Все новости
Круг чтения
22 Марта 2021, 16:08

№3.2021. Сергей Янаки. Бортник-словохранитель. Памяти Георгия Кацерика

Почти полвека этим строкам Леонида Мартынова. С надеждой и тревогой встречаем мы каждую новую книгу писателей, за плечами которых лежит долгий и тернистый путь в литературе. И надежды оправдываются... и тревоги порой тоже: cлучилось ли событие? Не напрасно ли ожидание?.. Изменится ли мир к лучшему, пусть самую малость? Станет ли в нашем житье-бытье хоть на одну детскую слезинку меньше?..

Сергей Георгиевич Янаки родился 17 сентября 1952 года в Уфе. Поэт, переводчик, публицист. Член Союза писателей России и Республики Башкортостан с 2015 года. Автор книги стихотворений «Моё язычество», публиковался в «Литературной газете», республиканских и российских СМИ. Переводы представлены в антологии «Современная литература народов России. Поэзия» (2017) и в ряде книг поэзии башкирских и татарских авторов.
Сергей Янаки
Бортник-словохранитель
Памяти Георгия Ивановича Кацерика
Мы
старые поэты,
Нас по счёту
Не меньше, чем поэтов молодых.
От нас никто не требует отчёта –
Ни от морщинистых, ни от седых.
Мы
старые слова перебираем,
Что повторяли много-много раз,
И иногда мы будто умираем,
И на мгновенье забывают нас.
Но
Между тем
Мы часто воскресаем
И старые основы потрясаем!
Почти полвека этим строкам Леонида Мартынова. С надеждой и тревогой встречаем мы каждую новую книгу писателей, за плечами которых лежит долгий и тернистый путь в литературе. И надежды оправдываются... и тревоги порой тоже: cлучилось ли событие? Не напрасно ли ожидание?.. Изменится ли мир к лучшему, пусть самую малость? Станет ли в нашем житье-бытье хоть на одну детскую слезинку меньше?..
А может, слово, как бурзянская пчела, давно уже разлучено с литературной бортью и бортники-словохранители остались не у дел?..
Это мы уже заговорили о книге Георгия Кацерика «Старая борть».
Запаситесь... нет, не терпением, а фонариком. Да-да, фонариком, как в детстве, в юности, светодиодным, с лампочкой накаливания, китайским, фирменным, не важно, лишь бы достало электрического заряда надолго, до полуночи, на всю ночь, до утра, потому что, уверен, прервать чтение на середине читателю уже не захочется. И вряд ли кому потом удастся скоро отделаться от почти навязчивых образов героев и второстепенных персонажей рассказов, повестей, очерков этой берущей за живое книжки. Вряд ли кого-либо оставят равнодушным полемические, неприглаженные высказывания очевидца о времени, событиях и их участниках.
В чём же секрет успеха «Старой борти»?
В счастливо найденной автором интонации – свежей, доверительной, ностальгической, выдержанной с первой до последней страницы.
В несомненном писательском даре перевоплощения в своих героев, таких разных, но в чём-то и необъяснимо похожих. Кажется, вот влезет он в медвежью шкуру, и поди отличи его от самого «хозяина тайги»...
Или в своеобычном языке? Чаще простом, чем затейливом узоре кацериковской фразы с россыпью словечек, хрустящих на зубах, как самодельные леденцы?
В завораживающих, как у цыганки-гадалки, повторах то ли случайных, то ли знаковых слов?.. И не заметишь сам, как уже попал в силки обаяния авторского текста...
А может быть, в подробном знании предмета? Ведь недаром охотник, рыболов, писатель, поэт, переводчик, журналист Георгий Кацерик в недалёком прошлом работал психотерапевтом, а ещё раньше районным хирургом и, если говорить в более широком смысле, служил врачом. Кому, как не ему, знать не понаслышке о жизни, о человеке. Сотни пациентов, столько же характеров и судеб. И для каждой встречи с новыми людьми надо найти не только средство – радикальное или терапевтическое, – но и слово. То Слово, которое лечит...
Оставим пока ответы при себе. Тем более что давно уже столковались между собой врач-писатель и лекарь-слово и повели нас звериными и охотничьими тропами в бурзянскую тайгу, в глухомань, мимо отвесных берегов-шиханов, вдоль и поперёк голубых озёрных лоханок, тележными бродами, по твёрдой у́кати, через говорливые ручьи и речки, с привалами и ночёвками под открытым небом, с удачливой рыбалкой на «харлюса» (так на местном диалекте зовётся рыба хариус).
И вот мы уже на приятельских правах знакомства с автором коротко сходимся с таёжниками, башкирами и русскими, живущими не столько на природе, сколько ею самой, ибо они и есть часть природы – загадки из загадок, тайны из тайн.
Замечательны эти встречи тем, что мы имеем дело не с выдуманными персонажами, а с реальными людьми: охотником Фёдором Верёвкиным, знахарем, «чертомолом хреновым», Гором Белышевым, записным ушкуйником Ванькой Лютым по прозвищу Деревянная Нога, его подельником Вагой Медвежье Ухо, медвежатниками Ульмасом Аюгуловым и Иваном Гольцовым, охранником на колхозной ферме Саидом Аиткуловым и многими другими.
Заметьте, автор в этих историях выступает не просто повествователем, свидетелем, а самым что ни на есть непременным участником, без которого как раз-то и «народ неполный»...
Дышит он и не может надышаться этим, настоянным на зелёной хвое, на лиственной прели-«опали», на луговом дурмане воздухом в намоленном предками храме бурзянской тайги.
Смотрит не насмотрится на всегда непохожие и в то же время такие же, как тысячу лет назад, восходы и закаты Старого Солнца.
Вслушивается в подробные знакомые перебранки да примирения птичьего народца, с лёту отличает по одному речному всплеску «горбача» от красули или налима и слышит... слышит глубинный зов собственной крови. Чует всем своим существом – кожей, печёнкой, корнями когда-то завидно пышных волос – свою неразрывную связь-пуповину с родной землёй.
Вот откуда берётся та самая, говоря казённым языком, художественность авторского текста. Вот почему форма ладит полюбовно с содержанием, и в итоге читатель не пустых щей нахлебался, а основательно подзаправился наваристой, тройной словесной ухой. Наберём побольше воздуха в тщедушную свою городскую грудь да и выдадим на-гора заковыристую формулировку:
Художественность не только литературного, но и произведения искусства вообще невозможна, если эстетический предмет незначителен духовно.
А для Г. Кацерика именно природа... нет, вернее будет сказать, вкладывая в слово изначальный смысл, именно Природа и является тем самодостаточным духовным вместилищем видимого и невидимого, неиссякаемым таинственным источником, перед которым, чтобы утолить жажду, надо встать на колени.
Отсюда и передающаяся нам взволнованность авторской речи, не стихающая боль писателя от бездумного потребительства современного человека, получателя удовольствия, живущего одним днём, прожигателя жизни, отрёкшегося от своих корней, надругавшегося над природой...
– Пчёл караулят, а где пчёлы-то? Все вымерли.
– Отчего же вымерли?
– От разлуки... Бортевых пчёл с бортниками разлучили.
И бортников с пчёлами... И работников с землёй. И настоящее с прошлым. И человека с человеком. Себя с самим собой. Рассудок с сердцем... Длинен и скорбен список этих разлук...
Уж не есть ли движение Истории не что иное, как путь неизбежного разлада, тяжких утрат, невосполнимых потерь, вместо счастливого собирательства и братского единения?.. Или, возвращаясь опять к рассказу «Старая борть», нам только и остаётся, что повторить вслед за его героем:
– Поздно. О живом мёде надо было думать раньше. Как и о самой жизни. Когда мы были ещё живыми, беспечными, здоровыми... Но тогда мы ни о чём не думали... Тогда мы были слишком беспечными и бездумными... И не думали ни о чём – ни о мёде, ни о жизни, ни о смерти...
Гляжу из окна своей панельной десятиэтажки, как взбираются в гору, словно муравьи по медвежьей холке, автомобили... Стерлитамакский тракт. Теряющийся в летнем мареве далёкий подъём-тягун поздней осенью проясняется необыкновенно, до самых последних гребешков окружающих его сосен, до самой последней лесенки-приступочки к горизонту... к небу. Так вот, под осень жизни оглянешься по сторонам, всмотришься вдаль, обернёшься и увидишь как на ладони свой путь, свой «стерлитамакский тракт». «Все дороги ведут в Рим»... Ну да: к горизонту, к небу, к Небесному Граду. В Рим.
Кто мы, где мы, зачем мы? Откуда пришли, где находимся, куда идём?.. Шумит бурзянская тайга, машет сосновыми лапами, ломает ветки в жестах сурдоперевода, силясь что-то нам объяснить, но понять её языка мы уже не умеем.
Автор «Старой борти», поэмы «Старое солнце» и ряда проблемных публикаций Георгий Кацерик видит причины многих наших сегодняшних бед в утрате самобытных славянских корней, разрыве Руси с язычеством...
А может, закрыть глаза, отмахнуться, посчитать что-то в авторских высказываниях временным, случайным, обмолвкой по горячности, чтобы и от «Старой борти», и от настоящих заметок осталось целостное впечатление? Но будет ли это правдой? Пред автором, читателем, самим собой... пред Словом?
Нет, не спорить надобно об исторических далях, окутанных дымкой туманов и дымом пожарищ, не богословствовать и не бить себя в грудь, дескать, моя вера и есть вера народная и ни в каком неоязычестве Россия не нуждается, ей бы, болезной, старое, тысячелетнее, последнее не растерять. Нет, не в обострении разногласий во имя своего понимания истины, правды состоит и моё стремление, а, наоборот, в поиске общего, того, что нас всех объединяет, как этот воздух, которым мы дышим, эта вода, которую пьём, это солнце, согревающее всех — правых и виноватых. И таким собирательным началом является Любовь. Что, как не она, сострадающая и прощающая, заставляет нас вновь и вновь искать не просто правды, справедливости, а прежде всего милосердия. Она исправляет заблуждения разума, она не даёт ожесточиться. Вот и пытаешься угадать, что же движет человеком, о чём главная думка писателя...
Кацериковское язычество не строго религиозного свойства – не будет он поклоняться ни Сварогу, ни Дажьбогу, ни Перуну, ни Стрибогу. Потому и выбрал нечто мифологическое, поэтическое, почти безотчётное, мечтательное. Другая у него забота, настоящая – память и ответственность! О людях и пред людьми прежде всего, даже столь далёкими, кого мы называем предками. И пред живущими ныне. Чужих для него нет. Пред ними склоняются его колени. В этом его крест. Это и есть его земная религия.
Читайте нас: