№4.2022. Салават Вахитов. Дима, большой и добрый. О Дмитрии Масленникове

Салават Вахитов

Дима, большой и добрый

Я никогда не привыкну, что его нет. Не поверю, не пойму, не осознаю… Потому что так не бывает. В последнее время мы мало виделись и встречались больше виртуально, поэтому, как это ни странно, ничто не мешает продолжать с ним общаться. Когда я заполняю вордовский лист буквами, первое, что приходит на ум, – а как это будет читать Дима? Что он подумает и что скажет? Это вошло в привычку, поскольку Дима – идеальный читатель. «Я себя под Масленниковым чищу…» – пошутил кто-то из авторов на заседании «Тысячелистника». И это правда: его пронзительный, ироничный ум легко вскрывал фальш или недоделки, поэтому халтурить при нём было невозможно. Да и просто стыдно. Замечательный уфимский прозаик, автор «Затонских хроник» Фарит Ишмуратов сказал: «Мне кажется, что теперь, после того как Дима ушёл, в Уфе не для кого писать». И у меня были точно такие же ощущения.

Масленников обладал абсолютным литературным слухом, его оценки были точны, поэтому поэтическая палата мер и весов не менее двух десятилетий находилась в «Тысячелистнике». Поэты и прозаики со всей Уфы стекались по субботам в третий корпус педуниверситета, потому что только там можно было проверить, правильно ли воспринимается текст, выстраданный в муках и сомнениях. А ДБ – так он любил себя называть – легко разгадывал усложнённые постмодернистскими «штучками» странички, и это доставляло большое удовольствие авторам, и мнение его воспринималось как откровение. Замечания бывали и довольно хлёсткими, но не помню, чтобы хоть раз кто-то обиделся и отдалился от него. Большой и добрый, невероятно обаятельный Дима, как планета, притягивал к себе друзей-писателей, и уже невозможно было избавиться от силы его тяготения. Много радости доставляло общение с ДБ. А иногда достаточно было просто посидеть-помолчать рядом с ним, наслаждаясь минутами взаимопонимания…

Поэзия его всегда волновала, стихи для Димы были единственным серьёзным делом. Семья, футбол и отечественный рок тоже были настоящими и навсегда, но они жили гармонично внутри создаваемого им мира. К стихам он относился трепетно, и «рабочий процесс» шёл непрерывно, особенно в транспорте – во время бесконечных поездок от дома в черниковских Цыганских дворах до работы и обратно. Записывал строчки он прямо на мобильник и, если что-то казалось удачным, тут же и пересылал друзьям, спеша поделиться радостью.

Я помню, как «делались» все его книги – с самой первой, тоненькой, под названием «Человек меняет кожу». Тогда, в 1999 году, издаться в Уфе было практически невозможно, но у меня уже имелся опыт общения с типографиями, и я уговорил Диму обратиться в Башкирский институт развития образования, где сам издал учебное пособие по фонетике. Кажется, в один день мы набили тексты на единственном во всём институте компьютере приёмной комиссии, причём часть из них в древнем редакторе «Лексикон», где почему-то оказались только прописные буквы, и поздно вечером сдали в печать. Сборник вышел в конце декабря, как раз ко дню рождения Димы. Тираж был небольшой, и он его пронумеровал. Экземпляр № 1 оставил себе, а второй подписал мне. Часто беру в руки эту книгу: она хранит в себе время – нашу молодость, наши мечты:

Мечтаньями мир наполни,

Коль меч тебе в руки вложен,

И блеском словесных молний,

Расстегивающих кожу…

Потом мы вместе помогали издавать сборники стихотворений «Ветеранам броуновского движения» – Евгению Крашенинникову и Дмитрию Хорину, и было ещё много новых интересных книг самого Масленникова: «Лабиолиз», «Ново-Каин», «Любимое занятие плюшевых медведей», «Тысячи и одна», «Пятое время года» и другие.

Словотворчество, которое в поэзии сравнимо лишь с открытием новых созвездий рифм, было его «коньком». Дима любил соединять несоединимые лексемы в целое и после мучительных преодолений фонетических наслоений и аффиксальных преград любовался фейерверком неожиданно рождающихся смыслов. И так наслаждаться ассоциативными значимостями звуков мог, конечно, только он:

О, удивительное чувство языка,

Который с «Эль» касается зубов,

Который с «Э» полуоткроет рот,

Который колет льдистый мягкий «Йот»…

Который «Эль» ликующее льёт…

И в звуке «А» – дыхание твоё…

Когда-то я пытался определить истоки поэзии Масленникова и находил в его стихах и пушкинско-вознесенское wobulimans, и флейту водосточных труб Маяковского, и лирическое хулиганство Есенина, и кручёнохлебниковское наслаждение словом, и утонченность Северянина, и сонетность Волошина, и формальную всеохватность Брюсова. Ряд можно продолжать бесконечно, поскольку Димины знания поэтических текстов были необыкновенно широки, и в стихах он выступал как настоящий филолог. Именно поэтому, для того чтобы осмыслить его собственные строчки, нужны глубокие знания в области истории стиха.

Уверен, что ДБ, так искренне не верившему в смерть, не удастся «умереть без воскрешенья»: наши студенты-филологи не раз обратятся к его творчеству, появятся серьёзные исследования – доклады, выпускные работы и диссертации, ибо стихи Масленникова невозможно не читать, ибо память – это награда за великую любовь к жизни.