Анатолий Чечуха. Расставим точки над «ё»

Давно уж стала преданием история о том, как в 1797 году Николай Карамзин предложил использовать букву «ё» (а ещё раньше, в 1783-м, это сделала княгиня Е. Воронцова-Дашкова). Действительно, в утверждённом триста лет назад Петром I гражданском шрифте такой буквы не было. А слова ёлка и ёж, тем не менее, были. Как было, должно быть, и ё-моё. Воронцова-Дашкова углядела «ё» у французов: две точки над «е» используются там для того, чтобы показать, что буква читается отдельно от предыдущей гласной (например, Citroёn).

Сейчас у нас, похоже, опять настал XVIII век: со страниц книг, журналов, газет карамзинская «крестница» вычищена напрочь. А свёкла давно стала свеклой. Нам говорят, что язык сам себя регулирует, что ему никто ничего не навяжет. Но ведь есть совсем маленькие дети, которые заговорят хоть на эсперанто, если каждый день с экранов будут слышать Bonan matenon, kara amiko! (Доброе утро, дорогой друг!).

Вспомните изрядно подзабытые портфели, километры, магазины и библиотеки – на этом «сленге» лет пятьдесят назад выражалась изрядная часть населения нашей страны. Точнее говоря, бабушки, в своё время ударными темпами ликвидировавшие неграмотность (свою собственную!) и на старости лет взявшиеся за воспитание внучков. Ведь справились же тогда с весьма активной бациллой просторечья, не стали прикрываться изданием модифицированных, подстроившихся под совремённую речь словарей. Я понимаю, что сегодняшние ЕГЭ-подготовленные носители языка (т.е. выпускники школ) гораздо более самоуверенны и даже настырны и что в обстановке либеральности и базарности строгие меры поддержки не найдут. Зато в этой самой обстановке весьма лихо укореняются в речи различные нововведения (в их числе и хорошо забытое старьё) людей, которые называются пиарщиками (напомню, что в английском аббревиатура «PR» расшифровывается как public relations – связи с общественностью). И настолько зажигательно у них порой идёт процесс словотворчества, что появляется желание именовать их многотрудное занятие наукой, а их самих, стало быть,  пирологами.

Ну вот, скажет читатель, обещал про «ё», а сам каламбурит по поводу пироманов. Хорошо, но сначала всё-таки анекдот не в тему. Брюнетка и шатенка линейкой пытаются измерить длину окружности. Проходящая мимо блондинка подсказывает: «Формула ведь есть – два пи эр». Дамы с линейкой возмущены: «Вот дура, какая ещё формула – это ведь окружность, а не зубная паста или лосьон». Впрочем, о чём это я? Да о том, что некие владеющие мышлением молодые (и не очень) люди занимаются тем, что, не зная, подобно Чапаю, языков, самоуверенно переводят с англо-американского на русский разные рекламные фишки и приколы. Характерно, что созданный ими «птичий» язык давно стал русским, – пока, правда, только на уровне маленьких детей. Когда же эта мелкая ныне молодёжь достигнет стадии половой зрелости, её язык станет ещё и агрессивным, а чуть позже с помощью товарищей учёных и доцентов с кандидатами и в словари попадёт. И тогда узаконится то, что у зубной пасты не состав, а формула, и, значит, на парфюмерных фабриках различные смеси и растворы не составляются, а формулируются. Впрочем, будем надеяться, что всеобщий закон отрицания отрицания работает и на уровне разговорного языка и что те же 17 – 18-летние когда-нибудь успешно выметут ту словесную шелуху, что им вдолбили в голову в детских садах времён гайдаровских и покоренья рынка.

А вообще говоря, русский язык – это вовсе не обязательно то, что прописано в правилах и словарях, а то, что могут понять люди. Когда слова прозаседать ещё не было в словарях, разве был человек, не понимавший сочного словечка прозаседавшиеся. Мне возразят, что мы стали понимать этот неологизм только после школьных уроков. Тогда ответьте, вы не поймёте разве такое слово как фотографист – однажды я услышал его от шестилетнего любителя фотографии. Если вспомнить  кинематографию, то как, по аналогии со словом фотограф, мы должны назвать Ф. Феллини, С. Кубрика или Э. Рязанова? Кинематограф? Как-то непривычно? А свекла привычно? И что же, скажем правилам буквосложения и правильнописания «нет»?

Но вновь про буковку-изгоя. Почему возникают всякие афёры, гренадёры и опёки (вместо аферы, гренадеры и опеки) понять почти невозможно, но вот отчего обладатели старинных фамилий Якушов, Чоглоков (Чёглоков) или Чижов вдруг стали Якушевыми, Чеглоковыми и Чижевыми очень даже можно объяснить. В условиях не вполне устоявшихся правил в дореволюционной грамматике эти фамилии писались и через «о» и через «ё» (роль которой играла всё та же буква «е»). Когда же в советское время похожее правило появилось («ё» в корне слова и «о» в суффиксе: было чорт, стало чёрт, было сучек, стало сучок), энкавэдевские паспортистки уже успели многих советских граждан «перекрестить». Повезло только Хрущёвым и Горбачёвым, а вот не доживший до смены вех математик Чебышёв стал вдруг Чебышевым.

Другое агрессивное нововведение массового носителя русского языка – нежелание склонять оканчивающиеся на -о имена собственные. Проще говоря: я отдыхал в Юматово или всё же в Юматове? Живу в Сипайлове или в Сипайлово? В городе Иванове склонение используют, чтобы не путать одноимённые город и деревню: жители города Иваново – это вам не колхозники из Иванова. Для яркости впечатления напомню популярную в советские времена вывеску на желанных киосках: «Пиво нет». Так вот, Сипайлово такое же русское слово, как и пиво. Кстати, когда-то в именительном падеже подобные названия писались так: деревня [чья?] Сипайлова, деревня [чья?] Юматова.  Если же мы легкомысленно согласимся с выражениями типа: «живу в Солнцево, работаю в Лефортово», то вскоре, помяните моё слово, автозаводы у нас начнут изготовлять детали из железо, а при полной и окончательной победе рыночных отношений мы сможем (если доживём, конечно) питаться от пузо.

Полагают, что несклонение указанных имён собственных возникло в годы Великой Отечественной войны, так как появлялась вероятность искажения названия какого-нибудь населённого пункта, оканчивающегося на «о». Вот и стали говорить по типу: «Бои под Крюково», «Сражение под Миллерово».

Искусственная эта форма нашла понимание у многих, ведь не склоняются и оканчивающиеся на -о слова иноземного происхождения: в пальто, из метро. Один из посетителей интернета (ну не могу я это слово писать с большой буквы, в честь чего – Microsoft требует?!) вопиёт, что никто его не заставит говорить в Кунцеве.

Я никому ничего не навязываю, я лишь констатирую. Но как быть с лермонтовским «про день Бородина» или толстовским «сражением под Бородиным»? Перестанут понимать ведь графа, придётся «Войну и мир» переписывать, адаптировать под либеральный новояз. Не верите? Вы давно произносили слова булочная или поперечная через шн. А ведь лет двести назад так даже и писали – поперешный. Потом появилось правило… Теперь же это слово как бы раздвоилось – улица попере[ч]ная, но человек попере[ш]ный.

В этом смысле кое-что в нашу речь возвращает, как ни смешно это звучит, пресловутый олбанский язык пользователей PC. Хотя, конечно, степень отрицательного воздействия его на язык нормальный неизмеримо, на порядок, выше (специально написал на порядок, чтобы уточнить, что не просто намного, даже не в два раза, как считают почти все журналисты, а в десять раз). Можно сказать, что выдумали олбанский язык умные шутники, а пользуются им и даже учат его пока не слишком далёкие и плохо врубающиеся в юмор мальчики и девочки. У большинства молодых людей со временем указанные недостатки, к счастью, исчезнут. А вот язык [который олбанский] может остаться у них на языке [который во рту] навсегда.

Что говорить о шестнадцатилетних, если порой и доценты с кандидатами, а то и сами академики начинают в трёх соснах блудить [каково словечко, а! Думаете, ошибаюсь? Справьтесь-ка в словаре. В конце концов, не заблуждаться же в трёх соснах, а заблудиться!]. Как, по-вашему, пишется слово улей во множественном числе? Ульи? Откройте орфографический словарь: там чёрным по белому записано: улья. Так-то, не будьте столь самоуверенными.

А теперь – сеанс разоблачения магии, хотя бы и  словесной. Откуда мы взяли слово ульи? Так, в Башкирии его и младенец знает, ответите вы. Как и всё другое, что с мёдом связано. Откуда ж тогда взялось улья? В словаре В.И. Даля – ульи (Даль устарел, говорит кое-кто смеясь…), в букваре издания конца 1940-х под рисунком домиков для пчёл подпись огромными буквами – ульи. А вот некто, родившийся в местности, где и мёду-то, должно быть, отродясь не гнали и ни о каких ульях слыхом не слыхивали, когда-то под шумок реформирования протолкнул это словечко в словарь – тенденция дескать: окончание -и переходит в -я. Причём ударение всё на том же первом слоге. Много лет назад Корней Чуковский приводил такой замечательный пример этой самой тенденции: все знают, что множественное число от слова тополь – тополя, а в веке XVIII говорили исключительно тополи. Но у нас-то и по сей день говорят ульи, и никаких вам тенденций! И диалектом это назвать нельзя: если в противовес миллионам людей в Башкирии, на Урале и в Поволжье два, пусть даже сто два человека в Москве говорят улья, то правы первые. А то что в Москве – даже не диалект, а так, научная блажь.

Или как называются беленькие, приятно пахнущие грибы, целые семейства которых мы так любим на досуге искать на упавших деревьях в лесу? Вешёнки, думаете? Откройте-ка словарь… Там – вёшенка, вёшенок. И слово это вовсе не Михаил Шолохов в своей станице Вёшенской придумал. В интернете ссылок на слово вёшенка даже меньше, чем на вешёнку, но почти во всех ссылках на вёшенку признаётся, что о таком грибе услышали совсем недавно. А я вот, например, собирал вешёнки лет сорок назад. Более того, ещё в начале ХХ века этнографы отмечали, что уральские староверы эти грибы называли овишёнками (овишонками). Вот вам и ё-моё!

Откуда ж идёт столь пристрастное отношение к седьмой по счёту букве русского алфавита? Когда-то её не печатали с целью экономии: шрифт был наборным, состоявшим из отдельных букв буквально ручной работы и, стало быть, дорогих. Даже словарь Даля её сторонился. Но экономия не означает обязательности. Тем не менее, господа присяжные заседатели, Большой энциклопедический словарь 2000-х годов прямо заявляет, что наша подзащитная «в совр. письме не явл. обязательной». Так что, теперь у нас 32 буквы?

Сто лет назад реформаторы уже изъяли из оборота четыре буквы. Вместе со знаменитыми ятем, фитой и ижицей (ѣ, Θ, и Y) они «приказали долго жить» и «десятеричному и» – «i». В языке украинском «i» успешно живёт и здравствует и поныне. Более того, имеется в украинской мове эта самая буква и с двумя точками над ней – обычно аналог нашего «й». Зато в наших школах учителя русской литературы вынуждены объяснять детишкам, что в названии романа Толстого «Война и мир» стоит вовсе не пара антонимов, как может показаться, и что прежде это писалось «Война и мiръ», где мiръ – общество, а вовсе не состояние между войнами (а если не так, то в противовес «Детскому миру» можно поискать магазин для агрессивно сомневающихся «Детская война»?). И почти никто уже не помнит, что один из героев А.С. Грибоедова говорил, конечно же, не «Всё врут календари», а несколько иное: «Всѣ врутъ календари». Буква «ять» при едва ли не единственном исключении (звѣзды – звёзды) всегда означала тот же звук, что и «е». Зато о слове всё говорят, что два с лишним века назад оно было первым напечатанным словом с буквой «ё».

А ещё наша драгоценная «ё» ценна тем, что на неё практически всегда падает ударение (если обратные примеры не приходят на память, то вот вам: трёхэтажка, кёнигсбергский). Тем самым она помогает людям правильно говорить. Вообще, конечно, проблема ударений, может, и не самая главная в языке, но когда я слышу средства или агент, я хватаюсь… Нет, не за пистолет, а всего лишь за голову. И то лишь выражаясь идиоматически.

Не берусь утверждать, но, похоже, что некоторые слова, имеющие кроме основного, литературного, ещё и некоторым образом простонародное ударение, появились в период ликвидации безграмотности в 1920-е годы. Назовём это дело теорией двойного ударения. В самом деле, как удобно-то: говорим магазин, а в голове держим ещё и магазин – хитрая буковка «о» во второй (да и в первый тоже) слог уже никак не просочится; пишем портфель, а голове-то ещё и портфель. Или не возникнет соблазна написать «а» вместо «о» в словах библиотека, километр, если помним парные библиотека, километр. Предполагалось, что потом, с развитием образованности, всё встанет на свои места.

Правда, могли иметь место и непредвиденные последствия. К примеру, В.И. Даль ударение на первый слог в слове творог считал говором новгородско-псковско-олонецким (то есть родом из местностей, где «о» – некоронованная царица и где, кстати, недолюбливают «ё»). Но Даль же писал, что «в новгородском наречии мы всего более находим старинных русских слов; грамотность и раскол в племени этом более распространены и церковный язык ему знаком ближе». Действительно, в Америке и Канаде староверы говорят только творог. То есть получается, что ударение это исконное. Откуда ж тогда творог?

Знавал я одну уфимскую даму, дворянская бабушка которой на дух не переносила никаких творогов. Выходит, что ударение на второй слог в данном случае сословное, великосветское? И что им можно пренебречь? Действительно, если лет пятьдесят назад в орфографических словарях на первом месте стоял творог, а творог шёл только вслед за ним, то ныне положение изменилось на прямо противоположное. И только в «Словаре для дикторов радио и телевидения» (ах, как они говорили!) Д.Э. Розенталя 1970 – 1980-х годов значок ударения однозначно указывает на второй слог. Думаю, что скоро «оковы тяжкие падут» и «дворянское» ударение станет и вовсе бесправным. Полная и окончательная победа над сословным пережитком? Вот только как быть с тем, что «дворянский» язык – это язык классической русской литературы, язык Пушкина, Лермонтова, Аксакова, Толстого, Тургенева? Или это понимала только прежняя молодёжь, даже если её именовали молодежью?

Из архива: сентябрь 2010г.