Фердинанд Бигашев. Урманка

ПОБЕГ

Малыш играл с кошкой: тискал, “дрессировал”, таскал за хвост. Молодая сильная кошка не выдержала такого обращения и вонзила ему в руку свои острые когти. Малыш истошно завопил и побежал к матери. Увидав кровь, та всполошилась и, поймав негодную кошку, поколотила.

— Вот тебе! Вот тебе! Ух ты какая, Шахья, нехорошая! Моему Рустемчику сделала бо-бо… Не плачь, сынок, сейчас всё пройдёт. У сороки боли, у вороны боли, а у моего Рустемчика заживи… Тьфу, тьфу…— проговорила она, поплевав на больное место, и перевязала руку.

Обиженная Шахья забралась под диван и весь остаток дня просидела там, жмурясь и делая вид, что дремлет. На самом деле она не спала и, презирая всё на свете, дожидалась ночи. Ночью она вылезла через форточку, потянулась, зевнула и огородами, вдоль плетней, направилась в бор, который обступал аул со всех сторон. Больше домой она не вернется, будет жить в лесу, кормиться охотой!

Покинув дом, Шахья вскоре очутилась в бору. Она уверенно пошла в глубь леса, хорошо видя в темноте деревья, кустарники, звёзды, чутко ловя подозрительные звуки и шорохи. Свобода! Как это прекрасно! Никто её больше не обидит, никто!..

Целый день она не ела, проголодалась и сейчас мечтала об ужине. Шахья с удовольствием вспомнила, как мать, большая полосатая кошка, приносила в зубах мышей, держа их за толстый загривок, и клала перед детьми. Придушенная, до смерти перепуганная мышь оживала, пыталась бежать, но мать лежала, широко расставив лапы, и каждый раз возвращала беглянку обратно. Зеленые глаза матери искрились, хвост подрагивал, она играла и учила детей азам охоты.

Теперь Шахья брела, сама не зная куда — всё дальше и дальше, мягко ступая лапами по опавшей хвое. Под замшелым пнём она услыхала знакомый писк: кто-то там возился, шуршал листьями, бегал. Шахья замерла, навострила уши, приготовилась к прыжку. Из-под хвои выскочил молоденький мышонок, лупоглазый и бестолковый. Он не успел даже оглядеться, как Шахья бросилась на него. От страха тот прижался к земле — вместо того, чтобы бежать. Шахье уже приходилось ловить мышей, и она знала эту их привычку прижиматься к земле, поэтому без труда, можно сказать, играючи схватила его за загривок.

Первая добыча! Горячо и страстно заговорили в Шахье инстинкты предков, заиграла кровь…

НОЧНЫЕ СТРАХИ

Поужинав, Шахья решила где-нибудь переждать ночь. В укромном местечке нашла кучу валежника и уже хотела залезть под неё, как вдруг от сосны, что росла рядом, беззвучно отделилась огромная чёрная тень и камнем полетела вниз. Шахья успела только разглядеть жёлтые навыкате глаза, хищный клюв и мощные когтистые лапы. Если прижаться к земле, как мышь,— гибель неизбежна! Шахья шарахнулась в сторону и опрометью, обдираясь, одним махом влетела под валежник. А сова — это была она, ночная разбойница,— вернулась на сосну и недоумённо осмотрелась: где добыча, почему промахнулась, ведь она упала точно на цель. Посидев ещё немного и поняв, что обед ускользнул, сова бесшумно раскинула крылья и улетела.

Долго Шахья не могла прийти в себя от пережитого ужаса: вот тебе и лес, вот тебе и свобода! Тут запросто можно самой стать добычей. Она пробралась обратно и, найдя под валежником более просторное место, расположилась на ночлег головой к входу.

Дремала она чутко и вдруг сквозь сон почувствовала, будто кто-то стоит у входа, хрюкает, сопит, тяжело дышит. Открыла глаза — действительно у входа стоит освещённая луной круглая тень, причём явно проявляет интерес к ней.

Это был незнакомый остроносый зверь с маленькими глазками, весь в колючках. Он обнюхивал валежник, разбираясь, кто перед ним, насколько опасен, не выгонит ли из его собственных охотничьих угодий?

Шахья предупредительно зарычала, и тень мгновенно обратилась в шар — морды нет, во все стороны торчат одни иглы. Шахья подумала, что зверь не понимает её гнева, зарычала сильнее и устрашающе фыркнула. К её удивлению, шар фыркнул не менее устрашающе и резко дернулся иглами. Будь Шахья поближе, непременно получила бы уколы.

В конце концов зверь понял, что Шахья не представляет для него опасности, опустил свои колючки и, гулко топоча, покатился по своим делам дальше.

УТРО В ЛЕСУ

Остаток ночи Шахья просидела, чутко смежив веки и лишь изредка забываясь в коротком полусне. Когда утром она вылезла из своего убежища, всё вокруг было залито солнечным светом, а лес наполнен голосами птиц. Это были другие птицы и другие песни, совсем не те, что в ауле. Если там чирикали воробьи, каркали вороны, горланили петухи, то здесь всё было иначе. Вот какая-то большая зелёно-голубая птица выводила что-то звучное, как Рустемчик на своей дудке. Ей вторит маленькая, но чрезвычайно голосистая пташка. Откуда что берётся в этом небольшом горлышке: и трели, и посвист, и перекатистые пощёлкивания — заслушаешься. Пело и множество других птиц, которых она видела и слышала впервые. Это ей понравилось, теперь она будет слушать их каждый день.

Несмотря на бессонно проведённую ночь, Шахья чувствовала себя удивительно бодро. Может, оттого, что воздух соснового леса был настоян на терпких хвойных запахах и освежал, или оттого, что надушен он был ароматами цветущих июньских трав. А может, и свобода, связанная с опасностями, была тут не последней причиной.

Дальше, однако, начался непорядок. Те самые певуньи, которые только что так красиво пели, обнаружив Шахью, подняли небывалый галдёж. Хор их мгновенно распался. Все заверещали: “Что это за зверь? Почему он на нашей территории?! Мы не хотим!!! Гони её, гони!..” И они стали бросаться на Шахью, клевать куда попало — то в спину, то в макушку, но особенно старались попасть в глаза.

Шахья не стала связываться с незнакомой лесной братией и пошла прочь. Птицы, однако, не отставали, шумно провожали, передавая на границе своей территории другим птицам. Эти, другие, были тоже недовольны, тоже шумели и клевались. Ходить открыто, как в ауле, здесь было просто невозможно.

Одна большая птица с хохолком на голове, что всё стучала клювом по дереву, неожиданно так клюнула Шахью в голову, что она даже упала. Хотела встать и убежать куда глаза глядят, но вдруг решила ответить коварством на коварство — прикинулась мёртвой. Осмелевшая птица сделала второй заход, но как только она приблизилась, Шахья распустила когти и — бац! — загребла её под себя. Та отчаянно заверещала, но было поздно. Всё птичье царство гневно возмутилось. Сидя на деревьях, птицы обзывали её и разбойницей, и хищницей, и грязной собакой. “Кое в чем они, может, и правы,— подумала она,— но насчет грязной собаки перегибают: собаки любят купаться в пыли, а я, как известно,— чистюля”.

Расправившись с дятлом, Шахья демонстративно села на виду у всех птиц и стала умываться, что непременно делала не перед едой, а после. Она почистила усы, вымыла за ушами, общипала зубами подушечки на лапах, слюной устранила запахи, чтобы никто не смог её выследить. И только после тщательного туалета покинула поляну.

СЕРЫЙ ШНУРОК

На самом краю поляны она остановилась перед приземистым дубовым пнём, обросшим, как бородой, кудрявым зелёным мхом. Шахья решила полежать на нём, погреться на солнышке. На пне валялся какой-то серый шнурок в виде колечка. Должно быть, кто-то забыл его тут или по ненадобности выбросил. Впрочем, это был даже не шнурок, а какой-то ремешок, потому что на конце его имелась “пряжка”. Таким ремешком хозяйка зимой подпоясывала Рустемчика поверх шубки.

Только Шахья вскочила на пень, как вдруг “пряжка” взметнулась вверх, и Серый Шнурок принял… стойку! Шахья увидела злые беспощадные глаза, черный раздвоенный язык, который зловеще дрожал, предупреждая о смертельной опасности. То, что она приняла за пряжку, оказалось головой гадюки, а сам шнурок — ее туловищем. Выходит, Шахья спугнула гадюку, которая грелась на крыше собственной норы!

Серый Шнурок зашипел, приходя в ярость:

— Ш-ш-ш… Ты осмелилась приблизиться ко мне! Меня здесь боится всё живое… Даже человек! Ш-ш-ш… Сейчас ты будешь наказана! Ш-ш-ш…

Как ни странно, Шахья прекрасно понимала это шипение, потому что оно было и её родным языком. Как серая молния рассекла гадюка воздух. Быстрее той молнии соскочила Шахья с пня, и Серый Шнурок растянулся на земле. В последнюю секунду, уже убегая, Шахья заметила, что загривок его беззащитен, открыт — бросайся и лови. Но она была уже далеко и возвращаться, искушать судьбу не стала. Однако запомнила, что не обязательно убегать, и в следующий раз она спокойно расправится с ним, как с мышью, когда он растянется на земле.

ЛЕСНАЯ СОБАКА

Долго бежала Шахья от опасного места, наконец остановилась. Собственно, и бежать-то дальше было некуда: впереди был обрыв. Она вышла к глубокому лесному оврагу, по дну которого тёк ручей. Тут же громоздилась упавшая сосна. Огромные корни её торчали над краем обрыва, а макушка доставала до ручья и даже до его противоположного берега.

К черному полусгнившему стволу нанесло течением много сучьев и разного мусора — целую гору. Шахье это дикое место понравилось: тут можно устроить себе жилище. Сосна — место для отдыха и прогулок, мост через ручей, а бурелом — крыша над головой. Да и водопой будет под боком.

По одной из веток Шахья спустилась к ручью и стала лакать холодную воду, отдающую чуть-чуть лесной прелью, но удивительно свежую и вкусную. Утолив жажду, она по стволу пошла обратно, чтобы потом спрыгнуть на землю и выбрать где-нибудь под буреломом место для жилища. В конце ствола она подняла глаза и… Из-за корней прямо на неё уставилась серая собачья морда с хищными голодными глазами. От неожиданности Шахья оторопела и в первое мгновение даже бессильно присела на задние лапы. Однако это был не выход из положения. Требовалось срочно собраться, истерично взвизгнуть, сбить собаку с толку и дать стрекача. Не та это собака, каких полно в ауле, а дикая, лесная! Хозяйка, помнится, боялась их как огня и на ночь запирала от них скотину на тяжёлый засов, называя разбойников грозным именем — волки!

Шахья незаметно оглянулась — ах, успеть бы взобраться вон на ту берёзу, что растёт на другом берегу! Поняв, что обнаружена, собака выскочила из своего укрытия. Промедли Шахья хоть на долю секунды, быть бы ей в её острых зубах. Вихрем промчалась она по стволу сосны и взлетела на берёзу. Собака впопыхах свалилась в воду, потом выбралась на берег, отряхнулась, подняв облако брызг, и села под деревом дожидаться, когда она спустится на землю. Но не такая Шахья глупая, чтобы не понять его замысла. Жди, волк, жди, а ей и тут хорошо!..

Сидя на берёзе, Шахья высмотрела у ручья вытоптанный пятачок, на котором валялись обглоданные кости. Значит, здесь находится логово этой лесной собаки — волка! Значит, отсюда надо срочно уходить! Она перебралась на самый конец ветки, чтобы перепрыгнуть на соседнюю сосну. Волк по земле последовал за ней, сопровождая каждый её шаг кровожадным сковывающим взглядом. Сжавшись в тугой комок, Шахья прыгнула, но не совсем удачно, ветка под ней зыбко качнулась, и задние лапы её повисли в воздухе.

Видя это, волк даже взвизгнул от радости, высоко подпрыгнул и клацнул зубами. С замершим сердцем ждала Шахья, когда ветка перестанет качаться, наконец-то кое-как зацепилась задними лапами и влезла на дерево — спасена! Потом она так же перебралась на следующую сосну. Но дальше решила не рисковать — лучше переждать опасность на толстом надёжном суку.

А волк тоже ждал. Долго, терпеливо. Наконец стал скучать, потянулся, широко зевнул, обнажив острые желтые клыки, перешел по сосне на тот берег и скрылся в своём логове.

ГРОЗА

Эту ночь она коротала далеко от опасного соседа. Место было тихое и спокойное. Шахья села под кучей хвороста головой к входу, зажмурилась и тут же забылась. Ей снился диван, будто она лежит на нём свернувшись калачиком, а в избе — музыка. Музыка была почему-то очень беспокойная, с шипением, свистом, топотом и грохотом. Грохот всё усиливался, потом вдруг что-то ослепительно сверкнуло перед глазами, словно хозяйка включила в комнате свет, и она проснулась.

Оглядевшись, Шахья не сразу узнала свой лес. Ох, каким он стал страшным и опасным! В нем всё гудело, гремело и вспыхивало жуткими огнями. Откуда-то сверху на неё капала вода. Она перебралась поглубже, под лапник, который еще не промочило. Но вскоре промок и лапник. В поисках сухого места она вылезла из укрытия, но сколько ни искала крыши над головой — не нашла. Так и просидела под кустом всю ночь, обливаемая холодными небесными струями.

К утру ливень прекратился. Вышло солнце, которому Шахья обрадовалась как ничему на свете. Его теплый сияющий лик и наступившее светлое утро было необъяснимым чудом после кошмара ночи. Под раскидистым дубом она нашла безветренный пригревок, обсохла и, разморенная теплом, уснула.

Пришла в себя от неосознанной тревоги, которая в последнее время стала привычной спутницей ее лесной независимой жизни. Солнце поднялось высоко, значит, времени прошло немало. Она внимательно посмотрела перед собой и заметила за муравейником в высокой траве два вертикальных зрачка, с интересом наблюдающих за ней. Уж чего, чего, а такого она не ожидала, чтобы в лесу, вдали от людей сидел удивительно знакомый зверь — чёрный кот, видимо, такой же бродяга, как и она.

Они осторожно приблизились, потёрлись усами, познакомились. Кот ей понравился. Значит, теперь у неё будет лесной друг. Чтобы показать свою симпатию, она тронула его лапой, потом упала на бок, приглашая поиграть, побарахтаться на траве…

Они провели в лесу несколько дней. А однажды Шахья проснулась и не нашла кота. Он исчез и больше не вернулся.

Шахья снова осталась одна. Ей часто снилась изба, кухня, диван и даже хозяйкина нога, об которую можно было потереться, чтобы освободиться от искр, накопившихся в шерсти. Её стала одолевать тоска по человеку.

СНОВА В АУЛЕ

Она вернулась в аул с противоположного конца — не с того, где жила раньше. Села под забором у крайней избы и стала наблюдать: что за двор, что за люди. К прежней хозяйке и к Рустемчику возвращаться не хотелось.

У крыльца играла девочка в белом коротком платьице и с бантом в чёрных волосах. На земле был постлан старый половик, на нём стояла кроватка, а в кроватке спала кукла, укрытая простынёй. Девочка расставляла на игрушечном столике тарелочки и блюдца, должно быть, готовила кукле завтрак. Она что-то тихонечко напевала, заботливо поправляла простыню и подушку. Движения рук были мягкие, добрые.

