Все новости
Поэзия
3 Октября 2018, 15:03

№09.2018. Яковлев Анатолий. Житель города. Стихи

Анатолий Васильевич Яковлев родился 3 апреля 1970 года. Окончил УГНТУ. Автор книг «Древо жизни» (Уфа, «Китап»), «Еллада» и др. Публиковался в сборниках «Посещение Амура», «Голоса вещей», «Дастан о Башкортостане», «Озарение», «Возрождение» и др. Печатался в российских и зарубежных СМИ. Был ведущим литературных полос в газете «Ленинец», потом – в «Молодежной газете». В 1996–1999 гг. – член бюро творческого объединения русских писателей СП РБ, руководитель молодежной литературной студии. Лауреат премии республиканской газеты «Истоки» (2004) и премии журнала «Бельские просторы» (2010). Умер 4 мая 2005 года в Уфе. Ты живёшь на окраине – в доме горбатеньком. Я живу на окраине спиральной Галактики. И потому мы встречаемся редко, как пасмурными неделями – ветки. И солнце нечасто клюёт нас в темя, чтобы сомкнуть нас единой тенью.

Анатолий Васильевич Яковлев родился 3 апреля 1970 года. Окончил УГНТУ. Автор книг «Древо жизни» (Уфа, «Китап»), «Еллада» и др. Публиковался в сборниках «Посещение Амура», «Голоса вещей», «Дастан о Башкортостане», «Озарение», «Возрождение» и др. Печатался в российских и зарубежных СМИ. Был ведущим литературных полос в газете «Ленинец», потом – в «Молодежной газете». В 1996–1999 гг. – член бюро творческого объединения русских писателей СП РБ, руководитель молодежной литературной студии. Лауреат премии республиканской газеты «Истоки» (2004) и премии журнала «Бельские просторы» (2010). Умер 4 мая 2005 года в Уфе.
Анатолий Яковлев
Житель города
Окраины
Ты живёшь на окраине – в доме горбатеньком.
Я живу на окраине спиральной Галактики.
И потому мы встречаемся редко,
как пасмурными неделями – ветки.
И солнце нечасто клюёт нас в темя,
чтобы сомкнуть нас единой тенью.
Лишь петушиные всполохи ранние
напоминают, мы оба – с окраины…
Два тополя
Два тополя стояли под окном.
Два кряжистых и добрых сторожила.
Их солнце поливало кипятком,
из них зима вытягивала жилы.
А те на свете, знай себе, цвели.
Выбрасывали новые побеги
под облака – совсем как человеки, –
не чуя вроде под собой земли.
Их красота не стоила трудов
ответственной муниципальной службе...
Стволы в ту зиму щёлкали, как ружья.
Один из них не сдюжил холодов.
И вслед за ним – а может быть, за ней...
Угас другой – а может быть, другая...
И во дворе по случаю узнали
об общности глубинной их корней.
Два естества мы – перед целым светом.
В один клубок свивает нас земля.
Наверное, мы тоже тополя –
мы никогда не говорим об этом.
* * *
Когда-нибудь нам стукнет триста,
и побелеем мы, как кость,
велеречивые туристы
урочищ сих, где каждый – гость.
И не заметим, как из чрева
падут порошей на виски
туристы нового посева –
и распакуют рюкзаки...
Возделав поле, бросив семя –
свершивши подвиг трудовой,
так сладко выпасть из системы
и стать молекулой живой.
Развеяться на целом свете
травою, вбитой в башмаки,
и песней, пущенной на ветер,
и руслицем ничьей реки.
* * *
Мы не похожи на деревья,
наверное. Но всё больней
ступать по свету – будто нервы
есть у обрубленных корней.
Летим – одной ногою где-то
уже в космической пыли.
Уже не замечая ветра.
Не чуя под собой Земли…
Атлантида
Атланты мучились водой,
бегущей облачностью в небе –
поди, счастливою звездой
служил им месяц на ущербе.
Их жажда мучила, поди,
своя – среди дождя и тала
сухого воздуха горсти
им в голосе их не хватало.
В их постоянстве пустота
изрядное снискала место –
как мимоходная вода
пространство то, где мыслям – тесно…
Среди их статуй и картин,
содеянных вполне умело, –
всё больше плакало глубин,
всё меньше солнце пламенело.
Они прошли девятый вал
насквозь – но не спаслись их души…
Там океан не восставал.
Там просто обмелела суша.
* * *
С годами становишься проще.
Уже не токуешь, дурной,
как тетерев чокнутый в роще
бессвязною речью родной.
О жизни толкуешь, о быте.
И речи черны, как земля.
И цепи чугунных событий
выдёргивают якоря.
И тихо тоскуешь. И берег,
как юность, сникает вдали.
А кто-то остался и верит…
Токует себе до зари!
Родине
Ты часто говоришь со мной
словами, полными молебна,
что не выращиваю хлеба,
что не хожу за бороной.
Я не хожу за бороной
и не выращиваю хлеба –
я житель города, нелепо
с аграрной связанный страной…
Но разве соловей ночной
не есть классическое наше –
хотя не сеет и не пашет
нелепый соловей ночной?
И разве дымная заря
не плавится в груди, как в горне, –
хотя желудка не прокормит
она, пылающая зря?
Есть тайная взаимосвязь
души и дна, стихов и прозы –
неповторимая, как вязь
коры на суздальской берёзе.
Недаром на великой всей
земле – да не теснятся в ссоре –
ни пахари твоих полей,
ни соловьи твои, ни зори!..
* * *
Будь я Бог, я, конечно же, быть им не мог,
потому что убог – и вообще
я бы спички ломал и курил в потолок
и включал-выключал торшер.
Я мизинцем планеты водил по стене
и стучал по стене кулаком –
и несозданный мир почивал бы во мне,
как в ранете – ньютонов закон…
Остановка
Тонут мудрые в стакане,
ибо истина – в нирване,
в однозначной тишине
ныне, присно и во сне.
Выйдешь в каменном тумане –
ни тюрьмы, брат, ни сумы –
только старость, как в кармане
сдача, – брякает костьми.
Кто сгрызал с тобою в связке
кручи в полночи-ночи,
как иванушки из сказки –
обгоняет на печи.
Та, что голыми руками
ты из пламени ваял,
манит голыми ногами
из-под брачных одеял.
И последние трамваи
нас покинут в октябрях,
туго бёдрами мотая
в монолитных колеях…
Должно быть Христом в пустыне –
на бархане повстречать
бабу с вёдрами пустыми,
чтоб Нагорную смолчать.
Обернулся я, молчальник,
супротив судьбы-сохи,
своих юностей нечаянных
с борозды собрал грехи…
И на стылой остановке
соляным столбом стою,
я – мужик, булатной ковки,
горожанин, мать твою.
* * *
Осень с белой головою,
С мятным запахом былин –
Между небом и землёю
Журавлиный вбила клин.
На последнем издыханьи
Костенеющей реки
По закону расставанья
Умирают старики.
И, как близкий при кончине,
Держит дождь стакан воды...
Все прекрасные причины
Только следствия беды.
* * *
Распустили на брёвна древо –
кто пилою, кто топором.
это дерево было древним,
а построился новый дом.
Уложили да окромили
нумерованные венцы…
А у дерева было имя.
Как у Ганга. Или Янцзы.
Читайте нас: