№1.2022. Яна Савицкая. Кто-то страшный отступает. Стихи

Яна Савицкая родилась в 1999 году в Уфе, жила в Казахстане, Челябинске, с 2009 года – в Бирске. Окончила бывший МГУП им. И. Фёдорова. Состояла в бирском поэтическом объединении «7‐й маршрут». Неоднократно становилась лауреатом и победителем таких конкурсов, как «Уфимская куничка», «Мяуфест», проект «И творчество, и чудотворство» и др. Участник творческой студии «Полиграфомания», была организатором многих мероприятий объединения, представляла «Полиграфоманию» на вечере московских литературных проектов «ВСЯ МОСКВА / ОБЩИЙ СБОР» в 2020 году. Трижды призёр Турнира поэтов Полиграфа-Политеха (2019–2021)

 

Кто-то страшный отступает

 

*  *  *

Есть виноград, ходить под виноградом

и, майки отлепив от живота,

гонять горячий воздух для прохлады

туда-сюда.

 

Зима сырая, мне легко представить

жару, армянок в хлопке, белый цвет,

как темнобровый мальчик в мяч играет

и спит в обед

 

и как фруктовый лёд течет по пальцам

и капает на пыльный тротуар.

Под фейерверки просто засыпается:

хлопок, удар,

 

и ничего не стало, лишь гирляндочки

бегут под потолком легко по линии,

цветастые пучки, кружочки, лампочки,

и всё малиново

 

и жёлто… В одеяле солнце путалось,

закатываясь за хребты.

Армянские собаки поукутались

в свои хвосты,

 

пока хозяева настраивали голос

и звёзды становились острыми.

А что зима? На скатерти распалась,

на простыни.

 

 

*  *  *

 

и Мельпомена выплеснула горечь,

и выпустила гончих

Мельпомена,

и тогой белой убрала колена,

из слез восстав, заснула наконец.

и ничего не снилось

Мельпомене,

и первый раз

из нагрешивших древних

никто не звал и не будил ее.

И тишина.

И ниспадала тога,

туманом оседая между окон

и пачкаясь о трескавшийся лёд.

И гончие забыли про Парнас,

в сырую ночь впечатывая лапы,

месили ткань,

дичали от восторга.

И нам казалось, что не чья-то тога,

А первый снег посыпался на нас.

 

 

*  *  *

 

Воздух ходит из комнаты в комнату,

из квартиры в квартиру,

связывает живущих

воедино.

 

Вещь остаётся там, где её положат,

и моя рука

перекладывает то, что, может,

нёс другой,

что теперь останется

с памятью обо мне, обо всех, кто до.

 

Есть, слава богу, разница

между людьми, между самбо и айкидо,

между самим предметом

и памятью о предмете,

между городом тем

и этим.

 

 

*  *  *

 

 

 

Ранний воздух стекленеет,

свет – текучий мёд,

в нём по небу, как умеет,

облако плывёт,

 

а под небом в белом тает

тёмное стекло,

голубое, ниспадая,

складками легло

 

на стоящий, длиннолицый,

сам собою полный

строгий лес: на ели-спицы

и на сосны-волны.

 

 

*  *  *

 

И мальчик стягивает шапку

И говорит: «Ну, ба, ну жарко», –

А ба не поддаётся внуку

И грозно говорит: «А ну-ка!»

И мальчик начинает злиться

И смотрит, как летают птицы

Без шапок, с голыми ушами,

Наверно, птицам хорошо.

 

 

*  *  *

 

Какие-то дремучие заметки

про то, как ровно выпадает снег

и как он странно лёг,

что хочется ботинком

всё истоптать,

и всё измять, как в детстве,

и разбросать, и лечь в него, как если

ты для того и вышел —

снег в карманы

себе набить.

 

Как не бывает рано,

так поздно не бывает,

но бывает

пора домой.

 

Серьёзный человек

катается на санках, и собака

катается по снегу, и вороны

взлетают с криком, кружатся, обратно

летят на сосны,

и не видеть сложно

и думать не легко.

А что легко –

всё, что теперь так правильно легло

и знает место,

и неслышно дремлет,

и двор объемлет.

 

 

*  *  *

 

Мальчик Боба хнычет, плачет,

Пальчик папы в ручках прячет.

 

Поезд мчится – стук-постук,

Боба едет – плак да плак.

 

Тридцать восемь,

Тридцать девять

С ним по рельсам полетели

Выше, выше.

 

«Слушай, Боба,

ты живёшь, и жил да был, –

заговаривает папа все болезни, –

Крокодил».

 

Полусонно Боба видит:

поднялся какой-то ветер

и слова над ним летают,

а другие по вагону,

а какие-то и вне,

кто-то страшный отступает,

не выдерживает звона,

прижимается к земле.

 

 

*  *  *

 

что-то такое было,

кто-то стоял на платформе,

ждал электричку, или…

точно уже не помню

 

снег под фонарь заносило,

варежка падала в снег,

что-то со мною было,

и это касалось всех

 

 

*  *  *

 

В деревянной скорлупке бани

светит лампа,

точильный камень

завалялся, забыт хозяином,

длится зеркало в диагонали

три ладони,

на ржавом гвоздике.

Напевает хозяйка бани,

моется.

 

Её розовые руки

взяли таз

над скамьёй и веником

понесли, повели к верху.

И паук прикрывает веки,

ни одним из восьми глаз

не подсмотрит,

хотя многое

повидал:

 

И сырые волосы

он видал,

и плечо, и копчик,

и сосок, виноватый, стоящий

как приговорённый

к мытью.

 

Всё видал.

 

А вода из таза

Потянулась к полу,

Полилась по телу,

исчертила пену,

утекла в доски,

навела порядок.

 

Вот

таз пустой, и она чиста,

и проста сейчас жизнь, проста.