Все новости
Публицистика
13 Декабря 2019, 17:00

Победители и призёры "Большой книги" - какими их увидел Филипп Хорват, когда они были еще шортистами

Филипп Хорват – писатель, книжный блогер. Родился в Ташкенте Узбекской ССР в 1983 году. Окончил Санкт-Петербургский государственный политехнический университет по специальности «менеджмент». Живёт в Санкт-Петербурге. Публиковался в журнале «Новый мир» 3 место Гузель Яхина «Дети мои» Сказочный лубок про русифицированных немцев Отзвуки рецензий и откликов книжных блогеров доносили вроде бы консенсусное мнение: «Дети мои» по сравнению с дебютным романом слабее, расплывчатее и, вообще, как бы повторяют лейтмотив замысла «Зулейхи» – показать судьбу маленького человека, которого корёжит, перемалывает в горниле большой тоталитарной советской эпохи... 2 место Григорий Служитель. «Дни Савелия» Приятная сказка о том, как кот наблюдал за Москвой собянинской (полная версия) Познакомившись на «Лайвлибе» с короткой оценкой романа Дмитрием Быковым, я вынужденно соглашусь – не о коте Савелии книжка, а об альтер эго самого писателя, о «маргинальном интеллигенте из вымирающей прослойки» (только отчего ж прослойка вымирающая, Дмитрий Львович? Вполне себе живёт и здравствует.)... 1 место О. Лекманов, М. Свердлов, И. Симановский – «Венедикт Ерофеев: посторонний» Оцифрованный в википедию Веничка Казалось бы, о Ерофееве написаны тонны мемуаристики от огромной толпы знавших, общавшихся и хотя бы на пять минут пересекавшихся с ним людей. Из всего Эвереста этой литературы можно было бы сделать вполне себе ламповую, объёмную книжку а-ля ЖЗЛ (хотя про ЖЗЛ, честно говоря, не знаю, я давно уж не читал этой ЖЗЛ и близко себе не представляю её формата сегодня)...

Филипп Хорват – писатель, книжный блогер. Родился в Ташкенте Узбекской ССР в 1983 году. Окончил Санкт-Петербургский государственный политехнический университет по специальности «менеджмент». Живёт в Санкт-Петербурге. Публиковался в журнале «Новый мир»
3 место

Гузель Яхина «Дети мои»
Сказочный лубок про русифицированных немцев
Отзвуки рецензий и откликов книжных блогеров доносили вроде бы консенсусное мнение: «Дети мои» по сравнению с дебютным романом слабее, расплывчатее и, вообще, как бы повторяют лейтмотив замысла «Зулейхи» – показать судьбу маленького человека, которого корёжит, перемалывает в горниле большой тоталитарной советской эпохи.
«Дети мои» действительно мне показались слабой книгой. Это своего рода сказочная, былинная попытка нарисовать судьбу поволжского немца Якоба Баха, но попытка провальная, поскольку в его судьбе нет ничего особенного, не говоря уж о героическом, если только не брать за подвиг то, что он в одиночку, без матери и без связи с внешним миром воспитал дочь. Сказка же опирается на сюжет приключений, преодоления препятствий неким, безусловно положительным, героическим персонажем, а выведенный в книге шульмейстер (школьный учитель) – он просто никакой.
Слабость замысла Яхиной вдвойне подсвечена тем, что взятая на вооружение фольклорная стилистика пробуксовывает почти везде: начиная с момента неудачного побега Баха с хутора Гримма и заканчивая его «блужданиями» по речному дну. Да, местами написано красиво, кучеряво, даже чересчур витиевато, но… зачем это всё, к чему? Сюжет эта сказочность никак не двигает, ничем не дополняет.
Сюжета в книге вообще нет как такового. А откуда ему взяться, если вся жизнь Баха вначале с женой, а затем с дочерью очерчивается замкнутым пространством хутора? Понятно, что это в рамках замысла всё – показать жизнь некоего отшельника, волны судьбы которого плещут где-то в сторонке, в тихой заводи, подальше от бурной стремнины. Но если так, то чем же всё-таки примечательна эта тихая заводь, что на ней нужно фокусироваться в течение немаленького по объёму романа?
Странную конструкцию романа в трёх местах дополняют не менее странные вставки из жизни Сталина. Эти вставки призваны укрепить немецкую линию, как бы углубить связь мелкого, спрятавшегося в волжском иле пескаря Баха с большой историей страны. ОК, технически – всё понимаю, но зачем, к чему эта фальшивая сова на глобусе?
С учётом всех мнений и высказываний маститых критиков и литблогеров, можно было бы объяснить роман так: Гузель, ещё не совсем уверенный в своих силах, во многом начинающий писатель, решила просто-напросто ритуально повторить «Зулейху». Но так оно, кажется, не работает: настоящая литература не приемлет топорной схематичности и якобы работающих наверняка алгоритмов.
2 место

Григорий Служитель. «Дни Савелия»
Приятная сказка о том, как кот наблюдал за Москвой собянинской (полная версия)
Познакомившись на «Лайвлибе» с короткой оценкой романа Дмитрием Быковым, я вынужденно соглашусь – не о коте Савелии книжка, а об альтер эго самого писателя, о «маргинальном интеллигенте из вымирающей прослойки» (только отчего ж прослойка вымирающая, Дмитрий Львович? Вполне себе живёт и здравствует.).
Кажется, именно глазами этого интеллигента Служитель и попробовал окинуть мельком Москву собянинскую, столицу не в меру сытую, урчащую по-кошачьи. Неслучайно ведь появляются в романе некоторые признаки актуальных событий 10-х годов: есть и трепещущая возмущением Болотная, слышен гул техники, безостановочно перекладывающий вездесущую плитку. И в эту Москву органично вплетаются улочки-переулочки, районы, которые сами по себе подтягивают в современность образы того старого города, в котором всё было когда-то уютно, неторопливо, дремотно и умиротворяюще. Шелапутинский переулок, Яуза со всеми своими сыромятническими шлюзами, Богоявленский собор в Елохове, Бауманка, Китай-город, Маросейка, Покровка – сокровенный нерв столицы по Служителю, не хухры-мухры. Сказка, в общем, жить в которой коту одно удовольствие.
Выписанные с явной любовью общегородские образы дополнены каскадом типологических портретов людей, хозяев Саввы и его подруги Греты. Среди них и трудолюбивые, но любящие кирнуть-дунуть киргизы-гастарбайтеры, и девочка, вечно живущая на попечении папиков и богатых иностранцев, и забытые богом и временем хиппи, которые управляются с кото-кафе – всё портреты хоть своеобразной, но той же Москвы. Кстати, думаю, ради расширения этой портретной коллекции автор втиснул в середину книги главу о людях, которые никакого отношения к повествованию не имеют. Такой себе эксперимент с композиционной формой, ну да ладно, общего настроения «Дней Савелия» эта вставка не портит.
Надо бы, наверное, написать немного о жизненных приключениях самого кота, да чего тут особо писать-то, чтобы не наспойлерить сильно? Скажу одно: жизнь у Савелия получилась насыщенная, интересная, хоть и не изобилующая откровенно твистовым, переворачивающим сюжет на 180 градусов экшеном. Нормальная такая жизнь бродячего кота-интеллигента, оценивающего жизнь вполне себе человеческим взглядом (а что в такой точке зрения плохого?).
В конечном счёте, конечно, «Дни Савелия» – это книга не о коте, а о времени (или безвременье – тут уж кому как), в котором мы живём. О мире крупного российского мегаполиса, в котором всё случается, что-то у кого-то получается, а у кого-то что-то – нет. В этой лёгкой отстранённости наблюдения за неспешным ходом нашей же жизни и кроется фишка очень ладно скроенного, приятного во всех отношениях романа Григория Служителя. А на большее автор, кажется, и не претендует.
Не думаю, что «Дни Савелия» с ходу (это всё же дебют писателя) ворвётся в тройку лидеров «Большой книги», но определённо книга вполне достойна включения в шорт. Хотя бы ради простейшего аванса с намёком: пишите ещё, Григорий Служитель, у вас получается.
1 место

О. Лекманов, М. Свердлов, И. Симановский – «Венедикт Ерофеев: посторонний»
Оцифрованный в википедию Веничка
Казалось бы, о Ерофееве написаны тонны мемуаристики от огромной толпы знавших, общавшихся и хотя бы на пять минут пересекавшихся с ним людей. Из всего Эвереста этой литературы можно было бы сделать вполне себе ламповую, объёмную книжку а-ля ЖЗЛ (хотя про ЖЗЛ, честно говоря, не знаю, я давно уж не читал этой ЖЗЛ и близко себе не представляю её формата сегодня).
Но авторы «Венедикта Ерофеева: посторонний» как будто другую задачу перед собой поставили, эту задачу я бы определил попыткой википедизации писательского образа. Вообще, так сказать, в целом. Абсолютная и бесповоротная оцифровка образа… которая, увы, провалилась.
И я даже смутно понимаю, почему провалилась. Материала действительно очень много, Веничка ж почти что наш ровесник, многие до сих пор здравствующие успели застать, запечатлеть в себе и зафиксировать на бумаге. Весь этот материал авторы попытались уложить в 530 страниц, подтянуть изо всех источников хотя б по строчке, по впечатлению, по одному мнению. В результате получилась довольно-таки комканная, рваная вики-статья размером в книгу, а человека за этой статьёй нет и близко, не проглядывается он.
Конечно, труд поистине титанический, одному человеку, наверное, такое не осилить, и потому тут целая троица рыла, копала, компоновала. Одни главы с довольно подробным анализом «Москвы-Петушков» чего стоят – я и подумать не мог, что там всё настолько символично и густо наплетено (а теперь по-хорошему поэму-то надо перечитать). Да, но книга одним анализом не исчерпывается, читателю важнее ж увидеть образ писателя, понять его жизнь, его внутренние мотивы прожить так, как прожил Веня (а прожил неважно, чего греха таить, несчастливо и как-то мимо кассы – не зря же сами авторы обозначили Ерофеева посторонним).
Возможно, это эффект внутренней кривой оптики, но у меня этот образ не нарисовался, не сложился. Какие-то отдельные черты и особенности ерофеевского характера благодаря одним воспоминаниям схематично складываются, но тут же другие, абсолютно противоречивые воспоминания их перекрывают. В качестве одного из примеров – интерес Венедикта к евреям, – откуда, с чего началось и почему? Был ли он антисемитом или же просто сильно интересовался темой (судя по воспоминаниям людей – да, просто интересовался). А если эта тема, в общем, неважна, то зачем заострять на ней внимание? Противоречивые черты ерофеевского схематично набрасываются, их тут много, и все они практически без однозначного ответа. Понятно, что никакой однозначности через воспоминания разных людей не может прорисовываться в принципе, но так ведь и получается в результате вики-склад собранных отовсюду зарисовок и портретных характеристик.
Я не очень понимаю премиального механизма «Большой книги», собравшего воедино одиннадцать чисто художественных и одну вот эту ерофеевскую книгу из разряда нон-фикшн. По степени значимости, влиятельности каждой отдельной литединицы мерить сложно, хотя бы потому, что, на мой взгляд, ни одно из представленных произведений не относится к разряду сверхвыдающемуся, отражающему в яркой спресованности оголённому нерву если не эпохи, то хотя бы уходящего года. Но даже с учётом этой мысли на заднем плане – смешивать-то зачем? Ведь и такому, никак не вовлечённому в активный литературный процесс мимокрокодилу вроде меня, очевидно: «Венедикт Ерофеев: посторонний» в призёры не просеется.
Ну, хоть подсветили книжку в канун тридцатилетнего юбилея со дня смерти одного из выдающихся русских писателей – и то хорошо, спасибо «РЕШ».
Читайте нас: