Все новости
Литературоведение
24 Марта 2023, 09:56

Декабрьское сочинение по литературе

Изображение от jannoon028 на Freepik
Изображение от jannoon028 на Freepik

Способность творчества

 есть великий дар природы…

В.Г. Белинский

 

Пришло время писать сочинение по литературе. Направления, по которым необходимо было готовиться в этом году учителям-филологам и учащимся, были объявлены заранее: Дом, Путь, Литература, Любовь, Время. И хотя данные темы достаточно широки, это не делает, на наш взгляд, лёгким создание школьниками развёрнутого, аргументированного, а главное литературоцентричного сочинения. Хотя, казалось бы, в каком художественном произведении нет, например, мотива времени, мифологемы дома, характеристики исторической эпохи, на фоне которой разворачиваются события, или героев, которые стоят перед выбором жизненного пути, отвечая на важные бытийные или социальные вопросы и т. д.

В прошлом году журналом «Бельские просторы» была проведена беспрецедентная акция. Литераторы написали по заданным направлениям сочинения[1], а прокомментировали их учителя-филологи, опираясь на определённые критерии оценки. И вот снова пять уфимских писателей в помощь ребятам и учителям-филологам предложили свои «школьные» сочинения: Артур Кудашев рассуждал о литературе, Дмитрий Масленников – о любви, Юрий Горюхин – о времени, Светлана Чураева – о доме, а Игорь Фролов – о пути. Рассмотрим эти творческие работы, опираясь на принцип близости их к традиционному школьному сочинению и требования, которые к нему предъявляются.

Все сочинения соответствуют теме, авторами не нарушается логика размышления, все тезисы-утверждения аргументированно доказаны и развёрнуты. Так, Юрий Горюхин в своей работе преимущественно рассматривает время как философскую категорию, тайну которой пытаются разгадать и физики, и лирики (в данном сочинении – писатели и поэты). Юрий Александрович обращается к целому ряду имён и произведений: к фрагментам из стихотворений Г.Р. Державина, которые звучат в интерпретации Горюхина как диалог-спор поэта с самим с собой; упоминается принцип трёх единств М.В. Ломоносова, имена Альберта Эйнштейна, Фёдора Достоевского; в канву рассуждений вплетается то сюжет рассказа Рэя Бредбери «И грянул гром», то страницы Корана об архангеле Джабраиле и пророке Мухаммеде. И хотя трудно представить, что эрудиция старшеклассника будет такой же глубокой, как у автора работы, текст сочинения не кажется тяжёлым для восприятия или перегруженным примерами. Пожалуй, это одна из самых удачных работ, соединяющая в себе одновременно черты традиционного и нешаблонного школьного сочинения-рассуждения, демонстрирующего творческую индивидуальность автора.

Следующим, выстраивая своеобразный рейтинг «школьных» сочинений уфимских писателей от лучших к менее удачным, нам бы хотелось прокомментировать сочинение Светланы Чураевой. Говоря о доме, автор работы, обращается к исповедально-биографическому роману Петра Храмова «Инок». Мы думаем, что роман Петра Храмова – универсальное произведение, ведь, опираясь на текст нашего земляка, можно написать сочинения по всем пяти направлениям. Светлана Чураева в своём сочинении, анализируя художественное произведение, рассуждает о доме как об устойчивой мифологеме, как об одном из самых гибких и пластичных образов в литературе, вбирающем в себя понятия семьи, памяти рода, пробуждающем воспоминания о детстве. Точно выбирая из текста Петра Храмова нужные фрагменты, позволяющие доказать автору сочинения свою точку зрения, Светлана Чураева размышляет о доме, как о пристанище и спасении от хаоса, смерти и неверия. Данная работа демонстрирует оригинальность мышления её автора и своеобразие интерпретации художественного произведения. Пожалуй, единственным замечанием к данной работе, может послужить то, что в сочинении используются объёмные цитаты, которые трудно воспроизвести по памяти, не имея возможности пользоваться художественным текстом во время экзаменационного сочинения.

Обратимся к работе Дмитрия Масленникова, которая занимает третью строчку в нашем рейтинге. Рассуждая о любви, автор приводит в качестве литературных примеров произведения уфимского писателя Салавата Вахитова. Но, несмотря на хорошее знание Дмитрием Масленниковым творчества этого писателя, его сочинение звучит, скорее, как своеобразное эмоциональное признание в любви к текстам этого автора. Именно эмоциональное вступление, финал сочинения и оценка рассказов и повестей Салавата Вахитова; отступления (например, «для раскрытия темы я выбрал тексты автора, с которым знаком, страшно подумать, уже двадцать пять лет»), обращение к автору книг на «ты» и по имени, указывает на дружеские отношения между уфимскими литераторами. Поэтому, на наш взгляд, ученику в данной работе (в качестве образца!) при подготовке к сочинению может быть полезна та часть творческой работы, где Дмитрий Масленников анализирует рассказ «И это была любовь».

На четвёртой и пятой позициях в нашем рейтинге сочинений стоят работы Игоря Фролова и Артура Кудашева, написанные в жанре эссе. Этот жанр предполагает стремление пишущего выразить индивидуальные соображения по конкретному поводу, впрочем, не претендуя на исчерпывающую трактовку темы. Но если в работе Игоря Фролова после сложных пассажей всё же есть обращение к литературному материалу (шумеро-аккадскому эпосу о Гильгамеше), то Артур Кудашев абсолютно игнорирует главное требование, предъявляемое к школьному сочинению по литературе – литературоцентричность. И всё же в эссе Игоря Фролова о пути человека в этом мире есть тезис, который можно развить учащимся, создавая свой текст сочинения, подбирая свои литературные примеры: «<…> обретения и потери и есть тот багаж, который путешественник накапливает в пути, познавая мир и себя». Эссе же Артура Кудашева, оставаясь за рамками школьного сочинения, что не умаляет литературного таланта его создателя, звучит, как гимн Литературе, которая должна быть «признана религией», для спасения «заблудшего народа».

Но, несмотря на все замечания, предлагаемые ребятам сочинения – это сочинения-образцы, которые демонстрируют учащимся виртуозное владение уфимскими писателями словом; образцы, которые красноречиво подтверждают высказывание Вольтера: «Прекрасная мысль теряет всю свою ценность, если она дурно выражена». Поэтому третьего декабря старшеклассникам будут необходимы не только знания литературных произведений, умение и навыки анализировать художественный текст, но и ясность и простота изложения своих рассуждений. Ведь, как известно, кто ясно мыслит – ясно излагает.

Ирина Прокофьева,

старший преподаватель кф. русской литературы

БГПУ ИФОиМК БГПУ им. М. Акмуллы

 

 

Юрий Горюхин

Четвертое измерение

 

Время молчать и время говорить.

Экклезиаст

 

Его Величество Время лежит в основе любого повествования, в основе любого литературного произведения. С какого бы события ни начал сочинение писатель, он либо поведет нас вместе со своими героями вперед по временной оси координат, либо по этой же оси отправится с нами назад. И даже если писатель схитрит и, замкнув окружность, вернет своих персонажей в точку отсчета, нам будет понятно, что в его мире многое изменилось. Ведь, как мы помним, еще Гераклит говорил: «Все течет, все изменяется, и дважды в одну и ту же реку войти невозможно». Очевидно, что вообще без времени писателю не обойтись, более того, оно не в его власти, так же, как не во власти любого из нас, «плывущего в этой реке». Конечно, не каждого литератора это устраивает, ведь он – творец, демиург, сотворивший на чистом листе бумаги свой неповторимый мир.

И как тут не попытаться усмирить непокорное время? Хотя бы формальным способом, например, через триединство постулатов классицизма, которые Михайло Ломоносов назвал теорией «трех штилей»: единство времени, единство места и единство действия. Но под силу ли всем смертным писателям такие задачи? «Да!» – сказал бы Гавриил Державин, «земную жизнь пройдя до половины»:

 

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества…

 

И сам себе бы возразил в предсмертном стихотворении:

 

Река времён в своём стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

 

Но что нам, жителям двадцать первого века, классицизм с романтизмом, когда у нас есть научная фантастика! Казалось бы, что с появлением в литературе механизма по имени Машина времени, холодное бесстрастное вековое течение ни на кого больше не навеет грусть. Но не тут-то было! Бабочка Рэя Бредбери раздавлена перенесенным в Мезозойскую эру охотником Экельсом, и Время за бесцеремонное с ним отношение жестоко мстит.

Что же остается художнику слова? Как ему почувствовать себя во времени? Может быть, ответ кроется в прозвучавшем эпитете «научная»? Может быть, настал час вспомнить главного специалиста по скорости света и черным дырам Альберта Эйнштейна: «Достоевский дает мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс!»?

Что же такого дал писатель Достоевский физику Эйнштейну? Возьмем на себя смелость предположить: он дал ему четвертое измерение – Время! Достоевский через пограничные состояния своих героев, да и через свое собственное, показал, как время может сжиматься и разжиматься в голове отдельно взятого персонажа, то есть быть той четвертой координатой, по оси которой мы прошлись в начале нашего разговора. Наверное, еще более наглядным будет пример из другого текста, на этот раз священного. Когда архангел Джабраил пришел к пророку Мухаммеду, тот опрокинул кувшин с водой. И пока кувшин падал, Мухаммед успел на крылатом коне Бураке перенестись в Иерусалим, вознестись на небо, увидеть ад, семь небес, выслушать девяносто девять тысяч слов Аллаха, вернуться на Бураке назад в Мекку и подхватить падающий кувшин!

С тех пор прошло полторы тысячи лет; Федор Достоевский пережил в последний момент отмененную смертную казнь; Альберт Эйнштейн прочувствовал мир Федора Достоевского; теория относительности Эйнштейна вошла в бытовой обиход, и любой читатель, сдавший ЕГЭ по физике, теперь знает, что кувшины с водой могут опрокидываться сколько угодно долго.

Можно продолжать рассуждения о времени, цитировать литераторов, философов, физиков, математиков, психиатров, но разве наши слова изменят фразу на кольце царя Соломона: «Все пройдет, и это тоже пройдет»?

 

 

Светлана Чураева

Дом как символ семьи и рода в романе Петра Храмова «Инок»

 

Когда человек впервые построил дом? Точную дату уже не назвать, но ясно, это случилось, когда он, перестав кочевать, решил «пустить корни» – там, где ему понравилось, где он ощутил себя хорошо и спокойно. Став осёдлым, человек утратил часть свободы, но взамен приобрёл привязанность. Дом и семья не случайно синонимы – это узы, удерживающие нас на Земле, не позволяющие смерти выдернуть нас из этого мира.

В архаичной мифологии дом всегда связан с женским началом. И действительно, дом держится на женщине, независимо от того, любит она хозяйничать или нет: просто женщина, мать, бабушка – хранитель традиций; женщины вычерчивают во времени ось, основу рода.

Писатель Пётр Храмов – обладатель говорящей, символичной фамилии; он, по сути, – Домов. Ведь Храм – дом Божий, а дом – всегда храм, если правильно к нему относиться.

И Пётр Храмов – не просто писатель, но ещё и художник, он чуток вдвойне, струны его души безупречно настроены на восприятие тончайших нюансов вселенной. Поэтому он интуитивно ощущает древнее тождество: дом – это семья, это род, это женская линия рода. «Ах, какой это был дом!» – первые слова автобиографического романа «Инок», в самом начале которого герой, по сути, переживает важнейший этап истории человечества – обретает осёдлость. Причём, конечно, с помощью Великой Матери – бабушки: «Впервые мы смотрели на этот дом вместе с бабушкой, и я по сей день помню ощущение своей руки в её большой и мощной ладони».

В доме герой обретает убежище от внешнего, зачастую недоброго, мира: «Этот полумрак очень мне нравился, он казался мне уютным и четко отделяющим нашу семейную неповторимость от мира внешнего – чуждого, непонятного и враждебного», – пишет Храмов.

Дом, подобно раковине улитки, одновременно – и внешняя оболочка личности и то, что содержит его космос. В этом уютном космосе – как в материнской утробе – вызревает мужчина. Сначала он – малыш, и в доме проступает «сказочное простодушие хором царя Салтана». Потом он – подросток и видит в доме «привлекательную чуждость вальтерскоттовских замков». И, наконец, повзрослев, юношей, герой обнаруживает в привычном жилище черты «совестливой и смирной интеллигентности чеховского дома с мезонином».

И, вот что любопытно, писатель задаёт нам загадку – даёт понять, что номер его квартиры 13: «Мы жили в предпоследней квартире, а в самой последней, четырнадцатой…», но не говорит об этом прямо, не произносит число, которое во многих культурах – и в христианстве тоже – обозначает смерть. (А «Инок», безусловно, православный роман.) В христианской традиции число 13 соотносится с апостолом Иудой, страшный грех которого – не столько предательство Христа, сколько потеря веры в Него, потеря надежды. И Храмов в своём романе разворачивает перед читателем поразительную картину битвы человека с Иудой в себе, рассказывает историю своей борьбы с неверием.

Наряду с этим, Пётр Храмов, не называя номер квартиры, как бы старается не пустить смерть внутрь дома. Она всё равно приходит – умирает бабушка, разрушают дом. Но его образ уже, надёжно, кровно, пророс в душе. Там же, в душе – в этом доме, – по-прежнему живы бабушка, мама. И любовь, семейная привязанность прочно держит человека, не отдаёт на поругание невзгодам.

 

 

ДБ

Направление – любовь!

 

Всегда кажется, что нас любят за то, что мы хороши. А не догадываемся, что любят нас оттого, что хороши те, кто нас любит.

Л.Н. Толстой

Признаюсь честно: писать о любви (о любви – как утверждают авторы не имеющих, как правило, отношения к реальной жизни пособий по этике и психологии семейных отношений – как явлении высоком, облагораживающем и возвышающем человека, о её светлых и трагических сторонах!) – дело не очень трудное, хотя, откровенно говоря, – достаточно неблагодарное. И не только потому, что у каждого человека всегда будут свои ассоциации и воспоминания, связанные с этим светлым и немножко грустным чувством. Сложное проверяется простым, и поэтому как не признать правоту Льва Толстого: «...Всякое рассуждение о любви уничтожает любовь». Но тема означена, карандаш отточен, а значит – вперед, мой «сорассуждающий» читатель!

Литпроцесс Башкирии первых десятилетий ХХI века переживает просто запредельный подъем: центральные издательства обратили-таки внимание на литераторов Уфы, критики взахлеб заговорили о наступлении Золотого века уфимской поэзии, встречи с писателями, обсуждение книг, поэтические слэмы и конкурсы, авторские чтения и спектакли, литмарафон «Горящая гора» и, как говорится, нет им числа… Навскидку назову лишь несколько произведений, авторы которых талантливо и искренне рассказывают (да простит меня читатель, я – по-Маяковски!) Про это: «Если бы судьбой была я» В. Богданова и С. Чураевой, «Мотылек» Е. Рахимкулова, «Женщина старше» И. Савельева, «Шофер Тоня и Михсергеич Советского Союза» Ю. Горюхина, весь И. Фролов («Наша маленькая скрипка», «Учитель Бога», «Теория танца»).

Но для раскрытия темы я выбрал тексты автора, с которым знаком, страшно подумать, уже двадцать пять лет. Салават Вахитов. «Люби меня всегда», «Пушкин 37-го года», «Хорошие люди», «Любовь 24 часа»… Книги Салавата стали активно издавать и в республике, и за её пределами. А я всегда поражался ощущению легкости: будто разговариваешь с близким человеком, а он вышел на минутку – и вот снова за дружеским столом рядом с тобой. И герои прозы Салавата такие же: близкие, хорошие люди. Хорошие потому, что они всегда влюблены (как, видимо, и сам автор).

Любовь – вечный сюжет вахитовской прозы. Так, например, перманентно влюблены герои повести «Разорванное сердце Адель»: Джулия, которая проходит становление от полемической статьи «Пять причин, почему я хочу покинуть Россию» в начале повествования до «Пяти причин, по которым я хочу остаться в России» в конце, трогательная, похожая на Винни-Пуха Адель, нескладный Артур-Вадим, находчивый и верный Йоршик, верзила Гусь, вожатые Людмила и Роман и, конечно, мама и папа Юли-Джулии, которые любят друг друга, но, как это часто бывает, не живут вместе…

Пожалуй, несколько особняком стоит рассказ С. Вахитова «И это была любовь», героиня которого – 14-летняя Валя – встречает пленного немецкого солдата Хайнца в послевоенном Черниковске и сначала пугается «…так сильно, что не могла сдвинуться с места, потому что он шел прямо ко мне, глядя мне в глаза, и еще потому, что его серьезное по-детски веснушчатое лицо напомнило мне старшего брата, пропавшего на войне». Героиня «подкармливает» немца своими школьными завтраками, проходит через непонимание и резкое неприятие (как можно испытывать симпатию к врагу?!) сверстников и старших и собственными руками отдает свое счастье (золотую брошку в виде змейки) подруге Ленке.

