№7.2022. Владимир Чакин. Рейтинг Чакина. Гипермодернизм Киора Янева

Владимир Чакин

Рейтинг Чакина

Гипермодернизм Киора Янева

Роман «Южная Мангазея» («ЮМ») Киора Янева сначала был опубликован в «Бельских просторах» (8, 2019) в журнальном варианте. Затем роман целиком вышел в издательстве Jaromir Hladik press в 2020-м. В настоящее время (2022) в берлинском издательстве Matthes@Seitz издан отдельной книгой немецкий перевод романа, а в издательстве Deep Vellum (Даллас, Техас) готовится к изданию роман уже в английском переводе. Без преувеличения, довольно быстрое развитие событий для российского романа.

Зачем привожу эту вводную информацию? Причина проста. Выдающийся художественный текст, опередивший время, как ни странно, у нас имеет мало шансов пробиться сквозь плотный слой наносного и даже не наносного, а попросту традиционного, устоявшегося. Роман «ЮМ» пробился, и слава Богу. Но сколько потенциально сильных текстов не пробилось, затерялось, растворилось в пространстве и времени российских реалий. В случае «ЮМ», если б не положительное решение «Бельских просторов» о публикации, гулял бы роман в списках до бесконечности, как гуляет в полной безвестности много нового, яркого, но никоим боком не форматного.

Разбор романа начнем, казалось бы, издалека, но без этого не обойтись, поскольку «ЮМ» – это неординарная суперпозиция, сложное комплексное образование, соединение большого числа явлений, подходов, артефактов, требующих настоящего расследования наподобие распутывания клубка множества нитей разных цветов с последующим их синтетическим соединением в единое целое и визуализацией в виде красочного вязаного полотна, которое предстанет перед нами в итоге.

Несколько слов о фундаментальной физике, благо образование позволяет и существенный повод есть, а именно рассматриваемая книга, которая затронула за живое. Физический мир реален, и он есть пустота. И это отнюдь не про пустые слова, хотя слова по отдельности часто оказываются пустыми, не оправдывая возложенной на них свыше великой миссии проявления мира. Речь об уже проявленном мире. Не часто задумываемся, а стоило бы хоть иногда мельком взглянуть на материальный мир непредвзято, со стороны. Узреем удивительное. Твердое тело в привычном понимании существует в очень узком интервале размеров. В мегамасштабе это размер планеты Земля или иной планеты, пусть даже с большим диаметром. Звезды, черные дыры, квазары – это уже иное состояние материи, далекое от привычного твердого. Если же уходить в обратную сторону, то есть в микромир, – то это размер атома. Остальной мир выше и ниже этих размеров уже размывается в пустоту: звезды и прочие космические объекты – с одной стороны, элементарные частицы – с другой. А дальше в плюс или минус на пространственной шкале вообще все расплывается окончательно и бесповоротно в нечто виртуальное или, скажем по-простому, – в пустоту. В итоге легчайшие элементы водород и гелий составляют девяносто девять и огромное количество девяток после запятой содержания всех элементов в видимой вселенной. Остальных, более тяжелых элементов, – практически ноль. Смотрим на небо и понимаем, что, если отправиться в межгалактическое путешествие и лететь прямо в небо даже бесконечно долго, вероятность наткнуться на звезду, планету или любой другой космический объект у нас нулевая. Нам предстоит бесконечный путь в пустоте с бессмысленной целью.

Уместно здесь вспомнить Демокрита и Платона, первыми заговоривших об атомах и пустоте. Уже в Древнем мире стало понятно, что атомы находятся в пустоте. Сочетания атомов образуют тела, тела могут изменять объем, поэтому, чтобы было куда расширяться, нужно вводить понятие пустоты, в которой находятся тела. Конечно, все это с научных позиций сегодняшнего дня звучит как детский лепет (не в обиду великим древним грекам-первооткрывателям). Пустота – это вакуум, сам имеющий сложную структуру, пустота – это пространство, заполненное полями, да и сам атом при увеличении масштаба неизбежно расплывается в элементарные частицы, обитающие в неопределенных пространственно-временных координатах, то есть виртуальное существование в той самой пустоте.

Теперь о жизни. В пространстве и во времени жизнь одного человека или всего человечества, что в данном контексте не столь принципиально, это бесконечно малая величина, по сути, точка. Вправо, влево, вверх, вниз, в прошлом и будущем относительно нее правят дурные бесконечности. Мы зачем-то рождаемся, живем, умираем, и вся наша жизнь сливается в одну мизерную точку в пространстве и во времени на фоне этих идиотских бесконечностей. И встает естественный вопрос – право, а была ли она, эта жизнь? И существует ли она в принципе, эта странная точка? А уж про ее смысл вообще толковать смешно и нелепо. Как тут не затосковать? Но выручает духовный мир, в существование которого кто-то и не верит. Так вот, духовный мир тоже должен быть бесконечен во всех своих внутренних духовных координатах. И в нем человек оставляет след не своим материальным телом, а мыслями и словами, которые и являются кирпичиками духовного мира. Но мысль мысли, а слово слову рознь. Еще по Некрасову: «Правилу следуй упорно: чтобы словам было тесно, мыслям — просторно».

Теперь же после неожиданно внушительного вступления по физике дела приступим к разговору по существу. Если попытаемся выстроить пусть самые простые аналогии между физическим и духовным мирами (в существование последнего мы, безусловно, верим), получается такая картина.

Есть такое понятие, как физическая плотность, значит, может существовать и художественная плотность. С первой понятно, это количество материи в единице объема. Легко измеряется на весах с коромыслом или без путем взвешивания предмета известного объема и последующего элементарного арифметического действия. Но что такое художественная плотность, например, текста в новелле или романе? Это уже сложнее, однако по той же аналогии можно ее обозначить как степень наполненности, насыщенности текста смыслами, прямыми и подспудными образами, идеями, ассоциациями, метафорами, но не в смысле мешка с игрушками, где все свалено в одну кучу, а иначе, когда все атрибуты (игрушки) рассматриваются в совокупности друг с другом, то есть с бесчисленными внутренними связями, тональностью подачи, окраской и звучанием слова, оказавшегося на нужном и единственно возможном месте, – всем тем, что зовется авторским стилем. Безусловно, крайне сложно количественно сравнивать два художественных текста по величине художественной плотности, чтоб в результате сказать, мол, этот по художественности на три с половиной балла тянет, а тот – только на полтора и то с натяжкой. Однако когда на финише духовных бегунов разделяют не сотые доли секунды, а минуты и часы, тогда вопрос снимается, и все становится предельно ясным.

Подошли к главному. Роман «ЮМ» решает проблемы физической и духовной пустоты, это понятно. Но ко всему – это текст невероятно высокой художественной плотности. Плотность всего и вся из перечисленных выше атрибутов художественности попросту зашкаливает. Что означает сей факт для человечества? Это означает возрождение надежды, надежды на бесконечную неисчерпаемость слова как главного и единственного кирпичика проявленного им мироздания. Вектор «ЮМ» – это вектор созидания, а не распада. Пусть вокруг царит тлен разложения, пусть научные теории и религиозные воззрения в один голос твердят о неизбежном конце света, пусть. Киор Янев в «ЮМ» возвращает нас к первоосновам мира. Мира не было, пока не появилось Слово и не проявило его. И сегодня Слово еще не сказало своего последнего слова. Слово с большой буквы способно переориентировать мир, вернуть его к точке сингулярности, состоянию до распада. В этом вся надежда и упование распадающегося человечества.

После первых абзацев романа с неизбежностью всплывают аналогии с невероятными текстами Бруно Шульца (конечно же, в переводе Асара Эппеля), самого Асара Эппеля и, безусловно, Саши Соколова, как же обойтись без его гениального романа «Между собакой и волком». Кстати, эти писатели не отличались чрезмерной плодовитостью. Бруно Шульц, например, в довоенные годы работал учителем рисования и писал прозу для себя (хотя еще до войны был отмечен Польской академией литературы за выпущенные два сборника новелл). Он погиб в оккупации, застрелен офицером СС без суда и следствия. Объяснение факта не самой высокой плодовитости отмеченных авторов простое: невозможно создавать высокохудожественные творения бесконечными сериями а-ля Донцова, Пелевин или Лукьяненко, как невозможно построить дом из платиновых кирпичей, поскольку драгоценной платины в промышленных масштабах взять неоткуда. Духовная платина творится из ничего и только избранными, и происходит подобное чудо в мире до обидного редко, хотя на то оно и чудо, чтобы не частить. Кстати, у формалистов, в частности, в тартуской школе как раз в научном антураже и подается понятие художественного качества (плотность информации в тексте) и каким образом оно достигается (применением определенных художественных приёмов). В формальном подходе есть смысл, однако очевидно, что перечисление используемых в «ЮМ» художественных приемов вызовет, возможно, непреодолимые трудности, настолько их много и как сложно их вычленить из художественной ткани текста. Можно отметить, например, парочку. Вкрапления четко очерченной мысли в кружева игристого, затейливого, многообразного потока текста. Постоянные аллюзии к литературным артефактам при описаниях городских пейзажей (солженицынские ватники и проч.). Но в целом, думаю, для этого потребуется серьезная работа высококвалифицированных филологов, которая с неизбежностью приведет к написанию не одной кандидатской или докторской диссертации (по композиции и содержанию «ЮМ»).

С углублением в мир «ЮМ» нарастает изумление: ах, еще и это! Лихорадочно листаешь «Розу Мира» Даниила Андреева, чтобы освежить воспоминания: да, именно таким образом дело и обстоит! Оказывается, «ЮМ» содержит и метафизический ракурс художественного взгляда на мироздание, прикосновение к той самой иерархии духовных миров. По Даниилу Андрееву, мироздание многослойно: человечество обитает в среднем мире, выше находятся миры Просветления, вниз идут тяжёлые миры Возмездия. Историю человечества порождают проекции, тени существ, населяющих светлые и тёмные миры, их взаимодействие и взаимовлияние, проявляющееся в нашем мире. У Янева так, да не совсем так. У него герои живут сразу в нескольких ипостасях, порой даже сложно определить, кем он является в данный момент времени. То ли он сейчас студент Ян, то ли канатоходец из высших горних сфер, то ли червь подземный или дракон крылатый, то ли нечто иное, светлое, как ангел, то ли, наоборот, грязное и темное. Фокус постоянно меняется от резкого, остро направленного, сугубо приземленного к полной расфокусировке и мешанине иных сфер бытия. Ян у Янева совсем не проекция иных сфер в наш мир, а субъект, путешествующий между мирами, и даже не путешествующий, а живущий во всех этих сферах и мирах одновременно, здесь и сейчас, и появляющийся на наши глаза, выныривающий непонятно откуда перед нами лишь по воле автора, чтобы показать нам своего героя, как говорится, во всей полноте своего бытия.

И теперь в подтверждение приведенных выше слов процитируем автора: «Тот прекрасный, окружающий всех нас, инфракрасный мир, где жили-плавали эти безбожные создания, был мозгом падшего ангела-хранителя – а мы, люди, живущие в нем, его воспоминаниями. У всех людей один ангел-хранитель, потому что все мы живём в его мозгу – вначале там был тот самый райский сад. Когда часто дышишь – от любви, либо вздернутая вверх ногами, – от избытка кислорода активизируется третий, предназначенный для ангельского мира, глаз, угасший в течение эволюции...».

Таким образом, в представлении Киора Янева материальный мир в кондовом общепринятом смысле попросту не существует. Люди – это духовные образования, мысли падшего ангела, то есть дьявола, сатаны. И мы живем как раз в среднем, дьявольском мире, рискуя все больше провалиться в преисподнюю, в миры Возмездия. Но для некоторых избранных есть шанс вознестись в миры Просветления. Таково устройство, структура сознания дьявола, и мы, люди, находясь внутри него, не вольны в своих действиях и поступках. Дурное настроение у дьявола – и нам плохо, начинаются войны, стихийные бедствия. Улучшилось настроение у сатаны – и у нас подъем экономики и рост благосостояния. Каков масштаб авторской мысли? По-моему, грандиозен и многое объясняет безо всякой исторической науки, отчаянно пытающейся навести логику на часто не логичные, парадоксальные исторические события. Ведь сколько историков, столько и мнений во славу сильных мира сего.

Любопытны также соображения автора о проблемах квантовой физики (микромасштабы) и астрофизики (мегамасштабы): «Мудрец Нильс Бор из оккупированной Дании думал о том, что если известно время, когда происходит подобный преступный процесс, то его пространственная координата становится размытой во вселенной, и таким образом боттичеллиев сосок матери присутствует и в соске Сольмеке, полном лишь яблочного сока, и отдаёт сыром молочко в бутылочках, которые девушка приносила из детской кухни, и когда-нибудь расширение галактик, разбухающее вокруг поруганной в солончаках груди, остановится, они ринутся назад и схлопнутся в этой сингулярной, отдающей золой точке. Вот тогда-то встретятся потерянные возлюбленные, сольются в объятьях зеки с вертухаями!»

В этом кратком абзаце синтезирована вся современная концепция фундаментальной физики и религиозные воззрения об образовании мира – принцип неопределенности Гейзенберга, конец света, воскрешение и страшный суд. Не буду расшифровывать и детализировать, уйдет много страниц текста, скажу лишь, что этот фрагмент – еще одно подтверждение необыкновенной ёмкости художественного текста по сравнению с научным трактатом и, в частности, художественной, духовной вселенной Киора Янева.

Если же максимально притушить, «заматериализовать» взгляд на тексты Янева, то получится следующее фабульное приближение. Во-первых, Южная Мангазея – мое собственное предположение и по контексту романа (кольцо гор вокруг города, часто схождение с них опасных, порой катастрофических селей) – это город Алма-Ата, или Алматы, если по-официальному на сегодняшний день. И здесь прячется интересная рефлексия, поскольку существовал в XVI–XVII веках на Крайнем Севере, в Западно-Сибирской низменности неподалеку от Северного Ледовитого океана легендарный город Мангазея. Он как будто повторил судьбу гомеровской Трои: то ли существовал на самом деле, то ли был выдуман и опоэтизирован в народной памяти и культуре национального фольклора. Как будто богатый купеческий город, за которым даже закрепилось название «златокипящий». Здесь торговали купцы из Западной Европы, привлеченные обилием пушного зверя. Но все закончилось очень быстро по историческим меркам: уже к концу первой трети XVII века город оказался в полном запустении и был заброшен, оставлен жителями. О нем бытует теперь только легенда. И вот волею и фантазией Киора Янева возродилась Южная Мангазея, которая как раз и существует в тех запредельных сферах, куда якобы канула в свое время Мангазея северная. Оба города то ли были, то ли есть, то ли существуют, то ли нет, они размыты в духовных координатах пространства и времени и являются, по сути, виртуальными объектами, то есть фантастической пустотой.

Во-вторых, о герое. Молодой человек из Южной Мангазеи, сын первого заместителя министра местного министерства, поступает в московский вуз, но из-за доноса некоего доброхота в деканат за связь с иностранкой, ему специально ставят на экзаменах летней сессии три пары и отчисляют. Ян вынужден возвратиться домой, в Южную Мангазею, где его по возрасту совершеннолетия тут же благополучно забривают в армию по осеннему призыву. В момент, когда все призывники находятся у военкомата, на город сходит огромный сель (такое, как уже упоминалось выше, случается в г. Алматы, находящемся в котловине и окруженном со всех сторон высоченными горами Заилийского Алатау), и все они, в том числе Ян, вероятно, погибают (опять же, ничего нельзя утверждать определенно, такова иррациональная, инфернальная парадигма книги, однако после схода гигантской лавины как будто происходит вознесение героев в горние сферы).

В-третьих, о женщинах «ЮМ». Их несколько, и кое-кто из них имеет личные намерения в отношении Яна. Как же, перспективный, сын замминистра, и вообще симпатичный, неординарный парень! И девушки вокруг него все тоже необыкновенные оказываются, а именно потомки человеческих существ с необычными свойствами, у которых от прошлого остался рудимент – раздвоенный копчик. Мангазейская Клара Айгуль так вообще имела земноводное происхождение. Вот цитата про ее родителей: «Это глубоко в недрах раздвигал горные породы отец, подземный батыр, мать же была замогильной Евой, снёсшей её вместе с выводком ящериц». Эти существа – потомки древних гурий. При соответствующем обучении секретными органами необыкновенные свойства таких существ могут снова развиться. Так, бабушка Клары Айгуль старая Сольмеке во время войны после интенсивных тренировок в Москве-реке стала амфибией, могущей часами находиться под водой, и потому была направленна в Германию выполнить спецзадание. А сверхспособности у нее проявились после допросов в НКВД: «Через две недели допросов и на русалочьем издыхании Сольмеке была уже ведьмой со сверхспособностями... В квантовой физике колдовство называется беспричинным совпадением... Сольмеке получила десять лет Колымы, единственную нерасстрельную квоту на несколько сот расстрельных. И уже из второй пересылки она под конвоем поехала назад в Москву, к своему спасителю, амнистированному зеку, ставшему большой шишкой».

И здесь приведем пример поразительной авторской фантасмагории. В кремлевском мавзолее лежит не Ленин, а Иван Грозный, сохранившийся по таинственному рецепту бальзамирования из немецкого города Регенсбурга, где скопище кладок необыкновенных яиц. Труп Ленина быстро сгнил, и его заменили на Грозного. Но под саркофагом есть еще одно водное ложе, в котором находится ундина Васильчикова, уже десять лет как новая, нестареющая жена Сверх-Огра (надо полагать, Сталина) в акваланге (после самоубийства предыдущей жены). Она должна воскреснуть, но очень хитрым образом. «...в женских потаённостях Сольмеке, с пульсирующей чернёной микросхемой на слизистой оболочке, началась кристаллизация нового лепестка, женского, нужного для пахучего венца плавучей Васильчиковой, двукопчиковой супруги мёртвого царя, выбранной из трёх тысяч претенденток. Тогда и произойдет то, что обещал Бомелий, придворный чудодей Грозного... Инструментарий для воскрешения человека гораздо мудренее. И материал для его изготовления потребен Бомелию из страны баваров, из имперского города Регенсбурга... Прочитал одарённый сотрудник органического отдела мавзолея Патрикей на черном боку огромной ванны, он же и посоветовал Огру выписать в Москву Сольмеке, после того как ощупал её в лагере».

Но Сольмеке не выполнила спецзадание и скрылась из Москвы, тем самым невольно способствуя спасению Сверх-Огра, который неминуемо бы превратился в отвратительного огромного белого червя, как превратились все вылупившиеся из яиц под Регенсбургом.

Не люблю много цитировать рассматриваемых авторов, жалко места, но здесь приходится, никак не обойтись:

«Прощайся, девичий организм, с фабричной средой третьей планеты от Солнца! Ян вырвал из трусиков и блузки портного Эйнштейна айгулечкины пупырышки и рябинки. Все они были кратерами для гравитонов поклонников на далёких и близких орбитах... На глянцевых бочочках которой правое отражалось как левое, всё происходило наоборот, и задуренная девица жила вспять, то есть как обычно, в будущее, в ничто!.. Клара Айгуль, устремлённая в будущее, – бредень в озарённом течении времени в прошлое. Бредень для небожителей, летящих туда, в прошлое, в огненное фениксово гнездо, где есть всё, что есть, где его идеальная возлюбленная... Радужные ракурсы всех времён слились как в жерле кривого зеркала. Хлестнул солнечный свет сквозь хвощи и плауны, бытовые складки облезли с барышень, как с троглодиток в пещере. Без уродств и привычек сгладились не только характеры, но и лица. В одно, единственное. Княжна, Свет-Васильчикова!»

Я бы сейчас страницы на три, а то и на докторскую диссертацию (кстати, неплохая идея, в довесок к уже имеющейся, физико-математической) мог расписать смысл и глубинное содержание только этих приведенных строк. Но остановлюсь здесь лишь на трех моментах. Первый: это полное отрешение автора от общепризнанной сегодня теории относительности Эйнштейна (который обозначен портным, ловко сшившим в целое разрозненные до него теории о мироустройстве) как основы материального мира. А именно: гравитоны – это гипотетические частицы, движущиеся со сверхсветовой скоростью, которые до сих пор не обнаружены. То есть в мире гравитонов не существует никаких барьеров, связанных с ограниченностью скорости света. Второй: правильное движение времени нашего мира не в будущее, а в прошлое. Кто и когда слышал про подобную гипотезу? По-моему, она просто невероятно красива и, возможно, близка к реальности. Мир рвется к будущей жизни – а зачем? Все уже было в прошлом и было лучшим на все времена. Третий: женщин вокруг много (например, вокруг того же Яна), но все они, по сути, одна, оставшаяся в далеком прошлом, куда и движется весь мир, к бывшему тогда идеалу во всем, в том числе к идеальной возлюбленной.

В итоге заключаем, что призыв автора – назад в прошлое, в горние пределы, свободные от пут материальности. Тогда было все по-иному, там была Юмея, она же горняя Москва, и не важно, что она сейчас в горах Казахстана, а не там, где сегодняшняя географическая Москва, ведь в горнем мире нет никаких пределов, определенных, фиксированных географических точек на карте и в пространстве. Это именно горняя Москва более реальна, а не Москва сегодняшняя, издырявленная подземными червями и движущаяся в неправильное будущее. Такова авторская концепция горней Москвы.

Но вот одни из последних строк романа, иллюстрирующие возвращение на круги своя или какова жизнь на небесах:

«Дверь заскрипела, и на свет Божий вывалился абориген – несмотря на философскую потёртость, вполне узнаваемый Васёк-бородач с алхимическим сосудом и девушкой смутного облика под полой пиджака. Васёк, взглянув на Яна, постучал по водочной этикетке, огромной бумажке с надписью "Справка о реабилитации". Прочие мушкетёры, вероятно, уже отметили возвращение по месту московской прописки. Троица с приглашающим мычанием уселась на дырявую лавочку у подъезда. Треснувшие очки аборигена бросили блик-рикошет на грань стакана, озаривший Яна, как Якоба Бёме, правильным небесным пониманием. Ян перестал производить мысли и импульсы и не нуждался в их атомном, материальном оформлении, столь дефицитном здесь на небесах, что приходилось привлекать астероиды или, не дай Бог, будь мысль покрепче, целые планетные системы».

И немного ранее прямой намек:

«Объерофеившись сивухой за три шестьдесят две – её у чувака наливали в ангинные банки, которые невозможно поставить на дно-полушарие, они вышли на бульвар, где моя маман пописала прям посреди гудящих машин, и поднялись на верх бывшего подворья – тогда все чердаки в Москве были открыты и обомжованы».

Кому как, а мне прямая аллюзия к призрачному миру Венедикта Ерофеева, незабвенного Венички. Что это как не умозрительное возвращение Яна к – несмотря ни на что – свободным и счастливым временам московского студенчества, а «ЮМ» – это всего лишь конспективное изложение разговора трех московских интеллигентных алкашей плюс примкнувший студентик да еще в присутствии своей, компанейской женщины. Она огневит тонус разговоров и дискуссий. «ЮМ» – это тот же Веничка с «Москвой – Петушками», только взгляд шире и уже не опоэтизированный монолог выпившего бича, а диалог нескольких философствующих московских бомжей (необязательно в прямом смысле этого слова) на вселенские темы – любовь, вечность, горние вершины и полет свободного духа. Кто присутствовал хоть раз на подобных сейшенах-пьянках, вполне понимает, о чем речь. Там такие духовные пласты вскрываются по пьяной лавочке (которые на похмельное утро благополучно забываются в основном), что и не снились всяким там Бердяевым и прочим Феллини. Как-то один предприимчивый товарищ просек этот момент и попытался карандашом на листе незаметно для участников сейшена записать подобный пьяный разговор. Так на следующий день все участники дружно смеялись над записанным: одни краткие междометия и односложные бессмысленные выражения, заметим, даже не матерные, хотя реально в высокодуховных пьяных прениях как раз все наоборот, без мата – ни слова. В подобном расширенно-смещенном пьяном сознании действительно мешается всё и вся – прошлое страны и твоей жизни, будущее с вкраплениями настоящего, происходят мгновенные пространственные скачки между местами, где когда-то кто-то из беседующих бывал. Кажется, не надо бы искать каких-то поразительных откровений в пьяном бреду, однако мы ведь помним установку, что истина в вине. Возможно, как раз в предельно раскованном пьяном бреде и происходит мозговой штурм вселенской проблематики и как раз и выдвигаются наиболее смелые философские теории и исторические концепции. Вот только записать их некому, поэтому канут они благополучно в небытие сразу после своего рождения в расширенных сознаниях беседующих. Только автор «ЮМ» умудрился каким-то чудесным образом запомнить хоть что-то после высокодуховных возлияний и для нас изложил запомнившееся на бумаге. Уважаемый читатель, пожалуйста, восприми последнюю сентенцию как шутку. Но, как известно, в каждой шутке есть доля шутки, и поэтому, возможно, «ЮМ» ждет аналогичная счастливая судьба, что и Веничкину поэму «Москва – Петушки».

Инфернальная ипостась сознания – эта формулировка в наибольшей степени отражает approach автора. Есть в английском языке такое слово approach, которое подстрочно переводится как «подход», «приближение», «доступ», «подступ», но все эти значения не дают всей полноты значения, которое подразумевается в оригинале. Вот так автор видит и понимает мир во всех его проявлениях, вот что значит слово approach в приведенном контексте. Что я имею в виду?

Вернемся к вечнозеленой поэме «Москва – Петушки». В одном из аспектов слова «вечнозеленый», по цветовому признаку как бы фигурирует пресловутый Зеленый Змий. Это правда, расширение сознания героя поэмы идет в аспекте «белый, совсем белый», то есть имеет все же ограниченное и безусловно трагическое наполнение. Киор Янев идет дальше. Расширение сознания его героя – это выход за пределы материальных сфер бытия, это одновременно и охват, и объединение духовных миров мироздания. В конечном итоге Ян освобождается ото всех материальных пут, становится Ангелом, то есть чистой мыслью, а сознание приобретает, соответственно, ангельскую природу. Таким образом, Киор Янев – это литературный правопреемник Венедикта Ерофеева, не только продолжающий, но и принципиально, качественно развивающий его художественный мир, а с ним и художественный метод.

Перечитываю написанное и понимаю, что рецензию на «ЮМ» надо бы писать в том же стиле, что использует автор в романе, иначе не выразишь всей полноты заложенных смыслов. Однако, к величайшему сожалению, это невозможно: настолько пластично и многофакторно авторское слово. Робкая попытка описать субструктуру текста Янева сродни поведению медведя в посудной лавке. Настолько грубы и неуклюжи твои слова, что описываемые ассоциации и явления мигом рассыпаются и исчезают, остаются лишь ничего не значащие грубые и глупые графоманские пиксели. Перечитываешь уже многократно читанные страницы «ЮМ» и снова находишь новое, неизведанное, неразгаданное в их содержании. Оттенок мысли, не до конца понятый образ или описание действия порой остаются непонятыми до конца, как говорится, до полной сермяги. Требуется постоянная, кропотливая и настойчивая работа над текстом «ЮМ», чтобы продвинуться еще на один маленький шажок в освоении художественной вселенной Киора Янева.

Представляется, что, заглянув в «ЮМ», Гоголь, Андрей Белый, Набоков, другой Андрей, но уже Платонов, а также примкнувшие к ним Бруно Шульц, Асар Эппель и Саша Соколов, пожалуй, крякнут и нехотя (или не нехотя, кто их гениев разберет?) пробурчат, что, мол, свой чувак. А Джойс и Пруст в компании с мадам Вулф, надеюсь, тоже дружно поддакнут русским рыцарям пера и чернильницы в их оценке художественных достоинств текста Киора Янева. В нашем полку прибыло, зарезюмируют и поднимут бокалы во славу чего-то там воздушного, нереального, проникновенного. Того, что, по сути, неуловимо для грубо материальных научных категорий, а зовется всего лишь истинно художественной прозой.

И, наконец, резюме. Что это, «ЮМ»? Модернизм начала ХХ века, благополучно возродившийся в ХХI? Усложнившийся до немыслимой художественной плотности Андрей Белый? Не совсем, думаю, это все же шаг вперед – выше, шире, универсальнее того модернизма. Это не просто эксперимент с художественными пространствами – это переплетение причудливых пространств и подпространств, евклидовой и неевклидовой геометрий, эйнштейновского и неэйнштейновского времен, немыслимая суперпозиция таинственных миров всегда остающегося загадочным для нас мироздания. И все это загадочное переплетение миров создано Словом, как и наш мир, который обрел материальность, проявился благодаря ему. Гипермодернизм, синтез накопленных художественных знаний на пути в бесконечное развитие, с одной стороны, с другой – возврат к фундаментальным первоистокам.

И парадокс. Такое впечатление, что Универсум «ЮМ» не менее реален и материален, чем наш мир. Когда отрешаешься от всего окружающего и погружаешься в пучину вселенной «Южной Мангазеи» Киора Янева, сначала испытываешь легкую панику от бесконечного ее многообразия, потом, собрав себя воедино, отпускаешь чувства и начинаешь жить иной жизнью, той, которую сотворил автор.

И теперь уж точно последнее. Владимир Одоевский, великий русский писатель XIX века, любомудр, последователь философии Шеллинга, натурфилософии, мировой души, а вообще-то, вероятно, последний из значительных русских писателей, который пытался охватить мироздание единым взглядом, не распыляясь на частности. Далее, по ходу XIX века наука и техника взяли свое, понятие пользы стало превалирующим, поэзия, духовное, высокохудожественное ушли на периферию общественного сознания, главенствующих интересов человеческого общества. Например, в «Русских ночах» Одоевский сделал заключение о непревзойденной гармоничности музыки Баха. Империи рождаются, развиваются, потом неизбежно распадаются и умирают, но в духовной сфере существуют вершины, которые единожды достигаются и далее остаются непревзойденными. Такова музыка Баха в мировой музыкальной культуре, таков роман «Русские ночи» в русской прозе в своей цельности духовного взгляда на мир. Философские романы Томаса Манна «Волшебная гора» и «Доктор Фаустус», Германа Гессе «Игра в бисер» – ничего подобного в русской литературе ХХ века так и не родилось. Позволю себе сделать предположение, что роман «Южная Мангазея» Киора Янева – это еще и философский роман, удивительный возврат к истокам, сумевший синтезировать, вобравший в себя как лучшее из творческого наследия русской классической литературы XIX века, так и жестокие ипостаси трагического века ХХ. Как говорится, пусть с почти вековой задержкой, но долгожданный наш ответ Чемберлену.

И вот уже получен знаменательный фидбек из сферы науки (пока раскачиваются литературные сильные мира сего со своими пресловутыми премиями). В честь романа «Южная Мангазея» Киора Янева назван новый вид жуков, обитающий в горах Тянь-Шаня. Открыт на склонах Заилийского Алатау (горы, окольцовывающие Алма-Ату, то бишь Южную Мангазею) петербургским энтомологом И. И. Кабаком (ВИЗР). Очень редкое событие, возможно, единственное в истории литературы, когда недавно открытый учеными представитель живой природы (жук!) получил название художественного произведения, а именно романа «Южная Мангазея» Киора Янева!

Рейтинг: 8