Игорь Савельев. «Честный немец» в нечестном веке

В этом году (2017) исполняется сто лет со дня рождения Генриха Николаевича Классена. Профессора, заслуженного деятеля науки Башкирии. Педагога, оставившего заметный след в истории высшей школы республики. Четверть века он возглавлял кафедру немецкого языка Башкирского государственного университета (параллельно долгое время еще и факультет), десять лет – кафедру методики преподавания иностранных языков Башкирского пединститута: десятки, если не сотни педагогов считают его своим учителем[1]. Лингвиста, мощно заявившего о себе сразу в нескольких областях германистики. Причём, диалектология-то ладно: в конце концов, это не так удивительно, что носитель диалекта, став учёным, оказывается уникальным специалистом в этой области. Меня больше впечатляет, что его исследования теоретической грамматики публиковались в обеих Германиях и вызывали интерес специалистов там. Всё-таки, даже будучи человеком с родным немецким (русским он по-настоящему овладел, уже став студентом Ленинградского пединститута), Генрих Классен был советским учёным, то есть не всецело был погружен в материал. Это напоминает парадокс Фасмера, немца, написавшего эталонный этимологический словарь русского языка.

В ворохе бытовых деталей и воспоминаний о моем деде выплывает эпизод из начала девяностых – пустяковый, ничего не значащий, не достойный даже статуса семейного анекдота. Его пересказала мне сестра: она тогда впервые гостила у бабушки и дедушки в Кобленце, тихом городке среди виноградников на берегах Мозеля и Рейна. Дедушка с бабушкой эмигрировали на родину предков за несколько лет до того. А ещё за несколько лет – вряд ли даже могли предположить, что так произойдёт. Но бабушка страдала от тяжёлого заболевания, ходила на костылях, поэтому большого выбора – перебраться под сень немецкой медицины или оставаться в разрухе – 1991-й, в хрущёвке без лифта – не было. Дедушка Генрих и бабушка Эрна прожили трудную жизнь, и я рад, что хотя бы последнее их десятилетие прошло среди виноградников в городе, похожем на рай на земле.

Начало 90-х, Германия. Дедушка идёт на деловой обед с коллегой, немецким профессором, и берёт мою сестру с собой. Здесь опять нужно сделать отступление. Будучи пенсионером, он успешно продолжал одно из направлений своей научной работы. Это направление ещё за полвека до того подсказал его учитель – академик Жирмунский. Речь идёт о влиянии, с одной стороны, русского языка, а с другой – литературного немецкого (изучаемого в школе) на так называемый нижненемецкий язык, диалект, сохранившийся у российских / советских немцев. Кроме того, что это направление не было для Классена «профильным», оно в принципе было маргинальным в науке. Пораженных в правах во время Второй мировой, советских немцев так и не «реабилитировали» в полной мере. Загнанные в Сибирь и Казахстан, тотально низведённые до «колхозников», они не могли заинтересовать советскую лингвистику своими диалектами, а в Германиях об этом знали крайне мало. В «доперестроечном» мире монография Генриха Классена по этой теме не была даже издана, официально это называлось – «депонирована АН ГДР» (впрочем, именно её советский ВАК зачёл за докторскую, присвоив автору профессорское звание в особом порядке). Объединение Германии, массовая миграция в неё этого почти неизвестного там народа вызвали всплеск интереса к диалекту, на самих германских землях давно утраченному (отчасти он похож на современный голландский). Монографию издали в Марбурге[2] и использовали в немецких вузах для курсов диалектологии.

Поэтому деловые встречи на пенсии были тогда вполне логичны (мы снова возвращаемся к пустяковой, но отчего-то дорогой моему сердцу истории). Состоялся обед, дедушка обсудил с коллегой (и ровесником, что важно) все вопросы, потянулась светская беседа о том, о сём. Немецкий профессор пожаловался на ноги, мол, добрался сюда с трудом, а в молодости легко отмахивал огромные расстояния: «Я ведь пешком дошёл до Москвы!». «А потом назад», – парировал дедушка. Финал встречи был как-то скомкан.

Как бы даже и не вершина остроумия, но в этой шутке отразилось всё. Весь дедушка – с его склонностью мрачновато иронизировать и иногда, по-простому говоря, что-нибудь такое брякнуть, что потом усиленно дипломатически сглаживали остальные. Что важнее: его какая-то, может быть, растерянность. Семьдесят пять лет пробыв немцем «там» («свой среди чужих, чужой среди своих»?), пусть и посвятив жизнь немецкому языку и литературе, он вдруг оказался в статусе «настоящего немца», как, по крайней мере, считали его собеседники. Делясь с ним воспоминаниями о военной молодости, они искренне забывали, что он был по другую сторону фронта. Как будто всегда были в одной лодке, и вот он «снова немец», а история его и десяти колен его предков (считаю условно: менонитская колония прибыла в Россию в начале XIX века, спасаясь от религиозных гонений) – был лишь какой-то временный «загиб». Мы это не обсуждали, но, полагаю, дедушка думал об этом. Книга его воспоминаний называется «Прочь от клочка земли», а о своих (родственниках, однокашниках, знакомых...) автор рассуждает как о народе в пути. Это и депортация 41-го, и массовая эмиграция в 90-е...

В дедушкиных мемуарах много ценного. Советским немцам (чаще всего их называют «поволжскими», по самой большой резервации, имевшей до войны даже статус АССР) вообще не повезло с литературной, мемуарной «рефлексией». Во-первых, все они тотально боялись фиксировать что-либо на бумаге, и это понятно, потому что их письма перлюстрировались, они долго находились под надзором милиции (примерно по той же схеме, по которой сегодня – осуждённые условно). Во-вторых, это и прежде были люди, в основном, крестьянского склада; выбив их на суровые окраины империи, закрыв молодёжи доступ к образованию и т. д., власти сильно снизили интеллектуальный потенциал народа. Уже эмигрировав в Германию, о депортации и прочем (но, в основном, о ней) написали многие из старшего поколения «аусзидлеров» (термин, придуманный для них в ФРГ). Но только в записях Генриха Классена встречаются многие единственные в своём роде моменты. Например, трезво-обоснованное суждение, почему фашистские захватчики не пощадили бы «соотечественников» – вопреки тайным надеждам некоторых (таких, по счастью, было мало) и убежденности правительства СССР в том, что все немецкие поселения окажутся «пятой колонной». Или описание атмосферы в этих поселениях в 30-х, когда возможный коллаборационизм уже служил поводом для репрессий. «Распространялись слухи, что нашего отца арестовали потому, что он слушал передачи из Германии, – пишет Генрих Классен про 1937-й, когда расстреляли отца и братьев. – На деле приемник был маломощный – мы даже Москву не могли поймать, в основном слушали передачи из областного центра Сталино».

Сам он в этот момент уже учился в Ленинграде – возможно, это его и спасло. Вообще, сына врага народа полагалось отчислить, и процедуру уже было начали: Генрих Классен ещё ничего не знал, когда его отозвали с институтских военных сборов и вежливо предложили отбыть на каникулы раньше, проведать родных. Но нашлись в ректорате люди, которые положили опасные документы под сукно. В 1940-м Классен окончил институт, распределился в Уфу, где первым его другом и коллегой стал Джалиль Киекбаев, талантливый германист (сегодня это несколько заслонено посмертным статусом одного из основоположников науки о башкирском языке). «Честный немец», вынесенный в заглавие, – это его, Киекбаева, определение, высказанное с дружеским юмором. Дедушка гордился и другим определением, прозвучавшим от коллег уже много лет спустя – на банкете в честь его 70-летия: «Вы, Генрих Николаевич, настоящий русский интеллигент».

Здесь есть, наверное, ещё один парадокс – по крайней мере, таким он выглядит из нового века, где всё «англоцентрично», считая и школу. Вот отгремела страшная война. Ещё в её начале лозунг «Убей немца!», подкреплённый страстными текстами Эренбурга и Симонова, никого не смущал, учитывая, что был пласт и немцев-антифашистов, и немцев – советских граждан. Тем не менее, язык Гёте и Маркса активно и без неприятия изучают во всех школах и вузах СССР (куда активнее, чем сегодня). Когда в 1949-м Генрих Классен становится завкафедрой немецкого языка, это ведущая кафедра инфака университета, ведущее направление. И – снова – «тем не менее»... Этнические немцы, носители языка, поражены в правах до середины 50-х. Завкафедрой после лекции спешит отмечаться к околоточному, как преступник. Его маленькая дочь, родившаяся в 1947-м здесь же, в Уфе, тоже проходит по документам как приговорённая судом и сосланная в Уфу (о, кафкианство советской бюрократии). Это выяснилось случайно и недавно, она (моя мама) была немало удивлена, что значится в списках жертв политических репрессий.

Народ-носитель языка совершил страшное преступление; язык великодушно остался не наказан – советские дети учили его с удивительным для контекста эпохи энтузиазмом; наказанными оказались другие люди – только за то, что тоже являются носителями языка – потому что больше ничего ни с далёкой и посторонней Германией, ни с ее гражданами их не связывало. Несправедливость? – одна из многих в ХХ веке.

Маленькая веха лингвистической «реабилитации» в 1957-м много значила, в том числе, и для сорокалетнего преподавателя из Уфы. Именно его Минпрос СССР выбрал в качестве автора первого букваря для советских немцев[3]. Если забежать вперёд, то Генрих Классен ещё более тридцати лет оставался для издательства «Просвещение» и всей этой учебно-методической индустрии одним из ведущих специалистов по теме «немецкий как родной». Так, например, когда эта тема переживала второй (и последний) всплеск интереса со стороны советской школы, вышли сразу несколько учебников Классена и соавторов. Это, в частности, учебник немецкой литературы[4], и, что кажется совсем уж экзотикой (и, видимо, является единственной книгой на эту тему), хрестоматия советской немецкой литературы[5]. Видимо, «реабилитация» советских немцев достигла к концу 80-х таких масштабов, что государство «расщедрилось» на признание, что у этого народа была и есть собственная словесность, которую даже можно собрать в хрестоматию. Правда, полагаю, больших шедевров Генриху Классену и Гарри Гегелену найти не удалось, да и формат школьной хрестоматии, по определению – насквозь заидеологизированной, вряд ли делал это возможным. Я когда-то листал эту книгу и помню стихотворение «Kirche, Kloster und Kabak», а также стих с рефреном «tanzen Komsomolka».

И если уж допустить совсем «лирическое отступление» (а я думаю, в юбилейной статье его можно допустить), то в «Просвещении» у Генриха Классена вышло четырнадцать книг, считая шесть изданий книги об Эрнсте Тельмане.

Возвращаясь к букварю: мне кажется, даже в семье не сохранилось ни одного экземпляра этой исторической для советских немцев книги, на букинистических ресурсах мне также не удалось её разыскать, и не удивительно. Выпущенный в Москве букварь адресовался узкому кругу школ Казахстана, Киргизии и четырёх регионов РСФСР – в том числе, кстати, Башкирии, потому что здесь (в основном в Благоварском районе) были немецкие поселения, число немцев в Башкирии достигало 11 тыс. человек. Учителя хвалили букварь, но много ли их было, учителей отдельных поселений в отдельных регионах?.. В 1964 году в штутгартском «Heimatbuch» автора букваря покритиковали за то, что он «видимо, имел в виду преподавание с другим количеством часов». Но проблема была шире. Букварь адресовался «немецким школам» (и не только он: Минпрос тогда размахнулся на полный комплект учебников, часть из которых писалась «под проект» специально, часть переводилась с русского). Однако «немецкие школы» так никогда и не появились.

Генрих Классен много сделал и в сфере преподавания немецкого как родного, однако здесь его (и его коллег) усилия отчасти, увы, уходили в песок. После полумер 50-х ситуация с советскими немцами, их «возвращением» к полноценной жизни в семье народов СССР заморозилась. Достаточно упомянуть тот факт, что из семи автономий, ликвидированных в ходе сталинского «переселения народов», не были восстановлены лишь две. Немцы и крымские татары остались там, куда их депортировали во время войны.

Новые подвижки в этой сфере начались во время перестройки. Привыкший за несколько десятилетий к почти игнорированию щекотливой темы «родного немецкого», дедушка наблюдал за этим, как мне кажется, с любопытством. Начали созываться «политически важные» симпозиумы по реабилитации советских немцев – в кремлёвских залах, под эгидой ЦК КПСС (Генрих Классен записал о них: «Наш брат чувствовал себя притеснённым – столько помпы и торжественности там было. Выступления «смертных» затерялись среди речей краснобаев»). Помню, как я увидел дедушку на трибуне – на крупном плане – по ЦТ, чуть ли не в программе «Время»; все побежали с кухни к экрану; пяти- или шестилетний ребёнок – я был потрясён.

Оживились все государственные механизмы, тридцать лет кое-как шевелившиеся. Власти даже намекали, что могут восстановить немцам поволжскую автономию. Генрих Классен, говоря об одной из «профильных» конференций в Саратовской области в 1990 году, много пишет о науке и вскользь делает интересное наблюдение: «Атмосфера в населённом пункте, где проживали семьи немцев, крайне напряжена. Население настроено против немцев: “Если будет Немецкая республика – будем сопротивляться. Не допустим вторую Германию на Волге”».

Советское руководство явно чего-то хотело от немцев. И Классен, опять же, между делом проговаривается, – вряд ли отвечая на вопрос специально, – чего оно могло хотеть: «С объединением двух германских государств у “Просвещения” появились новые перспективы, оно вступило в контакт с издательствами ФРГ...». Тут можно «масштабировать» (модное нынче словечко) сильно дальше госиздательства учебников. Обедневший СССР, действительно, рассчитывал на многое со стороны богатой, проглотившей восточные земли и как бы благодарной ФРГ. Дать ради этого советским немцам их республику, школы и всё прочее? – это вполне могли рассматривать как козырь в большой геополитической (но, скорее, экономической) игре. Другое дело, что не сложилось и не успели. Ситуация развивалась стремительней, счёт для СССР, как оказалось, шёл уже на месяцы, и вскоре немцам не нужна была ни республика в России, ни школы, ни учебники, ни...

Думаю, ничего такого даже близко не могли предположить Жирмунский и его ученики. Большинство немцев, чьи предки прожили здесь двести лет, покинули страну буквально в одно десятилетие. Оказавшись с ними на новой-старой родине, Генрих Классен вынужден был признать, что тема сохранения идентичности под влиянием русскоязычной среды закрыта, смята темой более сложной и коварной. Теперь диалект и традиции куда стремительней разрушались литературным немецким и новой европейской унификацией всего и вся (дедушка умер 1 марта 2002-го; как я сейчас обнаружил в википедии, освежая в памяти тогдашние этапы «евроинтеграции», именно с 1 марта 2002-го прекратила хождение дойчмарка). А надо сказать, нижненемецкий диалект (сейчас принято писать – язык) отличается от немецкого едва ли не радикальнее, чем украинский от русского. Сохранившиеся письма старших родственников (готический шрифт!) сейчас не прочитать: кое-какие «выбранные места» дедушка перевёл, но кроме него (и, вероятно, бабушки) никто в семье plattdeutsch уже не владел.

В последние годы дедушка писал много – благо, в Москве ещё выходила газета «Neues Leben», осколок многоязычного холдинга «Правды» и щедрот 1957 года. Писал о том, что официальные слова-ярлыки, которыми маркировала переселенцев Германия, лингвистически («исходя из моего чувства языка») неточны и несут в себе оттенок неполноценности. О том, что и сам литературный немецкий, оказывается, подвергается мощной коррозии (из Советского Союза это не так было заметно). О том, что на восточных землях идёт кампания против школы преподавания русского языка. О том, что качества российских немцев – «прилежание, трудолюбие, неприхотливость, сохранение семейных уз, религиозность» – конечно, являются для немцев «коренных» приятной экзотикой, но быстро размываются, и в том числе – теряется важная для идентичности связь с работой на земле. А уж прежде всего – гибнет уникальный язык.

Ну и напоследок – ещё две цитаты из Генриха Классена. Первая. «Какое душевное состояние вызывает обстоятельство, когда человек вынужден отказаться от родного языка, чтобы существовать? Этот процесс ждёт ещё своего исследователя». Вторая. «Честно говоря, мне повезло с начальством и коллегами, если не считать отдельных случаев, когда мне давали понять, что я не принадлежу к «коренному населению». Поэтому я всегда придерживался принципа: чтобы быть на уровне всех, надо быть на голову выше».

[1] См. публикацию глав из его воспоминаний «Мы создавали университет» // «Бельские просторы», 2015, № 5.

[2] Heinrich Klassen. Mundart und Plautdietsche Jeschichte. – Marburg: N.G. Elwert Verlag, 1993.

[3] Классен Г.Н. Fibel. Букварь : учебник для 2-го класса школ с преподаванием немецкого (родного) языка. – Москва : Учпедгиз, 1957.  

[4] Классен Г.Н., Гутрова Е.И.. Deutche Literatur. Немецкая литература : учебное пособие для 9–10-х классов школ с преподаванием немецкого (родного) языка. – Москва : Просвещение, 1992

[5] Классен Г.Н., Гегелен Г.Р. Sowjetdeutsche Literatur. Советская немецкая литература : учебная хрестоматия для 8-го класса школ с преподаванием немецкого (родного) языка. – Москва : Просвещение, 1989.

Из архива: апрель 2017 г.