Игорь Кучумов, Лилия Сахибгареева. Гость из «далёкой и дикой Франции»

Поль Лаббе, а именно так звали французского путешественника, приехал в Россию по направлению французского правительства и Министерства народного просвещения для этнографического исследования Оренбургской и Уфимской губерний, а также Тургайской области. Родился он в 1867 году в маленьком городке Арпажоне под Парижем, рано осиротел. После окончания лицея Поль мечтал о дипломатической службе и поэтому стал готовиться к поступлению на юридический факультет и в Школу политических наук. Однако его преподаватель немецкого языка, заметив у юноши способности полиглота, порекомендовал ему выучить русский язык и отправиться в путешествие по России. Так несостоявшийся дипломат со временем и оказался на Южном Урале.

«Уфимская губерния является частью региона, воды которого впадают в среднее течение Волги. На севере она граничит с Пермской и Вятской губерниями, на западе – с Казанской и Самарской, на юге и востоке – с Оренбургской. На севере ее естественными границами являются Кама и её приток Буй; на западе – часть камских притоков Кичуй и Ик; на юге – часть Белой, а на востоке – Уральские и некоторые прочие второстепенные горы. В 1897 г. в губернии насчитывалось 2 277 158 жителей… Русские составляют большинство в городах, за ними следуют татары. Сельское население однородно, т. е. деревни состоят целиком либо из русских, либо из чувашей, либо из башкир и т. д. Башкирские деревни наиболее многочисленны… Этот регион характеризуется обилием рек, по большей частью судоходных, и лесов, которые легко заготавливать», – сообщал позднее в своем отчете французскому ученому сообществу путешественник. Он не собирался долго задерживаться в Уфе и, определившись с помощью губернатора и сотрудников местного статистического комитета со своим маршрутом, направился к потомкам «северных амуров».

Ознакомившись со статистическими сведениями, которыми его снабдил Богданович, Лаббе пришел к выводу, что Башкирия, о существовании которой подавляющее большинство французов впервые узнало в 1814–1815 годах, ныне представляет собой Стерлитамакский уезд Уфимской губернии. Он, констатировал французский гость, «очень обширен и населен среди прочего степными и горными башкирами. Не считая поездок в горы, путешествовать там относительно легко, если не обращать внимания на неудобство передвижения на телегах. На широком и удобном большом почтовом тракте, который тянется от Уфы до Оренбурга, и где поговаривают о строительстве железной дороги, путник может найти все для себя необходимое. Что касается меня, то до самого конца своей поездки я не пользовался этой дорогой, предпочитая посещать наиболее примитивные и глухие деревни, добираясь до них проселочными путями».

Однако Лаббе не сразу отправился к башкирам. Сначала он посетил маленький город Белебей, а оттуда на поезде прибыл на станцию Шафраново в нынешнем Альшеевском районе. Недалеко от нее расположилось большое татарское село Слак. «Это селение, – записал для себя ученый француз, – расположено у подножья невысоких песчаных гор, на которых один уфимский врач организовал кумысолечебницу… Больные петербуржцы и москвичи приезжают сюда лечиться кумысом. Медицинский кумыс довольно малоприятен для питья, и поэтому некоторые пациенты предпочитают пить настоящее башкирское кобылье молоко».

Из Слака Лаббе двинулся в сторону Дёмы. Перед ним до горизонта тянулись поля, засеянные пшеницей, рожью, овсом и просом: «Места, которые я изучал, а именно бассейны Дёмы, затем Стерли и Ашкадара, очень плодородны и производят обыкновенно много пшеницы; она зачастую настолько дешевая, а урожай ее столь обилен, что крестьяне кормят ею скот». Однако так бывает не всегда: «1898 год был неурожайным; страшная засуха обрушилась на страну, и уже в августе на севере Уфимской и на всей Казанской губернии начался голод. На первый взгляд пшеница и овес выглядели как обычно, поля были густые, но при ближайшем рассмотрении зерна оказывались мертвыми».

Французский путешественник вспоминал: «Прибыв к Дёме, реке достаточно широкой и глубокой, изобилующей рыбой, я переправился через нее по примитивному мосту из веток и земли и очутился у двери первой встреченной мною башкирской деревни, носящей название Кипчак». Это было нынешнее село Кипчак-Аскарово Альшеевского района. «Дверь», о которой здесь упоминает Лаббе, – это не литературный оборот, а реальный вход в мир башкир: оказалось, что «башкирские деревни, построенные по образцу русских, обнесены оградой с дверью». Далее путь исследователя лежал в сторону деревень Мурзагулово (ныне в Альшеевском районе) и Услы. О том, что сегодня представляет собой последняя, говорить сложно. В нынешнем Стерлитамакском районе села Верхние и Нижние Услы находятся рядом, в обоих раньше жили тептяри, башкиры и татары, а Лаббе называет Услы башкирским поселением. «С виду, – отмечает путешественник, – эти деревни очень похожи на русские, может быть, только почище последних, но то, что деревня башкирская, определить можно сразу, ибо в ней почти никогда не встречаются животные, которые держат русские – куры, утки, гуси и свиньи. Избы все одинаковы и состоят из одной большой и одной-двух меньшего размера комнат, и часто имеют примитивный подвал. В большой комнате, которую предоставляли в мое распоряжение, почти всегда имелись один-два стула, небольшой стол, широкое низкое возвышение, которое, будучи покрытым ковром, служило кроватью; к потолку были подвешены зимние одежды из бараньих, медвежьих или заячьих шкур. Рядом с деревней находится кладбище, надмогильные камни на нем установлены вертикально и напоминают бретонские менгиры, а захоронения бедняков просто засыпаны землей».

Продолжая двигаться на восток, Лаббе заехал в Стерлитамак. «Это третий по величине после Уфы и Златоуста город губернии: в нём проживает 15 538 жителей. Практически все его строения деревянные. Население в основном состоит из русских; имеется много татар, а башкир мало, поскольку они плохо приспосабливаются к городской жизни. Стерлитамак насчитывает несколько церквей, одна из которых весьма велика [речь идет о построенном в 1837–1864 годах и уничтоженном перед Великой Отечественной войной Соборе Казанской Божьей Матери. – И.К., Л.С.], и больших мечетей; имеется крупный и многолюдный базар, на котором продают всякую всячину. Город омывается двумя реками – Ашкадаром, широким и достаточно глубоким притоком Белой, которая шестью километрами далее течет параллельно Ашкадару с юга на север, и не столь полноводной Стерлёй, притоком Ашкадара. Я объездил весь бассейн Стерли и дошел до самого истока этой речушки».

Среди населенных пунктов, в которых побывал при этом Лаббе, было село Стерлибашево. О нем он пишет, что здесь «находятся самые знаменитые школы Башкирского края. Школы и медресе в течение многих поколений возглавляют глубокие знатоки своего дела – муллы из рода Тукаевых. Могилы предков Тукаевых являются особо почитаемыми, и башкиры ходят им поклоняться. Тукаевы приняли меня любезно, но в разговорах были сдержанны. Они проживают в современном доме, очень чистом и хорошо меблированном, у них имеется красивое столовое серебро и чувствуется определенный комфорт. Не все они говорят по-русски, а русскому языку прихожан обучает башкир. Хотя это звучит громко, вокруг мечети расположено нечто, напоминающее университет. Внутри большого огороженного пространства находятся многочисленные дома, где проживают ученики; ученик может жить в отдельном доме, но обычно они живут группами. Имеются взрослые ученики, которые вскоре станут муллами или учителями; есть пришедшие из дальних краев. Учебные аудитории убогие и маленькие. Русский язык преподается как факультатив, к числу обязательных предметов относится только религия, но есть также уроки арабского, персидского, русского, математики, и…, не поверите, – логики! У меня состоялся достаточно неожиданный разговор с одним из Тукаевых, впрочем, самым любезным. Он стал нахваливать мне Францию как страну свободы, ибо – и тут он пересказал мне по-русски длинную статью, напечатанную на татарском языке в казанском журнале – мусульмане, оказывается, могут быть там депутатами и министрами. Я в свою очередь промолчал и не стал говорить Тукаеву про то, что французский избиратель весьма капризен и изменчив».

Из Стерлибашево Лаббе вернулся в Стерлитамак и затем оттуда продолжил свой путь. Позднее он вспоминал: «Вначале пересекаешь Ашкадар, затем, на пароме, Белую, которая протекает в песках. На пути возникает русская деревня Петровское, место пребывания земского начальника. В 60 вёрстах от Стерлитамака расположена небольшая башкирская деревенька Макарово. Упомянутые населенные пункты сегодня находятся на территории Ишимбайского района.

«Между Макарово и Старосаитово [ныне в Ишимбайском районе. – И.К., Л.С.] находится пять гор. Первые две являются наиболее крупными; башкиры называют их Ала-тау и Бик-тау. Особенно труднодоступна Ала-тау. По ней ведет каменистая и крутая тропинка, путь преграждают поваленные или спутанные деревья. Нам приходилось продираться, иногда с топором, сквозь заросли, из которых вылетала дичь; поваленные деревья преграждали дорогу, другие были наполовину обожжены, ибо башкир в пути готовит еду в пустом дереве, которое поджигает изнутри, не заботясь о пожаре, который может от этого случиться. Часто на стволах крупных деревьев попадались бесформенные и грубые ступеньки, вырубленные с помощью топоров и ножей; примерно в двадцати метрах от земли в таком дереве скрывался пчелиный улей. Наиболее часто встречающиеся здесь деревья – вязы, берёзы, дубы и особенно липы. На своем пути мы ни разу не встретили ни волков, ни медведей, столь многочисленных в уральских лесах. Проехав шестьдесят вёрст, я достиг долины Большого Шишиняка, но по пути туда я останавливался на летних стоянках горных башкир… В устье Большого Шишиняка расположена безлюдная летом деревенька Старосаитово, на юге находится живописная долина, называемая Ямантау».

Отсюда Лаббе отправился в Уметбаево, что в нынешнем Белорецком районе. «Горы в этих местах покрыты хвойными лесами, а названия здешних деревень носят имена их основателей». В этих населенных пунктах ученый, наконец, смог окунуться в мир башкирской культуры, которую так хотел увидеть. Он полагал, что «башкиры являются первопоселенцами этого края. Возможно, они – потомки массагетов, которые, согласно Геродоту, жили охотой и раз в год превращались в волков. Некогда кочевники, они теперь занимаются обработкой земли. Вражеские нашествия пронеслись рядом с башкирами, не задев их и почти не повлияв на их жизнь; они не подверглись цивилизации, а став военным сословием, так и не выучили русского языка. Когда-то они кочевали группами подобно киргизам. Их единственным занятием было скотоводство; стада поставляли им всё – одежду и пищу; шерсти и шкур им было достаточно для строительства жилищ и изготовления одеяния, а забродившего кобыльего молока (кумыс), являвшегося их повседневным и главным блюдом, наряду с употреблявшимися в праздничные дни несколькими кусками баранины или конины вполне хватало для их нетребовательных желудков. Башкиры – монотеисты. По их мнению, есть лишь один Бог, который присутствует одновременно и на небе, и на земле. Бог всюду един, все религии равны и отличаются друг от друга только священными книгами».

Ученый быстро завоевал симпатию у местного населения: «Горные башкиры всегда принимали меня тепло, я покупал им барана, его забивали, и вся деревня приходила на пирушку. Это были простые, доверчивые, гостеприимные люди, предлагавшие мне всё, что имели». Лаббе старался фиксировать все интересное, что встречалось ему на пути. Он часто прибегает к помощи фотоаппарата. Мужчины-башкиры всегда готовы ему попозировать, «чего нельзя сказать про женщин, дрожавших перед камерой». Профессиональный этнограф, он записывает в свой дневник: «Одежда мужчин и женщин достаточно схожа. И те, и другие носят сапоги, очень широкие брюки и что-то вроде редингота [сюртука. – И.К., Л.С.]. Башкирки никогда не носят на голове покрывала, но им запрещено оголять ноги. На голове у них разновидность чепца, нижняя часть которого покрывает их грудь и плечи. Эти чепцы очень тяжелы, так как украшены старинными монетами, а иногда и драгоценными камнями, наиболее предпочтительными из которых являются сардоникс, бирюза, топаз и аметист. Они являются семейной реликвией, передаются по наследству и даже последний нищий никогда не продаст их ни за какую цену. Женщины готовят кумыс и сыр (курут), доят кобылиц, стригут животных и т. д. Они, тем не менее, не столь несчастны, как женщины в Центральной Азии: башкирка иногда может продать молоко, а выручку забрать себе, она имеет право принимать своих родителей в доме мужа, её бьют только тогда, когда она того заслуживает, а в момент родов её не терзают, чтобы изгнать из нее злых духов. До свадьбы она чаще всего не знает своего жениха, приданое (калым) ее отец выплачивает скотом или деньгами. Почти всегда посредницей в сватовстве выступает женщина. Это занятие у башкир и татар является столь же прибыльным, как и у русских. После того, как отец объявил перед всеми приглашёнными, что приданое уплачено, и каждый гость бросил для молодой семьи серебряную монетку на ковёр, сваха по окончании свадебного пиршества проводит жениха к его будущей невесте. Она же закрывает на три дня новобрачных и имеет исключительное право входить к ним в это время. Часто новобрачная остаётся у своего отца до рождения первого ребёнка, однако она сразу уходит к своему мужу, если у того есть дети-сироты, требующие заботы. Мужчина может иметь четырёх жён, но подобную роскошь мало кто себе позволяет. Обряд бракосочетания и развод совершает мулла, он же даёт имена новорождённым (впрочем, по желанию отца). Обрезание делают женщины. Пища башкир очень простая: чай и кумыс являются основными продуктами, к которым можно добавить курут. Курут – это копчёный сыр. Для его приготовления кипятят смесь коровьего и козьего молока, затем дают ей отстояться и закваситься; после снятия сливок эту смесь вновь варят и наливают в липовую бадью, называемую чуман, сцеживая сыворотку. Оставшуюся массу скатывают в шар и подвешивают над очагом на пять дней. Башкиры едят мясо лишь по праздникам, устраиваемым, например, богачом. Зимой они ещё более несчастны, так как из всей еды у них есть только чай, и они страдают от нищеты и голода. Бедняки, не имеющие животных, либо те, у которых их слишком мало, вместо кумыса ежедневно пьют плохой чай и едят лепёшки, приготовленные из муки, воды и небольшого количества молока: их выпекают под золой, а затем смазывают растопленным жиром».

Ученый подразделил башкир на две группы: горных и степных, причем последние, перешедшие к земледелию, по мнению Лаббе, живут хуже, чем оставшиеся верными полукочевому хозяйству. «У горных башкир жизнь получше, хотя они тоже с трудом переносят зиму. Их деревни внешне напоминают русские. Не имея привычки заготавливать сено, они вынуждены на зиму оставлять своих животных пастись в горах: повинуясь инстинкту, те находят места, где достаточно питательная трава лишь слегка покрыта снегом. На животных могут напасть волки, но потери от них бывают меньше, чем от голода в стойле. Лишённые таким образом зимой своих животных, башкиры не получают ни молока, ни кумыса, и бывает, что даже умирают от голода. Как только позволит погода, они покидают свои деревни и уходят в горы к своим стадам. Откровенно говоря, их нельзя назвать кочевниками, у них просто есть две летние стоянки, и они проводят три месяца в одной, а два месяца в другой. Их стоянки состоят из деревянных изб, скорее, хижин. Эти маленькие избушки, похожие на деревенские дома, прячутся в хвойных и лиственничных лесах. Хижины, которые русские называют шалашами, а башкиры – бурама, очень просты. Они состоят из одной комнаты, в которой всегда горит огонь. Над очагом находится доска с сырами, постоянно окутанными дымом. Напротив располагается небольшое возвышение, служащее кроватью. Имеются еще деревянные вёдра для кумыса, чугунок для редкого приготовления мяса и ничего больше. Как только башкиры завидят гостя, то сразу приглашают его к себе на кумыс, ибо появление нового человека для них развлечение. Подойдя к ним поближе, путешественник видит работающих женщин. Даже в самые жаркие дни башкиры всегда поддерживают огонь, окуривая мужчин и животных дымом от комаров. Днём путнику позволят поохотиться, споют ему песни, поборются на его глазах, чтобы его позабавить. Ночью башкиры иногда рыбачат: один мужчина несёт зажжённый факел, другой вооружён луком или дубинкой, лучник осторожно входит в воду, факельщик идёт за ним, освещая русло реки. Вооружённый человек, заметив в глубине воды заснувшую форель, пронзает её стрелой или оглушает своей дубинкой; так они проходят километр, затем возвращаются к поселению. При свете факела, который оставляет за собой след из искр, деревья принимают в темноте фантастический вид, слышны звуки невидимых животных, огня пугаются козы, убегают охотящиеся волки, а сонные потревоженные птицы взлетают, тяжело хлопая своими крыльями».

По вечерам на летовке, когда на небе зажигаются звезды, путешественник, сидя со стариками за чашкой кумыса, под звуки курая и кубыза слушал их тут же рождавшиеся песни и рассказы: «Особенно они любят сочувственно вспоминать о своем прошлом: каждый вечер, когда я собирал вокруг себя жителей деревни, я опрашивал старейших из них о временах их юности, и они начинали рассказывать о старинных развлечениях своих предков – больших скачках по праздникам, охоте на волков, которых преследуют на лошадях до тех пор, пока зверь не падает от изнеможения, ловле птиц соколом, сидящим на кулаке, легендах, рассказываемых при свете луны рядом с войлочным шатром перед таинственной степью, во время звёздных летних ночей. Я видел, какими печальными делались лица башкир, когда старики повествовали о прежней свободной жизни, которую молодёжь уже не знает». Однако, как с сожалением отметил Лаббе, «этнографические сведения, топонимические предания и легенды у башкир собирать трудно: они почти не рассказывают историй, а если с вами и заговорят, то чтобы только повздыхать о давнем прошлом». Сегодня, когда накопленные учеными записи башкирского фольклора насчитывают не один десяток томов, стало ясно, что, видимо, башкиры не спешили тогда делиться с незнакомцем своими сокровенными сказаниями. Лаббе был шокирован, когда несколько старцев сообщили ему, что некогда их предки «ушли в далекую и дикую страну, в которой вынуждены были питаться травой и подошвами сапог. Речь в этих рассказах шла о событиях 1815 года, а далекая и дикая страна, название которой мои собеседники уже не могли вспомнить, была моей Францией!»

Пройдя еще несколько башкирских селений, исследователь двинулся в сторону Авзяно-Петровского завода, где неожиданно встретил французского инженера, а оттуда поехал в Кулгунино (ныне в Ишимбайском районе), тем самым закончив путешествие по территории, которую он считал настоящей Башкирией. Однако, «не довольствуясь сравнением различных башкирских деревень и изучением русских селений, я посетил еще и чувашскую деревню Зигановка, мордовскую Зирган и татарскую Мелеуз», то есть побывал и в современном Мелеузовском районе. Затем Лаббе отправился в Оренбург, и, пробыв в нем восемь дней, поехал к уральским казакам.

…Поль Лаббе был известен не только как исследователь Урала и Поволжья. Он побывал в Сибири, Туркестане, Казахстане и на Сахалине (о котором написал книгу), а также в Монголии и Маньчжурии. Его путевые записки стали тогда для многих европейцев подлинным откровением. Позднее он занимал должности генерального секретаря Французского географического общества (1905–1919) и генерального секретаря Альянс Франсез (1919–1935). Во многом благодаря ему география и этнография азиатской России стали хорошо известны в мире. Путешественник скончался в 1943 году. К тому времени его поездка в 1898 году к потомкам «северных амуров» была уже забыта не только во Франции, но и в самой Башкирии…

Из архива: ноябрь 2014г.