Все новости
Круг чтения
28 Октября 2020, 16:51

№10.2020. Светлана Чураева. Диалоги поэта Лу Рамишвили

Творчество – всегда диалог, а словесное – уж тем более. Автора – с миром, внешним и внутренним. Автора – с текстом. Текста – с читателем. Без диалога нет жизни, без него человек становится тромбом, срывается с кровотока – уходит в небытие. Без диалога не бывает любви – ни той, что между двоими, ни той, что «движет солнце и светила». Правда, тут процесс обоюдный – и без любви диалог не получится.Диалоги Лу Рамишвили – с лирической героиней по имени Лу, с вселенной, с поэзией – весьма интересны. В них любопытно вступать, их хорошо расшифровывать – если поэт, заспешив, перебивает себя.

Светлана Чураева
Диалоги поэта Лу Рамишвили
Творчество – всегда диалог, а словесное – уж тем более. Автора – с миром, внешним и внутренним. Автора – с текстом. Текста – с читателем. Без диалога нет жизни, без него человек становится тромбом, срывается с кровотока – уходит в небытие. Без диалога не бывает любви – ни той, что между двоими, ни той, что «движет солнце и светила». Правда, тут процесс обоюдный – и без любви диалог не получится.
Диалоги Лу Рамишвили – с лирической героиней по имени Лу, с вселенной, с поэзией – весьма интересны. В них любопытно вступать, их хорошо расшифровывать – если поэт, заспешив, перебивает себя.
К примеру, достойный текст – про обретение свободы – о выходе на волю из плена, о жизни, начавшейся снова:
вышибить сигарету щелчком большого
и сказать себе строго и твёрдо: хватит,
не кричать в пустоту, перейти на шёпот,
встретить белое утро в пустой кровати
и реветь, чтобы слёзы внутри не мешали
и позволить себе и тоску, и жалость.
научиться молчать — на хреновый случай,
что внутри меня бережно запечатан,
но стихи, как на зло, сорняком живучим
пробиваются к небу из-под брусчатки.
Здесь, в общем, всё элегантно. Догорая, летит сигарета, как ступень ракетоносителя. С нею отброшено прошлое. Слышен щелчок – большого. Хватит! Впереди – пустота, неизвестность. Космос.
И внутри идёт генуборка – слезами вымываются страхи, отдающие человека во власть бесконтрольного крика. Жалость, тоска получают право на проявление. Достигнута невесомость пустоты и молчания.
И чудо – что-то начинает уверенно пробиваться на свет. Конечно, это стихи – сорные, прорастают бесстыдно, так, словно не было столетий культуры. Слова – то с чего каждый раз начинается мир.
Но стихотворение «Вышибить сигарету...» – подобно сиамскому близнецу – срощено с другими двумя: между строчками «И позволить себе и тоску, и жалость» и «научиться молчать — на хреновый случай» автор втиснул два вполне самостоятельных текста. Один – о муках творчества, о попытке начать диалог – о тяжёлом, через рытвины, бегстве от одиночества:
написала строку – а она, как жало,
вся кипит, только некого ей ужалить,
в каждой рифме становится дико тесно,
а душа вся изрыта, в воронках скважин,
мне так страшно запнуться в начале текста,
потому я всегда запинаюсь дважды.
Его трудно воспринимать как продолжение первого стихотворения, в нём ни с того ни с сего возникают кипение и боль, утихшие в предыдущих строках. Кстати, «воронки скважин» – странная штука. Всё-таки «воронка» обозначает нечто коническое, может быть воронка от снаряда, воронка смерча, воронка горя... А скважина – длинное такое отверстие... Видимо, автор всё же имел в виду устья скважин?
И следующий «сиамский» текст – о сложности попадания в земную шкуру: то перелёт, и становишься страшным сверхчеловеком, то недолёт, и катишься в бесчеловечность.
ночь повязкой тугой закрывает веки,
эту тьму разглядеть по итогу нечем,
так упорно ращу в себе сверхчеловека,
а внутри расцветает бесчеловечность.
моя страсть никогда не давала сбоя
и звенела внутри меня, как будильник,
вопреки: я так долго сражалась с болью,
потому ли она меня победила?
Здесь невольно хочется продолжить дробить, разделить и эти два четверостишья – во втором меняется вдруг размер: ударение с первого слога перебегает на третий, а смена ритма, размера подразумевает обычно изменение смысла.
Три текста, данные автором в качестве одного стихотворения, мешают друг другу дышать и самостоятельно действовать. На мой взгляд, нужна операция, но тут решать самому поэту.
Остальные стихотворения подборки самостоятельны и свежи – с недурными рифмами, с точной интонацией, все слова ложатся «в десятку» или, во всяком случае, рядом с центром мишени.
Чудесное «Смотрит в меня...» – в нём Рамишвили просто, без болтовни, искренне говорит о взрослении, невозможном без боли. О весеннем импульсе первой любви, неудержимо толкающем в рост. О влажном и жарком летнем дыхании разбуженной женщины, когда солнце в зените и луч его выжигает безошибочно сердце – «жгучую точку меж рёбер». О первом осеннем морозе первой потери. О милосердных метелях будней, остужающих боль, укрывающих раны. И этот обыденный цикл человеческой жизни был бы не полон, если бы под слоями опавших слов и под сугробами кадров, переполнивших бытие, не продолжалась бы память о потерянном рае – о той любви, что даёт нам победу над силами повседневного умирания.
Иначе, но тоже точно, описаны счастье и мука первой любви в стихотворении «Мальчик в соломенной шляпе щурится...». Любовь как удар – первое ослепление звездой, без которой нет жизни, но чьё имя и вымолвить страшно, оно табуировано, заперто в онемевших губах. От удара не спасают соломинки шляпы, тревожные щупальца сверху идут беспрепятственно, и, беспомощно замирая под их пугающей лаской, человек не замечает, как они, сначала нежно оседая на коже, проникают всё глубже. И становятся неотъемлемой частью некогда невинного организма. И вот «всё кругом засвечено». Недостижима звезда, но ты сам уже – газовый шар, начинённый гелием, поднимающим ввысь, взрывоопасным водородом, «голыми желаниями» и, конечно, стихами. Ведь любовь не только создает плотскую тягу, она в первую очередь даёт толчок к диалогу в высшем понимании термина и в конечном итоге вписывает нас в мироздание. Поэтому не бывает несчастной любви – любовь сама по себе счастье. И Лу Рамишвили мастерски раскрывает нам технологию этого чуда.
Стихотворения «И ударив с размаху в руль», «И чуть дольше его обнять» – о том же: о диалоге без слов, о безответной любви. Но о той любви, что «дым без огня» – а раз без огня, справедливо замечает поэт, то дым идёт «стылый». Правда, у Рамишвили иногда слишком колотится сердце, и она начинает спешить. Тогда появляются корявые обороты вроде дешёвенькой аллитерации: «хранишь в себе уймы тайн».
Закономерно, что лучше всего показан диалог без слов в прямом диалоге автора – Лу – с лирической героиней, Лу. Кто-то из них небрежно жонглирует словом, удерживая его на мизинце. А письмо от одной Лу к другой пишется всем, что идёт беспрепятственно сквозь человека, раскрытого любовью для прямого диалога с миром. Любовь делает нас единым целым со всей вселенной – мы становимся её крошечной частью и одновременно огромными и всемогущими, всё включая в себя. В этом её, любви, суперсила, её назначение и сущность. Об этом «кричит в свой рупор» Лу Рамишвили, переводит идущие чрез неё знания в слова, поскольку диалоги без слов пока доступны не всем.
*
Я ничего не знала о Рамишвили, и мой диалог со стихами Лу проходил без помех: один на один – текст vs читатель. В этом диалоге я для себя с благодарностью и удивлением открыла поэта, обладающего, кроме дара словотворчества, даром не менее ценным, но гораздо более редким – честностью. Быть пред собою честным удаётся не всякому литератору. Ведь талант дразнит изнутри, приглашает к игре, без которой не создать свой собственный мир. Заиграться очень легко – слова начинают сыпаться, ощущение всемогущества опьяняет и дразнит. Творящий себя ощущает Творцом и забывает, что человек уподоблен Богу не столько творящей сущностью, сколько готовностью к жертве за того, кого любишь. Понимание неотвратимости жертвы – а настоящий поэт непременно Агнец – не оставляет места кривлянию и фальши. Так что много версификаторов, слагающих нарядные псевдостихи, а поэтов, даже пишущих порою с ошибками, мало. Похоже, Лу Рамишвили относится к настоящим.
Читайте нас: