№7.2023. Камила Латыпова. Ладони оврага

Схватка

Когда рядом не отчим,

не отец,

а шестеро чужих мужчин.

Не спасает нательный крест,

словно его и не было совсем.

Сама себе была херувимом.

Мать, что, как младенец запелёната,

лежит в земле.

Я – младенец-старец,

оборванец –

одни и те же морщины на лице.

Эти шестеро,

как коряги в реке,

лодка – гроб.

Не выплыть ни ей, ни мне,

но мне ещё за седьмым грехом

ходить каждое утро,

точно за хлебом в соседнюю лавку.

В мыслях без сил сидеть на лавке,

нянчить в коляске памяти

Маму.

Лихорадка.

Она и я –

дочери

Его.

Схватки.

Схватка.

Воробушек

Меня будто заперли в лифте,

а лифт ещё в лифте, ещё и ещё.

Но в первом, спасибо, оставили форточку,

в неё пролезет только воробушек,

и если хлебушек был бы…

Но он у крыльца в луже размякший, как мой характер…

Спрошу: «На что мне эта форточка?» –

смело, с криком воробушка.

От духоты рубашку сорву,

выйду из тела, ещё одного тела, ещё тела…

И окажусь на крылечке, рядом с хлебными крошками.

…

Проголодалась…

…

На руку сел воробушек, мой дружок, моя сиротинушка.

Тот, что в лифт незримый прилетел, как в кормушку,

ошибочно,

но

несбыточно сильно.

Эй!

Эй, там, на верхних этажах!

За форточку всё же скажу: «Спасибо!»

О счастье и не мечтаю.

О большем счастье, чем у воробушка.

Если стану осой

Выживу, если стану осой,

выживу, если стану осой –

бумажной ли,

вымышленной ли,

живой ли…

Осой мне к тебе

долететь этим летом,

стукнуться в окно.

Смотреть,

как ты дремлешь.

Стать осокой во снах твоих,

росой на губах.

*  *  *

Памятник – грифель заточенный,

заточённый в небе

и в землю вбитый как гвоздь.

Вдали

вторит ему голубиными крыльями купол

Богоявленского собора.

Кирпичный стан

как тело атлета,

Атланта.

Плата и расплата талантом,

плата утратами.

Вселенский циркуль создал всё таковым:

цаплей собор,

у моря Булака –

булочная.

И верёвкой висят провода.

По ним троллейбусные рогатки…

Из них давно по мне ток

выстрелил гадко…

Трещит всё внутри,

как в телефоне-вертушке,

мерцают фонари-кормушки.

Памятник и собор –

между ними облаков узор,

как на платке у старушки.

Парижская коммуна:

окно, занавеска, бабушка,

впалые щёки, платок…

До сих пор по Булаку

летит твой прощальный звонок.

Ракушка

Продолжаю идти:

валуны волами стоят передо мной.

Улова нет давно.

Слову не дано

в переплёт конвертный обернуться

и открыткой с чайками улететь.

Лагуны сердца,

лагуны моря.

Лгуны – ракушками сверлили тело,

сверлили дюны

птичьей грудки,

человечески юной,

не по-человечески

хрупкой…

Приголубь

Бьюсь насмерть,

а ты меня приголубь в лубяной избе.

Скатерть расстели,

и пугливый ветер заглохнет пусть.

Мы все оглохли друг к другу,

приголубь в убелённой зге.

В чашке серо-зелёные прутья ольхи –

пыль да путь.

До крылечка – вот-вот – пара шагов,

Голубь в луже раздавлен, крылья в стороны –

перьев комок, как мокрая вата.

Приголубь меня, приголубь – скажу когда-то.

Вглубь меня смотрят: удушливый вечер,

Чужое окно, столб-ружье, кавардак ветвей,

Эскалада до чердака, в нём игрушечный меч.

Не отобьюсь от штурма, прибьюсь к стае теней.

Бьюсь насмерть,

а ты меня приголубь в лубяной избе.

Скатерть расстели,

и пугливый ветер заглохнет пусть.

Мы все оглохли друг к другу,

приголубь в убелённой зге.

В чашке серо-зелёные прутья ольхи –

пыль да путь.

Ладони оврага

Признаю,

не помню эту обитель

на гладко выбритой земле.

По ней ли ступал ангел-хранитель,

по ней ли стонать тьме?

Змеиной пастью овраг вдалеке.

Кусты обрублены –

словно и я без рук,

мне цепляться телом

или лететь в огрубелые

Ладони оврага,

исцарапанные,

обожжённые?!

Словно из моих вен,

молодые побеги

невинный источают сок.

Ладони оврага,

мамины,

увиты первой травой,

нежные…

У начала земли,

она моё начало Земли,

её свет –

из-под заколоченных досок…