№10.2024. Михаил Кривошеев. Золотые мои октябри

*  *  *

Растревожило что-то. Мокро.

Под дождем орхидеи цветут,

Лазуритом и огненной охрой

Их звенят лепестки на лету.

Мне не лето – лететь по-октябрьски,

опадать под ботинки людей.

Так по осень звёзды – как яблоки

в огороде у мамы моей.

Так мне холодно. Минули в Лету

золотые мои октябри.

И одну за другой сигарету,

и осеннего ястреба крик.

Растревожило как-то. Влажно.

Орхидеи опадают в небо.

С кем бы выпить яблочной бражки?

С кем бы?

*  *  *

деревья высокие шумные надо мной

и сквозь ветки их облака

четверть века жизни прожив земной

моя память хранит века

но всё та же глина из-под ногтей

до костей на ветру промерзнув

оставляем близких таких людей

на еду тополям да берёзам

расправляется первый зелёный лист

уходи, оставляй человека тут

слышишь шорохи от земли –

это травы через него растут

*  *  *

Над берегом реки стояла крепость

Покатые её белели стены

И каждый думал оказалось слепо

Что крепость будет до конца вселенной

Но кончилась эпоха и сначала

Пошли часы и годы и столетья

А крепость все стояла и стояла

Пока однажды на исходе лета

решили люди «нам дозор не нужен

Чего здесь охранять, взорвём те стены»

И продали свои простые души

За мелкие простые перемены

И рухнула стена. И птицы разлетелись

И радостно чума коснулась этих мест

Один старик рукою еле-еле

Погладил лес...

Старик на небесах, ты ведаешь счёт жизням,

Счёт птицам и цветам, счёт не доступный нам

И смотришь на детей с отцовской укоризной

Когда мы вдруг решаем, что мы равны отцам

*  *  *

                     Христос пришёл не убивать.

Бог – не деспот. Съешь укроп,

Василёк понюхай,

Покрести свой медный лоб,

И сюда послухай.

В царстве трав, козявок, птицек,

Я, как есть, Христом живу,

Бог – одна моя граница

Против зла, что наяву.

Против жизни не ратуя,

Никого убить нельзя,

В каждой травке – аллилуйя,

Ангел, светлячок – друзья.

Не губите жизнь ромашки,

Чёрным колесом давя,

Поклонитесь все – букашке,

Все – букашки, ты и я.

Terra tartarara

Одиночество лечу

На потерянной планете.

Я сойду на горсовете

Поклониться Ильичу.

Одиночество прохожих

В мире комнатных растений,

Вот он я, а вот он Ленин,

Посмотри на эти рожи.

В чём-то прав он, в чём-то болен,

Но не мне судить об этом,

Каждый, кто рожден поэтом

Рассуждать совсем не волен.

Голубь прерванный в полете,

Голос, сорванный до рвоты,

Каталонская гаррота –

Третья пачка на излете.

Мутный слог, не ясен смысл.

Небо к черту – небо в клочья.

И, ломая позвоночник,

Я теряю чьи-то мысли.

Мне не в масть все светофоры,

Ну и пусть в кроссовках лужи,

Я нырну еще поглубже

Через городские поры.

Я паук восьмиметровый

Городской экосистемы,

Мне с башки сорвало клеммы,

Мне пейзаж открылся новый!

Вижу, как хромая псина

Пьет из лужи ваше небо,

Как в руках старухи верба

Расцветает с новой силой!

Как в глазах иногородних

Пляшет пламя магазинов.

Манекены на витринах

Все дрожат в одном исподнем.

Как безглазые солдаты

В небеса стреляют где-то

И обугленное лето

Чистит дула автоматов.

Как немая поэтесса

Гейне голубям читает.

Только птиц дурная стая

Не согласна с этой пьесой.

Эй, душа на дне стакана,

Где же твой Ершалаим?

Может, он и нам двоим

По бутылочке «Шихана»?

Здравствуй, дядя на бордюре,

Где твои сыны зарыты?

Посмотри, как мимикриты

Деньги жарят во фритюре.

Нет, я знаю, все не зря.

Выставив глаза наружу,

Я плыву в какой-то луже

По проспекту Октября.

Я ныряю в переходы,

В полутемные чертоги.

Раздвигая чьи-то ноги,

Принимаю чьи-то роды.

Я, как бабка-повитуха,

Поднимаю вверх младенца

И кровавым полотенцем

Изгоняю злого духа.

И, как в ночь большого взрыва,

С дрожью в сердце понимаю –

Я ведь сам себя рожаю

От душевного порыва.

Окровавленным ребенком

Выдыхаю небо разом,

«И Христом, и унитазом»

Выползаю из пеленок.

Проползу еще чуть-чуть,

Чтобы здесь, на горсовете,

На потерянной планете

Помолиться Ильичу.

*  *  *

Как Гийом Лежантиль я одиннадцать лет

Ждал восхода прекрасной Венеры

Пересёк океан пересёк континент

Избежал и стрелы, и холеры.

Как я жил эти дни как я пятки кусал

Как молился Венере ночами

Я кричал – капитан, поднимай паруса!

Вторил он: здесь лишь ветер начальник

Англичане индийцы Мадагаскар

Всё вело к неминуемой смерти

Моя жизнь как колода помеченных карт

В неизвестном космическом свете

Я не верил богам и молился лишь той

Что сияла на кромке кинжала

Меня флора ласкала своей красотой

Меня фауна изничтожала

И в назначенном месте в назначенный час

Замер я наблюдая за тьмою

Но луна вдруг исчезла и дрогнул компас

Облака пронеслись надо мною

Как я их проклинал – ждал одиннадцать лет

А они свет звёзды перекрыли

Не найти нам путей к потаенной земле

Только к новой французской могиле

Ничего подождут малярия и львы

Будут мне в ожидании camrade

Ma Bonte! Я не сдам им своей головы

И Венера, шальная услада

Вновь вернётся ко мне через десять веков

Через сто миллионов парсеков

Так близка мне она и опять далеко

Лишь Мартель мне наверное лекарь...

*  *  *

Хорошо в тайге к весне –

мох да мох...

На кедровой на сосне

дремлет Бог.

Видит сны про всё подряд,

свесил ноженьки.

Ну а я просторам рад,

по дороженьке

между хвойными бреду,

да под лапами,

а сосёнки – молодёжь,

все патлатые.

Так и просят прикурить

сигареточку...

Мне бы жить ещё да жить,

нюхать веточку.

Всё иду да над рекой,

бьётся сердце,

расцветают под ногой

эдельвейсы.

Вот и сам уже во мхах

опоясан.

Пролетела в облаках

друг неясыть.

Прислонился к кедрачу

старой плешью,

вдруг похлопал по плечу

местный леший.

*  *  *

лети лети мой Акбузат

беги по глади

озерной глади на закат

всех жизней ради

беги быстрее тьмы и стрел

в ковыльной степи

по острым граням злых камней –

копыта стерпят

беги к хребтам Ирендыка

к долине нашей

где солнце окровит бока 

той красной яшмы

что зародилась из твоей

солёной крови

ведь в превращении камней

виновны кони

виновны стаи лошадей

в существовании

всех звёзд которые в воде

горят веками