№1.2021. Игорь Фролов. Злой бог, или Не свет в конце туннеля О романе Камиля Гремио «Расчеловечивание»

Первое достоинство этого романа в том, что он был первым большим высказыванием о войне в Новороссии. Автор – участник той войны, на излёте заставший её романтический период: это при нем Стрелков с сотоварищами совершил марш-бросок от героического Славянска в начавший колебаться Донецк. Насколько мне известно, роман был написан по горячим следам – уже в 2015 году, и мог быть тогда же опубликован. Но какие доброжелатели подсказали автору повременить, кто настоятельно попросил его не выкладывать в Сеть журнальный вариант – нужно, мол, дождаться книги – эти вопросы остаются безответными. Факт же в том, что роман, написанный шесть лет назад, вышел только что, – и за эти годы успело появиться несколько книг о войне на Донбассе, и Камиль Гремио, первым застолбивший этот участок, оказался далеко не первым певцом этой войны. Впрочем, у автора «Расчеловечивания» свои отношения с Фортуной: роман, едва выйдя из печати и не успев попасть к широкому читателю, уже стал лауреатом весьма почётной литературной премии им. А. Дельвига – выходит, не зря лежал в засаде все шесть лет!

Первый недостаток романа – его заглавие. Мало того, что выбранное автором слово есть многозначительная декларация о намерениях, этакий однословный синопсис, так ещё и слово-то корявое, нужно долго ворочать языком, чтобы его обработать. Для поэта, коим в первой творческой ипостаси является Гремио, такая фонетическая и смысловая глухота предосудительна. Хорошие книги про войну называют всё же попроще: «На Западном фронте без перемен», «А зори здесь тихие», «Живые и мертвые» – красиво и непонятно, чтобы не спугнуть трепетного любителя литературы.

Второй недостаток романа – следующий сразу за названием Пролог. Но если «Расчеловечивание» отпугнуло трепетных читателей, оставив у входа в роман только читателей по-челябински суровых, то и этих отважных, приступивших к Прологу, ждёт неприятный сюрприз – какое-то крем-брюле, писанное явно с оттопыренным мизинчиком; то ли верлибр про то, как на улице идёт снег, а по улице идёт Она, идёт к Нему, который сидит в каком-то кресле, никому не нужный и неподвижный, как тот снег, который уже лежит, белый, холодный и неподвижный... Суровые читатели переглянутся с брезгливым недоумением: так пишут в наше время юные эмо и готы, преимущественно женского пола, но никак не старые солдаты.

Итак, рассматриваемая книга, ещё не начавшись, может потерять изрядную долю потенциальных читателей. Но те, кто пробьется через выставленные автором два «ежа», будут вознаграждены. Второе и главное достоинство романа – простая и правдивая история добровольца-ополченца, рассказанная им самим. Прелесть этой военной истории не только в добровольчестве рассказчика, хотя и это очень важно. Добровольцы на войне, особенно, если война твоим государством не признана «своей» войной, – статья особая; это не призывники и не контрактники, не наёмники из модных нынче ЧВК. Добровольцы в своем большинстве – романтики, бескорыстные борцы за справедливость. «Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Конечно, Донбасс не Испания, для советского человека это – наша земля, где живут наши люди, на которых напал из-за гор проклятый буржуин. И в самом деле всё оказалось, как в сказке Гайдара: «И винтовки есть, да бойцов мало. И помощь близка, да силы нету». И помощь, действительно, казалась тогда близка: наверняка уже седлает коней Красная армия, нам бы только день простоять, да ночь продержаться. И пошли тогда на помощь российские мальчиши – советские мальчиши в прямом смысле, те, кто в момент распада Союза ходил в детский сад или в начальную школу, – нынешнее поколение 30–40-летних. Кто из них думал тогда, в те славные «славянские» дни, что у современных взрослых – свои тайные планы на этот, всем удобный вялотекущей нескончаемостью пограничный конфликт? Но всего этого ещё не знает доброволец, попавший в войска Игоря Безлера, известного как «Бес», и выбравший себе позывной «Поэт», поскольку и является таковым. Он – поэт, и в лучших поэтических традициях идёт на войну, чтобы эта Война заместила в его сердце Её – таинственную и трудную любовь Поэта. Любовь эта идеальна почти в той же степени, что и любовь юного барчука к каменной статуе Прасковьи Тулуповой в фильме «Формула любви». И этот Идеал, вместо того чтобы быть вытесненным Войной, становится тем стержнем стойкости, вокруг которого начинает вращаться Война, и оберегом, потому что Поэт не может погибнуть, не вернувшись к Ней уже не мальчиком, пишущим стихи, но воином, видевшим смерть и смерть сеявшим. Нормальные мечты нормального романтика, правдиво рассказанные автором, и даже Её имя, написанное им на ремне его автомата, – это абсолютно в стиле вечной темы охранительной Любви – она, как тот меловой круг, не позволяет Войне увидеть страх воина, убить его. Хотя любовь, пославшая Поэта на войну, – не совсем любовь, скорее, предчувствие её, точнее, надежда поэта на взаимность. Мужчина не бежит на войну от счастливой любви. Его гонит известное «герой, я не люблю тебя»; даже такой поэт-герой, как Гумилёв, бегал в дикую Африку, чтобы его жена Ахматова сменила сестринскую любовь на женскую. Но в этом и состоит созидательная сила несчастной любви – она тоже подвигает мужчину на поступки, часто на более героические, чем любовь счастливая.

Интересен психологический опыт замещения-вытеснения несчастливой любви войной, и автор исследует этот опыт в своем тексте. Вытеснить не получилось, но в конечном итоге опыта произошло наложение – любовь стала войной, война стала любовью. Это не игра слов. То, что многие, побывавшие на войне, хотят на неё вернуться, потому что уже не могут воспринимать мирную жизнь как норму, известно давно. Просто воевавшие в большинстве своём стесняются говорить о своей любви к войне среди невоевавших, поскольку война ужасна по определению. И большинство воевавших просто не могут сформулировать своё странное чувство – любовь к войне. Дело в том, что любят они не войну, а то ожидание возвращения в мирную жизнь, то ожидание счастья, которое, как оказывается по возвращении, намного острее самого счастья мирной жизни. Проще говоря, находясь в аду, ты представляешь свою прежнюю жизнь раем, но, вернувшись, рая не обнаруживаешь. И возникает обратная тяга («а в тюрьме сейчас ужин, макароны» (с)). Войне в Донбассе повезло: у неё оказался свой литературный голос. Думаю, судьба отправила поэта Гремио воевать, чтобы он написал этот роман. Повезло войне, повезло любви, которая толкнула поэта на войну: она тоже получила свой голос. Хотя можно ли назвать это везением... У войны оказалось женское лицо, у любимой девушки – лицо войны. И даже единственный любовный акт, который привиделся герою романа в бредовом сне уже в плену, происходит на фоне боя, внутри боя: герой во сне показывает девушке войну, вокруг гибнут его люди, пули пролетают сквозь девушку-призрак, но сам герой вроде как уязвим, потому что во время близости на поле боя пуля, пробив ему затылок, вылетает через глаз, и его кровь каплет на лицо девушки. Автор любит творчество группы «Агата Кристи», цитирует в романе её тексты, а тут он прямо снимает кальку с песни «Я на тебе, как на войне». И вообще любовь, по мере продвижения героя через войну, становится всё более картонной. Девушки и женщины с начала ополчения, потом встреченные героем в плену, описываются автором пусть и скупой, но живой кистью, а вот его далекая любовь не имеет, если так можно выразиться, женскости, того самого качества, которое согревает сердце мужчины на войне. Она, кажется, никогда не смеётся, только холодно щурится; видимо, этот её образ и был главным стимулом поэта уйти на войну, доказать, что он – герой, растопить лёд. Удался ли этот опыт по выращиванию ответного чувства? Не совсем. Поэт вернулся с войны, но не с той добычей, на которую рассчитывал.

Параллель любви и войны в романе не просто поэтический образ. Если внимательно вчитаться, то оказывается, что отношения героя с войной и с девушкой – и войны и девушки к герою – очень похожи. Поэт захотел стать воином, но за два месяца его пребывания на переднем крае настоящего боя он так и не увидел. Он даже вывел эмпирически закон своей неуязвимости: часто в тех местах, откуда он уходил, случались перестрелки или артиллерийские обстрелы. Иными словами, он никак не мог получить от войны взаимности – боевого крещения, чтобы получить-таки статус героического поэта, вернуться домой и конвертировать героизм в ответную любовь. Честные попытки повоевать длились два месяца, и поэт, разочаровавшись не только в собственной невезучести, но и в том странном характере, который начала принимать война – командование батальона что-то «мутило» с «укропской» стороной – решил уехать домой. Он не бежал, ему было важно встретиться с Ней, чтобы потом, очень возможно, вернуться на войну.

Автор честно открывает чувства своего автобиографического героя в момент, когда принято решение уйти домой: «Если бы я захотел заглянуть в дремучие дебри своих мотиваций, я бы, пожалуй, увидел там стыд за то, что уезжаю так рано, гордыню и гордость оттого, что я здесь побывал, и злорадство, смешанное в нечестной пропорции с острым сочувствием к людям, которых полюбил и которые теперь могут умереть. Как и всякому человеку, мне было хорошо оттого, что кому-то было хуже, но на соседнем синапсе меня поджидало, притаившись и приготовившись к прыжку, жгучее чувство стыда за все эти нормальные человеческие мысли. Всё это смешивалось, смешивалось во мне, вызывало невероятную гамму переживаний, венцом которой, всё же, была детская радость возвращения домой».

Но война оказалась мудрей и хитрей – на самой границе с Россией герой попадает в украинский плен. Война, как дзенский учитель, даёт герою подзатыльник, в результате которого тот обретает просветление. Герою повезло: он получил объёмное видение войны как в окопах ополчения, где он обрёл настоящих друзей, так и в «укропском» плену, где – вот открытие! – людьми оказались не только товарищи по плену, но и пленившие их, в числе которых были и «правосеки»! Одна из женщин говорила пленнику, в чём их, украинская, правда, и он, слушая её, проникался мыслью, что именно разделение стало причиной вражды, непонимания. «Мне было искренне, по-человечески жаль, что мы настолько далеки друг от друга. Я захотел взять её за руку и повести по озёрной глади туда, где простиралась необъятная, спящая Россия. Пригласить её в гости, познакомить с людьми, вложить в неё доброту и понимание, которые мой народ хранил в своей коллективной душе. Как же глубоко было в ту ночь её заблуждение и каким же бессильным ощущал себя я! Или моё заблуждение?… Но чьим бы оно ни было, мы не должны воевать. Мы не должны ненавидеть. Мы не должны сидеть в контейнере. Мы не должны радоваться тому, что другому стало хуже. Я не чувствовал себя выше или лучше неё, я просто хотел проснуться. В Советском Союзе, где не было всего этого безумия, где мы снова будем единым целым. В этот момент щемящим чувством поднялась во мне радость за то, что я, правда, не взял ни единой жизни у этой милой страны, запутавшейся, неприкаянной и такой красивой...»

Уже этот важный результат поставленного над собой эксперимента говорит о том, что на самом деле роман не «Расчеловечивание», но «Вочеловечивание». Война и плен заполнили душевные лакуны героя, если не дособирали, то значительно расширили паззл человеческой души. Но автор не считает этот результат определяющим. Война всё же отпустила героя, и он вернулся. Но возвращение – не с передовой, а из плена – тоже было уроком войны. И предсказанием – отпустила из плена война, отпустит и та, предвоенная, любовь. Так и случилось. Есть у поэта Гремио стихи того периода, и в них – такая строка: «Где-то в конце туннеля вовсе не свет. Там – ты».

Стихи писаны ещё в момент надежды. И после его возвращения, несмотря на то, что она его не дождалась, все же случится сближение. Но оно будет весьма безрадостным и окончится решительным (с её стороны) расставанием. Война и Любовь отпустили героя из плена. Сам плен был важнейшим жизненным уроком, который преподала герою судьба, или, как говорили в старых английских романах, Провидение. Он побывал на той стороне, которая обстреливала донбасский клочок русского мира и которую обстреливали ополченцы, он узнал, что и там, и тут – те же самые люди. А ещё плен не позволил герою вернуться героем в первичном значении этого слова – каким-нибудь капитаном Тушиным, швыряющим во врага ядра руками. Получилась история, как бы рожденная «Прощай, оружие!» и «Кавказским пленником». И, конечно, хор поздравлений с возвращением в соцсетях был совсем не того подтекста, как если бы он вернулся израненным в боях рубакой. И вот где-то здесь, после расставания с девушкой, а ещё лучше, до расставания, нужно было роман закончить. Автор обязан уметь вовремя остановить бег своего пера, он должен чувствовать, где художественная правда начинает превращаться в художественность, когда настоящие чувства заменяются трагическими масками и котурнами, на которых трудно удержать равновесие, – остаётся только принимать манерные позы. Настоящая история началась с несчастливой любви как повода к военному подвижничеству, она и закончилась все той же несчастливой любовью, которой не помогла война. Но эта любовь-война дала свои прекрасные плоды: произошло обновление, апгрейд души, восхождение от частного к общему, от эгоцентризма к любви к тем, кто с тобой в одном окопе, в одной темнице...

Но нет, автор ещё в самом начале романа ступил на скользкий путь в чуждом этой истории Прологе и в конце соскользнул туда же, в иной жанр, иное настроение; тут появляется Злой Бог как синтез всего человечества, и тот хор в соцсетях – голос Злого Бога. Да и сама любовь-нелюбовь, кажется, тоже Злой Бог или злая богиня, и герою, посчитавшему, что в этом мире должен остаться только один – либо герой, либо бог – приходится самоубить то ли себя, то ли Злого Бога, чтобы в конце на асфальте лежал труп, конечно же, холодный, неподвижный, как тот снег из Пролога. И проговариваемая в самом конце идея о том, как победить Зло, – опять же, литературный моветон: автор сам воткнул в живую плоть романа о войне-любви нож холодного рассудка, при этом истерически выкрикнув: «Так не доставайся же ты никому!» А главное противоречие романа с его пролого-эпилогическим обрамлением в том, что, судя по рассказанной истории, герой романа увидел человечество заслуживающим жалости и любви, а вот автор, решив, что этого недостаточно, заставил героя придумать теорию «расчеловечивания» Земли, то есть уничтожения человека разумного как вида, поскольку он не в состоянии прекратить творить Зло, и заменить его более совершенной расой. Это уже тема для фантастического романа, и я, прочитав «Расчеловечивание», пришёл к убеждению, что автор не должен историю своей войны делать заложницей своей идеи фикс. На тему расовой неполноценности современной расы и порожденного ею Злого Бога сам этот бог велит писать фантастические романы. НО (сообщу автору по секрету) его книга, если очистить её от наростов, останется в русской литературе как его лучшая книга. Потому что написана она искренне, живо, с любовью к героям и негероям, с чувством поэтической меры и прозаической аналитичности, а самое главное, потому, что описаны в ней самые, скорее всего, важные события в жизни автора. Такие книги нельзя портить литературщиной – этого автору даже добрый бог не простит.