№7.2022. Рустам Мавлиханов. За пределом ойкумены. Стихи

Рустам Мавлиханов (Будда) родился 15 июля 1978 года в г. Салавате. Публиковался в журналах «Нева», «Крещатик», «Журнал ПОэтов», «Изящная словесность», «Нижний Новгород», «Дальний Восток», «Метаморфозы», «Бельские просторы», «Истоки», «Балтика», «Идель», «Сура». Живёт в Салавате.

Рустам Мавлиханов

За пределом ойкумены

ДЁРН

Мы сплетены, как дёрн степной:

Ацтека навык, рык пророка

И девы юной под порогом

Скелет, хранящий наш покой.

Мы сплетены, как «да» и «нет»:

Культура, вера, бомбы, злоба,

И ненасытная утроба,

И глупый просвещенья свет.

Всё сплетено: и я – есть ты.

В летящей в бездну колеснице

Найди моей вины частицу –

Она алкала красоты.

Но если вдруг Армагеддон

(Война за пшик иль новый вирус),

То наша совесть сдохнет чистой:

Не грех купить себе смартфон.

ГУМУС

Юная дева в чадре медицинской –

Блеск лихорадочный глаз,

Как антисептик – на чёлке снежинки,

Мышцами властвует джаз.

Вены, как скрипка в руке Паганини,

Нервный выводят «Каприз».

Медленней мысли, чем дни в карантине.

Память танцует стриптиз:

Всё, что могло бы когда-нибудь сбыться,

Как с хеппи-эндом в кино,

Тёмным крылом опалила жар-птица,

Смыв золотое пятно.

Джаз станет блюзом, затем – фугой Баха,

И цитокинов каскад

Вырвет её из желаний и страха,

Вечный прервав маскарад.

Следом и я превращусь в тучный гумус –

Вырастет, может быть, сад,

Феникса жаром и мной, белым шумом,

Девы ласкающий взгляд.

COUNTDOWN

Во сны мои друзья, враги и так

приходят, что-то спросят и уходят,

как будто сумрак ртутью пишет знак,

как будто в серебро отлились годы.

Ночей остаток – Да́нбара число.

Кому мой мозг готовит свято место,

в мечи переплавляющее зло,

узнает кто? В сезон дождей, в сиесту,

«Любим?» – спрошу, стеклянный аконит

вручу на память о Зелёном Лике,

И путь укажут тени пирамид

стрелой к сияющему в Пампе мигу.

Где у костра пьёт солнечный коньяк

Со мною я – мой самый лучший враг.

42

Земного шоу отыграв две трети,

Украсил я карминовость небес

Серебряною оспиной кометы.

Под жаром Солнца свой теряя вес,

Я рассыпался бисером на строки,

Двумя лучами образуя крест.

Планеты строились предвестниками рока,

И с мира стен, со всех шести сторон,

Смотрел в нас Бог огромным чёрным оком.

Я слышал шелест звёзд, галактик стон

И ту, что, верная своей природе,

Соединяла праведность с грехом.

Во взрыве чувств она, теряя годы,

Стекала с горных пиков словно бриз –

Любовник моря и пророк восхода.

Мораль опала прахом ветхих риз –

Людей, а значит, дьявола одеждой, –

Мы стали девственны, и космос – чист.

Как вера, тонкая, что нить надежды,

Протянутая предками до нас

(И в будущее, что родилось прежде),

Отметила для вечности сей час,

Наполненный полыни ароматом,

Под зноем степь укрывшей, как атла́с,

Так женщина, свой неделимый атом

Касанием лингама воссоздав,

Что тропы песен завершатся садом,

Твердила молча, бёдрами объяв

Того, кто окружил её собою,

Как лунный свет – дыханьем пряных трав.

В раухтопазной полосе прибоя

С песка мои смывала имена

Вода – что тело Хаоса живое.

Хранила свет Божественная тьма;

Но, океана плоть разлив по форме,

Мне ду́ши раздавали времена,

Чтоб мной любить.

Степь,

Женщину

и горы.

ИНВЕРСИЯ

Как инфернален белый цвет!

Как сытен и богат цвет чёрный!

В земле белеют кости, корни

И в белом – тот, кто был отпет.

Так в чёрном ли она придёт?

Набит мирами чёрный космос –

В нём жизнь сияет лугом росным:

Вселенную твореньем рвёт.

А может, то – мой смертный грех,

Инверсия константных истин?

И стало тьмой, что было чистым?

И мозг – плод павшего утех?

Иль приходил Зелёный Лик

И свечи поменял местами,

Чтоб Бог вкусил живого раны,

Чтоб только ум срывался в крик?

Кто б знал... Нет истин. Есть лишь бег

По лезвию времён, до кромки,

Где свет – что тьма, безмолвье – громко,

Где ляжет мне за ворот снег.

ВЕНЕ

Должно быть, за пределом ойкумены,

Очерченной цензурой витражей,

Есть море, что богинь рождает в пене

К недоуменью наших матерей.

Должно быть, так терявший слух сонатой

Сквозь плеск реки услышал мягкий свет,

Как слышен в ропоте и здравницах сената

Людской трагикомедии балет.

У нас туман. Падёт к обеду иней,

Весны Священной стоящий картин.

Достиг мой разум пограничных линий

И заточил себя на карантин.

К себе пишу. Не другу. Не супруге.

В стол, в суету, в забвение, в огонь.

Мой город, тоже гор хранимый кругом,

Рукою сотника нацелил гвоздь в ладонь.

Я осознал фонтанов сны и грёзы,

Но, широко закрыв мои глаза,

Мне третий человек приносит розу

В оплату, чтоб никто недосказал,

Как в круге танца рвали мы бубоны

И слепли в ожидании чумы,

И только цезарь с башен Виндобоны

Смотрел в глубины маркоманской тьмы^[1].

Ван дер Деккен

Снова к норду склоняется жгуче-солёный норд-вест.

Он считает узлы среди звёзд, воссиявших в безлунье.

Он поёт песни Ньёрда над тенью покинутых мест

На охрипшем зверином наречии наших безумий.

Леденящая мёртвая зыбь зубы бьёт в левый борт,

Обдирая до сурика, меди, шпангоутов, сердца,

Прорываясь сквозь сжатый в кричащем молчании рот

В разум, что ощетинился дикими пиками терций.

Бродит дух безымянный над тёмной безвидной водой,

Над решёткой кристалла, по-над горизонтом событий,

Ждёт надежду молитв, изъязвлённую, как кислотой,

Что сочится под сладкую, томно-кровавую сытость.

Серебро чьих-то стрел сквозь зелёную матовость лон:

Миражи наших душ, заточённых в иллюзии судеб.

Мы – Летучий Голландец – мгновенье в скрещенье имён,

Перекрёсток того, что прешло, и того, что пребудет.

[1] Посвящения и упоминания: Марку Аврелию, сотнику Лонгину и его копью, Райнеру Марии Рильке, Артуру Шницлеру и «Новелле о снах», Грэму Грину, Пестзойле etc.

Маркоманской войной завершился Золотой век Римской империи.