№9.2024. Юрий Татаренко. «Жить, петь, дышать, верить...»

преобразовАНИЕ страхА в отвагу

Разговор с известной артисткой состоялся в конце августа 2023 года в Белорецке во время фестиваля авторской песни «Белая река».

– В Башкирии вы впервые?

– Нет, приезжаю сюда довольно часто. Выступала и сольно, и с проектом «Песни нашего века». Скоро приеду снова – в компании с Мищуком, Тарасовым, Хомчик…

– Летом вы приняли участие в двух крупных фестивалях – подмосковной «Традиции» и юбилейном «Грушинском» близ Самары. В связи с известными печальными событиями не страшно было ехать на «Традицию»?

– После прошлогоднего теракта? Да, я помню. В прошлом году, как раз наша машина стояла рядом на автостоянке с автомобилем, на котором потом поехала Дарья Дугина. И мне рано утром звонили из полиции, спрашивали, нет ли камеры на машине, могу ли я помочь разобраться в том, что произошло. Да, конечно, шок был, что говорить, и в этот раз ехать выступать было страшновато... Но жизнь берет под крыло, и уже столько всего другого происходит, что надо просто идти и идти дальше: жить, петь, дышать, верить...

Сейчас вообще такая ситуация, что если всего боятся, то и дышать – страшно. Страх, тревога – состояния, которые нужно учиться преобразовывать. Исключить их полностью нельзя, это все равно наша движущая сила, но – и только... Важно правильно понимать, что откуда, и, принимая, двигаться дальше. Ведь мое поколение, с суровым советским воспитанием, основанном на чувстве страха и чувстве вины, как ни странно, оказывается более приспособлено к жизни в трудных условиях. Но речь-то идет о том, что пришло время преобразовывать страх в отвагу, а подозрительность – в доверие. И это очень медленно и трудно, но происходит. И я это чувствую. И то, что фестиваль «Традиция» продолжается, доказательство тому.

И должна сказать, что фестиваль «Традиция», как, может быть, далеко не каждый такой фестиваль, всегда прекрасно организован. Там нет ощущения толпы, хотя народу довольно много. И всему есть место: ты и просто погулять можешь, и послушать поэзию или интересную лекцию, да еще подискутировать с докладчиком. А можешь сесть на травку, или даже лечь, и послушать прекрасных исполнителей. И главное – нет этого ощущения себя в толпе, того, что ты тут чужой. Вот, пожалуй, одиночество в толпе – пожалуй, одно из самых моих грустных ощущений на подобных мероприятиях, даже если я в них участвую...

– То есть на стадионе вас не встретить?

– Ну... Стадионы бывают разные. И поводы прийти туда – разные. Так что никогда не говори «никогда».

важный обрядовый момент

– Но ведь артисту нужна публика. Особенно такая многочисленная, которая собирается на «Груше». На юбилейный, пятидесятый фестиваль авторской песни под Самарой нынче приехало 56 000 человек!

– Ну, Грушинский фестиваль – это легенда. Это – особая история. А тут дело даже не в жанре. Это – явление социальное и уже историческое. А вообще, если говорить о песенном жанре, который собирает стадионы, то сегодня это уже дело в артисте, в его таланте и харизме: на что он заточен, какая у него энергетика. Если уж в кого Боженька заложил атомную станцию, то тому никакая толпа не страшна – его энергии хватит всех согреть и разогреть.

А на Грушинском фестивале я не раз выступала на этой легендарной сцене-«гитаре». Когда зрительный зал – это целый склон большой горы, на которой сидят люди, люди… Десятки тысяч. Это впечатляет, безусловно, и даже таких людей, которые традиционно собирают большие залы. И на самом деле, мне, с моей камерностью и элитарностью, было не просто совладать с такими зрительскими масштабами. Но тут важно понимать, с чем выходить на такую огромную аудиторию.

Понятно, что сегодня Грушинский уже не такой, каким был даже лет тридцать назад. Время и масштабы диктуют свои законы. И, пожалуй, именно на юбилейном Грушинском я впервые приняла его новый фестивальный формат не только для попсы, которой и там достаточно, но и для авторской песни. Хоть мы и привыкли, что барды должны собираться небольшой компанией у костра и негромко петь под гитару. И это правда очень важный обрядовый момент, поскольку костер и общее пение – это часть нашего культурного родового кода. И было такое время, когда фестиваль – это множество костров и палаток, и кто-то сидел весь фестиваль у своего костра и принимал друзей и гостей, а кто-то ходил от одного костра к другому, чтобы открыть для себя новый круг песен и друзей. И сейчас на «Груше», как бы в память о тех временах, сделали вместо костров несколько отдельных сцен и площадок. И так можно перемещаться по всем пространствам – от «Междуречья» до главной сцены. И везде – свой круг, своя, как говорится, свадьба, и ты везде – званый гость.

Хотя я долго не могла пристроиться к уличному формату фестиваля. Я привыкла не к уличному, а к – личному, к камерному, такому интимному общению с публикой. А тут нам всем предлагают совсем другой формат – фактически иной жанр: рыночный, балаганный, в общем, эстрадный. Но, как ни странно, и это оказалось тоже интересно.

На мой взгляд, Грушинский фестиваль – это всегда такой малый срез или макет того, что вообще происходит в стране. И это было многие годы. Сначала это было единое огромное человеческое сообщество, которое, казалось, невозможно раздробить. Но, когда страна начала делиться на отдельные государства, раскололся и Грушинский – сначала на два, потом на три и так далее отдельных, альтернативных фестиваля.

А в год пандемии – когда его проводили, как и все вообще, в онлайн-формате – было такое ощущение, как будто все начинается с начала. Будто обнулили все. И с этого момента, действительно, буквально уже на следующий год, когда его традиционно проводили на привычном месте под Самарой, почти никто из старой гвардии мэтров-бардов и не приехал. Началась новая эпоха и для авторской песни, и для страны вообще.

время создавать свою картину мира

– Как вам кажется, через двадцать лет будут петь у костра «Милая моя, солнышко лесное»?

– Будут. Может быть, не так, как сейчас, но будут. Поют же традиционные народные песни. Будут и эти. Они, кстати, уже и стали народными. Думаю, скоро и в школе их будут проходить по учебникам, как часть традиционной культуры. А пока мы находимся в таком периферийном месте нашей истории. На стыке между тем, что было, и что будет. И понятно: то, что было, уже никого не устраивает, но, как нужно по-новому, пока никто не понимает.

В принципе, я потому и стала придумывать и сама организовывать свой фестиваль, который назвала «Гусли мира», что поняла: пришло время создавать свою картину мира, точнее, его понимания. Но сначала мне было важно найти свои корни. И этот путь открылся даже не с песни, а со звука инструмента – гуслей. Ведь я родилась в Советском Союзе, и не на территории России, а в Латвии, в Риге, и, можно сказать, была оторвана от своей корневой, деревенской фольклорной традиции. Но зато видела и слышала, как любят и поют свои песни латыши. Это было очень поучительно для нас, русских, и, слава Богу, заразительно. Хотя в то время мы все были захвачены и воспитаны не на корневой, а на советской песне. Но, может, и не все – заражены. Я даже помню тот момент, когда мне стало крайне важно узнать и приобщиться к тому, что пели мои бабушки и дедушки. Вернее, даже прабабушки и прадедушки. Потому что бабушки и дедушки пели уже советские песни. Каким образом я пыталась отыскать следы исконных народных песен, не имея никаких оснований и доступов к ним, – отдельная история. Конечно, я и раньше слышала народные песни, думая, что это и есть народная песня, но где-то глубоко внутри я чувствовала, что есть еще какие-то, более древние песни. А когда услышала их, осознала, что уже не понимаю многих слов, которые в них звучат... Да и мелодию уловить трудно. Тогда мне был понятен только язык городских песен. А тут... Хорошо, наверное, деревенским людям, они ближе к истокам, да и разговаривают еще на живом наречии, которое годами вытравливалось из городских жителей. Поэтому, когда они поют свои песни, зачем им стараться артикулировать? Они ведь и так понимают, о чем поют. И вот тут как раз состоялась встреча города и деревни – в моем сознании. Ибо я знала, что в песне важно доносить каждое слово, смысл. А тут... И главное, что я уже знала, читая в книгах, что и в народной песне есть совершенно потрясающая поэзия, которую, я была уверена, важно донести до понимания и слуха. Сейчас-то я уже так не считаю, но тогда думала: если не я, то кто же?! И отправилась на поиски народных песен. Постепенно стала докапываться и открывать для себя очень много интересного в их традиции и звучании. Потом появились гусли и колокола – и все встало на свои места в моей душе. Ибо мне кажется, что именно эти два инструмента – звучащая основа русской души.

– Простите, а много ли сохранилось гусляров в России XXI века?

– Что значит сохранилось? Их сейчас полным-полно. Сейчас это уже огромное движение. Проводятся и фольклорные фестивали, и фестивали колокольного звона (очень многие звонари, кстати, довольно хорошо играют на гуслях). В них участвуют и музыканты, и мастера, изготавливающие гусли, да и не только гусли. Есть даже целая артель «Мир гуслей», где работают совсем молодые ребята. Сегодня они создали, можно сказать, новый музыкальный тренд и бренд в России. У них огромная мастерская под Тверью. Они делают прекрасные инструменты. А недавно открыли свой центр в Москве, недалеко от Театра Российской Армии. Там у них проходят фестивали, мастер-классы, концерты. И это просто счастье какое-то. Так что можно смело сказать, что возвращение в русскую старину идет очень широким шагом. Но это не просто возвращение, это новое дыхание, новая жизнь, то, что связывает корни и кроны. И все это произошло за какие-то десять лет. И моему фестивалю «Гусли мира», кстати, тоже уже десять лет.

И это так здорово – наблюдать за тем, как в нашу жизнь и культуру так естественно и ясно, будто так всегда и было, снова врастают балалайка, гусли, колокольный звон, народные песни и даже пляски. И на моем фестивале это все тоже обязательно звучит.

– Ясно, вы за музыкальную интеграцию. Искусство объединяет, это действительно так.

– Я за развитие – и ввысь, и вширь. Соединить современную песню со старинным звучанием – почему нет? Главное – не замыкаться на отработанных схемах и приемах.

дорога с песней по жизни

– А как и когда началось ваше сотрудничество с Театром Елены Камбуровой?

– Оно началось, когда мне было восемнадцать лет. Получается, я всю жизнь под крылом Елены Антоновны и ее театра. И на самом деле именно Елена Камбурова и ее, я бы сказала, культурное явление дали моему пути главный творческий вектор, который определяет многое и сейчас.

– И кто же первым сказал, что вы – певица?

– Я попала к Камбуровой, уже будучи в среде авторской песни – где, кстати, меня очень тепло и бережно приняли с самого начала. Подхватили в мои пятнадцать лет и вели по жизни до встречи с Еленой Камбуровой. И когда я была в Минске у своих друзей бардов, как раз туда приехала с концертом Елена Антоновна. И, как было часто заведено у круга ее почитателей в разных городах, после ее концерта собрались друзья и поклонники, многие из которых сочиняли и пели песни. Так вот мы тоже пришли к ней в гостиницу – попеть песен, тогда она меня и услышала. И сказала: «Приезжайте в Москву!» И я приехала. Через нее познакомилась с удивительным автором-исполнителем Верой Евушкиной, работавшей в то время у Камбуровой звукорежиссером. Хотя Елена Антоновна к тому времени уже исполняла и ее песни в своих концертах. Я познакомилась с Верой – и мы решили вместе выступать, а потом создали творческий дуэт, который назвали «Верлен»: по именам Вера и Лена. С этого момента, в общем-то, и началась моя дорога с песней по жизни.

Училась я, можно сказать, у жизни, по жизни, на ходу, на лету: слушая песни на фестивалях, общаясь с коллегами по цеху. А надо сказать, что среди бардов реально очень много образованных, ученых, интеллигентных интересных людей, среди которых и профессора, и академики. И все это связано песней, у которой я и сейчас учусь. А Елену Камбурову считаю главным своим учителем. Хоть она никогда и не преподавала, но обладает удивительным даром очень мягко и деликатно подсказать что-то важное. Бывало, скажет три-четыре слова по поводу какой-нибудь моей новой песни – и ты как будто целый курс лекций прослушал…

– В вашем репертуаре есть песни на стихи Анны Матасовой. Нужно ли было для этого познакомиться лично с известной поэтессой?

– Как оказалось, нет! Хотя, конечно, не всегда так бывает. Но это была почти детективная история. Вот, к примеру, с Дмитрием Строцевым (поэтом из Минска) мы дружим почти тридцать лет. И многие годы дружили, тусовались где-то вместе, выступали, просто дома пели, читали стихи. И я прекрасно знала многие его стихи, но писала песни на других поэтов. И вдруг, спустя пятнадцать лет нашей дружбы, меня вдруг прошибли его стихи. И на них появился целый цикл песен. Потом мы записали диск, где он читает свои стихи, а я пою свои песни на его же стихи. Назвали его «Убогие песни». Похожая история получилась и с другим поэтом, с Марией Маховой из Иваново. С Машей мы тоже были знакомы больше четверти века. И часто выступали вместе. Но вот должна была появиться книга, чтобы я открыла для себя ее стихи по-настоящему. И появились песни. Хорошие, надо сказать, песни.

А с Аней Матасовой вышло совсем иначе. Как-то у меня в Москве был очень неудачный концерт. Я выступала с новыми для меня музыкантами, и у меня было ощущение полного провала. И настроение было, прямо скажем, плохое. И вдруг оказалось, что в тот же вечер такая же история случилась и у моего друга, поэта Дмитрия Строцева. У него была презентация новой книги, на которую, собственно, книгу-то новую и не привезли. То ли не успели с транспортом, то ли вообще не успели выпустить. И вот после своего неудачного концерта я приехала на празднование этого несостоявшегося праздника... Ну, и мы решили не просто сидеть и горевать, а как-то отметить эту двойную неудачу – и зажгли, конечно. Вот в этом дыму и пламени праздника не отчаивающихся людей мне кто-то и вручил книгу стихов. Может быть, сам автор – Анна Матасова? Но я этого акта дарения совершенно не помнила. Так этот прекрасный сборник и лежал у меня спокойно в стопке других книг – лет пять, наверное. И вдруг я как-то на досуге взяла его в руки – и восхитилась фотографиями, опубликованными там. Потом перевела глаза на текст и поняла, что стихи-то тоже очень интересные! И неожиданно стали появляться песни. Прямо много песен. Так что появился целый диск. Правда, эту книгу Анна выпустила под псевдонимом Урсула Дар. Так что, когда я потом стала искать что-то в интернете про Урсулу Дар, не могла ничего найти. И я стала спрашивать о ней своих друзей поэтов. Они-то, в конце концов, нас и познакомили – еще раз. И перед самым выходом диска мы, наконец, встретились. Я, конечно, в связи с тем, что уже почти год жила в мире этих стихов, автора их уже представляла себе несколько иначе… Ну был уже какой-то свой, придуманный образ. Но, встретившись с реальным человеком, я открыла для себе еще и очень интересного собеседника.

– Красивый голос – то, что нужно беречь. Обязательны ли распевки перед выступлением в жанре авторской песни?

– Если голос – твой инструмент, нельзя забывать про его экологию. Нужно бережно относиться к тому, что тебе даровано свыше. Дар – это не про праздник, а как бы поручение. У каждого человека оно свое – поручение и дар. Один делает прекрасную обувь, второй блестяще воспитывает детей, третий замечательно поет и так далее. Но барды – это какой-то отдельный народ, что ли. У них свои правила, свои ритуалы и свои обычаи. Даже свои святыни. Поэтому у них и свое отношение к пению, к голосу... Не думаю, что пение холодной ночью под дождем очень полезно для академического певца или даже для обычного эстрадного. Но наш брат бард трудностей не боится. И сорванный простудой и долгим ночным громким пением голос – это даже предмет гордости. Так что не знаю, что сказать насчет распевок перед выступлением. Наверное, это нужно кому-то. Вообще понять бы, что петь ночью в сырую и холодную погоду для связок не полезно. Но что делать? Это обыкновенные бардовские будни. И будем считать, что нас такие боевые условия укрепляют и делают ближе друг к другу, ведь в конце концов это главное. К тому же нас согревает не только костер, но и внутренний огонь, в который тоже постоянно что-то подливают на фестивалях, чтобы пламя не потухло.

А если серьезно... То вспомним хотя бы то, что было пятьдесят лет назад. Например, Шульженко или другие артисты на фронте пели не в концертных залах, в любую погоду, без микрофона – и ничего, сохранили и голос, и харизму. Выходить за свои пределы человеку очень важно. И поэты, и барды часто это делают. По разным причинам. Но в искусстве, в культуре должны быть такие нарушители границ, чтобы открывать в себе что-то новое, чтобы не одеревенеть, не омертветь в уже созданном и открытом до тебя.

Хотя я уже говорила, что уличные фестивали – совсем не мой формат. Мне неуютно, я не могу спать в палатках, когда рядом всю ночь бешеные барды поют бесконечные свои песни. Но что поделать – это праздник жизни, и я сама в нем согласилась участвовать. Более того, я сама часть этого праздника. К счастью, я не могу выпить столько, сколько обычно требуется для такого праздника. Но вот тут я уже могу сказать, что иногда стоит понять, что сто граммов коньячку для голоса – это большое заблуждение, алкоголь только вредит голосу. Ну, моему, во всяком случае. Поэтому я выбираю чай. Или вино, но оно должно быть прекрасным, как поэзия. Но не перед выходом на сцену, разумеется. А уже опосля.

женские голоса в поэзии

– Современная поэзия как феномен вам интересна?

– Ой, она такая разнообразная! Я знакомлюсь с поэзией прежде всего через книги. Хотя довольно часто бываю на литературных вечерах. Но не могу сказать, что мне все близко из того, что там бывает. Более того, часто как раз сами авторы и мешают расслышать свои стихи. Но бывает и такое, что именно чтение поэта добавляет в стихи то, что книга не может. Это связано с личностью, с особым ее освещением. После такой живой встречи стихи даже в книге уже читаются по-другому. Так у меня вышло с Еленой Шварц. Когда я увидела (не просто услышала – увидела!), как она читает свои стихи – неделю ходила потрясенная. Будто и не человек вовсе, а живое пламя, в котором танцевали стихи голосом автора. Когда она читала – двигалась как-то особо и голос звучал на таком нерве, что мне все напоминало это танцующее пламя. Удивительно, но и жизнь ее как-то очень связана с огнем. Сначала пожар в ее квартире, а потом довольно ранний уход из жизни. Будто и вправду сгорела в этом пламени.

А вот из совсем другой стихии – московский поэт Ольга Седакова. Ее тоже важно услышать и увидеть, чтобы открыть книгу как бы заново. Но она принадлежит совсем другой стихии – воде. Она читает так, как река течет... Голос течет, а через него текст – и проникает внутрь, как вкусная родниковая вода. И всю грязь, все ненужное смывает из головы, из души.

А еще я очень люблю поэзию Светланы Кековой. Давно знаю ее стихи, но только совсем недавно посчастливилось побывать на ее выступлении в Москве. И это тоже удивительное впечатление, и совсем иное, чем те, о которых я только что рассказала. Она скорее воздух. Все образы выстраиваются в воздухе и там живут до первого порыва ветра... Улетают… И потом выстраиваются новые.

Но это все про женские голоса в поэзии. Но есть и мужские. И это совсем иное ощущение. К примеру, Бродский меня завораживает, будто заговор читает. А вот Рейна трудно слушать с открытыми глазами – хочется их закрыть, чтобы проникнуть в суть. Еще есть удивительный голос Ефима Бершина. Его чтение прямо впечатывает внутрь и образы, и слова. Будто монумент выстраивают.

– А каким образом в вас отзывается поэтический текст, когда вы понимаете, что перед вами – будущая песня?

– Это всегда загадка и для меня самой. Иногда цепляет что-то совершенно неожиданное – слово, образ. А иногда ничего не предвещает – просто мимо шел, глазами зацепил – и получилась песенка. Хотя бывает и так, что много любимых текстов лежат годами перед глазами, но песней так и не становятся. А иногда мелодия сама выныривает к стихам, как рыбка перед закатом!

Первый автор, на чьи стихи я сочинила песню, – это Марина Цветаева. Через нее я открыла для себя весь Серебряный век, удивительный, потрясающий – и много чего еще. Я была просто заворожена ее стихами: фонетикой, ритмом, энергией. Вообще, я считаю, что она в своей поэзии – больше композитор, чем поэт. Точнее, в равной степени: и поэт, и композитор. И еще появится тот, кто сможет по-настоящему расколдовать, расшифровать, озвучить ее музыку, спрятанную в поэзии. Как вот Баха сейчас пытаются разложить на математические формулы. Может быть, эта музыка – там, внутри стиха – и держит все время рядом?! Я постоянно возвращаюсь к книгам Цветаевой. Причем именно через ее тексты я все время осваиваю и новые инструменты, которые появляются у меня в доме, и новые жанры, в которые я периодически погружаюсь в поисках себя и своего пути. И она все мне позволяет, ибо все – звучит.

– В августе прошлого года я был в Елабуге. И подумал: приехала бы Марина Ивановна в 1941 году в другое место, может, и дольше прожила бы…

– Не уверена. В ее преждевременной кончине я вижу проявление какого-то высшего замысла. К началу войны Цветаева уже все сказала и написала. Родная сестра Цветаевой, Анастасия Ивановна, прожила девяносто восемь лет. Но ведь она уже с молодости фактически ушла в монашество и в конце жизни жила, как монахиня в миру. А Марину Ивановну я никак не представляю себе монахиней – слишком велик был ее дар поэта. Ведь поэт – это не смиренный человек, а как раз тот, кто границы и устои нарушает.

Я буквально только что, в августе, была в Елабуге. И видела, что Цветаева сегодня там стала не просто гением места, как это бывает с большими поэтами и художниками, а настоящим брендом места. За эти годы Елабуга очень изменилась, и имя Цветаевой стало почти нарицательным. Но в каждый свой приезд я неизменно узнаю новые подробности о том, где и как похоронена Цветаева! Так в один из приездов я узнала, что есть не одно, а четыре известных места захоронения. В следующий приезд мне рассказали, что кладбище стоит на таком неустойчивом месте почвы, что гробы под землей почти плавают и вообще не понятно, где кто там лежит. А в этот раз я узнала, что Цветаева вообще не лежит на кладбище, что ее, как самоубийцу, похоронили за оградой! И показали мне это место – в кустах, куда мусор бросают, прямо в пятнадцати метрах от места поклонения поэту…

книга перестанет быть массовой

– Все проходит. И, похоже, эпоха бумажных книг близка к своему завершению. А что придет ей на смену?

– Думаю, книга перестанет быть массовой. Она превратится в произведение искусства. Что, собственно, мы наблюдаем уже сейчас. Мой большой друг и, кстати, очень хороший поэт Алексей Захаренков создал удивительное книжное издательство в Петербурге и назвал его «Вита Нова». Он выпускает такие красивые книги, которые ты можешь в наследство своим правнукам оставить. Как некие фамильные драгоценности. Думаю, эпоха таких книг, как произведений искусства, не пройдет.

Что касается модного перехода всего в цифру. Ну, да… Люди сейчас читают тексты в интернете. Но это есть везде: и в музыке, и в литературе, и даже в театре. Есть электронная музыка, а есть – старинные инструменты. Но разница не в их образе, а в прикосновениях к ним. Понятно, что инструменты, как и книгу, делают из дерева. Дерево – живое. И человек – живой. Так что бумажная книга никуда не уйдет – пока жив человек. Хотя кто его знает... Вот эти нейросети, например, искусственный интеллект – развиваются очень быстро. И куда он разовьется? Трудно предположить даже.

– Нейросеть уже пытается сочинять стихи – слыхали?

– Да пусть сочиняет! Как говорится, все в общую могилку… То есть в копилку! Живую душу заменить, отменить, думаю, роботам не под силу. Будет ли что-то чувствовать нейросеть, увидев поляну с цветами, над которой небо с облаками? Не уверена.

в первую очередь – женщина

– Какой пейзаж вдохновляет вас сильнее всего – горы, море, поле, лес?

– Я – равнинный человек. Выросла в Латвии, как уже сказала. Так что море – мой пейзаж. Но и горы потрясают, когда там оказываешься. А вот пишется в основном дома, не на природе. Хотя борщи-стирка-глажка, конечно, отвлекают. У прекрасного поэта Нины Александровны Ягодинцевой из Челябинска есть лекция, которую она читает своим студентам: «Техника безопасности творчества». В ней она говорит о том, что источник вдохновения не бесконечен. Нефть, газ, уголь тоже нельзя добывать в неограниченном количестве. Да и у самого человека есть свои пределы – физические, психические и так далее. Так что должен быть некий баланс, равновесие. Возможно, что борщи и мытье полов как раз играют такую роль переключателя: можно заняться домашними делами, пока подсыхает глина или краски у художника. Но с песнями, как с птицами, – немного по-другому все происходит.

– Если бы вы могли стать музыкальным произведением, то какое выбрали бы?

– Хороший вопрос… Но, думаю, это произведение еще не создано. Однажды во сне я слышала какую-то космическую музыку, вместившую в себя очень многие жанры… Но как ее описать, а тем более воспроизвести, я не знаю… Нет еще таких средств – не придумали. Может, и слава Богу.

Есть много прекрасной музыки. Есть любимые композиторы – их немало: это и Бах, и Чайковский, и Гендель, и Вивальди, и Телеман, и Дауленд. А в жанре родной авторской песни мне особенно близки голоса Веры Матвеевой, Виктора Луферова, Александра Мирзаяна. Ну, и Окуджаву, конечно, назову – как главный голос эпохи. Из современников мне важен голос Эльмиры Галеевой. А еще Наталья Нелюбова – удивительная, я бы даже сказала, офигительная. Добавлю еще несколько имен: Александр Деревягин, Николай Якимов, Татьяна Алешина, Катерина Болдырева. К слову, в авторской песне не может быть конкуренции – в этом и радость, и прелесть нашего дела. Все очень личностно, индивидуально. И одно дополняет другое. Хорошо, когда много разных авторов, и все составляют некий общий объем.

– А из тех, с кем у вас одинаковое имя – Елена, кем восхищаетесь?

– Камбуровой. Образцовой. Шварц. Еленой Троянской, конечно. А еще много потрясающих людей с именами Мария, Ольга, Ирина…

– Жан Кокто сказал: «Культивируй в себе черты, за которые тебя упрекают. Это и есть ты». А вы в чем себя упрекаете?

– Возможно, в суетности. В периодической растерянности. Очень легко привязываюсь к людям. Это тоже не самое лучшее качество, видимо. Но при этом я очень свободный человек. То есть во мне культивируется одно, а в жизни происходит совсем другое. Так суетишься, что, в конце концов, концентрируешься, собираешься – и происходит что-то невероятное, чего и сам не ожидал. Будто суетливость эта нужна была как создание энергетической подстанции в самом себе. Или так привязываешься к человеку, что, становясь с ним одним целым, в итоге находишь самого себя и свою невероятную свободу… Да, видимо, Кокто был прав.

– На Востоке говорят: «Тот, кто вам противодействует, на самом деле действует вам во благо». Можете ли привести пример такого дуализма из вашей жизни?

– Так это же мама моя такая! Ну, как она противодействует?.. Она просто совершенно другой человек по складу своему – практичный, правильный. Но, когда она говорит «нет», я говорю себе «да», ибо это так работает. И мама далеко не сразу приняла мою такую вот творческую жизнь. Старалась убедить меня в том, что для девочки такая жизнь – плохо, что нужно быть домашней, правильной, тихой. Ну да, все правильно – но скучно.

– Какую мудрость вы поняли далеко не сразу?

– Житейскую мудрость. Мудрость, которая часто проповедуется через простые песни под гитару. И моя жизнь, которая как раз связана с этой песней, постоянно возвращала меня к простому, житейскому, к тому, что здесь и сейчас: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». А я рвалась в эмпиреи поэзии, к жизни на грани, за гранью… Ну, что там в поэзии: у Цветаевой, у всего Серебряного века, у Губанова, у Бродского? А моя родная бардовская песня – о своем: о том, как хорошо быть здесь и сейчас: «пять ребят у костра поют» или «попробуем заснуть под пятницу». Или, например, какая прекрасная песня у Визбора «Ты у меня одна», там есть такие строчки: «Можешь отдать долги, можешь любить других, можешь совсем уйти – только свети, свети». Так может сказать своему любимому человеку только тот, кто по-настоящему любит! Когда хочется обнять и этого человека, и весь мир вообще…

– Можете ли похвастаться своей интуицией?

– Похвастаться – нет. Но я знаю, что она у меня есть. И у нас с ней сложные отношения. В силу советского воспитания, когда нас учили быть винтиками одного большого механизма, системы, я свою интуицию научилась периодически придушивать. И говорить самой себе: да ну, не может такого быть! Не верила самой себе, получается. Сейчас учусь слышать свое шестое чувство, больше доверять ему. Ведь я в первую очередь – женщина. А женская интуиция – это главное оружие не только женщин, но и мужчин, которые умеют доверять жизни. Да и вообще, интуиция – великая вещь. Вообще поэтам и всем остальным свойственно что-то предугадывать, предвосхищать… Можно ли ею хвастаться?! Не знаю... Но доверять – стоит!

– Какие излишества вас разрушают?

– Любовь. Когда она в большом количестве. Она возвышает и окрыляет, но не дает возможности обрасти чем-то простым, бытовым и жить спокойно. Любовь постоянно тебя выносит, выдергивает из состоявшегося и привычного. Это иногда невыносимо, но так прекрасно!

Впрочем, это касается не только человека. Но и поэзии, например. Или музыкального инструмента, который для меня такой же живой, как деревья и птицы.

Вот мне, например, очень нравятся гусли. И у меня дома их много. И гитар у меня было пять, осталось три. И это не фетиш… Это – встречи с ними. А когда я чувствую, что готова расстаться с каким-то инструментом, то могу просто его подарить. Ведь инструмент должен жить, так что пусть играет, раз у меня все равно лежит без дела.

– Можете привести пример сложной простоты?

– Не умею говорить прямым текстом – начинаю что-то такое витиеватое, издалека… Иногда из желания не обидеть, иногда из-за неумения выражаться прямо и просто. И начинаешь строить лабиринты там, где можно было три слова сказать. Или даже одно: нет! Пробиться к простоте – вот что сложно. Потому что трудно быть нужным самому себе. Быть с самим собой – просто. И в конце концов найти себя – вот чего мне бы хотелось.

– С кем и о чем вы не рискнули бы спорить?

– Ну, на самом деле, не имеет смысла спорить с тем, кто тебя не любит! Ибо спорить – это все равно желание быть вместе.

– Какой мираж дорог вам до сих пор?

– Хороший вопрос… Мне надо подумать. Хочется найти музыкантов, с которыми мне было бы так же хорошо, как мне с гитарой. Одного такого уже нашла. Нужно еще двоих, по крайней мере – крылатых, влюбленных в мою музыку и в музыку вообще. Пребываю в иллюзии, что обязательно таких найду.

– Какой талант в вас не раскрыт?

– Талант домашней хозяйки. Я могла бы быть очень хорошей женой, вести хозяйство. Но пока не складывается. Наверное, потому, что есть опасение: талант домашней хозяйки убьет, ну, не убьет, перебьет способности музыкальные и литературные… Просто все требует времени. А оно – одно на все. В жизни женщины подобное не редкость, увы. Хотя в век научно-технического прогресса, когда уже не надо дрова колоть, за водой ходить, тесто месить и коров доить, я уже готова попробовать совместить семейный быт и творчество. Но одному все равно трудно. Осталось найти человека в помощь.

– На «Белой реке» вы очень проникновенно спели песню «Золото и серебро». Все узнали, что вашей маме восемьдесят шесть лет, что она совсем седая. А вашему рыжеволосому сыну сколько стукнуло? И как у него обстоят дела с реализацией в творческом плане?

– Сыночку уже десять. Он растет среди песен, концертов и фестивалей. И даже свой фестиваль «Гусли мира» я отчасти затеяла для того, чтобы он оказался в кругу удивительных, талантливых людей и знал, что важно создавать свою среду, свой круг друзей и людей. Идти туда, где людям друг с другом хорошо. Собственно, так когда-то и создавалась бардовская среда. Понятное дело, сыну пока сложно принять все эти «мамины» песни, которые никто ни в школе, ни во дворе из его сверстников не поет и не слушает. Но ведь это хорошие песни и важная среда обитания для человека, и все это все равно откладывается где-то на подкорочке, чтобы потом, в нужный момент прийти и спасти. Песня помогает проговаривать нечто важное, она окрыляет, придает сил. Думаю, сыну это поможет в будущем найти свой путь и отыскать свою дорогу в жизни.

книга благодарности

– Последние два вопроса – на тему времени. Будь у вас в распоряжении восьмой день недели, на что бы его тратили?

– Хм… Думаю, так же тратила бы, как и предыдущие семь. Я не хожу на работу, я свободный художник в известном смысле. Есть домашние обязанности – накормить ребенка, отвести его в школу и так далее. Но, в принципе, я живу так, как хочу. Я счастливый человек. Поэтому ничего особенного для лишнего дня недели придумывать не стану. Попробую распределить дела так, чтобы всю неделю было поменьше суеты. Нужен правильный темпоритм жизни. Москва сжирает энергию и время, конечно. Хотя и дает большие возможности самореализоваться.

– А я было подумал, что вам не хватает времени написать книгу про свою жизнь, и восьмой день недели можно было бы посвятить этому увлекательному занятию…

– А вы знаете, такую книгу я уже написала! Правда, она пока не издана. Это не мемуары. А рассказ о незаурядных людях, с которыми довелось встретиться. Накопились такие вот статьи, эссе, размышления, как бы путевые заметки. Но все же это у меня скорее книга благодарности, чем книга воспоминаний. Благодарности тем, с кем свела судьба, кто много чего открыл сердцу и уму. Надеюсь, эта книга когда-нибудь увидит свет.

– А если помечтать еще и о машине времени – в какой год и как надолго отправились бы?

– Хотелось бы слетать в прошлое дважды – в Древнюю Грецию и в поэтическое окружение Серебряного века. Послушать, о чем говорят Белый, Ахматова, Цветаева… Да не о чем, а – как. Как они общаются между собой? Как молчат, как слушают… Сам тембр голоса, живость взгляда, жеста.

А Древняя Греция? Обожаю это пространство. Вообще Грецию. К тому же и Камбурова у нас гречанка по происхождению. Но все же самое любимое мое пространство – это современная Россия. Я долго шла и иду к ней – и мне очень дорого все, что во мне есть, все, что было и есть в ней. Я понимаю, что много всего: и плохого, и хорошего, но ведь всегда можно выбрать свое. Что я и делаю.

Полететь в трехтысячный год, заглянуть так далеко в будущее мне пока не хочется. Но я верю, что эра преображения человеческого тела и духа не просто впереди, она уже здесь и сейчас происходит с нами. А в будущем, сто лет спустя, возможно, не будет ни огромных домов, ни летающих кораблей. Мы будем передвигаться иначе. И общаться по-другому. Будущее меня не страшит. Моя задача – научиться жить в настоящем.