Лу Рамишвили (Ксения Рамишвили) родилась в России, последние десять лет живёт в Европе, окончила Карлов университет (Прага), специализация – история искусств. Публикуется с 2019 года, за это время сумела собрать довольно большую аудиторию в сети. Выступает с чтениями в формате слово-звук, соединяя стихи с музыкой. Ученица Василия Аккермана
смотрит в меня, глаза отвожу, краснею,
мягкие волны – вот он, почти есенин,
нам, кажется, по семнадцать.
вот он, влюблённый, пальцы скрестив в кармане,
всё говорит, а кудри ласкает ветер.
год пролетел, мы дышим на гребне мая,
жаркое, сочное – пахнет росой, кострами.
вру, что ночую у девочек, только вот сон украден.
мир – это жгучая точка меж рёбер,
если и существуют, то только в его тетради.
осень настигнет разоблачённых в утре,
это тринадцать недель проливного ада,
увидев, как золотые кудри
исчезают под ворохом жёлтого листопада.
одинокие годы раскрошат нас по планете,
волосы – струнки, чёрные, словно уголь.
жизнь пролетит, ты её уже не догонишь,
всё такой же, как был, только кадрами переполнен,
но вот всякое слово о нас –
мальчик в соломенной шляпе щурится
сверху лучи запускают щупальца
к коже его – они ластятся, просятся
нежной крупой на его переносицу
мальчик вздыхает под этой лавиною
мальчик совсем не умеет лавировать
он разморён, окружённый травами
он начинён и стихами и травмами
мальчик со всеми своими сколами
кутает в мысли желания голые
звёзды казались ему далёкими
но этот шар заполняет лёгкие
спать не даёт – всё кругом засвечено
тьмы не дождёшься и даже вечером
сердце влюблённого юного гения
чистая смесь водорода и гелия
взрыв изнутри, а снаружи всё замерло
мальчик глядит обалдело на зарево
в каждой артерии, клетке, извилине
и чуть дольше его обнять – этим всё себе объяснив: посмотри, это дым без огня, это сердце прощается с ним. это ты – завернувшись в шарф на осколке от января, это просто последний шанс всё сказать ему – не говоря. но движение, взмах и жест (ну прошу тебя, прочитай!), смотришь в пол, теребишь манжет и хранишь в себе уймы тайн.
никогда их не проронить, но суметь заглянуть в глаза, в отражении зрачков огни рассыпаются в резкий залп. и грохочут там, что есть сил (ну, пожалуйста, обернись!), и пейзаж до того красив, что сползаешь по стенке вниз. остановка – и ни души, а в карманах обрывки встреч: как доедешь домой – пиши, обещай мне себя беречь...
только это ему и дано, только это – неважный дар, всё ведь ясно уже давно, всё ведь катится – в никуда. вот и кончились: он и ты... ночь глазеет, разинув пасть (ухватиться за стылый дым, не заплакать и не упасть!) после вспомнишь – какой пустяк, запивая коньяк чайком, вот бы встретиться жизнь спустя
вышибить сигарету щелчком большого
и сказать себе строго и твёрдо: хватит,
не кричать в пустоту, перейти на шёпот,
встретить белое утро в пустой кровати
и реветь, чтобы слёзы внутри не мешали
и позволить себе и тоску, и жалость.
написала строку – а она, как жало,
вся кипит, только некого ей ужалить.
в каждой рифме становится дико тесно,
а душа вся изрыта, в воронках скважин,
мне так страшно запнуться в начале текста,
потому я всегда запинаюсь дважды.
ночь повязкой тугой закрывает веки,
эту тьму разглядеть по итогу нечем,
так упорно ращу в себе сверхчеловека,
а внутри расцветает бесчеловечность.
моя страсть никогда не давала сбоя
и звенела внутри меня, как будильник,
вопреки: я так долго сражалась с болью,
потому ли она меня победила?
научиться молчать – на хреновый случай,
что внутри меня бережно запечатан,
но стихи, как назло, сорняком живучим
пробиваются к небу из-под брусчатки.
и ударив с размаху в руль, и от злости побагровев, я смотрю, как минуты врут, умножая себя в уме. где ты – чёрт бы тебя побрал, с кем ты – чёрт бы побрал его, отчего я так жду добра, если выжжено всё добро?
ненавидеть и обожать – колебаться от этих сил. надуваюсь, как чёртов шар, и вращаюсь вокруг оси. ты же центр, ядро, очаг моей боли, моей тоски, утро, падающее в лучах на рельеф гробовой доски. в ком же сердце твоих утех? пепелище твоих услад? почему ты так любишь тех, кто не видит тебя во снах? кто горел, а потом затих, в ком для страсти огромной – щель, почему ты так хочешь их, кто не хочет тебя вообще?
моя нежность – никчемный дар: ты бежишь не в мою кровать. я, конечно, бы всё отдал, жаль, что нечего отдавать. вот и тянется эта нить из усталой моей души. чтоб мне сдохнуть, но так любить – невозможно, пока я жив.
лу, сочиняю тебе письмо из своего теперь. мир со мной говорит без слов, словно свежая акварель: всё меняется и бежит, краска верно стекает вниз. я скажу тебе: это жизнь, на мгновение шагая из. оглянуться, окинуть взором – эти призрачные леса, прозаично, как будто в сорок или так хорошенько за. сотни жизней в скафандре новом, различая привычный шум, я жонглирую ловко словом, на мизинце его держу.
лу, как прежде, суровый город в феврале стоит пуст и сер, год опять покатился комом, хоть начаться ещё не успел. тридцать лет – а мне всё знакомо: чтоб не сдаться гнилой тоске – обожать её всю, до стона, как отшельник или аскет. я воюю с ней, лу, по кругу, я бегу с января в январь, проникаюсь простой наукой: не жалеть и не горевать. я кричу о любви в свой рупор, я печаль не несу в кровать, кто-то скажет, что это глупо, я скажу, что мне наплевать.
лу, письмо не имеет веса, его больше в моих мечтах: синева пассажирских кресел, чтобы спать в них или читать половину тягучих суток и ворваться во влагу дня палантинов, сандала, сутр – что-то шепчущих для меня. я приеду, косматый мальчик, океаном заткнувший брешь, здесь, конечно же, всё иначе: и гокарна, и ришикеш. зной и ветер, что треплют платье, – я увижу издалека, как ты бросишься мне в объятия – самым действенным из лекарств.
лу, здесь время поставить точку и письмо положить в конверт и уже наконец закончить то, что тянется столько лет. всё несказанное – по ветру: столько нежности, столько чувств... ты меня научила верить, я когда-нибудь разучусь.