Все новости
Краеведение
18 Января , 15:48

№1.2025. Анатолий Черкалихин. Четыре поколения одной уфимской семьи

Семья Избицких, конец 1920-х
Семья Избицких, конец 1920-х

С мандатом Луначарского

Давным-давно, ещё школьником, стоял я, зачарованный, на краю оврага. На верхушках устилавших его кустов играло утреннее июньское солнце, где-то в глубине неслышно и невидимо текла загадочная речка Нагайка, птицы высвистывали части какой-то не ведомой мне партитуры так, что многоголосый хор их мог бы заглушить любой посторонний шум. Но в те годы здесь, между расходящимися веером улицами Октябрьской и Фрунзе, других звуков и быть-то не могло. Разве что просвистит пожарная машина или захлопочет, застучит какой-то неведомый механизм на соседнем заводе горного оборудования.

Давно уж нет того оврага. Сейчас на его месте – широченная дорога, Нагайку загнали под землю, и только труба возле мостов через Белую напоминает, что текла когда-то такая речушка. Но тот давний овраг остался в памяти. Грязный, заросший, но такой милый и даже родной, он долго снился Валерии Иосифовне Избицкой. Ведь рядом с ним прошло её детство. Помнила она и булыжную мостовую 1920-х, сады у каждого дома, и полусонных лошадей, изредка стучавших копытами по булыжнику.

Она родилась в семье учителей. Что значило быть учителем в те нелёгкие для страны годы, объяснить почти невозможно. Не было ни привычных ныне программ, ни учебников. Не было даже тетрадей.

А в декабре 1917-го не было и учителей: уфимские педагоги поддержали всероссийскую забастовку. Но если везде забастовка длилась несколько недель, то в Уфе школы работали в авральном режиме почти полгода. Проще всего причиной той акции можно было бы считать то, что учителями в дореволюционные годы становились главным образом выходцы из состоятельных семей. Таковой была, к примеру, директриса Мариинской гимназии Лидия Андреевна Багратион-Имеретинская или директор гимназии мужской Владимир Николаевич Матвеев. Но как раз их то имена в данной забастовке не звучали. В то же время продолжали честно исполнять свой долг заведующие и преподаватели некоторых приходских училищ.

Новых учителей взять было негде. Не спасало положение и то, что выдвинутые революцией новоявленные педагоги-теоретики предлагали коренным образом изменить программы обучения, выкинув из них почти все специальные предметы. Во главу угла, по их мнению, должно быть поставлено преподавание учения Маркса и Энгельса. Другие предлагали ориентироваться исключительно на постулаты Льва Толстого, третьи предлагали строить новую школу на принципах Константина Ушинского, в основе которых лежало уважение к личности ребёнка. Сколько педагогов, столько и школ. Анархия невообразимая.

Впрочем, страсти о принципах обучения разгорятся чуть позже. Пока же шёл год восемнадцатый. В Уфу, подобно рабочему Максиму из популярного фильма, направленному руководить банком («Крутится, вертится шар голубой…» – помните?), по рекомендации Н. К. Крупской и с мандатом, подписанным наркомом просвещения Луначарским, прибыл Иосиф Избицкий. Учитель с десятилетним стажем, унтер-офицер царской армии, хороший оратор, он обладал даром убеждения, что в те годы в большинстве случаев было гораздо важнее всего прочего.

…В 1914-м учителя Избицкого призвали в армию. На фронте он получил контузию. Всю оставшуюся жизнь давало знать о себе ранение левой ноги. Его антиправительственный настрой сыграл свою роль, и он вступил в ВКП(б). В 1917-м Избицкий даже сдал большевикам остававшиеся у него казённые деньги. Впрочем, по какой-то причине в том же году из партии он выбыл и больше никогда даже не пытался вступить. В декабре 1917-го по состоянию здоровья он был уволен из армии. Но домой военфельдшер Иосиф Избицкий уже вернуться не смог: его родные края по договору 1921 года отошли к ставшей недоступной для него Польше. (Кстати, в 1952-м он встречался с гастролировавшим тогда в Уфе А. Н. Вертинским – с ним Иосифа Антоновича связывали родственные связи, – и они вспоминали о молодости, о прежних людях. И, наверное, о родине. Родине, которая для Иосифа Антоновича была потеряна.)

Новую школу Избицкий создать тогда не успел – сначала из-за саботажа учителей, затем и власть в городе сменилась. Лишь в начале 1920-х он смог наконец работать согласно мандату наркома. Супруга его Мария Григорьевна преподавала математику в школе на Сибирской улице – домик этот, построенный ещё для приходского училища, стоит на взгорке улицы Мингажева и сегодня. Семья, состоявшая из четырёх человек, получила квартиру в огромном деревянном доме на Октябрьской улице.

Уфа 20-х годов прошлого столетия хранила традиции, о которых ныне мало кто и помнит-то. Многие держали коров и коз (неспроста в Уфе почти не было деревьев!), куры же и вовсе были практически у всех, за исключением разве что обитателей центральной части города. К тем, у кого живности не водилось, поутру из-за Белой приходили тётушки-молочницы. Вот уж где был разгул рыночной экономики – ведь в любой момент хозяйка могла дать своей «поставщице» от ворот поворот. Впрочем, если покупатель и продавец «притирались» друг к другу, сотрудничество могло длиться долгие годы. Частенько оно перерастало и в дружбу. К Избицким молоко и творог носила только Аксинья из пригородной деревни, иногда и её муж Андрей помогал в доме по хозяйству. Бездетным крестьянам приглянулась маленькая Валерия, и они «выпросили» её у родителей к себе на лето. В деревню. На следующий год – снова.

Дружба эта не порвалась и через много лет. Тогда Андрей уже похоронил Аксинью, а вторая жена родила ему трёх девочек. Уходя на войну, он, как к самым близким людям, пришёл к Избицким: «Помогите девочкам!» Мария Григорьевна сочла своим долгом сделать всё, чтобы дочери Андрея получили хорошее образование.

Такие тогда были отношения между людьми. Помочь нуждающемуся, тем более ребёнку – как можно в этом отказать? И жили в доме на Октябрьской дети знакомых, попавших в трудные жизненные ситуации. Да и родственники задерживались подолгу. Словом, у Избицких всегда кто-то жил. Общение с соседями, с друзьями и сослуживцами шло также исключительно на дому. Прижившаяся у нас в конце ХХ века английская (а может, всё же сельская?) практика встреч и развлечений в клубах (помните: мой дом – моя крепость!) свела эту добрую российскую традицию, идущую ещё от старинных дворянских усадеб, почти на нет. А жаль.

Когда приходили гости, дети участия в застолье не принимали, но считали за счастье быть где-то рядом, слушать разговоры. Да так, чтобы ни единого слова не упустить! Под конец дружеской встречи хозяева и гости затягивали песню. И не какой-нибудь там «Шумел камыш» или «Златые горы», а самую что ни есть революционную. Лет сорок назад в подобном репертуаре мог бы разобраться почти любой школьник, сейчас «Вихри враждебные» или «Смело, товарищи» поют разве что на встречах пионеров давних лет.

А во времена детства Валерии Иосифовны других песен просто не признавали. Даже колыбельная, которую маленькой Вале пела мать, несла непосильную по нынешним меркам идеологическую нагрузку:

   Всё, о чём теперь говорится,

Помнит завод-великан:

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган.

 

Ой, всего, моя милая внучка,

И не вспомнить, кляня подлецов.

И печаль как свинцовая тучка

Покрывала старушке лицо.

 

Шёл народ ко дворцу, и покойник

С ними шёл – был всегда впереди.

Но напал на рабочих разбойник,

И упал токарь с пулей в груди.

И ведь засыпали под этот ужас детки! Наверное, просто не понимали, о чём речь.

Давние революционные традиции семьи поддерживались и рассказами Валиной матери о деде – участнике печальных событий на петербургской Дворцовой площади 9 января 1905 года. Повоевал дед и с японцами. Как известно, два этих события и подстегнули всероссийское «нежелание жить как прежде» – Первую русскую революцию. Такое – буквально с пелёнок – приобщение мальчишек и девчонок к «героическим будням» имело массу положительных сторон. Дети меньше полагались на помощь старших и старались вести себя самостоятельно.

На Октябрьской

Начиная с трёх лет, каждое утро Валя заходила за своей подружкой Ксюшей Санчук. Взявшись за руки, они направлялись на угол Пушкинской и Цюрупы (между прочим, это почти два километра!) – в детский сад. Кто-то помнит, что он носил имя Розы Люксембург, другие уверенно говорят о Софье Перовской (в частности, это утверждала Валерия Иосифовна). И получается, что едва ли не все дети конца 1920-х – начала 1930-х посещали именно его. Действительно, детские сады Уфы тогда можно было пересчитать по пальцам. Зато в указанном месте их было целых два (второй – буквально за забором от первого). Может, отсюда и путаница с названиями?

Когда Валерия Иосифовна оказывалась на улице Октябрьской революции, она испытывала радость уже от того, что возвращалась сюда, к тротуарам, по которым бегала малышкой, к окнам и стенам, помнившим её мать и отца. Она была счастлива, потому что помнила, как, проглядывая из-за деревьев, играло солнце на стенах их квартиры. Как все, включая взрослых, принимали солнечные ванны на лужайке возле дома. Как благоухали пионы в соседском цветнике.

На самом краю оврага у Избицких был приусадебный участок, но отец относился к нему достаточно оригинально: наряду с яблонями он посадил там берёзки, ёлки, липы. То есть это было вовсе не то, что мы именуем садом сейчас, а скорее так называемый потешный сад для прогулок и отдыха (в отличие от сада плодового). Не хватало разве что беседки, а вот качели – настоящие русские, с длинной доской – были.

Дом на ул. Октябрьской Революции, в котором жили Избицкие
Дом на ул. Октябрьской Революции, в котором жили Избицкие

Дом, в котором жили Избицкие, в семье называли помещичьим. Действительно, высокие потолки, огромные комнаты сразу наводили на такие мысли, кроме того, во дворе долгое время стояла приспособленная под сарай бывшая конюшня. Что же касается бытовых условий, то они не были столь же чудесными. Квартиру с трудом обогревали две большие печи. Сегодня может вызывать удивление или даже восторг автономия тогдашнего семейного уклада, ведь даже хлеб пекли сами. Два огромных мучных ларя, русская печь да руки Валиной матери – вот основные составляющие, обеспечивающие выполнение семейной «продовольственной программы». Дело это нелёгкое. Одного умения мало, нужны и хорошие физические усилия: хлеб-то пекли на неделю вперёд.

Не меньших усилий требовала и стирка. Примелькавшиеся ныне кинокадры, на которых женщины полощут бельё в речке, лишь малая часть процесса. Не было ни стиральных машин, ни горячей воды. Да и водопровода не было: за водой ходили на раздаточный пункт, водоразборная колонка появилась много позже.

Гордостью Избицких был громадный двухвёдерный самовар, обеспечивавший кипятком. Бельё стирали, бучили (то есть отбеливали), а уж потом в корзинках на коромысле несли к реке. Или везли на санках. Зимой специально для полоскания белья над прорубями устраивались мостки, даже палатки ставились, но всё равно – чуть замешкалась хозяйка – бельё замёрзло. А поторопилась – замёрзла юбка от попавшей на неё воды. И в том, и в другом случае руки мёрзли невероятно. А так как приобщали к этому с самого раннего детства, всю юность Валерия Иосифовна ходила с красными руками.

Занятым на работе родителям отвлекаться на домашнее хозяйство было делом практически невозможным: разве можно представить себе, что пропадающие на работе учителя займутся ремонтом или чем-либо подобным?! Нет, конечно, они дома работали тоже. Для этого у Иосифа Антоновича и Марии Григорьевны были… письменные столы. У каждого свой. Все заботы по обслуживанию семьи возлагались на подрастающих детей и домработницу Татьяну Дмитриевну Матюшину. Валерия Иосифовна вспоминала: «Она стала нашей с братом Левой няней. Мама доверяла ей весь дом. В одном лице она была и экономка, и кухарка, и прачка, в общем – хозяйка в доме. Ей щедро платили и наполняли её сундук подарками. В то время у неё было двое взрослых детей – сын Леня и дочь Нюра. Они жили своими семьями и содержать мать не могли, поэтому, как тогда говорили, она “ушла в няньки к хорошим людям”. Возле Димитриевны, как все её называли в доме, было тепло, уютно, надежно». Дети всегда считали её родной (ведь она даже в больницу ложилась с ними, когда родители были в отъезде), ходили к ней, уже совсем старенькой, в гости. Домработницей её никогда не называли, хотя в отсутствие родителей ей, конечно, приходилось всё по дому делать. Что же касается детей, то для них незыблемым оставался принцип «всё, что можешь сделать сам – делай сам». Так что все воспоминания Валентины Иосифовны о детских годах были связаны главным образом с физической работой. Малолетки Лёва и Валя ходили на рынок за молоком: бидон вешался на жердинку – вдвоём нести всё же полегче. Как-то раз они заспорили, что варить – молочный кисель или манную кашу. Мать же, недолго думая, «дала» и того и другого (в смысле, поддала). Правда, досталось одной Вале, брат успел улизнуть. А лет с 10–12 едва ли не все домашние заботы – стирка, уборка – внезапно стали обязанностью Валерии. Она ходила за водой, покупала продукты на базаре, ухаживала за любимыми мамиными цветами. А ещё на её плечи легла тяжесть борьбы с крысами и мышами. И, конечно, далеко не всё ей было под силу.

Едва ли не каждая вторая семья советских служащих – от простых учителей до высокопоставленных чиновников – имела в то время прислугу. Как теоретики большевизма объясняли сей факт, не ясно, ведь это – наёмный труд. Вспомните, главное обвинение кулаков как раз и было в использовании наёмных работников, то есть в эксплуатации человека человеком. Разницу (отсутствие прибавочной стоимости) чувствовали, должно быть, одни политэкономы.

Домработница была скромной, почти незаметной женщиной. Она испуганно крестилась, когда услышала звуки из сооружённого Иосифом Антоновичем детекторного приёмника – дети шутки ради надели на неё наушники. Зато она умудрилась сносить в церковь и окрестить младших Избицких. Детей коммунистов! Хотя тогда ещё и не было того разгула атеизма, что начался в начале тридцатых. Безбожные пятилетки пока только планировались, в 1920-е даже в советских календарях ещё указывались церковные праздники.

Перетряхивание домашнего скарба, хранившегося по тогдашней традиции в сундуках (какие там гардеробы!), глажение белья – угольным утюгом и вальком – также возлагалось на домработницу. Пекла она и пироги – с калиной, капустой или рыбный – с вязигой (а стерлядки в Белой хватало!) и рисом, мясной – одно упоминание чего стоит.

 

Учитель

…В 1920-е Избицкий работал учителем в районных школах Уфимской губернии, инспектором кантонного отдела народного образования, а когда в 1928 году ему предложили возглавить одну из школ Уфы, он выбрал самую дальнюю, в Восточной слободе. В связи с программой введения всеобщего начального образования (это произошло до революции!) в стране стали строиться многочисленные школы. В 1911-м появилось новое здание и в Восточной слободе. В конце 1920-х школа на углу Гражданской и Клары Цеткин именовалась Нуримановской. Её директором и стал Избицкий. Сейчас это место – от Аграрного университета до автовокзала – одно из самых оживлённых в городе, а до революции оно даже не входило в состав Уфы. Улицы Восточной слободы носили весьма, даже по тому времени, необычные названия. Некоторые старожилы утверждали, что таковыми они стали в честь детей одного из хозяев здешних земель – то ли Новикова, то ли Костерина: Николаевская, Васильевская, Ольгинская, Валентиновская. Но в 1920-е с наследием эксплуататоров было покончено, и улицы обрели новые, вполне революционные имена – Володарского, Бабушкина, К. Цеткин, Халтурина. Хотя за горкой в районе бывшей костеринской дачи (дом с петушком у автовокзала) всё чаще тарахтели моторы самолётов уфимского аэродрома и всё больше мальчишек, мечтавших «преодолеть пространство и простор», прибивалось к тамошнему аэроклубу (его воспитанники впоследствии храбро воевали, а многие из них получили звания Героев СССР), в здешних краях продолжали верховодить знаменитые глумилинские хулиганы.

Долгое время школа, ставшая при новом директоре двухэтажной, оставалась единственным культурным центром Восточной слободы. Вскоре появилась и созданная Избицким библиотека, чуть позже возле школы дети разбили сад. Они же почистили находящуюся невдалеке от школы небольшую рощицу, обновили посадки в ней. Там стали устраиваться пионерские сборы и линейки. Вряд ли мы узнаем имя того, кто в самом начале ХХ века посадил здесь несколько десятков лип, зато многие уфимцы с нежностью вспоминают сад имени Кирова, процветавший под кронами этих деревьев в 1930–1960-е годы, его качели, карусели, танцплощадку. А ещё кинотеатр «Урал». Здесь был центр отдыха не хуже, чем в парке Матросова или Луначарского. Многие и сегодня считают Липовку (так назвали этот сад в народе) одним из самых светлых пятен в те не самые благие годы. И с полным правом одним из творцов этого великолепия можно считать Избицкого, неспроста ведь Иосиф Антонович долгие годы являлся депутатом Молотовского районного совета от Восточной слободы. Как директору, Избицкому выделили служебную квартиру – прямо в школе. Вот только жена его не захотела расстаться с прежним жильём, ведь добраться до школы на улице Будённого (с 1957 г. – Мингажева), где она продолжала работать, стало бы для неё задачей не из лёгких. Зато в войну просторная квартира на Октябрьской приютила множество людей: приехавшую из станицы Вёшенской большую семью родственника, двух сотрудниц Музея революции из Москвы, семью из Ленинграда.

 

Учительская дочь

В школу Валя попала под крылышко матери – в семилетку на улице Будённого. В старших классах училась уже в 3-й на Пушкинской. Конец 1930-х был одним из самых тревожных, но одновременно и романтичных периодов жизни нашей страны. Совсем юные парнишки горячо тогда болели за «наших» в Испании и рвались воевать с фашистами. Старшие спорили о том, будет ли война, и тоже рвались в далёкую страну. Из репродукторов звучало: «Если завтра война, если завтра поход…» – а молодые люди сдавали нормы ГТО, проходили военную подготовку. Все мальчишки крутили «солнышко» на турнике и хвалились своими мозолями, девчонки считали своим долгом пройти медицинскую подготовку. Но никто в то время даже предположить не смог бы, что из всех мальчишек их выпускного класса после войны уцелеют лишь двое.

Показывал Вале свои мозоли и Боря Подладчиков, с которым она познакомилась в 40-м. Всё время они были вместе. Борис водил её в кино и провожал до крыльца, где они порой ещё долго-долго говорили. Но ни разу так и не поцеловались. Даже в день, когда она провожала его на фронт. И настолько Валерия была привязана к нему, что в один из дней 1943-го вдруг почувствовала, что её любимого больше нет на свете…

Когда началась война, студентка филологического факультета Пединститута имени Тимирязева Избицкая переводится на заочное отделение и идёт работать в госпиталь, открытый в построенном незадолго до начала войны здании 44-й школы. И не просто ночной сиделкой – расторопной девушке сразу доверили должность дневной сестры, в обязанности которой входили и перевязка, и помощь при операциях. Врачи в эвакогоспиталь № 3886 собрались чуть ли не со всей страны: работали в нём киевляне, москвичи, воронежцы, были и уфимские врачи – Ячевский, Долотова, Рутас, Горбунова. Раненые тоже были из самых разных мест. Один из них, молодой парень из Грузии, даже предложил Валерии выйти за него замуж. У него были отморожены ноги, и, чтобы не затруднять медсестёр, он приходил на перевязки сам, на руках, по-лягушачьи подгибая их под себя. С другим раненым – художником Ряжским из Москвы – она в свободные минуты беседовала о литературе. Третий – украинец Бабенко – запомнился ей больше всего. Дело в том, что для операции ему нужна была кровь. На донорском пункте её оказалось недостаточно, хирург сгоряча наорал на Валерию, а потом вдруг спросил, какая у неё группа. Оказалась та самая, что нужна. «Ложись на стол!» – приказал врач. Крепыш Бабенко тогда быстро пошёл на поправку. А на вопросы, почему у него такой аппетит, отвечал с виноватой улыбкой, что прожорливым он стал после того, как ему перелили кровь сестры Вали.

Валерия Иосифовна ведёт урок в школе № 7
Валерия Иосифовна ведёт урок в школе № 7

Медсестре же было вовсе не до веселья: если на донорских пунктах за кровь давали хлеб, яичный порошок, даже немного масла (всё это Валя оставляла для своей маленькой сестры Антонины – Антоси), то в госпитале сдала 400 кубиков – можешь идти, ведь и раненых-то кормить нечем! Такое случалось не один раз. Неудивительно, что после таких дежурств по пути домой она падала в обморок (Валерия Иосифовна деликатно говорила, что просто засыпала на ходу и падала). Да и от учёбы её никто не освобождал. Более того, институт Избицкая окончила с красным дипломом, и отличнице предложили работать на кафедре.

Война кончилась, возвратился домой брат Лёва: в 41-м провожали хрупкого 17-летнего парнишку, назад же приехал едва пролезший в дверь высоченный богатырь. Вернулись и другие. За одного из них она вскоре вышла замуж. Потом муж уехал преподавать в далёкий Каменец-Подольский. Последовала за ним и жена, но через каких-то 3–4 месяца вернулась: семейная жизнь не удалась.

Избицкая стала учителем русского языка и литературы в 7-й школе. Не хватало всего, но на школы государство деньги находило. Да и сами школьники стремились к знаниям. Банально, скажете? Да, но, по словам одной из её учениц, они ждали уроков литературы Валерии Иосифовны, глядя на неё, все они хотели быть литераторами. В те годы утверждалось поколение будущих шестидесятников – поколение романтиков, поэтов, поколение лириков и физиков. И заслуга преподавателя в этом велика как никого: в те годы учитель был одним из главных проводников культуры, именно учителем мечтал стать едва ли не каждый второй выпускник школы. Латинское слово cultura, которое можно перевести как уход, возделывание, разведение, воспитание, почитание (а вообще оно, как ни странно, в латинском является причастием), в русском языке имеет столько значений, что разобраться с ними совсем не так просто. Тем не менее в разговорной речи слово культура понимается всегда однозначно – как нечто возвышенное и не всем присущее. Время всегда накладывало отпечаток на смысл этого слова, ведь, например, рабовладельцы Древнего Рима украшали свои дворцы прекрасными произведениями искусства (и разбирались в них!), а владевшие крепостными крестьянами помещики частенько держали свои театры. И во все времена носителями настоящей культуры считались люди, использовавшие свои знания, свои таланты не ради собственного блага, а для того, чтобы сделать людей лучше, умнее, добрее.

Пятнадцать лет проработала Валерия Иосифовна в 7-й школе, но в 1962-м всё же решила перейти в 100-ю – в той же, хотя бы и бывшей, Восточной слободе. Почти что к самой школе поутру с родной улицы её доставлял блестящий свежей краской новенький троллейбус. Да и сама улица Октябрьской революции тоже стала как новенькая: полуразбитый булыжник мостовой покрыл асфальт, вдоль дороги посадили клёны и ясени, а у пожарной каланчи одна за другой стали расти пятиэтажки, всё больше и больше вытесняя прилавки существовавшего там с незапамятных времён базара.

 

Внучка кержачки

Для дочери Валерии Иосифовны Лены тот базар был одним из мест детских игр. Она и сейчас помнит аккуратно выкрашенные синей краской прилавки, между которыми то тут, то там стояли выставленные на продажу козы, овцы и коровы. Бытовые условия к тому времени заметно улучшились, в доме появился водопровод и газ, а две огромные печи, с помощью которых Избицкие много лет безуспешно пытались бороться с холодом, были переделаны под газовое отопление. Так что груз домашних забот облегчился неимоверно, Лене с этим повезло гораздо больше, чем когда-то её матери. Возможно, жизнь девочки стала бы и вовсе беззаботной, кабы не бабушка, вышедшая на пенсию и потому взявшаяся за воспитание внучки со всей серьёзностью. Как-то раз, к примеру, выдала она Лене 40 копеек и попросила купить полкило сахара. А шестилетняя девочка, знавшая, что бабушка любит пить чай с курагой (её любила и сама Лена), наивно на что-то надеясь, вместо сахара принесла из магазина кураги. А бабушка почему-то замене не обрадовалась, а сурово спросила: «Тебе денег на сахар дали? Вот иди и принеси сахара!» Не помогли ни уговоры, ни слёзы. Пришлось возвращаться и объясняться с продавщицами. В другой раз, заигравшись, она потеряла в снегу галошу (что это такое, нынешние дети знают, пожалуй, исключительно из стихов Сергея Михалкова и Корнея Чуковского). Сугроб высоченный, найти потерю тяжеловато, явилась домой в одной. Как на грех, попала на бабушку: «Ушла в двух галошах, в двух и вернись!» Возразить нечего, пришлось идти искать. Нынешние чадолюбивые мамаши иначе как издевательством над ребёнком это не назовут, но никто из них, конечно, не будет возражать против того, что в детях надо воспитывать чувство ответственности за свои слова и дела. И кто наивнее – они или та девочка с пакетиком кураги, ещё надо подумать.

Е. П. Замрий ведёт экскурсию по выставке в честь 150-летия Ф. И. Шаляпина 13 февраля 2023 г.
Е. П. Замрий ведёт экскурсию по выставке в честь 150-летия Ф. И. Шаляпина 13 февраля 2023 г.

Конечно, в некоторой степени такие отношения бабушки и внучки являлись следствием того, что Мария Григорьевна долгие годы работала на руководящих должностях – директором школы и заведующей Уфимским роно. Но не стоит умалять и значения того, что родилась она в семье старообрядцев. «Я – кержачка!» – заявляла она в принципиальных случаях, давая тем самым понять, что не уступит. Считается, что преследовавшиеся государством и церковью старообрядцы скрывались от репрессий на севере и в Сибири (собственно, именно в Сибири старообрядцев стали именовать кержаками). Семья Лыковых, с которой страну познакомил журналист Василий Песков, – яркое тому подтверждение. Но немало староверов осело и в наших краях, например, в уфимской Нижегородке, а нынешний Затон даже назывался Кержацким посёлком. Но не столько пресловутая «упёртость» кержаков, сколько их честность, ответственность, аккуратность, а также неприятие спиртного привело к тому, что значительную (и наиболее состоятельную) часть купеческого сословия составляли именно старообрядцы. Вспомните знаменитые купеческие бороды, а ведь это – непременная принадлежность облика старообрядца. Их бизнес (хоть и не было тогда этого названия) был основан на деловой сметке и честном купеческом слове – качествах, которые могла дать только семья.

После такого пояснения можно не удивляться тому, что Лена не имела права получить в школе даже «тройку». А если учесть влияние гордой польской крови, то дальнейших объяснений не потребуется. Хотя дед умер вскоре после её рождения, девочка, которую с его лёгкой руки величали дома на польский манер Хелькой, получила от него очень многое, ведь всё детство её «кормила» большая дедовская библиотека. Встречались в ней и дореволюционные учебники, так что ученица советской школы имела редкую возможность сравнивать их с современными. И далеко не всегда предпочтение можно было отдать творениям докторов наук и академиков. А сколько слышала она рассказов матери о том, как подчас доброе слово значит гораздо больше, чем всё прочее. Сколько было в учительской практике Валерии Иосифовны таких случаев, когда просто внимание к «запущенному» подростку – ершистому парнишке или забытой всеми девочке – пробуждало в детях бурю чувств, они понимали, что совсем не лишние на этой земле, что их любят. И как часто именно из таких вырастали достойные люди. Так что с малых лет у неё отложилось, что душу ребёнка можно завоевать не авторитетом, а добротой, не чётко выверенными, но сухими фразами, а речью живой, способной «зацепить» даже неслуха или неусидчивую егозу.

Поначалу Елена совсем не собиралась становиться педагогом: как и старший брат, она мечтала быть геологом. Станислав вообще имел на неё большое влияние. Когда, например, он увлёкся фотографией, заинтересовалась ею и Лена. Со своей первой зарплаты брат купил сестре полный фотонабор: увеличитель, кюветки, фонарь. Счастливей Лены в тот день, должно быть, не было человека. В том числе и потому, что у неё такой брат. Потом она решила «записаться» в актрисы, играла в любительских спектаклях Дворца культуры «Юбилейный». Одновременно посещала школу юных журналистов при «Ленинце» – один из Лениных сюжетов даже появился на страницах газеты. Впрочем, увлечения так и остались увлечениями, ведь она уже поступила в дошкольное педучилище. Может показаться странным, что хорошо учившаяся девочка вдруг уходит из 9-го класса. Дело в том, что мама с бабушкой решили не рисковать её здоровьем, ведь едва ли не половину учебного времени Лена проводила в больнице: постоянно напоминал о себе полученный в холодной квартире ревмокардит. И ещё неизвестно, как бы всё повернулось, если бы однажды профессор Евгения Николаевна Третьякова не спросила: «Тебе не надоело болеть?» А в ответ на недоумённый взгляд девочки продолжила: «Смотри на меня: я уже старенькая, а каждое утро встаю под прохладный душ и докрасна растираюсь полотенцем, – потом, вздохнув, добавила: – Пью кофе и иду на работу». Как ни удивительно, твёрдости в Лене хватало уже тогда – неспроста ведь ей частенько доставалось от мальчишек «за идейность», – болезнь вскоре была забыта. При выпуске вместе с дипломом воспитателя Елена получила ещё один – музыкального руководителя детского учреждения. Этого ей показалось мало, пример матери вдохновлял, и она тоже решила стать филологом. Но всё-таки её убедили в том, что призвание её – музыка. Она устроилась музруководителем в один из детских садов, одновременно она пошла в… музыкальную школу. С учёбой управилась за год – опять сказался родовой характер. А в середине 1980-х жизнь заставила учиться дальше – на этот раз в Пединституте. Работая в 144-м садике, познакомилась с руководителем Шаляпинского центра Галиной Александровной Бельской. Впрочем, это тема для отдельного разговора…

 

Резиденция на кухне

Помню, лет 25 назад сидел я в гостеприимной кухне Галины Александровны Бельской. Мы обсуждали какие-то весьма важные дела, но застопорились на простой, казалось бы, проблеме: почему-то вдруг возник вопрос, что на сделанном в феврале 1891 года в фотоателье Фёдора Анисимова снимке вовсе не Фёдор Шаляпин. И тут Бельская решительно воскликнула: «А позвоню-ка я Марине!» Все, кто знал Бельскую, поняли, о ком речь, остальным объясняю: Марина Фёдоровна Фредди (1912, Москва – 2009, Рим) – итальянская актриса, офицер морского флота Италии, победительница конкурса красоты Мисс Россия 1931 года в Париже. Иван Бунин отозвался о ней так: «Красивых женщин много, но прелестных своей милостью, как Марина, очень мало!» Всё равно не поняли? Тогда так: Марина – средняя дочь Фёдора Ивановича Шаляпина от второго брака с Марией Петцольд.

Именно Марина Фёдоровна почему-то говорила, что не вполне доверяет этому снимку, дескать, отец на нём не похож сам на себя. Хотя на оборотной стороне фотографии и имеется автограф самого Фёдора Ивановича с посвящением другу-артисту. Любопытно, что подобных полузагадочных историй, связанных с пребыванием совсем ещё юного Шаляпина в нашем городе, если не пруд пруди, то достаточно. Что и неудивительно: вокруг легендарного артиста всегда рождаются легенды. Взять хотя бы упомянутый в одной из книг мифический визит в 1904-м уже именитого певца к мифическому (?) другу в Уфу. «Этого не могло быть! – возмущалась Галина Александровна Бельская. – Описан если не каждый шаг его в то время, то точно каждый день!» Но слово не воробей, да и хорошо придуманной сенсации порой верят больше, чем скучноватой правде…

Или такое. Если благодаря коллеге Фёдора Ивановича по уфимскому земству Константину Горюхину ещё 60 лет назад уфимским краеведам удалось установить адреса домов, где в 1890–1891 гг. жил Шаляпин, то адреса фотографии (фотоателье) Ф. Я. Анисимова, в которой 13 февраля 1891 г. был сделан портрет начинающего певца, до последнего времени никто не знал. А дом этот на улице Октябрьской революции (бывшей главной улице Уфы – Большой Казанской) стоит себе, номер его 26. Или взять название парохода, на котором в далёком сентябре 1890-го прибыл в Уфу юный хорист Шаляпин… Повторю: таких белых пятен в истории шаляпинской Уфы до сего дня более чем достаточно. Ещё в прошлом веке Бельская, возглавив в нашем городе движение за сохранение памяти о гениальном певце и артисте, взяла на себя смелость разматывать клубок таких загадок. И весьма в этом преуспела. На осуществление крупных проектов требуется много времени. Галина Александровна создала не просто идейный фундамент будущего музея – она указала направления работы по шаляпинской тематике, раздобыла важные архивные документы. Но… Но главные подвижки – открытие памятника Фёдору Ивановичу и создание Музея музыки его имени – произошли уже после её ухода...

Анастасия Баранова на музейной премьере фильма «Шаляпин в Уфе». 15 августа 2024 г.
Анастасия Баранова на музейной премьере фильма «Шаляпин в Уфе». 15 августа 2024 г.

Впервые мысль о создании музея Ф. И. Шаляпина в Уфе ещё в 60-е годы прошлого века озвучила старшая дочь артиста Ирина Фёдоровна Шаляпина-Бакшеева. Многие уфимские краеведы и музыковеды – Николай Николаевич Барсов, супруги Гудковы, Людмила Петровна Атанова и другие занимались сбором сведений о том историческом визите. А артист и главный художник Башкирского государственного театра оперы и балета Борис Яковлевич Торик добился установки на здании бывшего Дворянского собрания мемориальной доски, посвящённой памяти великого русского баса. Кстати, эта доска была первой в нашей стране. Именно тогда приехавшая на церемонию открытия Ирина Фёдоровна назвала Уфу «колыбелью творческой жизни» её отца. Далее в дело сохранения памяти и популяризации творчества Шаляпина, создания музея его имени включилась Галина Александровна Бельская, которая отправила первые обращения о создании музея во властные структуры и начала сбор будущих музейных экспонатов. В 2004 году Г. А. Бельской не стало, но дело её жизни подхватили единомышленники во главе с Е. П. Замрий, той самой Леной, внучкой Иосифа Антоновича и Марии Григорьевны Избицких. И в 2021 году, как говорит сама Елена Петровна, наконец, «звёзды сошлись так, как надо»: Глава Республики Башкортостан Радий Фаритович Хабиров объявил, что музей Шаляпина будет.

К решению вопроса подключились общественная организация Собор русских Башкортостана и депутат Уфимского городского совета Филюс Хамитович Ишбулатов. Три трудных и незабываемых творческих года прожила создававшая музей команда. Входили в неё замечательные молодые дизайнеры из Казани, известный уфимский художник Игорь Валерьевич Тонконогий, активисты Шаляпинского центра. Руководителем проекта создания музея выступила журналист, вице-президент Межрегионального Шаляпинского центра Анастасия Анатольевна Баранова – дочь Елены Петровны и правнучка педагогов Избицких.

Приступая к составлению научной концепции музея, Анастасия и предположить не могла, какой фантастический объём работы свалится на неё. Хотя научная база, как уже говорилось, начала собираться раньше, но сбор документов и экспонатов – это ещё не музей: необходимо составить логически выверенную и исторически точную концепцию современного культурного центра, мысленно представить, а затем и подробно описать каждый музейный уголок, каждую стену. Музыкально-театральный музей необходимо было к тому же и грамотно озвучить, привнести в его стены театрализацию. Кроме того, в дизайн-проекте появились интерактивная карта и электронная книга, «волшебное зеркало» и оживающие окна, мультимедийная шаляпинская «энциклопедия ролей», единственная в музейном жанре книга «География гастролей Ф. И. Шаляпина», созданная Анастасией. Перелёты из Москвы в Казань, из Уфы в Санкт-Петербург стали неотъемлемой частью жизни руководителя проекта. Далеко не все верили тогда, что столь грандиозные задумки возможно осуществить сполна. Но это не останавливало, а, наоборот, подогревало желание Анастасии создать музей, не похожий ни на один из уже существующих под именем Шаляпина. Параллельно собирались фонды будущего музея. За три года к имевшимся экспонатам из Уфимского Шаляпинского центра (их было около 400) было добавлено ещё столько же: они приобретались на аукционах, в антикварных магазинах, приходили от дарителей. И, конечно, создавалось музейное сообщество – как в Уфе, так и в регионах России и за рубежом. А значит, летели во все концы письма о создающемся музее, налаживались межмузейные связи, была организована предваряющая открытие музея выставка из фондов Уфимского отделения Межрегионального Шаляпинского центра в Национальном музее Республики Башкортостан. И 24 мая 2024 года в Уфе появился новый музей…

А ещё Анастасия стала сценаристом трёх документальных сюжетов о Ф. И. Шаляпине и С. В. Рахманинове в проекте Оксаны Фёдоровой «Моя Россия. Музыкальное путешествие», один из которых был полностью посвящён началу сценической деятельности Ф. И. Шаляпина в Уфе.

 

Четыре поколения одной семьи. В чём-то, безусловно, разные, но объединяет их убеждённость, тяга к знаниям, желание передать их другим. И, конечно, чувство ответственности. Словом, всё то, что совсем недавно бы назвали идейностью. Эти качества вряд ли могут быть переданы через гены, они накапливаются поколениями и «взращиваются» в семье – через слова, дела, через образ жизни и даже мыслей. Ведь эти качества по большому счёту и есть культура – важнейшая составляющая той самой национальной идеи, которая делает нашу страну великой.

Читайте нас: