№8.2024. Михаил Соловьёв. Колосится небесная рожь

*  *  *

Когда-то

far far away –

давно в детстве

когда молоко

как мне теперь верится

(а ты не хочешь не верь)

было по-настоящему сладким

перекатывалось на языке

гладким

сливочным комом

и как истинное счастье

завладевало телом

делало его своим домом

тогда-то – на днях

мне рассказала бабушка

как было дело в колхозе

у них корову отняли

В те времена

коров не забивали

на мясо

на их навозе

велось хозяйство

а сами коровы были

почти родные

их доили

они молоко

творог кефир масло давали

в подворье жили

Именно такую

корову родную

ей и пришлось вести

куда ни весть –

к сборщикам оброка

отдавать на убой

Встали они в строй

вдвоем с молодой моей бабушкой

в живую еще очередь

и хоть падай хоть стой:

корова уткнулась мордой

в тонкое ситцевое платье

цвета сирени

и платьишко липнет

к худому девичьему плечу

мокрое от слез –

а делать-то нечего

Стояли бы они так вдвоем вечно

судьбой повенчанные

но черед и до них дополз –

разминулись

расстались молчаливо

со слезами на глазах

как два человека

но покорные судьбе

как две коровы –

тихо тоскливо

Ведь почему-то коровы

всегда покорны:

судьбе

обстоятельствам

и прочей херне

Не хотят слушать

своего единственного

и настоящего

внутреннего

чего-то еще стоящего

человеческого естества

Пока может быть спящего

где-то внутри

их коровьего сердца

Естества тонкого и прозрачного

ситцевого

спрятанного

в сермяжном тельце

И в принципе-то

каждый из нас

изначально корова

а ты попробуй

докажи снова

что ты не ты

что ты человек

что вовек

не сыскать

такого

живого

чувствующего

человека

когда вокруг

сплошные скоты

Чего ты стоишь

чего ты прячешься

пора

показать себя:

кто ты

если не ты?

И кто я?

Скажи мне

по коровьему тихо:

–Муу-у-уу, –

скажи мне

на ушко

мертвая моя бабушка

что все это было

не зря

*  *  *

Все, что мы помним, – все ложь.

Ври же мне, ври.

Я вспоминаю тот день (а может, те дни),

в котором в памяти колосится небесная рожь

и теплым живым золотом течет сквозь мое стекло.

Мы в них одни: я и твое чувственное присутствие-ощущение,

я и очевидное отсутствие кого бы то ни было (или было?),

я и чувство того, как время застыло и со мной в одном помещении

находится нечто большее, чем эта живая священная пустота,

сотканная из тонких нитей воспоминаний и впечатлений.

Может быть, это и есть та самая теплая густота

света, которая сконцентрировала вокруг себя

не реалистично реальное пространство комнаты,

сотворила из ничего, искрясь и как будто шутя,

концентрат лета, плодово-ягодное варенье счастья,

а еще это – застывшие кометы и остывшие звездочки пылинок,

зависшие в горячих лучах, в холодных секундах парящие.

Я слышу, как в тишине комнаты вранье и варенье воспоминаний

превращаются в мое сладкое, густое и приторное настоящее.

Свыше меня заливают золотые ручьи, протекают солнцем,

они изливаются-льются на лицо, на глаза, попадают в рот,

через кожу высвечивают потаенные мои человеческие уголки

и вот – проявляют потаенное мое не-человечно-вечное донце –

дно и грани стакана, который больше чем пуст. В нем внутри

где-то в самом низу, на грани парит взвесь росы, ждет зари,

чтобы в этих первых лучах превратиться в живой конденсат

и впитаться в мое же тело, напитывая собой все подряд:

пустую голову, тяжелые легкие, камень-сердце, костный мозг,

закостенелый мой взгляд.

Мечта исполнится. Ври же мне, ври.

Пусть все так же я все-таки пуст внутри,

но однажды это золото в памяти, эта рожь

оправдает мою святую (мою пустую) надежду,

что пустота заполнится. Жди, только жди.

Но все, что мы помним, – все ложь.