И какое это страшное прозрение, прожив всю жизнь без любви, узнав о предательстве подруги, выслушав ее страшное откровение («Ведь нету никакого Бога, Валя. И души тоже нет. Разве может быть душа у опавших листьев? Если она и есть, то, наверное, у дерева. Мы ж только червяки, поедающие падаль. А у червяка вместо души – память, существующая только при жизни. Поэтому и прощение ему нужно лишь при жизни, чтобы спокойно доползать отмеренный ему век»), простить всех и понять, что та любовь, которой не случилось, и была единственной, самой настоящей…

И вот, что еще: Генрик Ибсен справедливо утверждал, что «перед любовью бессильны ужас и мрак смерти». «Люби меня всегда» называется одна из повестей С. Вахитова, и слова эти удивительны потому, что у настоящей любви не бывает прошедшего времени, у нее не бывает условного наклонения, а повелительного – тем более. Да и настоящего времени у настоящей любви не бывает. Потому что фраза «Я люблю тебя» звучит сиюминутно пошло, а «Я любил тебя в прошлую пятницу» – кощунственно. «Я любил бы тебя, если бы не…» звучит невообразимо дико, а «Люби меня!» звучит откровенно мерзко. Поэтому у настоящей любви всегда есть только время будущее: «Я буду любить тебя всегда!!!» – и в настоящей любви бывает только и именно так!

 

 

Игорь Фролов

Измерение человека

Сочинение-эссе

 

Чтобы в кратком тексте хотя бы приблизиться к пониманию такого широкого и глубокого понятия, как путь, придется начать не с лирики, а с физики. Один из краеугольных камней современной физики – принцип наименьшего действия. Действие же равно произведению импульса тела на пройденный телом путь. И наука утверждает, что из всего бесконечного множества лежащих перед телом путей, тело (будь оно элементарной частицей или галактикой) выбирает траекторию, на которой то самое действие будет минимальным. Это вовсе не означает кратчайшего расстояния между телом и его целью, что доказывает, к примеру, народная мудрость об умном, обошедшим преградившую путь гору. И гора эта (обратите внимание на минимальность действия, несмотря на дистанцию огромного размера) переводит нас от физики к лирике, сохраняя тему неисповедимости путей. Разве не об относительности пути к цели говорит пример с пророком, идущим к горе, если гора не идет к нему? Идешь ли ты к цели, цель ли идет к тебе, – эта относительность – лишь одна из особенностей приближения и достижения. Длина пути так же мистична, как и его направление. Часто случается так, что расстояние в один шаг легче преодолеть, совершив кругосветное путешествие. А можно проделать огромный путь, вообще не стронувшись с места...

Тем не менее, несмотря на всю многомерность пути, главной составляющей всегда было расстояние между двумя точками в пространстве. Человек идет по суше, плывет по воде, летит по воздуху или в безвоздушном пространстве, – он шествует по пути, он путешествует. И путь его не прям и не гладок, он полон преград, и, чтобы преодолеть их и достичь цели, нужно затратить много сил и времени, а иногда и всю жизнь. И неудивительно, что литература родилась в результате охоты человека к перемене мест. Путевые заметки, истории о неведомых странах, рассказанные путниками, положили начало книгописанию, – ведь только посредством написанного и размноженного текста путешественник мог поведать о перипетиях своего уникального пути множеству людей. Одиссей, Дон-Кихот, Гулливер, Робинзон, и многие-многие литературные герои являют собой людей Пути, и их невозможно представить ушедшими на покой, – недаром и книги о них заканчиваются вместе с окончанием их странствий. Разве что (пофантазируем) Одиссей, вернувшись на Итаку, остаток жизни посвятил сочинению «Илиады» и «Одиссеи», дошедших до нас в переложении некоего Гомера...

Рожденная путешествием, литература унаследовала его законы. Я не о завязке-кульминации-развязке, хотя и структура тоже родственна. Основной закон пути человеческого – эволюция, развитие. Даже кругосветный путешественник, возвращаясь в ту же точку, из которой отправился, возвращается уже не тем человеком, каким был в начале пути. И великая литература повествует именно об этом.

Яркий пример такого изменения – самый первый известный нам литературный текст. Шумеро-аккадский эпос, оттиснутый стилом на глиняных табличках несколько тысячелетий назад, повествует о подвигах царя Гильгамеша, о его жизненном пути. Гильгамеш начинает свой Путь молодым, полным физических сил и не отягощенным мыслью человеком, но по мере продвижения и преодоления, совершения поступков и подвигов, смерти друга, встречи с единственным бессмертным, обретении и потери травы бессмертия Гильгамеш меняется, его сила умножается на мудрость, и он становится тем самым царем Гильгамешем, чье имя живет уже несколько тысяч лет.

Гильгамеш появляется в начале книги как человек «неполный», которого автор-творец (кто бы он ни был) предназначил для испытаний. Пройдя уготованный автором путь, герой изменяется, его фигура прирастает смыслом, картина его отношений с миром достигает своей законченности – по крайней мере, в рамках выбранных автором жанра и сюжета. Казалось бы, силы героя, затраченные на достижение поставленной цели – бессмертия, – истрачены впустую. Но тем и отличается путь от перемещения из точки А в точку Б, что целью является сам путь, все связанное с преодолением и достижением, – обретения и потери и есть тот багаж, который путешественник накапливает в пути, познавая мир и себя. Именно это приращение личности – а оно может быть как положительным, так и отрицательным – и показывает, насколько идущий своим путем человек смог справиться с предложенными ему испытаниями. И в этом смысле не только мы измеряем пути, нам выпадающие, но и пути измеряют нас.

Возвращаясь к принципу наименьшего действия, я думаю: а не пора ли физике обратиться к лирике за примерами того, как нарушается принцип наименьшего действия на путях героев литературных и настоящих. И тогда, может статься, мы поймем, как из сонма частиц, движущихся, казалось бы, по принципу экономии сил, родился наш прекрасный мир.

 

 

Артур Кудашев

Боже, храни литературу

 

Нам, простым смертным читателям и писателям, всё чаще говорят и пишут, что литература гибнет и скоро ей совсем конец. Даже сама литература по своим каналам (рассказам, повестям и так далее) предупреждает нас о том же. В этом смысле проведение «Года литературы» – шаг логичный, но разовый и, по большому счёту, бесперспективный. Тенденцию оно не изменит.

Что же делать? У меня в связи с этим есть одно маленькое предложение. Предлагаю создать из литературы культ. Религию, то есть.

В принципе, всё необходимое для этого у нас есть.

Во-первых, есть вера. Вера в то, что литература может что-то изменять. Что она для чего-то людям нужна. У некоторых из нас даже есть наивная вера в Страшный читательский суд. Что когда-нибудь (когда – Бог весть) неблагодарный, недооценивший и не прочитавший тебя читатель поймет, какой талант жил и творил рядом с ним все эти годы.

Во-вторых, есть верующие адепты. И их, нас, то есть, довольно много. Мы, конечно, все разные, порой нетерпимые друг к другу. И всё же, то, что нас объединяет, сильнее того, что нас же дробит. Мы, в отличие от людей, литературы не знающих и знать не хотящих, иные, просветлённые, нашедшие...

В-третьих, у нас есть священнодействие. Своего рода, религиозные практики. Так сказать, способы отправления культа. Чтение текста. Написание текста. Обсуждение текста. Его восхваление или порицание. И даже его ритуальное сожжение…

В-четвёртых, у нас есть готовая иерархия. Есть небожители, почти что боги – Гомер, Шекспир, Достоевский… Есть святые. Эти рангом пониже, но тоже парят и летают. Каждый в своём эшелоне. Есть священники. Эти уже на земле. Так сказать, в полях и на локациях. Сеют, в меру способностей, разумное, доброе, вечное. Наконец, имеется паства. Широкая читательская масса.

В-пятых, у нас тоже бывает своего рода религиозный экстаз. Обливание слезами над вымыслом. Поминание сукиного сына при перепрочтении собственных опусов. Февральское доставание чернил и плаканье.

В-шестых, у нас есть (да кто бы сомневался?) свои священные тексты. Есть тексты Истинные. Есть апокрифы. А есть и фанфики.

В-седьмых, у нас даже есть свои храмы и свои святые места. Особняки писательских союзов. Редакции литературных журналов. Мемориальные доски, бюсты и памятники.

В общем, у нас всё есть. Дело за малым. Давайте уже признаем литературу религией. И побежим спасать окружающий нас бедный, заблудший народ. Увлекаемый ныне злыми и дремучими язычниками незнамо куда. Ведомый во мраке, освещаемом дьявольским отсветом мониторов, коммуникаторов и прочих портативных устройств…

 

[1] Темы сочинений 2014/2015 учебного года: «Недаром помнит вся Россия…» (к 200-летию поэта Михаила Лермонтова), «Вопросы, заданные человечеству войной», «Человек и природа в отечественной и мировой литературе», «Спор поколений: вместе и врозь», «Чем люди живы?».

Из архива: ноябрь 2015г.

 

Читайте нас: