№1.2018. Искандерия Тамара. Мамина бабочка - павлиний глаз. Рассказ. Пер. с баш. яз. Г. Гаскаровой.

Тамара Искандерия (Тамара Ишбулдовна Юлдашева) родилась 10 июня 1958 г. в д. Кияук Ишимбайского района Республики Башкортостан. Окончила БашГУ, работала редактором отдела литературы журнала «Ватандаш», заместителем главного редактора журнала «Башкортостан кызы». С 2010 г. – главный редактор журнала «Акбузат». Автор поэтических сборников «Песня копыт», «Меж Землей и Небом», «Семиречье», «Золотое сечение», «Струны любви» и др. Член Союза писателей Башкортостана и России. Заслуженный работник печати и массовой информации Республики Башкортостан.

Тамара Искандерия

МАМИНА БАБОЧКА – ПАВЛИНИЙ ГЛАЗ

Рассказ

Перевод с башкирского Гульфиры Гаскаровой

– Сегодня придет бабочка! – воскликнул Баязит, едва переступив порог родного дома, стряхивая снег с верхней одежды.

Его лицо светилось искренней радостью. Остальные – родные сестры, жена и дети – молча кивнули, словно разделяя общую тайну. Нет, он не сказал «прилетит», а именно «придет». Ему кажется, что душа их матери, умершей год назад, сегодня должна вернуться домой, пройдя сквозь другие миры, одолев огромные расстояния, пережив целый ряд преображений. Правда ли, что дух человека витает в воздухе? Кто его видел? Мама, в образе бабочки, скорее всего, уже ждет их за невидимым покровом. Она придет, да, придет!

– Не знаю, братик, какая может быть бабочка в такую зимнюю стужу?

– Вот увидите, она обязательно явится!

С ним никто не стал спорить. Каждый был занят своим делом. Даст Бог, сегодня они соберут всю родню и организуют чтение Корана, чтобы помянуть согласно обычаю годовщину маминой смерти. Теперь их родной дом в этой маленькой деревушке в холодное время года стоит под замком. Дети получили высшее образование и обосновались в городе, родители же последние зимы жизни коротали вдвоем. Лишь летом большая семья собиралась вместе – за столом разом оказывалось до девятнадцати человек детей и внуков. Но как же быстротечно время!

А разговор о бабочке возник не случайно. После смерти отца во время поминальной трапезы на сороковины и на годовщину над столом кружила бабочка на удивление всем присутствующим. Пожилые женщины тогда сказали, что это прилетела душа Иштимера.

– Помните, как тогда папина бабочка будто поздоровалась с каждым из гостей! Радостно облетела всю большую комнату! – возобновила разговор Тансылу, доставая из печки горячие пироги и расставляя их на заранее приготовленных разделочных досках.

– Да уж, эта бабочка удивила всех, – откликнулась старшая из сестер, которая раскладывала фрукты, изюм, курагу и финики по любимым стеклянным вазочкам матери.

Достали с дальних полок шкафа и дорогие фарфоровые чашки и заварник покойной. Пусть и они почувствуют торжественность момента! Ведь эту изящную посуду привезли издалека и очень давно. Когда-то родители ездили в Москву, где и купили чайный набор. Там жила младшая сестра мамы, работавшая профессором столичного университета. Они с зятем и пригласили родителей в гости, показали им исторические места Москвы. Это было в год полета Гагарина в космос, вспоминала мама, в пору реформы денег. Поэтому им казалось, что ценные сервизы, шелковые скатерти и покрывала стоят очень дешево. С радостью приобрели эти красивые вещи, о которых до сих пор даже не слышали. ...А ведь не так давно они испили горькую чашу сиротства, когда отец пропал без вести на фронте, а мать ушла из жизни от тягот военного лихолетья. Перенесли неимоверные лишения, сестричка доросла до должности профессора в самой Москве – так неужели же они не заслужили такой красивой посуды! Вот и привезли тогда Сафия с Иштимером изысканный сервиз из тонкого фарфора с изящным рельефным рисунком причудливых цветов, скатерть и покрывала из китайского шелка с вышитыми на них райскими птицами для своего деревенского дома.

Жили хорошо. Иштимер трудился в колхозе, Сафия – в школе. И дети учились прилежно, краснеть за них не приходилось. Растили по три-четыре выводка гусей, которые заполняли гоготом всю деревенскую улицу. Летом запасали сено для коров, телят и овечек, зимой ухаживали за ними. Так и жизнь пролетела.

– Если тогда и в самом деле душа папы переселилась в бабочку, значит, иной мир действительно существует, – заметил Баязит, сколачивая длинный стол, где разом могли бы уместиться около сорока человек.

У Баязита есть заготовленные части для большого стола на случай, когда вся родня собирается в гости, их только надо приладить и приколотить друг к другу. Как младший из сыновей, он продолжает заботиться об отчем доме. В молодости с удовольствием поработал комбайнером, ему нравилось убирать хлеб на бескрайних нивах родного края. Теперь поля заросли бурьяном, земля стала бесхозной. Нефть, нефть, нефть – словно вся жизнь, все человечество держится на одной нефти и на деньгах, приносимых ею. У Баязита душа болит от всего этого, ему горько видеть, как вымирает родная деревня, хотя внешне и старается не показывать своих переживаний.

Папина бабочка... Да, она тогда полностью перевернула его представление о мире. Всю жизнь ему твердили, что нет никаких высших сил и иного мира. И в школе, и в институте давали только те знания, которые имели материальную основу. И так воспитывали не его одного, а всех. В итоге выросло несколько поколений неверующих. А теперь вдруг какое-то крошечное существо, ничтожное насекомое стучится бархатными крылышками в твою закостеневшую оболочку, меняя прежнее мировоззрение...

У нефтяников есть одна общая черта. Они немногословны. Трудно сказать, в чем тут дело. При этом сердца у них горячие. Их чувства, как та черная жидкость, вырывающаяся по многокилометровым трубам из недр земли. Хорошо, если эти чувства выльются наружу, а не застынут сгустком крови в душе.

Баязит очень тяжело пережил смерть отца, прошедшего огненными дорогами фронтовика, уважаемого человека. В последние годы они с полуслова понимали друг друга. Отец никогда не читал ему нотаций, а старался всегда подставить плечо, быть рядом. Тяжелая болезнь не сильно изменила его внешне, только, казалось, прибавила выразительности его глазам и особой глубины взгляду. Как он прощался с белым светом – отдельная история.

...Иштимер ясно понимал свое состояние. Два года назад, несмотря на его протесты, дочь, которая жила в Уфе, повезла его в столичную больницу на операцию, и ему как будто немного полегчало. Но постепенно болезнь брала свое. Особое внимание и мягкое отношение детей натолкнули его на тревожную мысль: «Неужели?..» Врачи запретили ему потреблять сладкое, жирные молочные продукты. Но, когда дочерей не было рядом, они со старухой позволяли себе почаевничать, густо поливая только что испеченный душистый хлеб теплыми сливками из-под сепаратора, вприкуску с янтарным медом в сотах из собственного улья в саду. Еще посмеивались, вспоминая, как одна старая женщина говорила: «Умирать – так лучше на сытый желудок». Бедняга, наверное, мечтала утолить все желания перед смертью. Сафия понимала состояние мужа. Успокаивали друг друга, мол, хвала Аллаху, не согнулись под тяготами, выжили в военное лихолетье, когда многие умирали от голода, пожили и в достатке, большая часть жизни прожита, а что суждено, того не миновать.

Приснился Иштимеру сон. Как будто его мать заезжает в ворота на лошади, запряженной в телегу, доверху нагруженную сеном. Иштимер с улыбкой идет навстречу матери, а та погоняет лошадь длинным шестом. Но ей никак не удается подогнать воз прямо под сеновал. В это время подбежала Сафия и, схватившись двумя руками за заднюю часть телеги, приподняла ее и легко переставила на нужное место. А из-за забора, вытянув длинную шею, заглядывает к ним во двор старуха Михри, мать Мухаррама, скончавшегося только на прошлой неделе... Иштимер внезапно проснулся, пораженный этим видением...

Ну, что тут поделаешь, курдаш, говорит он сам себе. Удивляться не приходится. То, что суждено всему живому, не обойдет и тебя. Только что тебя предупредили. Готовься. Лишь Сафию жаль. Вон какой груз придется ей взвалить на свои плечи. Только бы не сломалась.

– Эбей[1], ты где! Я ухожу!

Ох, незадача, вроде не слышит? Наверное, пошла в сарай посмотреть скотину, покормить кур?

– Эбей! Ухожу! – крикнул еще раз Иштимер, оторвав голову от подушки и потянувшись к окну.

Сафия забежала домой, запыхавшись.

– Ты меня звал? Даже испугалась...

Иди сюда! Возьми Коран, открой страницу с сурой «Ясин»[2].

– Бабай... Ты что? – Сафию начали душить непрошеные слезы.

– Открой Коран. Читай мне «Ясин».

Жена потянулась за Кораном. Покачиваясь, словно от головокружения, взяла книгу в руки и присела на стул около мужниной постели. Слезы градом катились по щекам и капали на страницу.

– Читай! Нашла «Ясин»?

– Бабай, я ничего не вижу... Буквы пляшут...

Горькие слезы Сафии беспрестанно капали на раскрытую книгу. Сама же, как умела, старательно читала суру. Сначала она вытирала слезы тыльной стороной ладони, затем достала со стола одну из салфеток из кипы выстиранных и выглаженных белых полотенец и пеленок и продолжала читать, время от времени вытирая лицо. Иштимер понимает ее. Все-таки полвека прожили вместе. Делили и радости, и печали. Иштимер был привлекательным мужчиной, а она очень мудрой женщиной. Видела, что он находится в центре женского внимания, и терпеливо сносила некоторые его шалости. Поэтому и сам почтенный аксакал почувствовал, как увлажнились его глаза от жалости к этому бесконечно дорогому человеку, который сейчас сквозь слезы читал ему отходную, от огромной к ней любви, пронесенной через всю жизнь, и от предчувствия неминуемой разлуки. Все же он собрал все силы и сказал:

– Теперь сходи к соседу Ягафару, пусть он позовет свояка Зайнуллу.

Сафия сбегала к соседу и продолжила читать суру. Когда пришел Зайнулла, она уже взяла себя в руки, и Иштимер даже задремал было под мелодичное чтение, которому она когда-то научилась у свекра. Увидев Зайнуллу, Иштимер попытался пошутить:

– Видал, как читает моя эбей! А теперь, давай, читай ты.

Звуки напевного грудного голоса Зайнуллы поплыли по комнате, волнуя сердца присутствующих. А голос у свояка и в самом деле приятный. Иштимер знал, что он наизусть читает «Ясин». Сам-то он не смог ее выучить. Хотя односельчане частенько приглашали его читать Коран, он не сумел в совершенстве овладеть этим искусством. А вот свояк, похоже, в этом отношении оказался более подготовленным.

Не так-то просто читать отходную. Это дело требует огромной душевной отдачи. Оно не под силу неподготовленному человеку. Ведь «Ясин» – не простой перечень слов – сура, сопровождающая душу человека из этого бренного мира на небеса. Сердце у Зайнуллы большое и доброе, оно способно справиться с такой миссией. За долгие годы работы в школе он научился находить путь к сердцам других. Они со свояком прошли по жизни настоящими друзьями, единомышленниками, соратниками. Вместе поднимали колхоз, деревню. Видели, конечно, и огрехи общественного строя в стране. Мало того, испытали их на своей шкуре, но старались не придавать этим явлениям слишком большого значения. Оба понимали: где власть, там и несправедливость, ведь во власти крутятся большие деньги. Главное – жить по совести. При любых поворотах истории они все равно следовали канонам священного Корана. А когда пришло время, нашли в себе силы освободиться от ложных учений и восстановить в памяти Божьи слова, доставшиеся им от предков. Для Иштимера было большим счастьем, что такой верный человек шел с ним рядом по жизни, а теперь вот читает для него отходную. Когда сура была дочитана, Иштимер медленно поднял руки и сделал движение, словно похлопал в ладоши. Помолчал некоторое время и открыл рот, чтобы произнести что-то, но язык не слушался его. Правой рукой он схватил левую руку Сафии и, глядя прямо в глаза жены, испустил дух. Осторожным движением руки Зайнулла закрыл небесной голубизны глаза свояка.

...А на годовщину своей смерти Иштимер явился в облике бабочки. В то время мужчин в деревне было довольно много. Вокруг стола собрались его односельчане, друзья. На другом конце – женщины. Эх, растормошить бы сейчас рассказом о чем-либо смешном, развеселить всех! Но он находится по другую сторону невидимой завесы. Никто его не видит. Вот сидит свояк Зайнулла. Сейчас он начнет читать аяты из Корана. Бабочка села на оконную занавеску прямо над головой свояка.

Душа каждого слушателя наполнялась благодатью и покоем от напевного голоса Зайнуллы. Забыв на время о житейских заботах, односельчане с открытыми сердцами вслушивались в его слова. Душа Иштимера вглядывается в их лица и вспоминает прожитые года. Вот она, порхая крыльями, пролетела над мужской половиной стола. Словно приветствуя каждого из присутствующих, покружила над их головами.

«Хай, Кави-агай, как поживаешь, сосед? Ты все еще со слезами на глазах вспоминаешь, как на поле боя, в разгар жестоких сражений шел в атаку с восемнадцатикилограммовым ПТР в руках со словами: “За Родину! За Сталина!” Мы с тобой хлебнули и много горечи, делили и радости, старый солдат. Но ты не сдавайся, живи долго на радость своих благодарных детей!»

«Эй, друг Мутагар, покажи-ка, как заразительно ты умеешь смеяться! Пусть станет всем веселее! Как, ты говоришь, кидали штрафбат на передний край? С деревянными-то ружьями? Хлопнешь сто-двести граммов огненной воды – и вперед! Выпрыгиваешь из окопа и с диким ревом кидаешься на противника! Мы с тобой не раз говорили по душам, знаю, какая горькая тебе досталась судьба. Но ты сумел остаться мудрым, воспитал прекрасных детей! Не грусти!»

«Братишки Ягафар и Раис! Вам пришлось совсем еще детьми испытать все тяготы крестьянского труда в тылу. Живите на радость окружающим, вкушая все радости жизни!»

«Мастер на все руки, герой труда, шурин мой Флюр! Мы с тобой никак не могли наговориться. Ведь у тебя не только золотые руки, но и мысли на вес золота! Жаль, что мы не привыкли высказывать свои чувства откровенно при жизни. Хочу признаться сегодня: добрые дела не проходят бесследно. Будь сильным, шуряк!»

«Свояк Зайнулла, мой друг! Я горжусь, что прожил на Земле рядом с тобой! Жили по совести, не пасовали перед трудностями, вырастили таких хороших детей. Спасибо тебе! А как хорошо ты читаешь аяты из Корана! То, что именно ты руководишь сегодняшними моими поминками – большая радость для меня».

«Баязит, сынок! Смысл моей жизни, продолжение рода! Смотри всегда вперед, не отступай перед препятствиями. Пока ты есть, и я живу рядом с тобой!»

С такими словами хотелось Иштимеру обратиться ко всем. Бабочка все летала вокруг стола. Одна из женщин тихо произнесла: «Это душа Иштимера!» Мужчины промолчали. С тюбетейками на седых волосах продолжали сидеть с равнодушным видом. Да, мужчины не плачут. Переживания они держат при себе. Если уж изредка высказывают свои мысли, то, как бы смущаясь, отводят взгляд в сторону, помаргивая. А ведь они прошли по огненным дорогам войны, вынесли неимоверные испытания.

На следующий день дочери и сноха убрались дома и решили вставить в окна вторые рамы на зиму. Расима, жена Баязита, хотела протереть стекла и остановилась, заметив ту же бабочку на раме с потрескавшейся белой краской. Она уже потеряла вчерашнюю резвость, сложила крылья и замерла на месте. Маленький сын Расимы и Баязита Назир даже пробовал подтолкнуть ее и спросил:

– Это калтатай[3]?

Но бабочка осталась неподвижна. Это уже была не душа Иштимера, а самое обычное насекомое. Тем не менее, ее не стали трогать, так и оставили между рамами.

...Хотя Баязит никогда не вспоминал об этом событии, но, оказывается, оно оставило глубокий след в его душе. Надо же, помнит ту бабочку. Младший из сыновей ждет встречи с маминой душой. И время от времени с глубоким вздохом повторяет про себя: «Не пришла... Бабочка не пришла».

Поминки по матери прошли организованно и слаженно. Проводили гостей, собрали всем гостинцев, уже отключили газовую печь и собрались разъезжаться по домам, когда пришла жена Зайнуллы, сестра матери тетя Гулия.

– Куда так торопитесь? Мне как-то не по себе. Поедете завтра, а сейчас идемте к нам, я и баню затопила, и мясо поставила варить, – сказала она.

Целый вечер провели они в семье тети Гулии и дяди Зайнуллы – делились воспоминаниями, наговорились от души, успели и в бане помыться и только к ночи вернулись в родительский дом. Едва открыв дверь, Баязит почувствовал: что-то здесь изменилось, пока их не было. Дома стало то ли светлее, то ли теплее – сразу и не определишь. Он снял куфайку и повесил на гвоздь. В это время ему в грудь ударило мягкой волной воздуха. Он поднял руку, чтобы стряхнуть со свитера это невидимое препятствие и застыл в изумлении – на его груди красовался павлиний глаз с бархатными крылышками.

– Сестрички, Расима, посмотрите! Я же говорил, что она придет!

Все с удивлением стали наблюдать за бабочкой, боясь, что та улетит и исчезнет. Но павлиний глаз не собирался улетать. Баязит осторожно прошел в большую комнату, подошел к круглому столу. Как завороженные, все встали вокруг стола, покрытого шелковой скатертью, когда-то купленной матерью в Москве, а на ней – изящные чашки с выпуклыми цветными узорами и салфетки с белыми кружевами. Бабочка взлетела со свитера Баязита, облетела комнату и села прямо посередине стола на белую салфетку. Ее бархатные крылья, освещенные лучами электрической лампочки, выделялись ярким блестящим пятном на фоне белого кружева. Крылья павлиньего глаза медленно и грациозно покачивались, словно одаривая присутствующих своей неповторимой красотой. Баязит, его жена Расима, их дети, сестры изумленно следили за этим таинственным зрелищем.

– Я знал, знал, что она придет! Как хорошо, что мы не уехали сегодня в город! – наконец нарушил тишину Баязит. Он торжествовал.

Повеселели и другие. Радовались, как дети, дождавшиеся маму из дальней поездки. Бабочка же, кружа по комнате, садилась то на рукав одного, то на лоб другого. Особенно долго она засиделась на голове Тансылу. С павлиньим глазом на лбу девушка прошла по всем комнатам, мол, пусть мама увидит весь дом. Понравилось бабочке сидеть и на руке маленького Назира, то смыкая вместе, то раскрывая свои разноцветные крылышки. И чем больше радовались дети, тем веселее летала она по комнате.

– Ладно, ладно, не увлекайтесь, – сказала старшая из сестер. – Это же все-таки не мама, – и в ее глазах блеснули слезы.

Только в эту минуту они осознали, что уже никогда не повторятся веселые вечера, когда отец, посадив младших на шею, бегал вокруг этого круглого стола, а мама с радостной улыбкой наблюдала за ними; когда они готовили уроки, рассевшись вокруг стола, и не слышали упреков, даже если нечаянно проливали чернила на шелковую скатерть. И вдруг поняли, что детство улетело, размахивая разноцветными крыльями, как бабочка; некогда шумный, веселый их дом умолк навсегда, а сами они осиротели навеки.

И крылья павлиньего глаза начала постепенно утрачивать данную ему кем-то в эту зимнюю стужу яркую, лучистую силу и красоту.

Застыв на белой ажурной салфетке рядом с изысканными чашками с изящным выпуклым рисунком причудливых цветов, на столе, покрытом скатертью из китайского шелка с вышитыми на ней райскими птицами, бабочка закрыла свои блестящие, отдающие неземным светом, бархатные крылышки.

А за несколько дней до этого на небесах, а может быть, на неведомых для нас волнах времени состоялся такой разговор.

«О Аллах, нет предела Твоей силе и власти. Безгранична Твоя милость, как бездонные моря и бескрайняя вселенная. Тебе достаточно сказать: “Будь!”, и появится то, что пожелаешь. Господь всевышний, дети ждут, что я явлюсь к ним на годовщину в облике бабочки...»

«Откуда ты знаешь?»

«На годовщину их отца приходила бабочка. Это тоже, я знаю, по Твоей милости... О Господи, укрепи веру моих детей, раскрой их внутренний взор. Пусть попутчиками им станут только хорошие люди, а путь укажет сам Хызыр Ильяс и все их дела будут добрыми. Дай благочестивых знаний, честно добытого достатка и благих дел моим детям, о милосердный и всесильный Аллах! Я тоже хочу хоть раз увидеть своих детей...»

«О безгрешная душа, как я могу отказать тебе? Ангелы просили за тебя...»

«О Всевышний, значит ли это, что можно?»

«А какой бы тебе хотелось стать бабочкой? Ведь их так много на свете!»

«В наших краях самым красивым считался павлиний глаз, о мой Бог!..»

«Хорошо. Да будет так. Но успеешь ли? Пока примешь облик бабочки, тебе придется вынести душевные страдания в виде безобразного червя, дальше через неимоверные мучения превратиться в крылатое существо внутри твердого кокона, затем долго ждать, пока все твои муки причудливым узором отразятся на твоих крыльях».

«Успею, мой милосердный Аллах!»

Она успела.

[1]Обращение к жене в значении «старуха, бабка».

[2]Отходная молитва у мусульман.

[3]Картатай – дедушка.