основательно, встречались редко, но очень много говорили, если такие встречи выпадали.

…Как-то торопилась Лиза после обеда на работу, до её редакции полчаса ходьбы, и она всегда ходила пешком, увидела неторопливо идущую навстречу Любу. Обе обрадовались, обнялись, начались расспросы, разговоры, потом Лиза взглянула на часы, охнула и побежала, крича Любе на ходу, что на будущей неделе надо провести заседание комитета по подготовке к Новому году.

Давно уже всё обсудили, распределили, кто закупает подарки для ребят – дело это было в то время очень непростое, хороших конфет в магазинах не найти, некоторые родители из других классов ездили за дефицитом в Москву. А вот их классу повезло: мама Вити Самойлова работала в продовольственном магазине и взяла подарки на себя. Назначили и ответственного за подготовку самодеятельности, благо музыкант свой.

– Ну что, всё решили, ничего не забыли? По домам? – Лиза встала и потянулась к пальто, лежавшему на стуле. В дверь уже заглядывала уборщица. Все задвигали стульями, засобирались. Только Люба сидела, не шелохнувшись, и о чём-то напряжённо думала. Лиза подала ей пальто, тронула за руку, та встрепенулась, в глаза начала возвращаться жизнь. Она встала, молча оделась, и они пошли. Только открыли дверь на улицу, сразу же почувствовали, что погода меняется: вошли в здание вместе с солнышком, а сейчас ветер срывал с крыш снег. Женщины подняли воротники пальто и чуть ли не бегом направились к проходной городка – школа была совсем рядом.

Поднявшись на второй этаж, Лиза толкнула дверь. Открыта, значит, все дома. И точно, даже Саша сидел возле телевизора.

Из своей комнаты выглянули дети. Сбросив сапоги, повесив пальто на вешалку, Лиза направилась в кухню. Вскоре туда же пришёл и муж.

– Ребята, как у вас дела в школе, институте? Скоро каникулы, какие оценки сегодня принёс, Кирюш? – крикнула Лиза, чистя картошку.

Получив положительные ответы от школьника и студентки пединститута, она их похвалила и стала разогревать ужин. Саша открыл холодильник.

– Саш, не тормоши ты холодильник, не хватай куски, сейчас всё подогреется. Я сегодня увидела в школе Любу, что-то с ней происходит. Напряжённая, нет той живости и азарта. Мне даже показалось, что она постарела, глаза потускнели, нет той искорки и готовности шутить.

– А ты что, ничего не знаешь? – Саша сел на табуретку и удивлённо посмотрел на жену.

– А что я должна знать? – она помыла картошку, бросила в закипевшую воду и внимательно посмотрела на мужа.

– Ничего себе подруги. Весь городок бурлит, а тебе ничего не известно. – Он закрыл дверь кухни и тихо сказал: – У Арсентьева роман.

– Что ты говоришь? – она уставилась на мужа и не могла поверить. Потом пришла в себя и спросила: – Кто она? И как ты об этом узнал?

– Жена моего техника. Я несколько раз замечал, что он стал невнимательно работать, допускать ошибки. А любая ошибка в нашем деле чревата – там же жизни людей. С самолётом шутки плохи. Я раз сделал замечание, второй, предупредил, что, если ещё повторится, отстраню от дела. Он наклонил голову и тихо сказал: «Лучше отстраните, товарищ подполковник, я не могу пока работать». Начал я с ним беседовать, он и рассказал, что жена выходит замуж за Арсентьева.

– То есть как это выходит? Это он ей предложил? – Лиза аж задохнулась от этой новости.

– Да вроде нет. Это она так решила.

– Ах, она решила? Это ещё ничего не значит. А она где работает?

– У нас в штабе машинисткой.

– Ну и чем вся эта история закончилась? – спросила Таня. – Чем его так поразила эта машинистка? Красавица? Ты видела её?

– Видела один раз. Мы ехали на дачу, а навстречу нам велосипедистка крутила педали. Саша сказал: вот любовница Арсентьева. Я сразу же на неё все глаза. Так, смазливенькая, тёмненькая, стройненькая, таких миллионы.

– А вот чем-то взяла.

– Господи, Тань, а то ты не знаешь охотниц за мужиками. Не знаешь, чем берут. Я потом, когда начала подробно интересоваться этой мадам, многое выяснила. Она всё очень точно рассчитала, и он не первый у неё. Любе от работы выделили участок для дачи, они там хайдакались всё свободное время – копали, сажали, строили. Такой домик двухэтажный Володя сам построил, загляденье. И квартиру в порядок привёл сам – отделал её, как игрушечку. Ну вот, а эта машинистка давно его заприметила. На работе к нему никак не подступиться, она уговорила мужа купить дачу недалеко от Арсентьевых.

– Понятно.

– Понятно, да не совсем. Как-то Володя уехал на дачу, чтобы на воздухе сосредоточиться над докторской. А Люба оставалась дома: во-первых, детей надо кормить, во-вторых, работа, а в-третьих, мама приехала из Сибири. Да и Володя просил не мешать ему.

…Маленький ухоженный дачный участок был идеальным: цветы, ровные овощные грядки, полянка с клубникой, на лужайке качели. Дом – игрушка, всё продумано до мелочей. Даже лестница на второй этаж была не внутри, а снаружи, чтобы в маленьком домике сэкономить место. Вдоль заборов высажены кустарники, деревца. Некоторые дали уже первые плоды. Володя целый день, не отрываясь, сидел за столом, заваленным чертежами, книгами, бумагами.

Увлечённый, он не замечал ни времени, ни голода. Думалось и работалось легко и быстро. Уверенно росла горка отпечатанных на машинке листов, тут же рядом – ватманы с чертежами. Он был доволен и проделанной работой, и решением скрыться от всех на даче. Дома всё равно не тот размах, обязательно что-то отвлечёт, кто-то позвонит, прибежит. Да и не раз к кухне сбегаешь то за чаем, то за каким-то куском. А тут – благодать. Он ещё раз оглядел свои труды, потянулся сладко, до хруста в суставах, взглянул на часы. Ого! Скоро четыре, неплохо бы и подзаправиться. Вдруг он услышал на лестнице осторожные шаги, прислушался, встал, но шаги исчезли. Показалось, решил он, глотнул остывший чай и стал ещё быстрее стучать на машинке. Часа через два потянуло снизу чем-то жареным и вкусным. Он машинально сглотнул слюну, снова глянул на часы и ахнул: ничего себе, время к вечеру, а у него с утра маковой росинки не было. Вот и мерещатся всякие запахи. Не мешало бы спуститься вниз и подогреть кастрюльки Любы. Под ложечкой засосало, он решительно отодвинул от себя машинку и встал. Быстро спустился вниз и удивлённо застыл: там орудовала Галина, машинистка с кафедры. Увидев его, она заулыбалась и начала накрывать на стол. А он так и стоял возле двери, с трудом приходя в себя.

– Ну, товарищ полковник, что вы так на меня смотрите? Думаете, я привидение? Нет, я живая, из плоти и крови, – она медленно поворачивалась перед ним в лёгком, расстёгнутом на груди халатике, прилипшем к купальнику.

– Ничего не понимаю. Вы как здесь оказались? И кто вам сказал, что я именно здесь? – он переступил порог кухни, но не садился.

– На документах потребовалась ваша подпись, мне сказали, что вас не будет два-три дня, а там и выходные. А вчера, когда шла на пруд, видела вашу машину возле забора. Вы не рады? – она пристально смотрела на него, потом спохватилась, заторопилась к веранде, где оставила сумку, пришла с папкой.

– Подпишите, и я пойду.

Он поднялся в кабинет наверх, просмотрел документы – ничего особенного, не было такой срочности в его подписи, могли бы и до понедельника полежать, – спустился вниз и протянул папку.

– Вообще-то это делать нельзя, и вам это прекрасно известно, – недовольно пробурчал он.

– Что именно, Владимир Петрович?

– Да бросьте вы. Вы прекрасно знаете, что нельзя выносить документы за пределы училища, тем более на велосипеде.

– Ну простите меня. Просто… – она замялась, потом предложила: – Ой, остывает же, давайте поужинаем, мойте руки и за стол.

На столе аппетитно и призывно манили к себе сочные отбивные, картошка, свежий салат из помидоров и огурцов. И Володя не устоял, быстро сел и не заметил, как съел всё, что было. А Галина смотрела на него и улыбалась. За чаем он совсем разомлел, они вместе вышли на веранду, немного посидели там, затем пошли к качелям. Она села на гладкую очень удобную доску, висевшую на крепких цепях, медленно раскачивалась, отталкиваясь от земли ногой. Её халатик то и дело раскрывался, обнажая загорелую ногу, она поправляла его, а сама с улыбкой поглядывала на стоявшего тут же хозяина дачи.

– Какие у вас удобные качели, просто чудо. Толкните меня повыше, я хочу взлететь высоко-высоко.

Вскоре она с визгом и хохотом поднималась чуть ли не до перекладины качелей, крепко держась за цепи, вытянув вперёд стройные загорелые ноги и откинувшись на спину. Качели стали раскачиваться всё медленнее, она лежала и смотрела на высокого стройного полковника расширенными глазами с каким-то шальным огоньком в них. Потом вдруг сделала вид, что начинает падать, он подхватил её, она зажмурилась и потянулась к нему лицом, но он спокойно поставил её на землю, извинился, сказал, что ему надо ещё поработать. Она будто и не слышала, взяла его за руку и предложила сходить искупаться на пруд.

– Водичка – чудо, поплаваем, вы взбодритесь, отдохнёте, а я могу вам помочь с печатанием. И всё быстро пойдёт. – Она так зазывно смотрела на него, ему стало не по себе от такой настойчивости. Но он решил, что ничего же не случится, – поплавать не мешает, тем более что сделано за день немало, а после отдыха дела пойдут ещё быстрее.

На пруду никого не было – последняя ребятня собиралась домой. Некоторые накупались до посинения и стучали зубами, не в силах унять дрожь. Он с разбега бросился в воду, с наслаждением поплыл, выбрасывая вперёд руки и быстро продвигаясь, чувствуя разнеживающее тепло. Но стоило поглубже опустить ногу или заплыть подальше от берега, как ледяная вода ошпаривала и выталкивала, заставляла искать более тёплые места. Когда он наконец наплавался и уже хотел выходить, почувствовал на спине женские руки и прижимающееся тело. Он развернулся и увидел молящие глаза Гали. Он сделал вид, что не понял её движения. Выйдя из воды, взял одежду, намеренно сухо простился с гостьей и пошёл к своему домику. Шёл неторопливо, крепкая спина, накачанные мышцы, длинные сильные ноги были покрыты каплями воды, в которых отражались маленькие солнышки. Галя раздосадованно смотрела ему вслед, прикусив губу.

Поработав ещё часа три, Володя вышел из дома, осторожно спускаясь в темноте по ступенькам и держась за поручни. На лужайке он поднял руки вверх, со стоном потянулся, подпрыгнул, несколько раз поприседал. И тут увидел на качелях Галю. Он вопросительно смотрел на неё, а она как ни в чём не бывало улыбалась:

– Я пришла за папкой.

– Ах да. Но я же вам её отдал, вы положили в сумку.

– А сумка осталась в кухне. Пойдёмте чаю попьём? Я и блинчиков напекла, горяченькие ещё.

– Не поздновато ли для чая? Совсем темно, как поедете?

– А я завтра пораньше встану и успею, что тут ехать-то? Сорок минут, а то и того меньше. Пойдёмте, почаёвничаем, дома скучно одной.

После чая она осталась у него – спала внизу, он себе постелил наверху. Но когда проснулся утром, увидел на подушке её умиротворённое лицо и растерялся. Быстро вскочил, она с улыбкой смотрела на него и счастливо улыбалась:

– Доброе утро, любимый. Именно о тебе я мечтала всю свою жизнь…

– Вот стерва, добилась всё же своего, – со злом сказала Таня. – И скажи, пожалуйста, у всех этих охотниц одни и те же приёмы. Я работала в гороно инспектором, а заведующая и её заместитель были незамужние. И они стали напрашиваться ко мне в гости. Толя работал военпредом, дома уже бывал почаще. И надо было видеть, как расцветала Мария Викторовна, заместитель руководителя гороно, когда видела Толю. Она прямо с порога начинала вытягивать к нему губы: – То-леч-ка-а-а – и целовала в шею. Толя багровел, резко отстранялся, а она громко хохотала и снова целовала его. Мы всё это принимали как шутку, но однажды она догнала меня на улице и, зло глядя, прошипела: «Когда же ты сдохнешь? Болеешь, болеешь, пожила, дай другим пожить», – развернулась и пошла. Мне от её такой лютой ненависти стало плохо, сердце колотилось под горлом, уши заложило, я боялась упасть, но медленно шла на ватных ногах…

– Я когда работала в госпитале в Будапеште, тоже встречалась с хищницами.

…В психоневрологическом отделении, где работала Лиза, было мало больных. В солдатской палате в основном лежали ребята с радикулитами и невралгиями, в офицерской – два-три человека на обследовании, женская нередко пустовала. В первой палате с нарушением психики – один-два солдата-суицидника. Лиза, раздав лекарства, выполнив все назначения врача, сидела за столом в кабинете и читала очередное произведение, готовилась к сессии, кое-что конспектировала. Неожиданно услышала быстрые шаги мужа и голос дочери.

– Что случилось? – встревоженно спросила Лиза.

– Да ничего особенного, вызывают на точку, надо подменить офицера, заболел. Возьми Ирину. Я побежал и останусь на следующие сутки.

В дверях он чуть не столкнулся с медсестрой Людмилой, заглянувшей к Лизе поболтать. Саша оглянулся, махнул рукой и быстро вышел. Люда удивлённо смотрела ему вслед.

– Это твой муж? Красавец какой. А это чья такая девочка? – склонилась она над Ириной, сидевшей на кушетке. – Беленькая, синеглазенькая? В кого интересно это чудо? – Люда поговорила ещё минут пять ни о чём, потом выпалила: – Лиз, пригласи меня в гости, хочу посмотреть, как вы устроились в своём гнёздышке.

– Хорошо, как-нибудь приглашу.

А дней через десять сменщица Лизы, жена офицера, вдруг спросила:

– Ты хорошо знаешь Люду?

– Ну как, хорошо. Только как нашу с тобой коллегу, я особенно с ней не общаюсь, некогда, учусь, готовлюсь к сессии. Что-то случилось? – Лиза сняла халат и повесила на вешалку, собираясь уходить.

– Могло бы случиться. Представляешь, напросилась ко мне в гости, мы же живём в двадцати километрах от города. Я приняла её по всем законам гостеприимства, а она так откровенно охмуряла моего Игоря. И улыбочки, и выгодные позы, и многозначительные взгляды, и шуточки. И я даже удивилась: оказывается, мужа своего не знаю – он, как павлин, хвост распушил, руки ей целует, плечико, а она призывно хохочет. Мне сначала было неудобно её оборвать, а уж когда она замурлыкала и томно спросила, где она будет спать, я ей ответила, что будет спать у себя дома. Она посетовала, что автобусы не ходят, поздно, я сказала, что поезда ходят и еле выпроводила. Игорь порывался её проводить, но я его заперла дома. Так что не вздумай.

– Да. Не понимаю я всё-таки мужиков, не видят они, что ли, какие девицы их атакуют… – задумчиво протянула Таня.

– Кому что нравится, – Лиза звонко расхохоталась.

Таня сначала смотрела на неё непонимающе, потом тоже начала смеяться. Отдышавшись и вытирая слёзы, Лиза сказала:

– Я вспомнила очень забавный случай. В семидесятом году мы поехали в Крым отдыхать. Дело уже шло к концу отпуска, и вдруг в Керчи обнаружили холеру. Слава учился в академии, надо срочно на занятия.

– Ничего себе забавный случай, – удивлённо протянула Таня.

– Нет, это было ужасно – я страшно перепугалась за Ирину, боялась, что она не перенесёт эту заразу, если заболеет. Но обошлось, слава богу. Из Керчи никого не выпускали без прохождения карантинного режима. И вот мы оказались в школе, которую временно отдали под карантин. Всё очень серьёзно – вдоль забора колючая проволока, солдаты с ружьями. В классах жили по несколько семей, спали на матрасах на полу. Срок проверки – неделя, а там – как повезёт: не обнаружат болезнь – уедешь, обнаружат – больница. В общем, с нами в классе были две семьи, тоже из Москвы – слушатели политакадемии: одна семья из Дудинки и одна из украинского города. Сашу назначили старшим. А одна жена слушателя политакадемии Рая откровенно ходила за Сашей по пятам, предлагая свою помощь. Мы сначала со второй москвичкой смотрели на всё это с шуточками, посмеивались, мне казалось странным, как её муж не замечает таких потуг к флирту. Саша принимал за чистую монету все её вопросы и разговоры и скрупулёзно на них отвечал. И как-то во время моего дежурства за обедом она тоже начала лезть со своими услугами. А дежурные должны принять судки с супом, вторыми блюдами, чаем или компотом, всё разлить по тарелкам, помыть посуду. Обед закончился, мы с Розой, второй замполитшей, моем посуду, смотрю, она мне глазами показывает на коридор и кивает. Поворачиваюсь – стоит Саша, Рая приблизилась к нему вплотную, взяла за руку и что-то нашёптывает. Он покраснел, вежливо отнимает руку, а она ещё крепче её держит. Он решительно отодвигает её от себя и делает шаг вперёд, она снова хватает его за руку. Я сама от себя такого не ожидала: беру стакан, зачерпываю в него воды из таза, где мы полоскали посуду, выскакиваю в коридор и выплёскиваю ей в лицо содержимое стакана. Она ахает, хватается за лицо, стряхивает воду с платья, раздаётся дикий хохот. Саша растерялся, а женщины аплодируют. Смотрю на мужа Раи, он одобрительно тоже улыбается. Кто-то из женщин говорит, что давно пора охладить пыл блудливой кошки.

– А что сказал Саша? – смеётся Таня.

– Ничего, он просто посмотрел на меня осуждающе и отошёл. А мы ещё долго смеялись. Но представляешь, она не угомонилась. Наш срок обследования подходил к концу, всё было хорошо, а вот в соседней комнате обнаружили холеру, мы так перепугались, когда увидели во дворе костёр – там сжигали вещи и постель заболевших. А нас готовили к отъезду… В одном повезло: летом из Керчи взять билеты на поезд невозможно. А к нам из кассы пришли и на месте обеспечили билетами. Роза сказала, что Рая вынашивает идею ехать в одном купе с нами.

– Значит, плохо ты её искупала.

– Наверное, – и они захохотали.

– Но нам с Розой выдали билеты в одном купе. И входили мы в вагоны не на вокзале – нас вывезли за пределы города, где стоял состав. У нас ни продуктов, ни воды. Спасибо проводникам – они сварили куриный бульон и накормили детей, а уж потом мы на станциях закупали продукты. Вот так-то, моя дорогая. Так что наши мужики выдержали испытание на прочность, а вот многие пускаются в авантюрное плавание.

– Ну и чем закончилось это плавание у твоих друзей?

– Трагически. Не тот Володя человек, чтобы флиртовать. У него душа, наверное, изболелась. Разговоры то стихали, то вновь вспыхивали, как костёр на ветру. Я не лезла с расспросами к Любе, и так по её сразу постаревшему лицу и опущенным уголкам губ было видно, как ей тяжко. Прошёл год, их сын поступил в военное училище, зимой приехал на свои первые каникулы. Люба повеселела, на лице заиграла улыбка, снова посыпались шуточки, опять мы проводили прекрасные вечера у пианино. А однажды даже спели с ней шуточную «В жизни всему уделяется место, рядом с добром уживется зло, если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». А потом вдруг она тихо запела мой любимый романс «Не уходи, побудь со мною…»

…Стихли последние звуки, высохли слёзы, Люба сидела с закрытыми глазами, такая прекрасная, светлая. Я с восторгом смотрела на неё, и мне захотелось вдруг дать по морде её мужу: что он, слепец? Какая женщина с ним, дети, а он путается чёрт-те с кем. Но вдруг услышала за спиной глубокий вздох, немного странный, прерывистый. Мы обе оглянулись и увидели возле двери Володю в шинели, с портфелем. Он, не отрываясь, смотрел на жену. Во взгляде и восторг, и вина, и мольба одновременно. Я заторопилась домой. Это была суббота.

В воскресенье вечером я на кухне готовила обед на завтра, посмотрела в окно и увидела, что сын Любы ставит машину на стоянку напротив нашего дома…

…Странно как-то, а у их дома места нет? Лиза заправила борщ, выключила газ под казанком с пловом и пошла в комнату гладить бельё. Телевизор работал, Саша просматривал газету, дети были ещё на улице.

Как же хорошо дома! Она начала мурлыкать себе под нос, вспомнила вчерашний вечер у Любы, улыбнулась, а потом взорвалась:

– Нет, не понимаю я, как можно королеву променять на щипаную курицу? Неужели у мужиков вообще головы нет?

– Так, страсти закипают. Что опять случилось? – Саша отложил газету и посмотрел на жену. Та продолжала яростно водить утюгом по белью.

– Господи, как Люба прекрасно поёт. С каким чувством, голос хорошо поставлен, сочный такой, бархатный. Ей бы концерты давать в больших залах, в аплодисментах купаться, а она по гарнизонам мотается с мужем. Да ещё… – она быстрее задвигала утюгом. – Убила бы.

– Кого?

– И его, и её, эту вертихвостку. Полковничихой захотелось пощеголять. Да никогда этому не бывать. Люба – умная женщина, думаю, что и он не дурак.

– Ну что ты так разнервничалась? Разберутся. Уже разобрались. Техник мой говорит, что жена его чернее тучи ходит, а то порхала по городку. А насчёт курицы ты почти угадала. Заходил недавно к машинисткам, там у них переполох был: рыдала эта пассия во весь голос. Арсентьев её выставил из кабинета, когда она к нему вошла, чуть ли не ногой открыв дверь. Так что всё наладится и всё будет хорошо.

Дверь открылась. Вошла Ирина и растерянно сказала:

– Арсентьев умер.

– Ты что несёшь? – Лиза рывком поставила утюг на подставку, уставилась с недоумением на дочь. – Что ты говоришь? Я только что видела их сына, он в нашем дворе машину ставил.

– А мы были на танцах в Доме офицеров, туда прибежал курсант за другом. Он в спортзале играл в волейбол, там были и Арсентьевы. И отец умер прямо в полёте, принимая мяч. Мне Сергей рассказал.

– Господи… – Лизе стало плохо, Саша побежал к тумбочке за каплями, её стала бить дрожь…

– …Володе было сорок. А Любе через два месяца в марте исполнилось сорок.

– А сейчас как у неё дела?

– Сын окончил академию, оставили на службе в Москве, у него двое детей, дочь тоже в Москве, трижды выходила замуж, что-то неудачно. У неё сын взрослый. Люба попыталась снова создать семью, но через какое-то время расстались…

– Молодец твоя Люба. Смогла понять, смогла простить. Очень мудрая и сильная женщина. А я вот не знаю, как бы я поступила в такой ситуации, – задумчиво и тихо сказала Таня. – Не дай бог пройти через такое.

– Я представить не могу, чтобы мой Саша с кем-то… Нет. – Лиза даже вскочила со стула и кинулась к плите за чайником. Налила себе чай, Тане, развернула конфету и торопливо глотнула, чуть не обжёгшись. – Мне Зульфия несколько раз говорила, как это я такого мужа одного отправляю в санаторий? А я отшучивалась. А однажды она меня всерьёз, как сейчас говорят, достала…

…В Уфе Лиза начинала работать в республиканской газете сначала внештатным корреспондентом, затем её перевели на гонорар. Это ей позволяло не терять стаж и вполне устраивало, но через какое-то время коллега предложила попробовать себя в обществе книголюбов. Работа оказалась творческой, очень интересной, она писала сценарии для проведения вечеров, конкурсов, посвящённых писателям, проводились встречи с известными артистами – Костолевским, Ножкиным, Марковым, приезжали «Голубые береты», «Шурави». Проникновенные песни «афганцев» заряжали огромной энергией и патриотизмом, таким сопереживанием и пониманием, что люди плакали и стоя слушали их откровения.

– А помнишь, как прекрасно прошла встреча с Костолевским? Какой он потрясающий рассказчик? – с улыбкой спросила Татьяна.

– Ещё бы не помнить. Мне он вообще очень нравится. А ты с ним даже обедала во время перерыва в ресторане, – засмеялась Лиза. – А я не смогла пойти, застеснялась.

– Хорошее было время, мы столько вечеров проводили с книголюбами, люди читали так активно, в викторинах участвовали. Но с Зульфиёй не все могли найти общий язык. Она вампир, и ей доставляло удовольствие держать людей на поводке, в напряжении. А ты с ней сражалась, не давала спуску. Так чем она тебя достала?

– Это было уже после того, как ты уволилась, ушла в обком профсоюза.

…Только что закончилось собрание председателей районных обществ книголюбов республики, где совместно с членами республиканского Союза писателей намечен и утверждён план дальнейшей работы, решены кое-какие проблемы. Официальная часть встречи закончилась чаепитием. Все давно и хорошо знали друг друга, начались рассказы, шуточки, подначивания. Председатель республиканского общества книголюбов Зульфия Каримовна как-то незаметно перешла к любимой теме – неверности мужчин. Все они – гулёны и ловеласы.

– Муж Лизы звал её в санаторий по семейной путёвке, а она не поехала. Да разве можно отпускать мужика одного? – в её жёлтых глазах – ехидство, ожидание того, что Лиза взорвётся. Но Лиза выбила козырь из её рук.

– Можно, надо просто знать человека и доверять. А если мужчина – гулёна, он и из-под юбки убежит, найдёт свинья грязь, – одёрнула её Лиза. – Просто вы с преданными и верными не встречались, вам не повезло, очень жаль. Каждая женщина достойна того мужчины, кого имеет.

Женщины одобрительно зааплодировали, заулыбались, а Зульфия едко усмехнулась и повернулась к новой жертве:

– Рит, а ты не думаешь о том, что у твоего Рафаэля на Севере может быть вторая семья? Месяц там, месяц здесь, трудно одному без женщины. Ты не думала об этом?

Рита, черноволосая с огромными чёрными глазами красавица, растерянно улыбнулась. Лиза обожала свою подругу за лёгкий нрав, весёлый характер, тонкое остроумие. А Саша восхищался её длинными, черными, как смоль, волосами. Они напоминали ему волосы матери, такие же длинные и волнистые, спадающие ниже пояса, когда она их расчёсывала.

– Да кто ж его проверит, – отшутилась Рита. – Двадцать с лишним лет ездит на Север, может, и сын уже растёт там.

Все засмеялись, а Лиза вскочила и ушла в свой кабинет, потом вернулась и тихо, глухим голосом, сверля Риту яростным взглядом, сказала:

– Как ты можешь? Ну Зульфие Каримовне не повезло в жизни. А ты? Ты только что предала своего самого дорогого человека. – Лиза побледнела, её глаза расширились. – Рафаэль гробит своё здоровье ради твоего блага, а ты так спокойно выслушиваешь всякие мерзости и ещё превращаешь всё в смешки. Какая же ты после этого жена? – она резко повернулась и ушла в кабинет. В зале застыла тишина, даже дышать боялись поражённые женщины. Такой реакции от Лизы, всегда готовой поддержать любую шутку и даже развить её дальше, никто не ожидал. Минут через пять с виноватым лицом в кабинет вошла Рита, села за стол напротив, взяла руку Лизы в свои, сжала, заглянула ласково в глаза:

– Лиз, ну что ты так отреагировала? Я-то знаю, что мой Рафаэль чист. Пошутили же.

– Так нельзя шутить. Нельзя позволять смеяться над самым светлым. Тем более что здесь была не шутка, а прямая уверенность в том, что все поголовно изменяют.

– Лиз, я боюсь смотреть в её жёлтые змеиные глаза и поэтому никогда не перечу. Не могу, как ты…

– Да, это мне знакомо, – Таня отставила в сторону бокал, вздохнула. – Уже к концу службы я часто уезжала от Толи. Мариша училась в Уфе в музыкальном училище, жила у мамы, я старалась хоть раз в два-три месяца навещать их. А потом случилась беда – у мамы инсульт, я уехала за ней ухаживать. Но и к Толе наведывалась. Как-то возвращаюсь…

…Таня подошла к проходной городка, показала пропуск, прошла по узенькому коридорчику, увидела привычные знакомые пятиэтажки и заулыбалась. Оказывается, как же она скучала и по городку своему, и по квартире, и по тому покою, который царил здесь. Здесь свой особый мир, здесь не надо ходить с опаской по дороге, бояться, что собьёт машина, здесь такси – редкость. И опять, как и всегда, её умилило обилие детских колясок возле магазина. А ещё она даже не сразу поняла, что вдруг её так удивило и напрягло, когда она проходила мимо скамейки в сквере. Она будто споткнулась возле сидящей на ней пожилой женщины и рассмеялась – так странно было увидеть в гарнизоне старого человека. Кругом все молодые, здоровые, стремительно ходящие по дорожкам и всюду снующие дети. И вдруг на скамеечке сидит бабуля и вяжет что-то. Такая домашняя, уютная, спокойная. Она вспомнила о своей беспомощной маме в больнице и помрачнела. Увидев угол своего дома, почти побежала, открыла дверь, вошла и огляделась. Как же хорошо здесь. У Толи идеальный порядок, молодец.

Часа через два она закончила с приготовлением обеда, решила и сама перекусить.

– Таня, ты приехала надолго? – заглянула в дверь соседка, улыбчивая, курносая, светловолосая, с ямочками на широком лице.

– Проходи, проходи, – пригласила Таня и усмехнулась: Тая так просто не заглядывает, любит разносить сплетни по городку.

Тая быстро прошмыгнула к столу, налила себе чай, наложила свежего клубничного варенья, которое привезла Таня, поднесла ложечку с вареньем ко рту и зажмурилась от восторга.

– Ах, какой аромат, а вкус! Это своё, домашнее? – она зачерпнула ещё ложечку.

– С дачи родителей, – Таня налила себе чай и выжидающе смотрела на незваную гостью. Та поставила пустую чашку на стол, встала, выглянула в окно:

– О, Надька побежала в магазин, говорят, сегодня товар завезут, ковры, одежду. Ты не пойдёшь?

– Не до ковров мне сейчас. Вот побуду немного, подкормлю Толю и уеду.

– А не боишься его надолго оставлять?

– Что ты хочешь сказать? – Таня внимательно смотрела на Таю, а та широко заулыбалась и ещё налила себе чаю.

– Вон Витька Степанов остался один на месяц, Нина укатила с детьми на море, так к нему несколько раз забегала Ольга Соловьёва, а та, сама знаешь, баба не промах.

– Ты хочешь сказать… – Таня потрогала рукой остывший чайник и понесла его к плите, зажгла конфорку и повернулась к Тае. Лицо её напряглось.

– Я ничего такого не говорю… – быстро перебила Тая и вскочила.

– А вот если тебе нечего сказать, – резко перебила её Таня, – не разноси сплетни, не вноси разлад в семьи. Я своему мужу верю. И мы сами во всех своих проблемах разберёмся.

– Конечно, конечно, а вот Витька…

– И Виктор с Ниной тоже разберутся.

– Тань, ну просто…сама понимаешь…мужику трудно одному долго без жены. Физиология.

– Все такие грамотные стали. Кроме физиологии есть ещё и любовь, и мозги, и честь, в конце концов. И не каждый мужик – кобель.

– Да, да, конечно, я же не говорю…

– Татьяна Алексеевна, ты дома, что ли? – дверь открыла красивая смуглая дама в теле, немного похожая на цыганку, с чёрными выразительными глазами и кудрявыми волосами, ловко собранными в большой пучок. – А я Наташу встретила, говорит, видела тебя в городке. Вот решила проверить. А у тебя гости, – с иронией произнесла она, увидев Таю. – Здравствуй, Тая, ты уже здесь?

– Нет, нет, меня уже нет, побегу в магазин, там сегодня новый товар привезли.

– Да, там народ давно толпится.

Тая, распрощавшись, быстро выскочила.

– Ну, здравствуй, дорогая моя, – обняла её Ирина Николаевна, учительница математики. – Ты что такая напряжённая? Опять эта сорока на хвосте что-то принесла? Ты ей веришь?

– А чему я должна верить или не верить? Ты-то хоть душу не трави. Садись, чаю попьём, – Таня поставила на стол чайник.

– О, чайку с удовольствием, – Ирина Николаевна села к столу и ахнула: – Мой любимый чак-чак! – она отрезала кусочек блестящего хрустящего, пропитанного мёдом и политого сиропом пирога и со стоном положила в рот, немного подержала на языке, потом проглотила, зажмурив глаза. – О, райское наслаждение. Ну что ты так на меня смотришь? Даже обидно, честное слово. Столько лет живёшь с Толей и до сих пор не знаешь его? Думаешь, я не догадываюсь, что тебе наплела эта сорока? Она уже весь городок обежала с этой новостью: Ольга заглядывает к Вите. Ах, какие страсти.

– А что, нет страстей?

– Тьфу, и ты туда же. Нет, на тебя точно разлука плохо влияет. Да Ольга туда ходит цветы поливать, Нина попросила. А Толя твой ишачит с утра до ночи, когда ему, а главное, зачем ему бегать?

– Да не сомневаюсь я в его порядочности, но иногда… ведь он же мужик, а у них всё сложнее…

– Ну уж коли мы заговорили об этом, то я хочу тебе сказать: нельзя оставлять мужчину надолго одного, это верно. И не потому, что он там что-то с кем-то заведёт, а просто потому, что так устроены они: длительное воздержание может спровоцировать болезнь. Вот тут действительно физиология.

…Воскресное утро выдалось необыкновенно жарким, как раз для сушки белья. Таня дополаскивала бельё, с сожалением глядя на простыни, наволочки и пододеяльники. В Уфе она уже стала забывать про жёлтую ржавую воду из крана, которую пить, конечно, невозможно. Питьевую воду в городок привозили на машинах, а вот для технических нужд пользовались такой. И все белые вещи превращались в серо-жёлтые, сколько ни кипяти. И самая большая мечта Тани – когда они отсюда уедут – накупить белейшего белья и знать, что оно не посереет.

Она не заметила, как в ванну заглянул Толя, обнял её сзади и потёрся лицом о плечо, поцеловал в шею.

– Ты что так рано вскочила?

– Завтрак приготовила и решила простирнуть, вон сколько накопилось всего. Ты иди, я сейчас дополощу и буду тебя кормить. Очень проголодался? – она выжимала большой пододеяльник.

– Очень проголодался, – многозначительно сказал муж и легко отстранил её от ванны. – Давай-ка я займусь этим и повешу сам, а ты отдохни немного.

После завтрака они сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели телевизор.

– Господи, как в сущности мало человеку надо для счастья. Вот ты здесь, и я готов горы свернуть. Такая лёгкость, такое настроение чудесное. Ну, рассказывай, как мама, Маришка.

– Мама в больнице пока, Маришка целыми днями в училище, скучает по тебе очень. Я не знаю, что делать… Маму выпишут, я не смогу приезжать часто, за ней уход нужен постоянный. А ты… тут один…у нас тут такие дамы ходят…

Он отстранил её, внимательно посмотрел на её смущённое и растерянное лицо, потом порывисто обнял и начал целовать в лоб, глаза, щёки.

– Ты как испуганный нашкодивший котёнок. И что-то сказать хочешь, и боишься. Ну, понял я, понял.

– Да нет, Толь, я знаю, что трудно быть мужчине без женщины…

– Без любимой женщины, – улыбнулся он.

– А что же мне делать? Все говорят, что тебя могут увести…

– Как бычка на верёвочке? Глупенькая ты у меня, хоть и учительница. Не переживай, Танюш, всё будет хорошо, никто мне не нужен. Я скоро в отпуск пойду, приеду к вам, а за это время что-нибудь придумаем. И выбрось ты все дурные мысли из головы…

– Ну и что придумали?

– Толя попросил, чтобы его перевели поближе к Уфе, там ничего не было, предлагали и повышение, и должности, но всё далеко от нас. А тут ещё и я заболела, подцепила «мышиную лихорадку», Толя приехал в отпуск и метался между нами с мамой – к ней едет, потом ко мне. И когда заканчивался отпуск, мне стало чуть получше, а мама умерла. В общем, после похорон он уволился из армии.

– Ну у вас так сложились обстоятельства. А мне было немного грустно, когда Саша снял форму. Да и, по сути, глупо увольнять из армии ещё молодого, полного сил, опыта, знаний офицера. Представляешь: академическое образование, огромный опыт инженерной работы в полку, в училище, преподавательской деятельности, и в расцвете сил – пожалуйте на выход. Он уходил, конечно, в период неразберихи, революции в 91-м, когда толком никто не знал, что будет дальше, когда из-за границы наша армия практически выводилась в голые поля. И тем не менее нельзя так бессмысленно и глупо разбрасываться кадрами.

– Ну сейчас пересмотрели вроде срок увольнения, увеличили время службы, – сказала Таня. – А нас вполне устраивало Толино увольнение, он в Уфе ещё около десяти лет отработал на заводе военпредом. Всё шло хорошо, а вот сказалось облучение…

– Наташа, ты почему молчишь так долго? Что случилось? Как дела у Пети? – Лиза стояла над рекой и пыталась дозвониться до Наташи уже несколько раз. Но телефон упорно молчал. Она начала волноваться. И вот на четвёртый раз в трубке раздался тревожный голос подруги.

– Я просто замоталась между двумя домами: Оксана ревёт целыми днями, переживает за Сергея. Анжела тоже вся в страхе и ужасе. Ну что по телефону говорить? Приезжай, мне будет с тобой полегче успокоить своих девчонок.

Через день Лиза была уже у подруги. Она встретила её на вокзале и от напряжения и всех переживаний тут же разрыдалась.

– Вот тебе и раз. Что случилось? С Петей что-то? Как он?

– Сейчас всё нормально. Их самолёт подбили, но удалось сесть. Он ранен, второй пилот погиб. Господи, ну почему на нас все напасти? За что на нашу страну такие беды? Я измучилась вся, а про Тамару и говорить нечего – лежит уже неделю, не встаёт. Держится только на лекарствах и воде, – Наташа вытерла руками мокрые щёки. Лиза поразилась произошедшим в ней переменам: глаза запали, похудела, платье висит, будто с чужого плеча. Взгляд потерянный. От жалости у неё защемило сердце, стало трудно дышать. Лиза обняла подругу, погладила по волосам и тихо, но твёрдо сказала:

– Всё будет хорошо. Мы сильные, на нас надеются, нас просят помочь. И мы поможем. Ты же видишь, сколько людей уже освобождено, спасено от боевиков. Пойдем домой, подтянись, возьми себя в руки. Ты сейчас должна быть для своих девчонок опорой и надеждой.

– Да я и так изо всех сил держусь. При них я не плачу, это при тебе расслабилась. Невыносимо же жить в таком ужасе и страхе ожидания. Давай чуть посидим в сквере возле вокзала, я приду в себя, выговорюсь. Я недавно прочитала книги Бориса Васильева о становлении Руси, о княгине Ольге и князьях Игоре, Святославе, Владимире, Ярославе Мудром, Владимире Мономахе, Юрии Долгоруком, Александре Невском. Столетия Русь воевала, защищалась от набегов кочевников, печенегов, монголов, татар, литовцев. Полыхали деревни, уводились в рабство люди, продавались на рынках. И вновь отстраивались города, и вновь полыхали. Столько веков прошло, а ненависть к нам так и не уменьшилась. За что нам такие пытки?

– За непокорность, за свободолюбие, за просторы наши, за земли богатые. За гордость нашу и умение постоять за себя и других. Многие на Западе не могут успокоиться, что у нас в недрах чуть ли не две трети мировых богатств, огромные запасы пресной воды, лесов. И очень много охотников рвётся к этим ценностям. И почти ничего не изменилось со времён набегов печенегов. Человек, к сожалению, мало меняется. Воевал в шкурах за место под солнцем и за кусок мяса, рвётся сейчас к бомбам, ракетам, хорошо экипированный. Когда рушилась страна, надеялись, что Запад нас накормит. И что? Результат – поля заросшие, заводы разрушенные, станки и пароходы сданы в металлолом. А как только мы заявили о своём собственном пути, тут на нас и обрушились все кары и гнев «правителя всея земли». И яростное насаждение «демократии», уничтожение неугодных руководителей непокорных государств, страны разбиты, население кинулось в бега. Миллионы беженцев из разорённых стран хлынули в Европу. Так всё и идёт, как было веками. Где великолепная богатая Югославия? Разбит Афганистан, Ирак, Ливия. Теперь вот Сирию пытаются полностью расчленить, и песня всё та же – руководитель плох, неудобен. Кому? Ясно.

– Алёша летал в Сирии, в Афганистане, на Кубе. Думали, что всё. Теперь вот и Петька там, готовится и Сергей. Как же мне страшно. Не смотри так на меня – я понимаю свой долг. Жена, мать, тёща офицерская. Но я ещё и женщина, слабая, любящая. Я боюсь за своих детей, – она глубоко вздохнула и жалобно улыбнулась. Губы её дрожали, глаза снова подозрительно заблестели.

– Милая ты моя, бедная ты моя. Давай так: ты сейчас выплачешься, выговоришься, а там с детьми будешь сильной и уверенной в себе. Хорошо? – Лиза гладила руки подруги, плечи, и Наташа успокаивалась, светлело её лицо.

– Господи, Лиза, как хорошо, что ты приехала. Сейчас мы к нам, а потом к Тамаре и Анжеле.

Оксана встретила Лизу со слезами: Сергей готовился к длительной командировке в Сирию. Лиза прижала к себе рыдающую женщину и ничего не говорила, только мягко гладила по плечам и волосам. Та, выплакавшись, начинала утихать, дыхание восстанавливалось, всхлипы стали реже. Лиза отстранила её от себя, поцеловала ещё влажные глаза и с улыбкой сказала:

– Наши далёкие-далёкие предки уходили защищать свои земли, всегда уверенные в победе. Их провожали женщины, которые шли рядом с конём и желали им удачи, вдохновляли своей уверенностью в победе и силе…

Вбежал Максим, сын Оксаны, темноволосый и загорелый, со страхом уставился на плачущую маму. Она притянула его к себе и стала целовать, не скрывая слёз. Мальчишка готов был заплакать. Лиза ласково взяла его за руку и повела в другую комнату:

– Как дела в школе? Хоккеем так и продолжаешь заниматься?

– Да, скоро едем в Самару на соревнования. Тёть Лиз, а почему мама плачет?

– Папе командировка предстоит, она волнуется. Но ты же взрослый мальчик и понимаешь, что у папы такая профессия – Родину защищать.

– Да не надо мне всё объяснять, как маленькому. Я всё понимаю. И папа правильно делает: иначе к нам в страну рванут все эти бандиты. Мы все об этом в школе говорим.

– Ну хорошо, ты всё сам понимаешь. А где Ксюша?

– Она на занятиях в художественной школе. А Олеся в детском саду. Я потом за ней схожу.

Через два часа все собрались за столом. Сергей – высокий, подтянутый, смуглый, сидел напротив жены и с нежностью и тревогой всматривался в её лицо. На нём, печальном и взволнованном, изредка мелькала улыбка, потом глаза тускнели. Оксана наклоняла голову и вздыхала постоянно. Лиза не выдержала, встала из-за стола и позвала на кухню Оксану помочь ей принести из сумки варенье. На кухне она взяла за руку молодую женщину и тихо сказала:

– Сейчас же сними скорбь с лица, не рви душу мужу. Он должен быть там спокоен и целиком сосредоточен на своём деле. Ему не надо видеть твоих терзаний. Это может угнетать его. А небо ошибок не прощает. Он должен быть уверен и в себе, и в тебе. Не программируй заранее несчастье.

– Но ведь Петя…

– А что Петя? Он выздоравливает, всё хорошо. Скоро будет дома. И совсем необязательно такое должно случиться и с твоим мужем. Пусть он улетает спокойно и уверенно, с твоей верой в скорое свидание. Так и будет. «Ожиданием своим ты спасла меня» – так у Симонова написано. Недаром нас зовут боевыми подругами. Жена офицера должна уметь и ждать, и помогать, и вселять в него силу и уверенность. А наши мужья умеют и Родину защищать, и слабым готовы прийти на помощь. Русь была, есть и будет несломленной, сильной и могучей.

Вечером Лиза с Наташей поехали к Анжеле, захватив с собой и Тамару. Она сначала отказывалась, ссылаясь на слабость, головокружение, но энергичная Лиза заставила её подняться с кровати, подчепуриться, приодеться.

– Ну вот, совсем другой вид. И нечего в постели валяться. Смотри, какая красивая молодая женщина – глазки подведём сейчас, губки подкрасим. Вот, любо-дорого. А то навесила на себя грусть-печаль. Выше нос.

Перед ними и правда стояла симпатичная чуть полноватая светлоглазая блондинка с ямочками на щеках и пухлыми яркими губами. Так и явились к Анжеле, купив по дороге фрукты, торт и цветы. Анжела чуть растерялась, увидев на пороге столь представительную делегацию, но Лиза своей озорной улыбкой и всем своим сияющим видом тут же успокоила её. Чай пили со смехом, шутками, Лиза специально рассказывала о своих смешных приключениях первых лет супружеской жизни, о том, что постоянно ждала с полётов и командировок Сашу.

– Саша за все годы учёбы детей только один раз был на родительском собрании. И то только потому, что собрания были в один день и у сына, и у дочери. Не разорваться же мне. Он пошёл к сыну. А на второй день классная руководительница мне звонит на работу и чуть не плачет, просит, чтобы он больше не приходил. Что, как, почему? Оказалось, что он там устроил ей разборку занятий с учениками, стал учить, как проводить уроки с детьми, ну что-то в этом роде. Я дома начала выпытывать у Саши, что произошло, он отказывался отвечать, а потом возмутился: она неправильно ведёт собрание. Ничего не говорит о детях хорошего, только жалуется и всех под одну гребёнку чешет. Вот он и преподал ей свой урок, – закончила она под общий смех женщин.

– Нет, Лёша старался по возможности ходить в школу, интересоваться успехами Петра. Мужика должен воспитывать отец. Без излишней суровости, но и без сюсюканий, без нежностей телячьих. Лётчик должен быть решительным, уметь в любую минуту принять правильное решение. А в том, что сын будет лётчиком, Алёша не сомневался. Даже на аэродром его брал, в кабину сажал, показывал все приборы. И Петька уже к десяти годам безошибочно разбирался во всей этой премудрости.

Анжела молча слушала, ни одного слова не произнесла, но глаза смягчились. Она переводила их с одного лица на другое, будто проверяя что-то, вздыхала и медленно глотала чай. Вбежали внуки Петра – пятилетний Никита прижался к Наташе, что-то шепнул ей на ухо. Она засмеялась и, усадив его рядом с собой, положила в тарелочку кусок торта. Тут же деловито уселась и трёхлетняя Катя. Анжела достала из шкафа тарелочку, ложечки, бокалы. Наташа налила правнукам чай, любуясь весёлыми их мордашками. У Кати на длинных волосах красивый белый бант, её озорные серые глаза сияли. Она быстро взяла ложечку из руки бабушки и начала с деловым видом отщипывать маленькие кусочки, отправлять в рот и прихлёбывать чай. Не отставал от неё и брат. Тамара при виде малышей расцвела, с лица сошла страдальческая тень. Она улыбалась и не сводила с них глаз. Наташа ласково провела рукой по головкам ребятишек и сказала:

– Вот сколько живу на свете, сама врач, а до сих пор не могу не восхищаться мудростью жизни. Этим вот чудом – детьми. Я когда приходила в палату, видела их глаза, живые, ждущие, даже при самой страшной невыносимой боли терпеливые, мне трудно было сдержать эмоции. Эти глаза смотрели на меня и верили, что я им обязательно помогу. А когда детям становилось легче, они носились по палате, коридору, смеялись, кричали, я готова была вместе с ними бегать. И при выписке некоторые ребятишки оставляли мне свои рисунки, такие трогательные, замечательные. Я их все храню, иногда просматриваю и погружаюсь в то время, вижу тех ребят, слышу их голоса, – она смотрела на детей, разделавшихся с тортом и уже торопливо бегущих к двери. Но дверь открылась сама, и на пороге появился невысокий, чуть располневший дед-прадед и подхватил на руки Катюшу.

– Попалась, красавица. Ну, здравствуй, моя сероглазая принцесса. Куда бежим?

– Деда! – завизжала Катюша и прижалась к его щеке, но тут же отстранилась: – Фу, какой колючий.

Все рассмеялись, а дед громче всех:

– Ну, извините, мадемуазель, не успел. Только с дороги, вот твоя бабуля нас всех перебаламутила, мы мчались на машине, боялись, что она слезами весь дом затопит, – он поставил на пол девочку, присел перед Никитой, протянув ему руку:

– Здравствуй, солдат. Как дела?

– Нормально, – серьёзно ответил Никита и хлопнул по ладони деда Артура.

– Ого, – дед подмигнул присутствующим в комнате, – силён. Здравствуйте, свахи мои, вас тоже подняла по тревоге моя дочь? Она может, паникёрша ещё та.

– Папа, – подошла к отцу Анжела и уткнулась в его плечо, еле сдерживая слёзы.

– Ну вот, что я говорил? – ласково проворчал отец, гладя дочь по голове. – Ну, слезокапка моя, что за переполох? Мать сейчас тоже начнёт с тобой за компанию сырость разводить.

– Не начнёт, – послышался голос из коридора. Там стояла молодящаяся невысокая, полноватая крашеная беловолосая Жанна и холодными глазами сверлила Тамару и Наташу, явно не ожидая их здесь встретить. Наташа с усмешкой смотрела на свою соперницу-родственницу. Вот ведь ирония судьбы – надо же так пошутить. Кто бы знал, кто бы мог так хитро завернуть сюжет жизни: первая любовь, причинившая столько горя и страдания, станет родным человеком для её сына и внуков.

Часа через два женщины ушли из дома Петра. Наташа была задумчива, всю дорогу в автобусе молчала. Тамара расслабленно дремала, облокотившись на подлокотник кресла. Лиза вспоминала Артура, довольно красивого ещё и моложавого. Она видела его впервые и всегда мысленно представляла его каким-то негодяем с хищническим лицом, предавшим чистую и первую любовь Наташи. А вот действительность оказалась другой – красивый черноглазый лысоватый общительный мужчина, остроумный. И на Наташу смотрел очень даже дружелюбно, можно сказать даже – ласково. А вот жена его с большими претензиями и с желанием изобразить из себя манерную светскую львицу выглядит комично с её белыми кудерьками, как у завитого пуделька. Нет, скорее, она похожа на кокетливую болонку. У них такая женщина была в городке: ей было под сорок, а она всё в юную девочку рядилась, вся пушистенькая, яркая, душистенькая. И на курсантов поглядывала с вожделением, а у самой дочь училась в восьмом классе, была подружкой Ирины. Весь городок хором осуждал поведение «болонки», жалел её мужа.

Лиза вздохнула и почти воочию увидела, представила в своём разыгравшемся воображении, как Жанна отвоёвывала своё место под солнцем, как уводила молодого красавчика от Наташи. В ход было пущено, конечно, всё: от взглядов притягательных до смеха вульгарно-зазывного, до отличных обедов домашних, до вольностей опытной охотницы. Уже подъезжали к остановке Тамары. Она пробиралась к выходу. Наташа пригласила поехать к ней, но Тамара отказалась, сославшись на усталость и слабость, но твёрдо пообещав приехать завтра.

Дома женщин ждал роскошный ужин. По всей квартире разносились сногсшибательные запахи. Женщины одновременно ахнули, втягивая носами аппетитные ароматы.

– Лёш, ты что там такое задумал? Мы сейчас все слюной изойдём, – закричала в прихожей Наташа, сбрасывая туфли и направляясь прямиком в кухню. Там в фартуке орудовал Алёша. Из духовки пахло пряностями и томящимся мясом, на столе стоял свежезаваренный с мятой и вишнёвыми листьями чай. Наташа обняла мужа и так, замерев, стояла несколько секунд. Лёша лицом зарылся в её волосы, осторожно обняв похудевшую жену.

– Как же у нас хорошо. И вкусно, – Наташа отстранилась от мужа и пошла в комнату. Лиза уже переоделась и сидела в кресле, прикрыв глаза и вытянув босые ноги.

– Ты спишь? – тихо спросила Наташа.

– Думаю. Уснёшь здесь от таких сногсшибательных ароматов, – засмеялась Лиза, – у меня Кирюша тоже любит готовить, и очень вкусно у него получается. Таня не волнуется, если задерживается в суде: знает, Кирилл приготовит ужин и накормит детей. А вот Саша нет: тот придёт со службы и будет терпеливо меня ждать. Хотя когда я уезжала в командировки и оставляла с ним маленьких ещё детей, он им готовил что-то, не голодали.

– Девушки, пожалуйте к столу, – заглянул в комнату Алеша с полотенцем на руке, изогнувшись в шутливом поклоне, – кушать подано.

– Ой, какая прелесть, – засмеялась Лиза и вскочила с кресла.

После ужина Наташа и Лиза вышли на просторную, очень хорошо утеплённую лоджию. Стены были обшиты вагонкой, на окнах – стеклопакеты, на полу – паркет, покрытый лаком.

– Ого, настоящая комната. Столик, диван, жалюзи. Так уютно. И паркет, – восхищённо протянула Лиза.

– Паркет старый, остался после ремонта пола. Мы застелили новый паркет, а старый перебросили на лоджии. Мы в этой квартире десять лет жили, потом вот Петру оставили, а сами рванули на Алтай. Лоджию обожает Андрей, они с Алёной сейчас в Москве, он учится в академии Генштаба, а детей подкинули Петру. Там ребятам климат не очень подходит. Садись, поболтаем. Тем более что мы никому не помешаем. Мы здесь и чай попьём.

– У вас тут красивый вид. Перед домом низкий магазин, а дальше открывается роскошный парк, озеро, аллеи, скамеечки, гуляющие по парку люди, дети, а выше, справа на холме, среди зелёных деревьев – высотные дома. Очень уютно, – Лиза открыла окно, заглянула вниз и ахнула: – Отвыкла я от высоты. У дочери квартира на восьмом этаже, а тут десятый. Нет, я привыкла жить ближе к земле. В любой момент могу выйти, поработать в огороде, просто подышать, посидеть под цветущими деревьями весной или сорвать яблоко, вишню летом. Зимой очистить от снега террасу, прогуляться по снежным дорожкам. Меня в город не затащишь никакими пряниками, – она отошла от окна, села на диван, откинулась на спинку и сквозь опущенные ресницы посмотрела на взволнованную подругу.

– Наташ, я давно хотела спросить, что ты чувствуешь, когда встречаешься с Артуром? Тем более когда вы стали чуть ли не родственниками – общие внуки. Совсем как в индийском кино страсти бурлят?

– Ну что ты, какие там страсти. Представляешь, я и сама когда-то после той страшной обиды мстительно думала: вот встречу, вот пройдусь гордо с мужем перед ним, с детьми, оболью презрительно-торжествующим взглядом, вся такая красивая, неприступная, надменная. – Наташа подошла к дивану, села рядом с Лизой и обняла её. Замолчала, словно уходя в то далёкое прошлое. Лиза не выдержала и затормошила подругу:

– Ну и что? Прошла? Убила?

– Жизнь мудрее нас, – засмеялась Наташа. – Всё было не по-индийски, а обыденно и без рыданий, упрёков, слёз. Всё выгорело. Оскорблённое чувство долго не живёт. А если вступает ещё и мозг, то из сердца можно быстро убрать сорняк.

– Ого! Так уж и сорняк?

– Не знаю, как у других, а у меня так…

…Май уже вовсю бушевал. Цвела сирень, с ума сводила черёмуха. В открытое окно вплывал мягкий нежный ветерок и чуть заметно колыхал белую штору. Наталья Андреевна сидела за столом и записывала в медицинские карты результаты осмотра детей. Закончив последнюю запись, она с удовольствием отбросила ручку, закрыла объёмистую медкарту, вздохнула. Этому ребёнку хорошо бы поехать на море, да не так легко достать путёвки в санаторий. Надо, наверное, поговорить с главврачом, пусть там через свои каналы похлопочет. Жалко мальчишку – такой маленький, а книжка, как у хорошего старичка, толстенная.

– Наталья Андреевна, Борис Михайлович срочно вас приглашает к себе, – крикнула из регистратуры Аннушка.

– На ковёр, что ли? – усмехнулась Наташа.

– Ну почему на ковёр? Вас-то? Да вы же у нас на Доске почёта в горкоме партии, – широко улыбнулась пожилая медсестра, добрейшая Раиса Матвеевна.

– Ну у начальства всегда найдётся, чем «порадовать» подчинённых, – усмехнулась Наташа.

В кабинете главврача удобно восседал в кресле за столом улыбчивый круглолицый, с большими залысинами Борис, её однокурсник. Рядом на стульях – очень яркая, в белой шляпке и элегантных брюках, молодая женщина и симпатичная черноглазая, немного бледненькая девочка. Только открылась дверь, как главврач легко вскочил и направился к Наташе, сияя улыбкой и откровенно радуясь её появлению.

– Вот вам наша прославленная Наталья Андреевна. Все вопросы к ней, а я пока удалюсь, если позволите, – он низко поклонился женщине и, бросив на Наташу виноватый взгляд, удалился.

– Слушаю вас. Как тебя зовут? – ласково обратилась врач к девочке.

– Анжела, – девочка встала и подошла к Наталье Андреевне. Доктор взяла её за руку, привычно положила пальцы на пульс, потом попросила поднять платьице и не дышать.

– На что жалобы? – спросила она мать, сворачивая фонендоскоп. – Лёгкие чистые, пульс немного слабоват, но это мы поправим свежим воздухом, солнцем, плаванием и фруктами-овощами.

– Она очень плохо ест, уж мы так стараемся, покупаем самые дорогие фрукты, всё самое лучшее. А она от всего нос воротит. Может, ей какое-то лекарство выписать?

– Давайте мы поступим так: сдадим анализы, составим режим питания, понаблюдаем, думаю, ей никаких лекарств не надо. Ложись, Анжела, на диван. Я твой животик посмотрю.

Девочка с готовностью легла на широкий диван, Наташа прощупала её живот, наблюдая за выражением лица маленькой пациентки. Но та лежала спокойно, доверчиво глядя в глаза доктора и улыбаясь.

– Ну что ж, вставай. Умница, хорошо себя ведёшь. Сколько тебе лет?

– Пять. Я уже буквы учу. И рисовать могу.

– Замечательно. Тогда вот тебе листок, нарисуй нам с мамой морковку, яблоко и лимон, – она протянула девочке ручку, та пододвинула к себе листок и начала сосредоточенно рисовать. Вскоре на листке появились овальное яблоко с хвостиком, кривоватая длинная морковь, лимон.

– Ну ты просто молодец. Очень красиво. А теперь возьми этот листок домой, раскрась его красками или карандашами цветными и повесь на видное место. Тебе всё это надо кушать каждый день по три раза. Обязательно, поняла? Будешь кушать?

– Буду.

– Мы же для неё специально и ананасы, и бананы достаём, и икру в магазине валютном.

– Всё это прекрасно. Пусть ест на здоровье. А вот в морковке много каротина, очень полезного для каждого человека. Морковь важно употреблять в салатике: потереть, добавить немного сметаны, можно и сахарку чуть добавить и съедать всё сразу же. Каротин усваивается только вместе с жиром, то есть сметаной. Лимон с чаем непременно. Ну а яблочко в любом виде.

– И это всё? А таблетки? – в глазах мамы такое недоверие, в её поджатых губах столько недовольства. Вот вам и знаменитый врач, а лечит, как простая бабка.

– А таблетками мы не будем травить юное создание. Ей нужны витамины, прогулки на свежем воздухе, правильный режим и крепкий сон. Я сейчас вам выпишу направление на анализы. С результатами вы можете прийти на приём или ко мне, или к другому педиатру. Анжела, ты всё поняла, что тебе надо делать, чтобы быть красивой, сильной и быстро бегать? – Наташа провела по мягким волосам девочки и спросила: – А теперь скажи, как твоя фамилия. Мне нужно для направления в лабораторию.

– Лазаревы мы, – с вызовом ответила женщина, всем своим видом подчёркивая неприязнь к врачу.

Эта фамилия вызвала у Наташи прилив крови к лицу: ну конечно… белое платье… фата… свадьба и это лицо… Она, с трудом справляясь с нахлынувшим волнением, медленно взяла ручку и стала писать.

…А через месяц произошла встреча с отцом Анжелы. Наташа возвращалась с работы, медленно шла пешком к военному городку. День был тёплый, солнечный, очень хотелось пойти на речку, поплавать, полежать под солнцем. Но одной как-то неудобно, Лёша, как всегда, на полётах в летнем лагере, дома пустота и тишина. Тамара с Петькой в деревне у родителей. Одним словом, торопиться некуда. И занятая такими мыслями, она не услышала, как около неё затормозила машина. Из неё с визгом выскочила загорелая посвежевшая сияющая Анжела и кинулась к Наташе. Обняла её и громко закричала:

– Папа, вот моя Наталья Андреевна. Это про неё дедушка всё время спрашивал, говорил, что надо выполнять все её советы.

– Анжела, ты такая загорелая, глазки сияют, тебя не узнать, – Наташа присела перед девочкой, погладила её по румяным щекам, налившимся, как яблочки. – Ты кушаешь морковку?

– Да, каждый день мне дедушка её трёт и вместе со мной ест. Очень вкусно.

– Ну, здравствуйте, Наталья Андреевна. Спасибо за дочку. Она только и говорит про вас с утра до вечера: «Наталья Андреевна сказала это, Наталья Андреевна сказала то», – рядом с ней стоял Артур, которого она могла бы не узнать на улице. Он располнел, раздался в плечах, возмужал. Во взгляде появилось что-то незнакомое, она не сразу могла понять, что именно: то ли ирония, то ли самодовольство. Это был другой, чужой человек. И она с облегчением поняла, что она только что совсем, полностью освободилась от него. Подсознательно она ждала и боялась этой встречи. Думала, не выдержит, не сможет видеть его с чужой женщиной, обида и боль захлестнёт. А вот он стоит перед ней в заграничных шмотках, ярких, не совсем ему подходящих, вертит на пальце ключи от вожделенной чёрной иномарки и торжествует. Она поднялась, глядя ему в глаза, с усмешкой сказала:

– Ну что ж. Мечта исполнилась? Поздравляю.

– Какая мечта? – он явно не ожидал такой иронии и растерялся.

– А попасть за границу, купить чёрную машину, – Наташа снова усмехнулась, замолчала, оглядывая его в цветной рубашке и джинсах с многочисленными карманами и заклёпками: – Не слишком ли вы переусердствовали в своём юношеском одеянии? Извини, мне некогда, спешу. До свидания, Анжела, ты молодец. Передай привет дедушке.

Она шла и торжествовала, хохотала в душе и очень жалела, что нет дома Лёши, чтобы рассказать ему об этой встрече с заморским попугаем. Господи, спасибо тебе за то, что ты послал мне Лёшу. Правильно говорят: всё, что ни делается, всё к лучшему. Вдруг она представила Лёшу в таком экзотическом наряде и не смогла – расхохоталась прямо на улице. Хорошо, что все уже давно разбежались по домам…

– Ничего себе, – рассмеялась Лиза. – И он всё это проглотил?

– Не знаю, я ушла, а он остался с дочерью. Только потом мне рассказывал Владимир Петрович, что Артур вдруг переменился, поссорился с Жанной, выбросил все цветные тряпки и стал носить нормальную одежду. А вскоре мы из городка уехали к новому месту службы, я их не видела много лет. Петя служил в Белоруссии, отпуск проводил у Тамары, там и познакомился с Анжелой. Вернее, и тут не обошлось без её дедушки. Тамара жила в нашей квартире в городке, как-то Петя шёл по улице, навстречу Владимир Петрович с внучкой. Она расцвела, повзрослела, училась в пединституте, Владимир Петрович обрадовался встрече, познакомил молодёжь, расспросил о нас, передал привет. Ну и всё: они весь отпуск Пети танцевали, ходили в кино, потом он улетел к новому месту службы, она продолжала учиться. Но им было проще: это мы с Лёшей ждали писем неделями, а тут появились телефоны мобильные – говори, сколько хочешь. Правда, Тамара не хотела её видеть рядом с сыном из-за того, что её отец – Артур. Не могла простить ему его подлости, как она считала. А я только смеялась, подшучивала над ней. Она сердилась, называла меня всепрощенкой, но потом как-то всё успокоилось. Анжела стала нашей невесткой – очень хорошая девочка.

– Ну и ты так ни разу и не вспоминала о прошлом? Не жалела? А как Лёша отнёсся к появлению Артура?

– Ох, сколько вопросов сразу, – рассмеялась Наташа. – Начну с последнего. Лёша никогда не сомневался в моих чувствах к нему. Не знаю, возможно, раньше, вначале, что-то и щемило его сердце, но он держался уверенно и прямо. А я не давала ему никакого повода сомневаться во мне. Вспоминала ли я Артура? Не скрою, вспоминала. Ведь первая любовь. Но не с нежностью вспоминала и грустью, а с обидой и болью. Даже стыдом и злостью на себя. Будь я немного решительней, не доверься так опрометчиво его власти, не было бы той трагедии. И… – голос её дрогнул, она замолчала, откашливаясь и борясь со слезами. Потом решительно продолжила: – И детей бы я родила Лёше. Но сложилось так, как сложилось. У меня прекрасный верный муж, замечательные дети, внуки растут. Я счастливая женщина. А всё-таки иногда я воочию представляю, каким бы мог стать мой сын… – она снова замолчала, погружаясь в ту ночную рвущуюся в окно вьюгу, вздрагивая от ужаса и боли, прячась от крика матери Артура. Через несколько секунд сбросила с себя оцепенение и вскочила, услышав голос мужа:

– Наташа, иди скорее. Петя звонит. На… – он протянул ей телефон, и она закричала в трубку, смахивая слёзы:

– Петенька, сынок, как ты? – голос её предательски задрожал.

– Всё хорошо, мама, не волнуйся. Я снова... Ну, ты что, мамочка, всё же нормально. Скоро приеду домой. Не плачь.

– Я не плачу, не плачу. Мы ждём тебя, только ты будь осторожнее. Мы были сегодня у Анжелы, у них всё хорошо.

– У меня мало времени, до свиданья. Скоро увидимся.

Его, такой родной и чуть взволнованный, голос погас в трубке, а Наташа ещё прижимала трубку к уху, словно стараясь уловить в ней дыхание сына, звуки его голоса. А слёзы текли и текли, она их даже не смахивала, боясь отнять трубку от уха. Потом прижала её к груди и разрыдалась. Лёша обнял жену, но не мешал выплакаться, освободиться от страха и напряжения.

Маршрутка остановилась на повороте к дому. Лиза нетерпеливо выскочила из неё и тут же попала в объятия Саши.

– Наконец-то! Что же так долго? Я тут с ума схожу от тоски и ожидания, – на осунувшемся лице мужа опять, как в далёкой молодости, остро выделялись скулы. Понятно, всё, что приготовила, съедено, сам, конечно, готовить себе ничего не мог.

– Ох, Сашка, ну ты что же так похудел? Придётся тебя отправить на курсы к Лёше. Он так замечательно готовит, такие деликатесы. Хоть ресторан открывай. А ты так и умрёшь от голода при переполненном холодильнике, – рассмеялась Лиза, проведя по его щеке рукой. – Совсем доходит наш дедушка.

Через два часа дом опять наполнился ароматами и вкусностями. Всё перебивал запах только что размолотого кофе. Саша пришёл на кухню и с радостью смотрел на жену:

– Как же хорошо дома, когда ты здесь. Я думал, за эти две недели с ума сойду, – он стоял возле двери и не сводил глаз с быстрых рук Лизы, чистящих, режущих, моющих. В кастрюле что-то кипело, в духовке пеклось печенье, кофеварка заурчала, готовая угостить кофе. Лиза налила мужу кофе и с улыбкой смотрела, как он глубоко втянул запах кофе, приблизив чашечку к носу и закрыв глаза, потом медленно глотнул и простонал:

– Какое чудо. Горячий, ароматный, чуть с кислинкой и горчинкой. И я помню, помню, – он засмеялся, удобнее усаживаясь на табуретке, сделав ещё глоток, – кофе – он.

– Как же всё-таки хорошо дома, – пропела Лиза и улыбнулась. – Представляешь, я так отвыкла от этих высокоэтажных скворечников, что на десятом этаже у Наташи аж страшно стало смотреть вниз. Нет, дом на земле, в садике – великое изобретение человека. И наши дети – молодцы. Так долго искали дом нам, почти три года, а вот угадали все мои желания: и сад, и огород, и все удобства, и даже баню зять оборудовал. Замечательные у нас с тобой и дети, и внуки. Кстати, Татьяна моя Алексеевна не звонила?

– Звонила, просила сразу же позвонить, как ты объявишься. Хочет приехать, пока на даче мало работы.

Лиза и Таня сидели на диване и завороженно следили на экране за парадом Победы на Красной площади. Там ровными квадратами проходили военные в парадной форме, чеканя шаг. Саша пристально и придирчиво привычным глазом следил за прохождением:

– Молодцы, чётко и отлаженно идут. Ох, сколько мы походили по Ходынке, сколько отшагали километров, готовясь к параду. Каждый шаг шлифовали. Я был правофланговым в третьей шеренге. Ну что так прыгают? Ай, плохо прошли, – он с досадой ударил руками по ногам.

– Ну всё, сел на своего любимого конька, сейчас будет всех учить, – с улыбкой сказала Лиза. – Он три года шагал на параде во время учёбы в академии. Вот видишь, офицер идёт в третьей шеренге первым справа, отлично виден на экране? Вот именно там Саша шёл, моя школьная подруга однажды спросила моего отца: видел ли он Сашу на параде? Тот удивился, а потом весь вечер не отходил от телевизора, ждал повторения в новостях. Увидел и всем рассказывал, что его зять на параде ходит по Красной площади.

А на площадь уже вступили слушатели академии Жуковского и Гагарина.

– Объединили всё-таки, – с горечью произнёс Саша. – Раньше это были две самостоятельные академии. Наша на Динамо, в Петровском дворце, а академия Гагарина в Монино, – он с волнением всматривался в шагающих офицеров, нашёл и то место в третьей шеренге, которое когда-то занимал бравым подтянутым, чётко вышагивающим. Лиза со слезами смотрела на седого чуть раздобревшего, но не потерявшего стройность и выправку мужа.

– А что, отработан шаг, безупречно прошли и очень красиво, да, Лиз? – он повернулся к жене и засмеялся. – Ты плачешь? Ну, хотя бы я мог и не спрашивать, у меня самого сердце защемило.

– Ох, как будто снова в Москве, и ты сейчас придёшь после парада, пообедаешь, и мы поедем к тёте Фаине. Они всегда с дядей Колей нас ждали в гости, а мы хотели и в театр пойти, и в музей, и в парке погулять. А дядя Коля обижался, хотя и понимал наше стремление. Говорил, что надо подпитываться культурой, а то кто знает, куда и в какую дыру попадём после выпуска.

А на площади всё шли и шли военные, сильные, уверенные в себе, готовые вступить на защиту своей Родины. Таня вздыхает и гладит Лизу по руке:

– Вы хоть пожили в Будапеште, в Москве, в театры походили, Саша вон и до парада добрался, а мой Толя так и проторчал в отдалённых гарнизонах. И всё равно – повторись всё это, не задумываясь, всё начала бы снова. В любую самую глухую дыру поехала бы, лишь бы он был рядом. Ой, смотрите, смотрите, новейшая техника.

Площадь заняли новые бронемашины, танки, от них нельзя было оторвать глаз. Ряд за рядом они продвигались медленно и четко. Зрители не скрывали восторга и встречали аплодисментами каждую новую машину, размахивали флажками, переговаривались.

– Господи, – вскочила Таня и подошла ближе к экрану, – вот они, родимые, о которых когда-то с таким восхищением говорил Толя и мечтал хоть немного на них поработать. «Искандеры» же так отличаются от того, с чего они начинали. Возможно, всё было бы по-другому… – она вздохнула и вышла из комнаты в ванную, через несколько минут вернулась и уселась рядом с Лизой. Лиза обняла её, и они продолжали следить за разворачивающимся на площади народным шествием. Самое большое потрясение и ликование, гордость и уважение вызвал разноцветный многотысячный поток участников Бессмертного полка. Люди шли с детьми, вели под руки стариков, подростки с удовольствием и гордостью рассказывали о своих прадедах, свернувших голову фашизму. На экране на километры растянулась людская река, казалось, что нет ей конца и края. А на портретах – в основном молодые полные жизни и надежд лица людей, многим из которых не довелось услышать заветное слово «папа», подбросить вверх счастливого ребёнка и поймать его, визжащего от восторга, прижать к груди. Скольким не довелось даже побродить с любимой над рекой, с замиранием сердца слушать соловья и любоваться смущённым и счастливым лицом той единственной, с которой их разлучила и не дала встретиться война. Жизнь миллионов оборвалась в самом начале, но свастику удалось сбросить со священной родной земли.

– Нет, ребята, такой народ был, есть и будет стоять твёрдо на земле. Вы только всмотритесь в глаза участников шествия, вслушайтесь в эти слова, как хорошо и открыто говорят люди о своих близких, о том, что их Победу они никому не позволят отнять и предать. У меня отец воевал, но, слава богу, вернулся и работал геологом, у Толи отец тоже вернулся…

– Мой отец воевал, освобождал Севастополь и Крым, был почётным гражданином Севастополя, в Прибалтике потерял ногу. Воевали и мои дядьки, а муж моей тёти погиб, – тихо сказал Саша.

– За голову моего деда, маминого отца, жившего на Украине, бывшего председателя колхоза и кавалера Георгиевских крестов, которые он получил в Первой мировой войне, немцы обещали большие деньги. Он ушёл к партизанам, а его шестнадцатилетнего сына Гену немцы угнали в Германию вместе с другими молодыми односельчанами. Там он и погиб. Не вернулся с войны и мой дядя Петя, родной брат моего отца. Осиротели его двое детей, – с грустью сказала Лиза. – А ведь все свято верили, что это последняя война на земле, так глубоко политой кровью. Те, кто погибал, верили, что их детям и внукам не придётся пережить этот ад. Но опять летят пули, взрываются и горят дома, гибнут мирные люди, дети…

Раздался телефонный звонок, Лиза схватила трубку и сказала:

– Саш, Наташа звонит. Привет, моя дорогая. С праздником тебя и твоё семейство поздравляем.

– Спасибо, мы тоже вас всех поздравляем. Парад смотрите? У нас же с вами немного разное время, у нас только что прошла Сашина академия вместе с нашей. Алёшка прямо расстроился: зачем объединили?

– Ну вот и Саша тоже расстроился. Ладно, ты лучше скажи, как Петя себя чувствует? Он дома?

– Дома, держится молодцом. Отдохнёт немного, приступит к службе. А Сергей улетел. Волнуемся, конечно. Оксана вся на нервах, но Петя её убедил, что всё будет хорошо. У вас всё в порядке? Дети приехали?

– Вечером должны подъехать. Ирина работает, а у Кирилла Ева танцует на праздничном концерте. Так что все заняты.

– Привет им всем огромный, пока. Целую.

– Пока, – она с улыбкой положила трубку на журнальный столик и вздохнула: – Ещё одна беспокойная жена и мать офицера, и тёща. Сын недавно вернулся из командировки, из Сирии, самолёт подбили, он ранен, а второй пилот погиб. Теперь вот зять полетел туда же. Наташка вся извелась, за всех переживает, за всех сердце болит. И невестку надо успокоить, и дочь ободрить. Они плачут, боятся. Петя вернулся, всё сейчас хорошо. Будем надеяться на лучшее и с Сергеем.

– Как это всё знакомо, как мучительно ждать и просыпаться в страхе среди ночи и вслушиваться в шаги на лестнице. Я в своём подъезде безошибочно по походке определяла, кто и куда идёт. Кто бежит, перескакивая через ступеньки, кто-то ступает твёрдо, размеренно, кто-то тяжело и устало еле перебирает ногами. А я всё вслушиваюсь, нет ли там Толиной твёрдой поступи, быстрой и стремительной. Оказывается, какое это счастье – слышать шаги любимого.

– Да, это и я пережила. В Москве Саша заболел, а стена нашей комнаты выходила в коридор офицерского общежития. Я забрала дочь из детского сада, ждём нашего папу, а его нет и нет. Уложила Ирину спать, сама места себе не нахожу: ушёл на занятия с больным горлом, с температурой. Я раньше никогда даже не слышала шагов, бьющих мне прямо в стену. А тут вдруг ботинки стучат и стучат, все торопятся домой, а Саши всё нет. Я уже с ума схожу, догадываюсь, что он попал в медсанчасть. Она у нас во дворе общежития. Едва дождавшись утра, с тусклым рассветом я ринулась в медсанчасть, стуком в дверь подняла всех на ноги. Он оказался там со сложнейшей гнойной ангиной и подозрением на нефрит. Я думала, что мир рухнул, что я не переживу всё это. Но, слава богу, всё было не так страшно – удалили гланды в госпитале, и все анализы нормализовались. Но пережила я страшные дни.

Давно уже вызвездилась ночь, тонким серпом зацепился за дерево нарождающийся месяц, белая кипень яблонь и вишен дурманила и пьянила. Тихо, спокойно и торжественно. Подруги сидели на террасе и молчали, не в силах ещё отойти от величия и мощи людского потока преданности и любви к своим близким, от благодарности всем вставшим стеной перед яростью и оголтелой ненавистью нацистов. Наконец Лиза вздохнула и прошептала:

– Что это, чьи стихи? – спросила удивлённо Таня.

– Прочитала в интернете и переписала. Так они задели за живое. Прямо про нас. Вот ещё строчки рвутся в душу:

Служат дети и жёны… – Лиза замолчала, едва сдерживая подступившие к горлу рыдания. А Таня плакала и не скрывала слёз. Потом прижалась к Лизе, и она еле слышно прошептала: – У меня мороз по коже от этих слов, этого накала чувств. Словно вся жизнь пролетела за несколько минут. И вечный страх за мужа. Он только недавно рассказал, сколько раз у них были случаи в самолётах, когда мог полёт закончиться печально: то шасси не открывались, и лётчики подолгу кружили над аэродромом, пытаясь их выпустить, то птица попадала в двигатель, садились на одном двигателе. Полный самолёт народа, возвращались с полевого лагеря домой. Ужас. Я об этом узнавала от соседей, а Саша молчал или отшучивался.

– Тебя берёг. Он очень любит тебя, ты счастливая женщина. Цени это и береги, – Таня встала, прошлась по террасе, наклонилась над вишнёвым невысоким уже цветущим деревцем и вздохнула протяжно: – В такие минуты красоты природы, звёздного неба, этой дивной зарождающейся луны мне особенно тоскливо без Толи. Я вспоминаю, какие великолепные вечера мы проводили на даче. Это уже без вас, вы подались в Крым, и мы каждый год собирались к вам поехать, но всё нам что-то мешало: то на даче много работы, то денег не хватает, то сердце моё забарахлит. Так и не съездили. А потом была в моей жизни самая жуткая, самая страшная ночь, – она замолчала и обняла себя руками за плечи. Лиза молчала, понимала, что нелегко вспоминать такое.

– Ой, что-то мне не по себе, давай пройдёмся. Тут у вас спокойно, никто нам не помешает поговорить, а мне так хочется выговориться. Я до сих пор не могу в себя прийти от этого Бессмертного полка, – Таня встала и потянула за собой Лизу. Они осторожно открыли калитку, тихо прикрыли её, стараясь не греметь, и медленно пошли по пустой широкой улице.

– Оказывается, ребятам моим врачи тогда сказали, что надо готовиться к самому худшему. А они меня щадили, я суетилась, бегала к мужу, отвлекала от дурных мыслей. Он с удовольствием смеялся, всячески подыгрывал мне, но однажды я поймала такой его отчаянно тоскливый взгляд. Я ещё над ним пошутила как-то глупо и бестолково, он закрыл глаза и вздохнул со стоном. Давно уже все больные уснули, в палате царил полумрак – в открытую дверь падал свет из коридора. Я тоже задремала, облокотившись о спинку Толиной кровати, но, наверное, очень крепко уснула, не услышала его сигнал сестре. Соседи хотели меня разбудить, но он попросил не делать этого: «Не надо, она и так сидит целыми ночами возле меня. Пусть поспит». Прибежала медсестра, включила свет, я от такой яркой вспышки подхватилась и ничего понять не могу – Толю уже укладывали на каталку. Я кинулась к нему, он пытался улыбнуться, я вцепилась в его руки, и он так крепко и быстро стал целовать мои щёки, глаза, губы, будто не целовал, а горячо и судорожно кусал. Наконец его оторвали от меня, я побежала за каталкой, его довезли до реанимации, захлопнули передо мной дверь, и я осталась в коридоре, а его повезли дальше… И всё, – она сказала эти слова отрешённо, обречённо.

Они прошли несколько шагов, всматриваясь в погасшие кое-где окна домов. Потом Таня резко остановилась и с горечью произнесла:

– Как же мы порой впустую тратим то драгоценное время, когда могли бы посвятить его друг другу, чаще быть вместе, выезжать куда-то, просто бродить бездумно по городу. А когда вдруг случается непоправимое, такую невыносимую боль переживаешь оттого, что недодала, не сказала. Что ты так на меня смотришь? Это я для тебя сейчас говорю, – Таня укоризненно смотрела на Лизу.

– Для меня? – растерялась Лиза.

– Ты извини, но я искренне желаю вам с Сашей добра. Я же вижу, что ты порой как-то пренебрежительно относишься к нему.

– Да нет, ничего подобного. Я просто иногда шучу, – сопротивлялась Лиза.

– Не надо, я понимаю, где шутка, сама не против пошутить. Я же вижу, как Саша смотрит на тебя и натыкается на холод. Он у тебя мировой парень, преданный человек.

– Да знаю я всё это, но вот такая я.

– А ты перестраивайся. Никто не знает, кому сколько отведено времени, чтобы поздно потом не было. Он и так уже говорит вроде бы шутя, но в этой шутке горечь: «У неё на меня нет времени, только и слышу: “Отстань, не мешай”». Поэтому и говорю тебе: береги Сашу, береги свою семью. Пока мы жёны, мы и любимы, и красивы, и желанны, и в глазах мужа мы такие же юные и обворожительные, какими они нас увидели впервые. А вдовы – это страшно. Это не только холод в душе и постели, пустота в доме, вечное одиночество и тоска. Это – ощущение ненужности твоей, слёзы по ночам и гнетущее отчаяние от невозможности ничего исправить. Не надо тебе это, и не дай бог такое пережить.

– Таня, – Лиза плакала, – Таня, но ведь я же не смогу жить без него. Я же люблю его.

Таня обняла подругу, гладила по плечам, волосам.

– Вот и скажи ему об этом, а не мне. Ведь мужчины, даже самые взрослые и высокопоставленные, просто выросшие мальчишки, нуждающиеся в женской заботе и ласке, поддержке и понимании. Они так же ранимы и обидчивы, беспомощны, хоть и хорохорятся. На работе и дома они совсем другие. Дома они расслабляются и набираются сил и физических, и душевных. Странно, что я тебе об этом говорю. Ты же сама пишешь об этом статьи в газете. Это на службе он полковник, строгий начальник, а снял китель, стал обычным большим ребёнком, нуждающимся во внимании и заботе.

– Да писать, советовать, говорить умные вещи проще, чем всё это претворять в жизнь, – рассмеялась Лиза и вытерла слёзы. – Я, наверное, слишком много требую от Саши, хочу видеть его идеальным, таким, каким нафантазировала себе. А идеальных не бывает.

– Поздно делать идеальным, он и так у тебя безукоризненный, береги и люби. А вот и он, лёгок на помине. Потерял нас, Саша? – окликнула Таня идущего навстречу Александра.

– Вы куда запропастились? Я вышел на террасу, а вас там нет. Пошёл искать, подумал, вы на танцы побежали, – засмеялся он.

– А мы решили потанцевать, кавалеров поискать, – отшутилась Таня.

– Вот-вот, так всю жизнь и боюсь, что кто-нибудь уведёт мою Лизавету.

– Ты представляешь, до чего додумался. Желал мне, чтобы я скорее состарилась, чтобы никто не увёл. Ну откуда такая глупая навязчивая паранойя? А в сорок лет сказал: “Ну уж теперь не уведут”, – Лиза звонко рассмеялась. – Да в сорок жизнь только начинается, как сказала героиня фильма. Так что ты ошибался.

– Ну, значит, буду и дальше бдить. Пошли домой, гулёны, поздно уже. А ночь хороша, посмотрите на небо, сколько звёзд высыпало. Лиза, а ты помнишь, какие роскошные звёзды были в Крыму? Огромные, низкие, яркие, по кулаку.

– Ой, мы с Толей тоже любили любоваться крымскими звёздами. Сидим где-нибудь на берегу, никого. Ночь – хоть глаз коли. А звёзды так и подмигивают, так и сияют, а волны тихо шуршат по берегу. Господи, как же жить хорошо, как она прекрасна и коротка, как она утекает и уплывает, – Таня подняла глаза к небу.

Небо не было таким чёрным, как в Крыму, над ними оно светилось, и мелкие гвоздики-звёздочки словно держали купол над землёй, заботливо укрывая землян от невзгод и охраняя их покой и сон. Наконец взгляды оторвались от неба и притягивающих к себе звёзд, серпика луны.

Они медленно шли по дороге мимо спящих окон, закрытых ворот. Где-то недовольно тявкнула молодая собачка, ей сердито хрипло ответила старая, из садов нёсся пьянящий аромат цветущих деревьев, дышалось легко, свободно и сладко. И дай бог, чтобы такая красота всегда царила и буйствовала на этой удивительной и прекрасной Земле. И чтобы стоны и взрывы никогда бы не нарушали птичьи песни, чтобы на Землю приходили новые поколения и наслаждались её величием, красотой, щедростью и любовью.