Елена Шарова. Елена Камбурова: «Сундук со знаниями» меня не услышит

Песни — это живые существа, они похожи на цветы и вянут, если их воткнуть в песок

«Мальчишки и девчонки, а также их родители!» — этот звонкий задорный мальчишеский голос в заставке всенародно любимого журнала «Ералаш» принадлежит поразительной женщине. Этот голос способен бесхитростно удивляться: «До чего дошел прогресс!» в кинофильме «Приключения Электроника», трепетно и нежно взывать из глубины веков в картине «Ярославна — королева Франции», отчаянно и дерзко бунтовать в телефильме «Дульсинея Тобосская». Этот голос вызывает щемящую ностальгию и тоску в кинофильме «Раба любви». А есть еще концертные программы Елены Камбуровой, отличающиеся разнообразием и безупречным подбором репертуара, неизменного в смысле вкуса в течение вот уже нескольких десятилетий, концерты, позволяющие отдохнуть душой людям, уставшим от четырех нот и трех слов, заполонивших экраны телевизоров и радиоэфир. Есть московский Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой, объединяющий близких ей по мировоззрению певцов и артистов. «Наш театр сегодня — это появление в России традиции петь и слушать песни, в основе которых стихи, окрыленные музыкой, их актерское проживание и душевное напряжение зрительного зала», — говорит певица.

Народная артистка РФ, лауреат Государственной премии РФ, художественный руководитель Театра музыки и поэзии Елена Антоновна Камбурова в Уфе.

— Елена Антоновна, вы рады вашему приезду в наш город?

В самом начале своей сценической жизни я часто ездила в Уфу. А потом связь как-то прервалась, и перерыв этот был довольно большой — 19 лет. В 2006-м году я приехала как в новый город.

— А вы помните уфимского зрителя тех, прошлых лет?

— Всегда есть ожидание, что сохранилась та, пусть небольшая, часть слушателей, которые помнят меня по старым концертам. Тогда мы выступали, давая по три-четыре концерта на одной сценической площадке, причем программа их была разнообразной. И еще надеюсь на то, что не все сошли с ума и не перевелись зрители, способные слушать нормальные песни.

— Вы исполняли цикл песен на стихи поэтов Серебряного века. Включаете ли сейчас их в свой репертуар?

— Эти песни есть, они никуда не ушли, просто при исполнении я варьирую их, возвращаюсь к ним снова, и они будто только что написаны. Для меня все относительно, если применяется к слову «песня». Представить старым человека я могу, песню — нет. Она рождается каждый раз заново.

— Есть ли современные авторы, чьи стихи вы можете включить в свой репертуар?

— Сегодня я слушаю огромное количество песен, но как-то не получается у меня признать их своими, мне подходящими. Это ведь не значит, что нет талантливых поэтов, просто у меня как-то не получается исполнять их произведения.

— Как вы относитесь к современной эстраде?

— На этот вопрос я фактически отвечаю своим концертом. Современная эстрада и мои концерты — это совершенно взаимоисключающие друг друга вещи.

— Театр музыки и поэзии, художественным руководителем которого вы являетесь, записи, съемки и еще концерты отнимают много времени. Как вам удается все это совмещать?

— Что касается театра, я не решаюсь стать режиссером спектаклей, которые у нас идут. Начинали с того, что это были просто песенные вечера, но за три последних года мы выросли в музыкально-драматический театр. Спектакли рождаются и идут с успехом. Зал наш, правда, маленький, камерный, и попасть к нам, поверьте, довольно трудно. Так вот, ношу режиссера я на себя не взваливаю, для этого работают очень интересные люди, в первую очередь Иван Поповский, ученик Петра Наумовича Фоменко, сам он — серб, учился в ГИТИСе. Его сестра поставила у нас очень интересный спектакль по пушкинским «Цыганам». Тяжесть подготовки представлений ложится на плечи режиссеров, а я только отслеживаю, чтобы не прошло что-то уж совсем не по мне. Правда, шла работа и конкретно со мной, работа над спектаклем по древнегреческой трагедии «Антигона» Софокла. Только представьте себе, все это было написано около трех тысяч лет тому назад, а проблемы удивительно современны.

— Как вы считаете, вернутся ли знаменитые литературные вечера «золотых» 60-х, когда Евгений Евтушенко собирал полные залы, публика слушала стоя...

— Трудно сказать, колесо так называемой «фабрики» звезд действует очень сильно, вкладываются огромные деньги, и кажется, что все это неостановимо, такое впечатление, что враги оккупировали территорию культуры. Что касается вечеров, то в нашем театре выступают барды, ставятся интересные спектакли. Происходящее вокруг, конечно, непостижимо, но, видимо, пришла та самая «фельетонная эпоха», о которой писал Курт Воннегут.

— Раньше ваш голос часто звучал за кадром. Есть ли у вас новые работы в этой области?

— Кинорежиссер Владимир Мотыль снимает многосерийный фильм, там я пою французскую песню.

— Ваш талант не лишен дара некоего пародирования, многие даже не подозревают, что заставку к «Ералашу» исполняете именно вы. Как это у вас получается, ведь даже Илья Ильф и Евгений Петров писали: «Единственное, что не меняется у женщины, — это голос»?

— Ну что вы, голос женщины меняется, и очень сильно. Щебечущий девичий может смениться басом. А тот мой голос — голос подростка, он никуда не ушел, я и сегодня могу так спеть.

— Как-то просочилась информация о том, что вы выступали в посольстве в Гааге. Вы часто участвуете в таких правительственных вечеринках, мероприятиях?

— В такой роли я была первый раз и поражаюсь смелости нашего русского посла. Думаю, на него повлияла его жена, Марина Неелова. Знаете, как это бывает, в посольстве устраивали прием, чтобы продемонстрировать голландцам, как русские встречают старый Новый год, голландцы-то его не празднуют. Обычно в посольстве визитная карточка «рашен культуры» — это русский фольклор, ну и какая-то эстрада. Но в данном случае мое приглашение себя оправдало — мы выступили с большим успехом.

— А что вы пели?

— И Окуджаву, и песни на английском, на французском языках. Принято считать, что люди в дипломатических кругах далеки от культуры, но дальнейшее мое общение с фрейлиной королевы, с министром иностранных дел показало: все эти люди — всесторонне образованные, в том числе и весьма сведущи в делах культуры. Для меня лакмусовая бумажка — песни Жака Бреля, и то, что эти люди прекрасно знают его и любят, было приятным открытием.

— Ну и как, научили европейцев справлять старый Новый год?

— Во всяком случае, впечатлений, кроме нашего выступления, у них было много: им устроили роскошный хлебосольный стол, невероятный фейерверк. Правда, наша традиция праздника была несколько нарушена: елку украсили орхидеями.

— Вы часто бываете за рубежом?

— У меня не случилось карьеры, случился Путь, слава богу, чему я больше рада. За меня трижды брались импресарио: один — поляк, один — немец, третий — англичанин, и все как-то соскальзывало. Может быть, надо было браться за это раньше по времени. Я же не буду меняться ради того, чтобы иметь более широкий, скажем, спектр деятельности. Ведь даже во Франции драматическая поэтическая песня утратила свою роль сегодня, к величайшему сожалению. Я езжу за рубеж, но в основном меня слушают наши соотечественники. Конечно, приходят и иностранцы, но случайно, ведь даже вся реклама о моих выступлениях идет в наших русскоязычных газетах. Хотя те 15—20 моих выступлений перед иностранной аудиторией доставили мне большое удовольствие. Огромное счастье понимать, что люди воспринимают мои песни эмоционально. С моей точки зрения, репертуар у меня совершенно несложный, но так уж публика воспитана, что простая песня — размышление о жизни — воспринимается как пессимистическая.

— А как вы отдыхаете?

— Уезжаю в деревню, в Рязанскую область, 430 километров от Москвы.

— Могли бы вы рассказать о самых памятных событиях вашей жизни, о каких-то переломных моментах?

— Памятных событий огромное количество. Практически вся наша жизнь состоит из станций и переломов. Я жила на Украине, приехала в Киев, поступила в институт; когда ты учишься — ты уже совершенно другой человечек. Конечно, если говорить о творчестве, мы учимся у наших впечатлений. Переломом все-таки является то, что ты прочитал в книгах, то, что тебя потрясло. Ход мыслей совершенно переменился. Я долго не представляла, в какой стране живу. В школе учили про войну, героев, и то, что погибло множество людей в ГУЛАГе, тайно прочитанный тогда Солженицын стали для меня сильнейшим потрясением в жизни. И этот шок все продолжается, потому что открываются все новые и новые кровавые страницы нашей истории.

— Свое первое выступление вы часто вспоминаете? И какое оно было?

— Если мое первое сценическое выступление снять в кино, люди не поверят. Оно прошло в этаком жанре трагикомедии: для меня это было очень трагично, а со стороны безумно смешно. Я не представляла себе, что такое сценическое публичное одиночество, и, оказывается, была к нему совершенно не готова. Я вышла, решила спеть а капелла несколько песен, и это кончилось полным провалом. Абсолютно переломным стал для меня вечер в Москве, в театре эстрады, когда я послушала Жака Бреля. Я тогда как раз окончила училище циркового и эстрадного искусства, еще не представляла себе, что буду делать, и тут увидела, на что способна песня: поэтическая роскошь плюс феноменальные способности автора, который написал и стихи, и музыку, плюс потрясающие аранжировки, плюс потрясающая отдача исполнителя, темперамент, подобного которому я уже не встречала. Позднее узнала много людей, которые на меня повлияли: это и Цецилия Львовна Мансурова, уникальная актриса, первая Турандот вахтанговского театра, Леонид Енгибаров — гениальный клоун, Фаина Георгиевна Раневская, Ролан Быков. Счастьем была дружба с моими авторами — Давидом Самойловым, Юрием Левитанским.

— А что это за случай с Роланом Быковым, который так сильно повлиял на ваше творчество?

— К сожалению, нашим совместным планам не дано было осуществиться. Когда первую мою сольную программу закрыли, та маленькая оттепель, которая была до меня, уже кончилась. Я попала в полосу, когда песни, подобные моим, уже считались антисоветскими, антинародными, и тут впервые услышала от Ролана Быкова слово «мюзикл». Мы договорились, что Микаэл Таривердиев напишет музыку на поэму Беллы Ахмадулиной «Сказка о дожде», Ролан это все поставит, я буду играть. Ничего из этого не получилось. Но вот в ходе работы Ролан первый мне подсказал, что микрофон — это тоже музыкальный инструмент, которым нужно пользоваться очень умело, и служит он не только для усиления звука, но и для проявления невероятного множества тонких красок человеческого голоса.

— Скажите, кто ваша аудитория?

— Практически все мои друзья сегодня — это выходцы из моих залов. Я всегда надеюсь, что слушать меня будут люди, которые хотя бы приблизительно любят и чувствуют этот мир и мыслят так же, как я. Какие-то основополагающие понятия должны быть одинаковы. Я часто говорю: «Его Величество Зритель», потому что в зале могут сидеть просто фантастические люди, гораздо более тонко чувствующие, чем я. Они больше понимают, судя по письмам, которые я получаю. Есть ведь люди, которые многого не читали, многого не знают, но обладают тонкой душевной вибрацией, а есть такие «сундуки со знаниями»: все читали, все видели — ничего не чувствуют! Как стена.

— Какое понятие вы вкладываете в определение «трудный зритель»?

— Последние лет десять у меня уже не бывает тех залов, какие собирались когда-то. Как ни уговаривали меня друзья, я никогда не меняла свою программу и не могла понять: почему то, что я пою, считается сложным? Было тяжело оттого, что случался слишком большой перепад: сегодня прекрасно проходит концерт в филармонии, а завтра нас бросают на солдатскую аудиторию. Были и неприятности. Как-то повезли нас выступать перед шахтерами, и, увидев полупьяный зал, я произнесла речь. Сказала, что песни — это живые существа, они нежны и похожи на цветы, и если их воткнуть в песок — они вянут. И пошел донос на то, что я оскорбляю рабочий класс, хотя у меня самой два брата — шахтеры, и я с большим уважением отношусь к труду. К восприятию этих песен эти люди просто были не готовы.

— Ваша родословная восходит к грекам Приазовья. Чувствуете ли вы духовное, культурное родство со своими предками?

— Конечно, я пою греческие песни. Мне очень нравится и их сегодняшнее песенное творчество, в частности, то, что они не подлаживаются под общий стиль. Как пели свои песни, так и поют. Собираются в гостях и поют очень какие-то жизнерадостные песни, хотя жизнь и история их далеко не веселы.

— Вы начали свою песенную деятельность, записав цикл песен Новеллы Матвеевой, затем песни Булата Окуджавы. Обычно авторы ревниво относятся к исполнению своих произведений, особенно если сами поют. Как было в вашем случае?

— Совершенно по-разному. Насколько Булат Окуджава отнесся тепло и нежно к моим опытам, настолько же строго реагировала Новелла Матвеева. И ей, и ее мужу Ивану Киуру казалось тогда, что не надо ничего своего, надо петь точно так же, как автор. Более того, я тогда и привыкнуть-то не могла, как поет сама Новелла Матвеева, очень трогательно и мило, но считаю, что раз пою я, то должна искать свои краски.

— Трудно в двух словах определить жанр, в котором вы выступаете, — это синтез поэзии, музыки, актерского мастерства, импровизации. Кто, кроме вас, еще выступает в жанре «Елены Камбуровой»? Есть ли у вас ученики?

— В этом направлении поет свои песни Елена Фролова, она выступает и в нашем театре, и без нас прекрасно существует. И за рубежом у нее все прекрасно складывается, появляются все новые города, в которых ее ждут. Татьяна Алешина, Андрей Крамаренко, Александр Лущик — все это люди, за творчеством которых надо бы следить, но тут нам не помогает даже канал «Культура».

Из архива: май 2008г.