Под крыльцом, вывалив от жары язык, лежала рыжая собачка — так себе, не очень страшная. Из избы вышла женщина с высоко подоткнутым подолом юбки, должно быть, мыла пол в сенях. Вот она выпрямилась, откинула локтем волосы, упавшие на глаза, и сказала что-то ласковое девочке. Вымыв крыльцо, она выплеснула воду на траву и вошла в дом.

И девочка, и хозяйка Шахье понравились, может, не прогонят. Она пролезла под забором и на виду у собаки зашагала к крыльцу. Шла с независимым видом, высоко держа хвост: пусть все видят — она не трусит. Заметив такое нахальство, дворняжка вскочила и побежала к ней — без лая, далеко вытянув морду, с угрожающим видом прижимаясь к земле. Шахья присела, подняла переднюю лапу с выпущенными когтями, прижала уши и, зашипев, оскалилась. Собака в нерешительности остановилась, втягивая носом воздух. В это время к ним обернулась девочка.

— Мар-сик! Фу! Что ты делаешь?

Она подбежала к ним, оттолкнула собаку и взяла Шахью на руки. Приговаривая что-то ласковое, погладила по голове. Ах, какие руки у нее были нежные! Как, оказывается, соскучилась Шахья по простой человеческой ласке! За один такой миг можно оставить и лес, и вольность, и первобытную жизнь. Никогда не думала Шахья, что она, такая гордая и своенравная, на самом деле такой мягкий и добрый домашний зверь.

Напевая колыбельную, девочка положила Шахью на кроватку рядом с куклой и прикрыла одеяльцем. Шахья не сопротивлялась.

— У тебя кошка, Альбиночка?! — удивилась мать, выйдя на крыльцо.

— Да… У Марсика отбила…

— У неё, наверно, хозяева есть.

— Пусть! Я хочу кошку! — возразила девочка и прижала Шахью к груди.

— Ну ладно,— не стала особо спорить мать.— Если найдутся хозяева, отдадим. У соседей такой кошки, вроде, нет. Её надо искупать: могут быть блохи, лишаи… Кстати, у нас что-то мышей много в последнее время развелось…

Слово “мышь” Шахья хорошо знала, поэтому поняла смысл разговора. Её тут же бесцеремонно искупали. Она с непривычки сопротивлялась, но руки хозяйки и девочки, хоть и обходились с ней круто, были ласковы. Её хорошенько намылили, потом ополоснули водой и насухо вытерли полотенцем. Когда отпустили, Шахья, брезгливо тряся задними лапами, забралась под лавку на крыльце и стала облизываться, а когда наконец обсохла, то, к своему удивлению, почувствовала себя как никогда хорошо. Прежняя хозяйка её ни разу не купала.

Потом Альбина налила в плошку молока, поставила под лавку. Оно показалось Шахье неслыханным лакомством, о каком в лесу нельзя было и мечтать. Вытянув морду и шевеля ноздрями на крыльцо осторожно поднялся Марсик. Шахья великодушно отодвинулась, уступила место у плошки. Марсик, крайне удивленный, что кормят не его, а кошку, сразу же стал лакать на правах хозяина.

— Мама! Кошка с собакой из одной плошки пьют! — всплеснула руками девочка.

— Так-то оно лучше, когда в мире,— серьёзно сказала мать.— Видно, кошка умная…

Потом Шахья знакомилась с двором. Были тут и амбар, и хлев, и большая куча навоза, и лопухи, и конопляник. Всюду пахло мышами. Похоже, они знать не знают, что на свете существуют кошки,— непугано шмыгают то там, то тут. Поймать одну из них Шахье не стоило труда. Она принесла мышь хозяйке и положила ей под ноги.

— Ах ты умница! Мышей ловишь! — похвалила её хозяйка, и это был миг полного торжества Шахьи.

Вечером с работы пришел хозяин, молодой лысый толстяк с красным обветренным лицом, колхозный бухгалтер. Его прихода ждали, накрыли стол, но ужинать без него не садились. А когда все собрались, хозяин оценивающе посмотрел под стол, где Шахья тёрлась об ногу хозяйки, и благосклонно согласился:

— Мышей, говорите, ловит? Ну что ж, пусть живёт. Будем считать, что она пришла к нам из лесу, поэтому дадим ей кличку — Урманка. То есть — лесная…

У НОВЫХ ХОЗЯЕВ

Урманка быстро привыкла к своей новой кличке. Она крепко привязалась к девочке, а хозяйку выделяла особо — как кормилицу. Хозяина кошачьи дела почти не интересовали — ловит мышей и ладно. Он был очень занятый человек, но всё равно, узнав, что и сегодня она поймала мышь, каждый раз гладил её от кончика носа до кончика хвоста. При этом Урманка приподнималась на всех четырех лапах, стараясь покрепче прижаться к его ладони, потому что ласка хозяина значила очень много.

Она любила ходить по пятам за хозяйкой. Если та что-нибудь делала по хозяйству, то уж Урманка тут как тут. Однажды та убирала навоз в хлеву. Вдруг из-под лопаты вывалился живой ком и рассыпался на мелкие шнурочки, которые, словно испугавшись света, нырнули обратно в навоз. Затем появился и сам потревоженный Серый Шнурок. Увернувшись от лопаты, он не мешкая юркнул в дыру под забором. Урманка ринулась вслед за ним, но дыра была слишком мала, а пока она обежала забор, гадюки и след простыл. Значит, во дворе живёт Серый Шнурок, поняла Урманка. Значит, он может в любое время укусить кого угодно. Надо быть начеку!

Как-то хозяйка пошла в чулан с голубой чашкой, которая всегда означала сметану. А сметану Урманка обожала, поэтому, тихим мяуканьем напоминая о себе, ходила за ней по пятам, преданно заглядывала ей в глаза. Та свою любимицу не обделяла: непременно выворотит из горшка большую ложку крутой, как масло, сметаны. Может, и сейчас угостит?

В чулане на стене висела зимняя одежда, и в одном из карманов полушубка Урманка услыхала знакомый писк. Она остановилась, прислушалась и прыгнула на полушубок.

— Сметана в горшке, а не в кармане,— сказала хозяйка с улыбкой. Но тут она и сама услышала четкий писк и побледнела, потому что очень боялась мышей. Сунув руку в карман, она тут же отскочила, уронив полушубок на пол. Но Урманка была наготове: ни один мышонок не избежал её кары. Так она в одночасье вывела целое семейство мышей.

КОТЯТА

В последние дни Урманка быстро толстела.

— Ты что-то, дорогая, полнеешь не по дням, а по часам,— сказала хозяйка и, взяв на руки, пощупала её.— Так и есть — котята будут.

Она принесла из амбара старое гусиное гнездо, поставила его в чулане, на дно постелила тряпку. Урманка понимала смысл приготовлений и благодарно тёрлась об её руку. Как только хозяйка ушла, она забралась в корзину.

Утром Альбина обнаружила в корзине котят: трёх чёрных и одного серого, похожего на мать. Урманка лежала усталая и добрая, смотрела на Альбину так умно и свято, словно хотела поделиться радостью: смотри, мол, какие у меня чудесные дети — три сына и дочь!

Росли котята быстро. Урманка обожала их, приходила в трепет от каждого писка. И вообще она оказалась удивительно заботливой мамой, то и дело ложилась на бок, подгребала их под себя, облизывала, кормила молоком.

Вскоре подросшие котята во время её коротких отлучек начали выбираться из корзины и расползаться по разным углам. Урманка, застав дома такой разор, приходила в ужас, их жалобный писк приводил её в отчаяние. Она собирала их по одному в корзину, и котёнок, который только что плакал и ныл, тотчас замолкал. Она носила детей, как и мышей, в зубах за загривок.

Материнские чувства Урманки вызывали у хозяйки неописуемое удивление.

— Совсем как человек! — говорила она.— И детей рожает, и воспитывает, и кормит… Учись, Альбина!

И дочь действительно училась. Прежде всего она брала пример с матери. А потом в её играх с куклой появилось и другое — святость, с какой Урманка относилась к своим детям.

Урманка не только любила Альбину, но и заступалась за неё. Если мать и дочь, бывало, расшалятся в постели, и Альбина закапризничает, распищится, то Урманка обязательно прибежит и тронет зубами хозяйку за икру: мол, не обижай маленьких!

— У тебя, оказывается, есть и своя мораль! Ну и ну…— качала головой хозяйка и, успокаивая, добавляла: — Не бойся, я такая же мать, как и ты, детей не обижаю.

ПОДВИГ

Всё, может быть, так и шло бы своим чередом, но случай, как это часто бывает в жизни, распорядился судьбой Урманки самым неожиданным образом.

Был тёплый летний день. Возле хлева копались в навозе куры. Марсик лежал под крыльцом, разморённый жарой. Альбинка играла в куклы у завалинки. Хозяйка отлучилась на минутку к соседям. Урманка возвращалась с охоты с мышью в зубах.

Вдруг она увидела: на куклиной кроватке перед Альбиной вскинул голову Серый Шнурок. Девочка смотрела на него, как заворожённая, не в силах пошевелиться. Серый Шнурок дрожал, готовясь к броску. Урманка замерла, выронила мышь и издала утробное рычанье, чтобы привлечь к себе внимание гадюки.

Серый Шнурок услышал её, повернул голову и злобно сверкнул глазами. Урманка отвела взгляд. Она знала: такому врагу смотреть в глаза нельзя — зачарует. Она приближалась к нему, прижимаясь к земле и ни на секунду не упуская его из бокового зрения. Это был тот самый Серый Шнурок, что жил в навозной куче. Чёрный раздвоенный язык его дрожал и метался, высовываясь изо рта.

Урманка вся собралась, готовясь к решающей схватке. Пусть Серый Шнурок бросится на неё, а когда растянется на земле, она схватит его за загривок…

Альбина стояла, прижав руки к груди, и смотрела на гадюку расширенными от ужаса глазами. Кошка и Серый Шнурок уже находились друг против друга, когда во двор вбежала мать. Или сердцем она почуяла беду, или это было случайно, но пришла она именно в тот момент, когда кошка и гадюка приготовились к броску. Увидев эту страшную картину, она издала пронзительный вопль, что послужило Серому Шнурку сигналом к атаке. Молнией сверкнул он в воздухе. Урманка подскочила как можно выше, пропуская эту молнию под собой, но змея всё-таки успела коснуться зубом её соска, оставив на нём алое пятнышко.

Как только Серый Шнурок упал на землю, Урманка свалилась на него, как с неба, и вонзила зубы в загривок. Тот извивался кольцом, хлестал своим длинным телом по земле, но был уже без головы.

— Милая моя доченька! — рыдая от радости, подняла на руки мать Альбину и, обливаясь слезами, стала её целовать.— Видит бог, я оставила тебя только на минутку! Как хорошо, что Урманка была рядом!..

А Урманка в это время старательно зализывала быстро разбухавшую ранку. Хозяйка хотела её погладить, отблагодарить, но она не далась, побежала на огород, а там через плетень и — в лес. Больше она не вернулась ни к своим котятам, ни к девочке, ни к хозяйке.

…Поздней осенью отец с дочерью собирали в лесу грибы. Под старой сосной они наткнулись на кошачьи останки, дочиста обглоданные муравьями, чьё жилище — большая хвойная куча — находилось рядом. По знакомой серой шерсти, по размерам скелета и форме черепа можно было заключить, что это Урманка. Молча постояли, помянули добрым словом. Потом вырыли маленькую яму, сложили в неё белые косточки и сделали приметный холмик — на память.

Возвращаясь домой, они радовались тому, что у них растёт маленькая серая кошечка, во всём похожая на мать.

Из архива: май 2001 г.