Ольга Аникина родилась в Новосибирске, жила в Москве, Сергиевом Посаде, Санкт-Петербурге. Училась в литературном институте им. А.М. Горького. Лауреат литературных конкурсов «Заблудившийся трамвай», «Пушкин в Британии» и др. Автор нескольких поэтических сборников. Стихи и эссе опубликованы в газете «Вечерний Новосибирск», в «Литературной газете», в журналах «Сибирские огни», «Дружба Народов», «Волга», «Дети Ра», «Зинзивер», «Контрабанда», «Лампа и Дымоход», в детском журнале «Кукумбер» и др. Проза входила в шорт-листы Волошинского конкурса. Дипломант Гоголевской премии (2015 г.) за роман «Тело ниоткуда». Работает врачом.
Среди сплетений шелеста и звона
замедленно качается февраль.
В мелкозернистой ряби заоконной
отодвигает призрачную грань
и полнится нечёткими штрихами,
и у зимы, бредущей налегке,
второе открывается дыханье
на этом дополнительном витке.
И вот минуты затекают в щели,
их контуры отчётливей и злей,
и неотступно это ощущенье
вневременности длинных февралей,
когда колышешь пустоту со дна, и
весь вечер, не сомкнув усталых век,
глядишь, глядишь, как рыба ледяная
всплывает в небо серым брюхом вверх.
Вдоль дорог, за косыми заборами –
пустыри, пустыри, пустыри.
Я живу в умирающем городе,
словно в дереве, полом внутри.
И зелёные пятна лишайника
по стволу проступают везде,
и катаюсь я маленьким шариком
в деревянной глухой пустоте.
и на старых камнях площадей
только голуби, бывшие големы,
только голуби вместо людей.
Позанавесили улицу тёмную
серые крылья, сведенные клиньями,
взглядом случайным непрочно сплетённые
лёгкие капли и тонкие линии,
бурой листвы прошлогодние шорохи,
донные травы неясного знания,
что растворяются в шуме и скорости
и на земле не имеют названия,
тают, морочат и по небу стелятся
в сонном чаду над домами незрячими,
и серебрятся, и тлеют, и теплятся,
только дыханьем моим обозначены.
Звуки ночные в панельных домах
То ли соседка там бродит впотьмах,
Голос за стенкой расплывчат и тих,
«Нет, – говорит, – я устала, прости,
Ноги не держат, и руки дрожат,
«Нет, – говорит, – я не буду рожать».
Голос ли, голубь ли, крыльями взмах,
Звуки ночные в панельных домах,
СТИХОТВОРЕНИЕ ИЗ ЧЕРНОВИКА
в верхнем слое чернозёма.
в дымный сумрак погружаясь,
и над ним в косынке белой
реет ангел чуть поддатый,
вниз на землю не наступит.
То ли он всех нас спасает,
то ли он нас всех погубит.
мой зыбкий держится покой
одной лишь паузой короткой,
и, не надеясь на кого-то,
склонясь над полыньёй окна,
гляжу я в завтра, будто в воду,
Из цикла «Пять римских песен»
Февраль, примавера, римские колокола.
На площади бойкий араб продает треногу.
Цезарь глядит на небо, никак не привыкнет к новому богу.
Я каждую ночь во сне обнимаю
по утрам стекает на холм.
Улицы пахнут жареным сыром – вкусы у римлян просты.
Небо вдыхает хохочущих чаек
но статуи здесь улыбаются так же,
Ночью над Тибром взлетают факелы, плавятся фонари
и сразу становятся прошлым,
и укрывает тебя куполом света.
И брызжет день – из померанца выжат,
и ночь горька, как цитрусовый жмых.
Идёшь, идёшь – и, кажется, всё выше
всплывают к небу камни мостовых.
Кто написал серебряным графитом
на обелиске яростных побед:
Respondemihi, Dimittemihi, Audite?.. *
_______________________________________
*Ответь мне, Господи, помилуй меня, услышь
Ты помнишь, за церковью пёстрый лоток,
где ангел пластмассовый к тенту пришит?
Купи мне, пожалуйста, шейный платок.
Я видела синий, он стоил гроши.
Лежал и дышал он, и был как цветы,
что светом крестились и в свет облеклись.
как в смуглой руке флорентийская кисть.
Глаза рыбака: он бросает блесну.
У мраморной барки отбито весло.
Полжизни на зиму, полдня на весну,
а все остальное – еще не пришло,
ещё не укутался зеленью парк,
и сонные лица у кариатид,
и курят за курией Кассий и Марк,
и жив триумфатор до мартовских ид,
и щедро раскрыты ладони лотка.
Над вечной рекою восходят огни.
Вот эту прозрачную синюю ткань
накинь мне на шею, вокруг оберни.
Какой невнятицей утешиться
в тиши бессонной, полуночной,
когда в душе решенье режется
болезненно, как зуб молочный,
является сквозь тьму кромешную,
как перевал за поворотом,
как что-то очень неизбежное,
когда не скрыться от чего-то,
и не пуститься на попятную,
не сесть в последнюю пирогу…
чтоб горечь писем неотправленных
оставить здесь, на полке пыльной,
где правота порой неправедна,
а благородство непосильно.
«Когда одна – не страшно. Легко, когда одна....»
Слепая баба Маша шагнула из окна.
И медленно летело поверх кленовых крон
её слепое тело над маленьким двором.
Летело над подъездом, над вывеской «Продмаг»,
и было интересно понять – как это так,
что означает этот неведомый полёт?
...Удушливое лето, восьмидесятый год,
И запах жжёной каши... И детская вина...
И в небе – баба Маша, летит, совсем одна.
Прибавляясь по капле, она проступает, проста
по составу, по сути – как соль ободками по луже –
неизбежная чужесть на самых глубинах родства,
И когда, отторгаясь, окажешься ей обожжён,
что запомнится? Контур стекла, занавески в прорехах...
Так, случайно оставшись в приветливом доме чужом,
открыло дверцу в своей груди,
А там внутри оказался жук,
и он по комнате сделал круг
И с той поры мальчик смотрит ввысь,
и вместе с ними – смешная жизнь,