Все новости
Проза
13 Мая 2019, 00:08

Золотухин Илья Алексеевич, МГИК, «Литературное мастерство», 1-й курс. Совещание студенческих литобъединений

Золотухин Илья Алексеевич, МГИК, «Литературное мастерство», 1-й курс Почему так часто пьют чай? Было два брата. Один старший, другой – Андрей. Была полная семья; дед, бабка и Зинаида, от которой пахло мочой. Черт его знает, что это за Зинаида, у нее вечно чурбан на голове, какой-то взгляд сумасшедший и голос такого советского пошива, словно ей в гортань затолкали ведро, откуда вещает Левитан без яиц.

Золотухин Илья Алексеевич, МГИК, «Литературное мастерство», 1-й курс
Почему так часто пьют чай?
Было два брата. Один старший, другой – Андрей. Была полная семья; дед, бабка и Зинаида, от которой пахло мочой. Черт его знает, что это за Зинаида, у нее вечно чурбан на голове, какой-то взгляд сумасшедший и голос такого советского пошива, словно ей в гортань затолкали ведро, откуда вещает Левитан без яиц.
Дед тоже был человеком слегка нормальным.
Бабка со склонностью к неправильным ударениям. Из деревни приехала, но уже лет сорок как городская. А дед все думает, что живет с дояркой.
А первый сын куда-то сразу пропал. Дед затюкал сильно, ибо было не наплевать, и все воспитание дед взгромоздил на себя.
Второе чадо свершилось случайно, поэтому им целиком занималась бабка. Антоша ходил на скрипку, с мамой за ручку до седьмого класса в школу, танцевал, читал книжки, рисовал. Казалось, что его больше любили. Нет. Просто меньше доставалось строительной лапой по детскому заду.
Это устойчиво только для людей эпохи коллективизации – бьет значит любит. Дед был именно из таких. С кашей в голове, гречневой. В тридцатые годы его переехало телегой, затем так и не отпустило. Поэтому погреба. Огород, горох. Сытая смерть, наверно, от холестерина. Не скоро. И в груди постоянно давило, будто колесом: лишь бы не война…
Деду иногда казалось, что он служил. Поэтому старший сын был старшина, а младший если и когда-то был, то ефрейтор. У деда даже была фуражка военная. Ему всучили ее полицаи еще в девяностых, затем благополучно про нее забыли. Поэтому дед был полковник, наверное, у которого осталось только шляпа и жезл. Трусы еще камуфляжные.
Бабка ходила, подкрашивала волосы в рыжий и готовила ужин. Мать.
Андрюша вырос и кого-то трахнул.
И был же Андрюша туп и несчастен плотски полюбить дочку гинеколога - Наташу. Дура. Страшная. Курит как паровоз. Когда залетела правда бросила, но дурой быть не перестала.
Гинеколог и дед пили в «Ромашке».
- Че, Ильич, родниться будем? – спросил гинеколог.
- Видно. – дед смотрел с прищуром слегка театральным. Он хоть и строитель, но не без чувств. Говорит – Ты только скажи мне, внук то мой будет?
- Ты на что намекаешь? – гинеколог встал, дед тоже.
- Спрашиваю. Не бузи. – дед положил твердую руку на плечо гинекологу, под весом которой доктор просел.
- Твой.
- Ты смотри, - дед подвинулся к нему и аки старый пьяница прижал его лоб к своему, смрадно дыхнул и сказал – если узнаю, что дело нечисто, я тебя закопаю, падаль.
Дед вышел, с мыслью о том, что родную кровь в обиду не даст. Хоть дебил, но родной. И так далее. Гинеколог, конечно, немного подложил в брюки, но попросил затем еще виски. Принесли подкрашенную водку.
Андрюша тогда знатно взгрустнул.
Дед брел домой, немного шатаясь. Хоть он и работал на стройке, но там по другому пьют. Пьют, чтобы не сдохнуть. Сегодня похоже наоборот было. Сердце чутка подкалывало. В целом терпимо и как бы вроде даже неплохо. У сына теперь будет семья. Может как-нибудь нормально будет когда-нибудь.
Ближе к дому деда уже радовала мысль, что появится внук и все более коренастой станет дедова бытность на этой земле.
Открыв входную дверь, дед заметил антоновы штиблеты. Прошел в кухню. Там сидела Зинаида, воняла и пила чай.
- О, дядь Вить, здрасте. – сказала Зинаида – Андрей пришел.
- Да. – сказал дед и шатнулся в зал.
Там рыдал Андрей. Его по лысеющей башке гладила бабка и говорила штампы, от которых, естественно, никому не легче.
Деда что-то из недр его туловища ударило в затылок и тот отвесил Андрею смачный подстрачник. Андрей полетел в угол. Бабка встала в оборонительную позу. Дед вырубил ее легким движением в диван и подошел к тридцатилетнему сыну, по-юношески рыдавшему в углу.
- Че ты ноешь, скажи мне?
- Папа, не трогай! – он так заорал, что дед немного опешил, но не остановился – Не трогай!
- Я тебя убью сейчас, если не завалишь.
Андрей шмыгал носом, длинные худые колени поджимались к груди, руки обнимали голову - он группировался в углу при виде отца последние лет тридцать. Ибо папа страшный, незнакомый, приходит вечером, колотит брата и уходит спать.
- Сына как назовешь? – спросил дед, чтобы разрядить, наверное.
- Никак.
- Сука, как! – сказал дед – Еще как, мать твою – посмотрел на бабку, та сидела. Успокоился, продолжил - Люби эту женщину. Тебе понятно? И чтобы завтра же мне имя придумал. Понял?
- Да! – сказал Андрей и ушел, хлопнув дверью.
Бабка молча сидела на диване. Дед сел рядом.
- Ну что ты, мать? Внуки будут. Чем плохо? – сказал дед и не приобнял жену – Стерпится слюбиться. Он как увидит этого мелкого, так в нем что-нибудь колыхнется. Главное, чтобы сейчас дел не натворил.
- Ты, Вить, не на стройке. Людям директивы просто так не раздашь.
- же. – вымолвил дед, дескать молчи доярка, но передумал. Посмотрел на нее как-то нездорово. Что-то в нем перевернулось, наверное. Возможно, вспомнилось что-нибудь про кирпичи.
- Лучше б ты пил.
Зинаида пила чай.
- ой, дядь Вить, здрасте – сказала Зинаида – а Андрей вон только что убежал, вы, наверное, разминулись с ним.
- Ага. – сказала бабка.
Все стали пить чай. Молча.
Пока что окопались у Наташи. На первое время. Затем планировали переехать в Андрееву коморку, что он строил как можно дальше от родительской усадьбы.
Говорят, женщины во время беременности хорошеют. Это не про Наташу. У нее вместо тела образовался шар, который катался с куском яблока по квартире:
- А че ты, Рюш, абрикосов не купил, да? Че? А? Я че пустое место, да? Я че на абрикосы право не имею, да?
У Наташи было по-бабски грязно. Квартира напоминала нечто похожее на склад. В ней пахло переездом и потом. Наташа потела, как лошадь.
Три комнаты: зал, спальня и детская. На кухне всегда - гора немытой посуды. Это никого не смущало и выглядело даже немного заманчиво. Наташе не любила убираться. Она только вытирала пыль со своих грамот. Школьные достижения: первое место по шахматам, мисс второй корпус сто сорок девятой школы, мисс класс, третье место на олимпиаде по биологии, конкурс чтецов. Все бы хорошо могло казаться, если бы все это не датировалось третьем тире пятым классом.
Когда заскрипит дверь, Наталья воет:
- Рюш, ты принес абрикосы, да? А че так долго, Тош?
Андрей действительно принес абрикос. Один. Наташа посмотрела на него.
- Ну, я все равно уже полчаса как не хочу.
- Какой месяц? – спросил он и не злобно выкинул абрикос.
- Седьмой, а что?
- Имя.
- Георгий.
- нет.
- а ты какое хочешь?
- Какое угодно, только не Эдик и Ваня.
- Может, Максим.
- Да, насрать. Пусть будет Максим.
- Насрать?
- Нет. – сказал и отвернулся к раковине, там плавал огрызок чего-то съестного – огурцов?
- Нет. – она подумала – абрикосов хочу. А че?
- Сейчас.
Андрей вышел на улицу попинал железную скамейку, потом немного постоял. Затем уже другой ногой пинал скамейку. Пошел в магазин. Купил абрикос.
Наступил восьмой месяц.
Наталью сильно заранее уложили на больничную койку. В отдельную палату. Раз в неделю Андрей носил ей что-нибудь, округлое и на букву «а». Во вторник.
В остальное время Рюша хлопотал по дому без передышек. Он колотил полки, собрал детскую кроватку. Притащил огромного плюшевого медведя.
Медведь был действительно огромный. И жутковатый. Андрей не знал кому он его покупает, просто раз в неделю что-то покупал. В среду.
У него был моцион затопать в детский магазин и благоговейно глазеть на витрины с памперсами и прокладками. На доильные машины Андрей смотрел немного с надеждой, но с отвращением. Он представлял Наташу как женщину только со спины. Спина у нее была приятной, иногда прыщавой, но чаще все же приятней.
Всегда казалось Рюше, что он ночью проснется от плача, крика, сирены или тишины, войдет на кухню, нет даже не войдет, а увидит как-нибудь с коридора, как Наталья голая по пояс, отвернувшись спиной, вращает рукой. Тогда он ее полюбит. А затем эта корова снова повернется и все испортит: «Че хотел, Рюш, а?» и на груди повис этот доильник.
Наташа познакомилась с Андреем в туалете. Он случайно забрел в женский. Изначально всегда был рассеян и имел вид немного романтичный. Нравился поэтому всяким отмороженным бабам. По мимо Наташи была еще одна, но у той вместо матки – кладбище. У нее три или четыре аборта, абсолютно раздолбанные внутренности любых составляющих и горних и дольних. Слава богу, Рюша не стал исключением. Они просто случайно перепихнулись на каком-то складе, затем здоровались и друг другу на праздники звонили. Все как у людей.
Вторник.
Андрей плетется, здоровается за руку с отцом гинекологом. Наташа жрет абрикос. Немного подгнивший с обратной стороны.
- Привет, Рюша, ты че? Принес мне абрикос, да? – она посмотрела на него немного с жалостью и перестала жевать, сглотнула. Потом посмотрела уже с презрением.
- Привет. Ты как?
- Нормально. – покивала Наташа
- Хорошо. – Андрей подошел к окну. – тебе не дует?
- Не дует. А че?
- Хорошо. – Андрей отошел от окна, подошел к стеклянному столику – Вот. – положил пакет с абрикосами – Мытые. Я пойду?.
- Как хочешь. – сказала Наташа. Обиженно улеглась – Мне на процедуры только через час. Если че.
Он ушел, ибо черт знает что им делать этот час.
Андрей после этого всегда шел домой, смотреть как Зинаида пьет чай.
Тамара пила чай.
- Ой, Рюш, здравствуй. А дядя Витя в кабинете.
- Ага – сказал Андрей и немного не понял зачем деду кабинет, не мог вспомнить есть ли таковой вообще в этом доме.
Пришла бабка с кульками и в шляпе.
- Красива шляпа? – спросила бабка.
- Мам, сбрей усы, пожалуйста, а шляпа красивая. – сказал Антон и посмотрел на Тамару.
- Ой, здравствуй Валя, а дядя Витя в кабинете.
- Где? – уточнила бабка.
Зинаида громко хлюпала и остервенело смотрела по сторонам. Воняла мочой. Молчала.
- Как Наташа? – спросила бабка.
- Дышит. – ответил Андрей.
Все трое молча пили чай.
Входит дед и по нему видно, что необходим кабинет, сигара, а не сорок девять лет вечной стройки, с пьяными непонятными людьми, где ветер и буржуазные заказчики. Кабинет с сигарой и вискарем, чтобы что-то приторное сладкое упало ему наконец на лысую голову. Дед увидел Рюшу. Рюша вжался в стул.
- Как назвал?
- Максим. – сказал Рюша.
- Нормально.
- Хорошо! – сказала Зинаида.
Все четверо молча пили чай.
Появился Максик.
Антон боялся подойти к колыбели. Там должно было лежать такое чудище, которое просто съело бы. Стоило боялся за свою жизнь. Абсолютно не понимал как это произошло.
Как-то так.
Наталья сильно изменилась. Наверное, это дерьмо, что с ней происходит можно назвать материнством. Страшное слово, такое же как крестовый поход или газават. Священная война. Наталья теперь аки цербер над люлькой, скоро появятся крылья и будет она горгульей. Она, раздвинув ноги на полу, меняет памперсы, Тоша в это время что-то наивно делает. Она стоит над люлькой, руки по обе стороны и смотрит на Максика, словно тот сдохнет сейчас или воскреснет. Андрей вообще не знал живо ли чадо, покуда то не зарыдает.
Дед счастливый ходил с внуком на руках, смотрел на него как на собственного сына, наверное, так и надо было.
Бабка холодно ко всему этому отнеслась, постояла в коридоре, посмотрела на двери. Сходила в церковь и причастилась.
Зинаида пила чай.
Все собрались за большим семейным столом. Как это раньше было принято в деревнях: люди друг друга в лицо никогда не знавшие, приезжают с разных дыр в консервных одеждах и сидят чего-то, смотрят друг на друга, а мама говорит, дескать это тетя Люда, это тетя Валя, это дядя Юра и собственно здрасте, дядя Витя в кабинете, вы с ним, возможно, разминулись. Привычки все это.
И детей бегает еще очень много, орава. Они орут всегда. На мероприятиях по любому поводу. Бегает и уже двухлетний Максим. Он говорит, считает до трех и очень похож на отца, поэтому за столом сидит и гинеколог тоже.
Андреевы мозги собирал старший брат в пластмассовый пакет. Петли несчастный не нашел, а на пьяную голову только ружье в рот и лезет. Трезветь ему не хотелось, как только Максик сказал «папа».
- Эх, засранец, ты бы знал как я тебя ….. – говорит Рюша шепотом, замахивается так же, чтобы Наташа не слышала.
А тут это существо поворачивается лицом к Андрею, словно откликается на что-то, верно по собачьи наклоняет голову и выдает.
- Папа, на… – и протягивает дольку абрикоса.
Андрей после не просох и на промелю.
Стыдно, страшно, не хочется. Не важно.
Антона больше нет.
- Теперь вы будете друг друга больше любить? – спросила Зинаида и снова завоняло мочой.
Все замолчали, дети немного прекратили шуметь, Максик открыл рот, высматривая что-то в люстре.
Плачь. Хотя черт пойми что это. Крик. Может быть. Есть глагол, который бы как в китайском обозначал какое-то чувство, либо набор телодвижений одной какой-нибудь породы? Глагол, который бы заключил в себе действие слепого, идущего куда-то, при этом всем издающего какие-то звуки. Жить. Банально. Плевать.
Разрыдалась бабка.
- Пошла вон! – сиреной раздалось из кресла в кухне. Встал дед. Его гномье трудовое туловище, перевернуло стол. Затем схватило Зинаиду за локоть и выкатило из кухни.
Старший брат Андрея вышел и вывел Зинаиду, ушел затем вместе с ней куда-то.
Когда-то было два брата.
Читайте нас: