* * *
В Рождество мороз неумолимо
выпал на последний выходной,
вот и поднимаются два дыма –
из печной трубы и выхлопной.
В ближний город солнечными днями,
заново обросший деревнями
на полях, покрытых сосняком,
по снежку не хочется пешком.
Лезет, добирается до кожи –
и морозу всласть, покуда власть…
Но протоплен дом, машина тоже.
Только бы назавтра завелась.
* * *
К 300-летию Екатеринбурга
Не лазорев, как небо, упёртой мечтою не розов,
этот город в рябинах, сосновых борах и берёзах
над рекой невеликой возвысился, как, погляди,
на песке золотом, да железе, да красной медѝ.
Что нам делать с его вековою былинною былью?
Стала бутовым камнем, дорожной развеялась пылью,
на бумагу легла – наше дело теперь сторона.
Да опять – то вселенская сушь, то большая война.
Жизнь едва устоится – опять разбегается ртутью.
Одному – заслонять мать-и-мачеху собственной грудью,
а другому – скорее таскать из горячей печи
броневые листы или свежие калачи...
И не подвигу только случаются точкой опоры
эти старые горы, былые рудничные норы.
Будем живы – поймём, что привычному материку
от него доведётся принять на четвёртом веку.
* * *
В городе, где мягко стелет вьюга,
мы с тобою выбрали друг друга.
Голова не полностью бела,
да немало вьюга намела.
В кураже буянящей стихии
наплясались призраки лихие,
да лицо бунтующая мгла
ледяною крошкой посекла...
Ссадины, не видимые глазу,
заживают медленно, не сразу,
а когда кровоточат всерьёз,
лижет их медовоокий пёс.
Он и по рождению дворовый,
и не за короной, а коровой,
но ещё породистую стать
в чёрном теле можно отыскать.
Исподлобья мимолётной мерой
глянет сам нотрдамовой химерой –
и опять ласкается потом,
небо вентилируя хвостом...
Говоря одною длинной фразой,
жизнь – как этот пёс медовоглазый:
много в ней намешано кровей,
точно потрудился вьюговей.
Мы, покуда времена кровили,
на двоих такую накроили
сами – но из цельного куска,
а не наметённого песка...
* * *
Посередине дня
хлопнула западня:
главная женщина жизни моей
сердится на меня.
Гневается всерьёз –
до самых горьких слёз:
главная женщина жизни моей –
из наинежных роз.
А виноват – лишь тронь…
Да не отводи ладонь:
главная женщина жизни моей –
теплящийся огонь.
Господи, помоги –
спрашивай за долги,
но главную женщину жизни моей
помилуй – убереги.
Посередине дня
не погаси огня…
Главная женщина жизни моей,
не оставляй меня.
* * *
В облаках темнеет опять вода,
набухает громом небесный мрак...
Целый день ты ходишь туда-сюда.
От любви до ненависти – один шаг.
Всё переворочено кверху дном –
обвалилась книзу былая высь.
Но прошу: от ненависти в одном
шаге непременно остановись.
Только там виднеется ясный свет,
только там находится всякий раз
молодое небо, что столько лет
высотою соединяет нас.
* * *
Волны ходят рябью,
в полдень – горячо.
То ли лето бабье,
то ли всё ещё.
Всё ещё не проза,
лёгкое бельё…
Хоть уже берёза
по ветру листьё,
мы с тобой на осень
не обречены –
косточки не очень
в яблоках черны.
* * *
Пока безмолвно наблюдает лес,
что происходит на земле и выше,
снег дважды сходит: первый раз – с небес,
а погодя – с четырёхскатной крыши.
И сколько раз по дважды впереди
навалится он массой многотонной...
Лопату береги – не повреди
о перепады плитки бехатонной.
Весне оставь мороженое грызть...
Да снова я за чистую идею,
хотя... И впрямь имеется корысть:
спиною до весны не ослабею.
* * *
Почву тёплую разжать,
бросить семечко навеки…
Не рожают человеки,
а земля должна рожать.
Семя что? Оно умрёт
да воскреснет в юной силе.
А желанья не спросили –
просто выдался черёд.
Это нам грозит, кажись,
за развилку расплатиться,
где собой распорядиться
своевольны: расплодиться
или напрочь известись.
То природу и спасло,
что хотела, не хотела –
в камень вложенное тело
лишь однажды проросло…
ВЕРБНОЕ
Впадая по ночам в обратный зной,
ещё прозрачны панорамы улиц,
но, ранней завербованы весной,
водители, рискнув, переобулись.
Земля зеленоватая пуста –
ещё не распакованы обновки.
И вновь от ликованья до креста
Страстная пролетит без остановки.
Творение недели не длинней –
всё прочее зависит от людей.