Все новости
Поэзия
16 Января , 10:43

№1.2025. Виктор Куллэ. Сбивчивый черновик

Виктор Альфредович Куллэ родился в 1962 году. Окончил Литинститут имени Горького. Кандидат филологических наук, автор первой в России диссертации об Иосифе Бродском, комментатор его собрания сочинений. Перевёл на русский язык стихотворения Микеланджело, сонеты и поэмы Шекспира, а также произведения Т. Венцловы, Ч. Милоша, Я. Купалы и др. Автор поэтических книг «Палимпсест», «Всё всерьёз», «Стойкость и свет», «Благодарность». Автор сценариев к документальным фильмам о Ломоносове, Грибоедове, Цветаевой, Газданове. Лауреат Новой Пушкинской премии-2016, итальянской премии «Lerici Pea» (2009), премий журналов «Новый мир», «Иностранная литература», «Дети Ра» и других.

*  *  *

 

Контакты с миром уменьшив,

то в память ныряя, то в сны,

читаю слова умерших.

Слова живущих – скучны.

 

Надеюсь, ещё послужит

словесности ветхий стих –

хотя цветущая сложность

давно уже не в чести:

 

дискомфортом чревато,

вне методичек, вне школ.

Вменяемого адресата

всё ещё не нашёл.

 

А напоследок вставлю

ждущим поддержки извне:

глупо – сбиваться в стаю.

Там – одинок вдвойне.

 

Если всё-таки дожил

и под конец не размяк –

делаешь то, что дóлжно.

Иначе уже – никак.

 

 

*  *  *

 

За окошком клубится

непонятная дрожь.

Как зовут тебя, птица,

и о чём ты поёшь?

 

Это странное пенье

слишком уж по-людски:

мало самозабвенья,

но – избыток тоски.

 

Музыка не спасает –

утешает она.

И душа воскресает,

даже если больна.

 

Оттого эта песня

согревает Москву

то ли из поднебесья,

то ли просто в мозгу.

 

 

*  *  *

 

Похоже, близится зимовье,

а значит: пó боку уют.

Я репетирую безмолвье –

тяжёлый повседневный труд.

 

Опять в зобу дыханье спёрло,

и песня хлынула из горла.

Пущай никто не внемлет ей,

но всё же – как-то веселей.

 

Лекарства, книжки, гаджет, снедь –

глядишь, и день почти что прожит.

Жизнь всё бессмысленней и проще,

сходя на нет.

 

Страх смерти – знобкая основа

словес, что искажают Слово.

 

 

*  *  *

 

                  Памяти Магомеда Ахмедова

 

Очертания гор вдалеке,

где отчётлива каждая складка, –

отпечатаны здесь в языке…

До чего это всё-таки сладко:

просыпаться часов эдак в семь

и курить, наслаждаясь пейзажем.

Здесь пространство – иное совсем,

а о времени – позже расскажем.

 

Мир – в реальности укоренён.

Кажется, шлифовались веками

бирюзовый Сулакский каньон,

исполинские лица из камня.

Видя, как пролетают орлы

у тебя под ногами в ущелье,

понимаешь, насколько малы

городские комфортные кельи.

 

Воздух – сладостнее пастилы.

 

Под конец с изумленьем узнал,

что Кавказ – это юные горы,

где подвижны пещеры и норы

в складках внешне незыблемых скал:

мир, взрослеющий вместе с Творцом.

 

В камне скрытые Бога частицы

к небу тянутся каждым зубцом,

подтверждая: творение длится.

 

 

*  *  *

 

Если кому и верить,

знаю наверняка:

не предадут лишь ветер,

речка да облака,

 

сгустки остывшей лавы,

звёзды, чей свет угас…

А словеса – лукавы.

Даже лукавей нас.

 

 

Мне голос был…

 

             А. А.

 

«Человек для человека – снедь.

Чаще – телу, иногда – уму.

Ничего не надо объяснять

никому.

 

Никому не стоит помогать,

потому как в следующий раз,

если помощь станут вымогать –

просто не сумеешь дать отказ.

 

Опасайся ближнего жалеть,

помогая выйти из пике.

Жалость унижает, словно плеть, –

даже если в любящей руке.

 

Никого не дóлжно обвинять,

призывать к оплате по счетам.

Уворованного – не вернуть.

За доверие – в ответе сам.

 

Никого не следует прощать:

ведь прощённый, подпустив слезу,

требовать прощения опять

примется на голубом глазу.

 

Человек – несовершенный вид,

разоряющий своё гнездо.

Постарайся ближних не щадить –

ведь тебя не пощадит никто.

 

Мир наш погружается во мрак,

близясь к роковому рубежу…»

 

Всё одно: жалею, как дурак.

Всё одно: прощаю и щажу.

 

 

*  *  *

 

Внятно и зябко смеркается.

Стали стволами колонны.

Души ушедших смыкаются

над головою, как кроны.

 

Отогреваюсь не книгою –

в них всё местами облыжно –

речью листвы безъязыкою.

Днём её просто не слышно.

 

 

*  *  *

 

Вскорости стемнеет – а пока

Он глядит на землю с высоты.

По реке сплавляют облака,

как большие белые плоты.

 

Правильно ли брошено зерно?

Но Создатель знает наперёд,

что Творение обречено

длиться. И вовеки не умрёт.

 

 

*  *  *

 

Сбивчивый черновик

перечти невпопад…

Всё еще – человек,

а не электорат,

не потребитель услуг,

не абонент соцсетей –

частный негромкий звук.

Остаться собой посмей.

 

Страшно, что люди не

вырулят из пике.

Дело ведь не в стране

и не в политике,

не в ассортименте жратвы,

не в том, кто стоит у руля, –

в совести и любви.

Неужто всё было зря?

 

Пусть предсказуем финал,

в гроб с собой не возьму

всё, что понаписал

неизвестно кому.

Стал тесноват Парнас,

вот и пыжишься, чтоб

в будущем после нас –

всё ж таки не потоп.

 

Сам во всём виноват.

Не уврачевать уже

в крови поселившийся яд.

Одно остаётся душе:

подыскивать антидот

(вирши – вряд ли спасут)

и уповать, что грядет

Страшный суд.

 

 

*  *  *

 

Если надо – пронзи мя…

По пути прирастая,

в сером небе предзимья

вязнет чёрная стая.

 

Оттого и пристрастна

дальнозоркая птица

к равнодушью пространства,

где охотник таится.

 

Вспоминаешь устало,

как – в стремленье к покою –

это всё оседало,

становилось тобою.

 

После смерти как птаха

упорхнёшь из неволи.

Жаль, отсутствие страха

не спасает от боли.

 

Накопившимся ядом

проступая наружу,

время учит утратам

и смирению душу.

 

 

* * *

 

Полнолунье. Попробуй, прерви

ритуал одинокого воя.

После книги и после любви

остаётся лишь голая воля

            к укрыванью башки под крыло,

            к говорению без адресата –

            самому себе явно во зло.

            Так в притихшей утробе детсада,

расхрабрившись, ребёнок шалит

(вспоминай, пригодится наука).

Всех забрали, за ним не пришли,

и под шкафом ужасная бука.

            Помнишь, как это было, малыш?

            Мир из воображения соткан.

            Ты, красивый и мёртвый, лежишь –

            и вокруг покаянные сопли.

Дивный мир детских страхов, обид.

Книжки, манная каша на ужин.

Неужели я вправду забыт

или просто не очень-то нужен?

            Неужели за мной не придут?

            ...До чего же бесплоден и лаком

            стыд стремления быть на виду

            и гордиться штанами на лямках.

 

 

*  *  *

 

В памяти бесследно замой

привкус пакости новостной.

Помирать сподручней зимой –

безысходнее, чем весной.

 

На морозе, обнажена,

боль почти уже не болит.

Неизбежная белизна

душу чистотой оделит.

 

После матери и отца,

после стольких друзей, жены

(всё слышней во мне их сердца) –

даже ангелы не нужны…

 

Веры дар – способный досель

превозмочь любые клише, –

то ли прорубь, то ли купель

стёсанной до смерти душе.

Читайте нас: