+1 °С
Снег
Все новости
10
Поэзия
18 Августа 2019, 11:07
№8.2019. Виктор Кузьменко. Вселенские ножницы. Стихи
Виктор Александрович Кузьменко родился 13 июня 1956 в Кутаиси (Грузинская ССР). Российский писатель, поэт, бард. Среднее образование получил в Уфе. С 1972 по 1974 год входил в состав ВИА«Дулкын» («Волна»). В 1974–1976 годах служил на Центральном ядерном полигоне (архипелаг Новая Земля). В 1975−1976 входил в состав ВИА «Северяне». Ветеран подразделений особого риска. Лауреат ряда фестивалей авторской песни. Был техническим директором фестивалей «Агидель» и «Малиновый аккорд», входит в жюри всероссийских фестивалей. Автор романа «Прощай, салага!» ( «Бельские просторы», № 7–12, 2017). В час, когда море ещё не покинули сладкие сны, и не окрасил восход перламутром мерцающий купол, мачты неспешно растут из стеклянной морской глубины кронами вниз. Запахи смешаны. Терпкий слегка кисловатый настой из загнивающих трав и почивших в расселинах крабов тонет в безветрии. Душно. А за каменистой грядой в мареве пирс. Юной креолки, бегущей к воде, обольстительный стан – жар распалённой стрелы, но едва ль утолённая жажда. Ночь уступает права, и чуть слышен вдали барабан нового дня. Вот уже бризом пьянящим повеяло между камней, Первой волною прибойной озвучились море и берег. Свет возвращается вместе со свитою ломких теней. Кадр отснят.
Виктор Александрович Кузьменко родился 13 июня 1956 в Кутаиси (Грузинская ССР). Российский писатель, поэт, бард. Среднее образование получил в Уфе. С 1972 по 1974 год входил в состав ВИА«Дулкын» («Волна»). В 1974–1976 годах служил на Центральном ядерном полигоне (архипелаг Новая Земля). В 1975−1976 входил в состав ВИА «Северяне». Ветеран подразделений особого риска. Лауреат ряда фестивалей авторской песни. Был техническим директором фестивалей «Агидель» и «Малиновый аккорд», входит в жюри всероссийских фестивалей. Автор романа «Прощай, салага!» ( «Бельские просторы», № 7–12, 2017).
Виктор Кузьменко
Вселенские ножницы
* * *
В час, когда море ещё
не покинули сладкие сны,
и не окрасил восход
перламутром мерцающий купол,
мачты неспешно растут
из стеклянной морской глубины
кронами вниз.
Запахи смешаны. Терпкий
слегка кисловатый настой
из загнивающих трав
и почивших в расселинах крабов
тонет в безветрии. Душно.
А за каменистой грядой
в мареве пирс.
Юной креолки, бегущей к воде,
обольстительный стан –
жар распалённой стрелы,
но едва ль утолённая жажда.
Ночь уступает права,
и чуть слышен вдали барабан
нового дня.
Вот уже бризом пьянящим
повеяло между камней,
Первой волною прибойной
озвучились море и берег.
Свет возвращается
вместе со свитою ломких теней.
Кадр отснят.
* * *
Жарче, чем солнце, в ярости
плещущее протуберанцами,
могут быть поцелуи
юных проказниц Падуи.
Будет что вспомнить в старости:
ночи с вином и танцами.
Чем ты рискуешь, мальчик мой,
с ними в постели падая?
Блекнуть твоим фантазиям
в буйстве ночного празднества.
Что им убогим снилось,
даже из тех, что лучшие?
Это страна Экстазия
Льнёт, обвивает, ластится.
Ты ей отдайся, мальчик мой,
Больше не будет случая.
Сердце твоё оплавится
Кровью внутри вскипающей.
И, прикоснувшись к истине,
Губы твои обуглятся.
Падуя. Мне б отправиться
Нынче туда. Я – знающий.
Не заблудиться полночью
В узких и гулких улицах.
Только твердит упрямая
Память – змея ползучая:
Больше не будет случая,
Больше не будет случая.
* * *
Когда кончаются слова,
не меркнет свет.
Есть и прибой, и острова,
а моря – нет.
Раскрашен в синие тона,
дрожит восток.
Знать бы, за что всё это нам,
знать бы, за что.
Звонка полуденная даль…
Судьбы рука
возносит светлую печаль
под облака.
И мнится счастье как итог –
но всё тщета,
оно опасным кипятком
парит у рта.
Ветра, устав весь день свистать,
кладут кларнет.
Зажглась желанная звезда,
а неба – нет.
Не дотянуться, не обнять,
не обрести.
При том, что пядь меж нами,
пядь пути.
* * *
Когда понимаешь впервые –
так странно…
Любовь заживает,
как рваная рана.
Не скоро, не сразу…
она кровоточит,
и боль нестерпима,
особенно ночью.
Особенно ночью
в бессонной постели,
когда за окном
завывают метели,
и смотрят глаза
сквозь тебя, как чужие,
так странно…
когда понимаешь впервые.
* * *
Полюбил огонь свечу
сгоряча.
Приняла его
всем сердцем свеча.
Обняла за тонкий стан
фитилёк –
раззадорился любви
огонёк.
Всё бы вроде хорошо
у огня,
только свечка
ниже день ото дня.
Ну а та душою
льнула к нему:
«Лишь бы он не задохнулся в дыму»…
Ах, любовь...
Любовь, как водится, зла.
От обоих только воск да зола.
* * *
Только бы успеть выдохнуть,
прохрипеть, прошептать главное…
Потому и прошу, вы-то хоть
пожелайте мне бурь в плаванье.
Кораблям по утру грезится:
рвутся с кнехтов концы швартовые.
Им бы носом в волну врезаться,
позабыть про огни портовые.
И скрипя на ветру мачтою,
парусами поймать явное:
как бы шторм не пугал качкою,
мы в желаньях своих – равные.
И даётся нам всем поровну.
Брать, не брать – это дело каждого.
Кто корону возьмёт, кто борону,
кто трусливое, кто отважное…
И в Любовях своих – равные,
мы под небом одним маемся.
Для того чтоб сказать главное,
для того, чтоб успеть покаяться.
* * *
Сбудется, станется, сложится,
сможется, если хотеть.
Режут вселенские ножницы
времени прочную сеть.
Сквозь ячеи узловатые
жизни вода протекла...
Разве теперь виноваты мы
то, что несладкой была
эта вода нестоячая?
Эта струя у весла?
То, что она настоящего
в сети едва принесла?
Разве теперь виноваты мы
в том, что река в уловах?
Плёсы на ней с перекатами –
горе, отчаянье, страх.
Бьётся под тонкою кожицей
жилка, и боль не стерпеть…
Режут вселенские ножницы
времени прочную сеть.
* * *
Пока ещё невнятен звук
среди шумов, теней и пятен.
И всплеск волнующихся рук
невидим, но уже понятен.
И повинуется уже
едва заметному дыханью
лежащий глубоко в душе
росток несмелый состраданья.
Всё ощутимей и больней
он пробивается наружу,
и звук, вибрирующий вне,
его корням, как влага, нужен.
Слова и ноты – дети мук.
Какая в вас сокрыта тайна?
Вы – мой хронический недуг,
а все болезни не случайны.
В каком горячечном бреду,
ища дорогу по наитью,
я снова вместе вас сведу?
Не знаю.
Только не молчите.
XX век
У круглых дат всегда солоноватый привкус,
улыбка на лице и грустные глаза.
Дареного коня порою страшен прикус,
но не о том печаль и тихая слеза.
Мой друг, мой враг, мой век, злодей ты или гений?
Я всё равно тебя за то, каким ты был,
люблю, благодаря за каждое мгновенье,
за каждый день и час из тех, что я прожил.
Каким бы ни был ты – мне горько расставанье.
И, оставляя жизнь за гранью двух эпох,
я вижу всё ясней, чем дальше расстоянье,
что ты в чреде других не так уж был и плох.
И, глядя на себя сквозь времени зерцало,
где радости и боль, любовь и суета,
обиды не держу за то, что прожил мало,
и на тебе, как все, не ставлю два креста.
* * *
На широкой на реке, посерёдочке,
где осенняя вода холодна,
одинокая качается лодочка,
а под нею ни порожка, ни дна.
Ей до берега, что слева, – не справиться.
Справа берег не далёк, да на кой.
Там с гармошкою застольная здравица,
здесь – молитва за души упокой.
Ветер выдохнет – лодчонка накренится,
зачерпнёт бортом студёной воды.
Не взмахнёт руками-вёслами пленница –
знала прежде – не минует беды.
Кабы не было реки, то – и берега,
что напротив, как обрыв ни высок.
И стояла б лодка тихо у ерика,
носом высохшим уткнувшись в песок.
Читайте нас:
