№5.2022. Гульшат Абдеева. Спрячь меня на тыщу лет… Рассказ

Гульшат Гаязовна Абдеева родилась в 1989 году в городе Учалы, Башкортостан. Окончила БашГУ по специальности «Филология. Английский язык». Финалист Международного литературного Гайдаровского конкурса (2016). Победитель общероссийского литературного конкурса «Счастье есть» (2017) и конкурса детского журнала «Жирафовый свет» (2019). В 2018 и 2019 годах была участницей семинаров для детских писателей фонда Сергея Филатова. Живёт в Уфе

Спрячь меня на тыщу лет…

Рассказ

– Не всем быть артистами, – говорит папа Миша, – миру нужны ученые, педагоги, врачи.

– Из нее врач? – горько усмехается мама. – Она же по утрам рюкзак забывает, ужина от нее не дождешься, а ведь двенадцатый год! В любой профессии дисциплина нужна, а она все с книжками своими по углам.

Сойка на маму не обижается, мама расстроена. Сойку снова выгнали из танцевальной школы. Третьей подряд. Больше кружков в их районе не было. «И слава Богу», – думала про себя девочка. Какая из нее артистка: нос сапожком, губы сплюснутые и брови насупленные, как у медвежонка. Говорят, в папу. И неуклюжая тоже в него. В настоящего папу, который Сережа, который погиб, когда Сойке был год. Сорвался со скалы в Крыму. Мама с тех пор Крым и дикий отдых ненавидит.

Сойкой девочку прозвал младший брат Матюша, когда ему еще года не было. Бабушка кричит:

– Сонька сходи за хлебом! Да в этот раз белого не неси, вредный он. Сонька! И мусор прихвати. Да куда же ты в тапочках на улицу?!

Вот Матюша и перенял имя сестры, правда, на свой манер. А потом она стала Сойкой для всех. Прочитала про птицу сойку в интернете: «Песня сойки – набор резких звуков и подражаний другим видам птиц. Она легко обучается подражать любым звукам…»

Это было похоже на нее. В школе Сойка не отсвечивала: как все, так и она. Дома тоже, лишь бы отстали поскорее и дали почитать. Настоящая жизнь ее текла там, в книжках. Поэтому, когда у нее появились друзья, да еще и мальчишки, мама долго не верила.

– А они из приличных семей? А как ты с ними познакомилась? И во что вы играете?

– В читу, в Селедкину Дачу, в вышибалы. Родители у них то ли учителя, то ли в НИИ, я не помню, – Сойка привычно угадывала ответ, который понравится маме.

Ей не объяснишь про Костика и Максима. Что с ними разговаривать интереснее даже, чем читать. И строить города в песчаных кучах, и клады искать среди оврагов пустыря, где они и познакомились. Дома была суматоха, гости, вот Сойка и сбежала с новым томом за новостройки, а Костик и Максим вышли навстречу.

– Ты придешь завтра? – каждый раз спрашивал Максим.

Сойка кивала. Хорошо, что каникулы: на пустырь за новостройками можно бегать каждый день. Костик не спрашивал, но каждый раз при виде Сойки оживал. Сойке это льстило, обычно мальчишки не замечали ее.

Девочка соврала маме, ничего она про их родителей не знала. Понятно было, что семьи у них небогатые, ходили они в одном и том же. На Костике – треники, кеды и синяя толстовка с надшитыми манжетами. Максим вечно бегал в шортах и рубашке. Жили они где-то недалеко, за железнодорожным вокзалом. Видимо, в двухэтажных дощатых бараках. И телефонов у них не было, хотя сейчас даже первоклассники с «трубками» ходят.

Однажды за ними пришла высокая худая Дина. Она сразу не понравилась Сойке: держалась высокомерно, хмуро глядела мимо девочки.

– Там Марина снова ревет, зовет маму, – недовольно сказала она Костику, – я уже не знаю, что делать.

Костик ушел с Диной. Сойка спросила у Максима:

– Сестренка?

Мальчик кивнул и больше ничего не сказал, насупился. Сойка не стала лезть, захотят – расскажут. Но в целом дни проходили мирно. Костя играл всерьез. Если строить штаб, то прочный, удобный. Он сновал по пустырю в поисках нужных досок, как настоящий мужичок. Невысокий, плотный, с круглой белобрысой головой – он и правда был похож на мужичка. Максим был младше на пару лет, а все равно выше. И тощий, как спица, которой бабушка землю в горшках рыхлит.

Штаб получился что надо. Мальчики выложили в небольшом овражке стены и потолок из сучковатых досок, что нашлись на краю пустыря. Крышу застелили мхом, внутрь Сойка накидала травы, получился ковер. В штабе было тепло и сумеречно и можно было разговаривать обо всем на свете. Иногда Сойка приносила из дома шоколадки и пирожки. Друзья вежливо хвалили бабушкину стряпню.

А потом они пропали.

– Может, в аквапарк съездим? – спрашивал папа Миша. – Лето, все-таки. Или велосипед купим?

Сойка горестно качала головой. Трава в штабе давно пожухла, без друзей там было тоскливо. Но Сойка все равно ходила туда каждый день. Думала отправиться в барачный поселок, но не решилась. Жалела, что не взяла номер телефона, искала мальчишек в интернете.

– Что за кавалеры такие? – возмутилась, наконец, мама. – На ней же лица нет. Все, едем на выходные на Павловское озеро, пусть ребенок развеется.

Мамин свистящий шепот разносился по всей квартире. Она привыкла считать себя командиршей, и домочадцы не спорили, притворялись, что это так. Сойку увезли на целых три дня, катали на катамаране и водили в кафе-мороженое. Но, вернувшись, она все равно ушла на пустырь.

Мальчишки ждали ее на пятачке возле штаба. За прошедшие две недели они вытянулись, осунулись. Сойка даже сердиться не смогла, глядя на их печальные лица.

– Где вы были хоть?

– Уезжали, – вздохнул Максим.

– А предупредить?

– Мы сами не знали, – сказал он и отвел глаза.

– Ждать больше нельзя, – перебил его Костик, – Сойка, нам нужна твоя помощь.

Она заставила их пересказать все два раза. А потом еще полчаса обстоятельно расспрашивала. Оказалось, что ребята живут в заброшенном вагоне с дюжиной других детей.

– Ты первый человек, которому мы об этом говорим. Потому что остальные нас не слышат.

Сойка не испугалась и поверила сразу. И когда Максим оторвался от земли на пару сантиметров и завис, тоже не стала бояться.

– Ты молодец, – уважительно сказал Костик, – не верещишь, как тот машинист.

Максим хихикнул.

– Просыпаемся мы то тут, то там – колеса у вагона проржавевшие, а все равно движутся. Пробовали до утра караулить, бесполезно. Чаще всего мы оказываемся в этом вот городе, но люди нас не видят. Один машинист-стажер забрел зимой к нам, увидел Максима, прыгающего по сугробам без следов, – и давай орать. Уволили его, говорят, допился. А кроме него никто и не видел. Мы до людей дойти не можем. Далеко от вагона не уйти – это раз. Люди исчезают на пути – это два. Поэтому, когда тебя на пустыре встретили, думали, с ума сошли. А потом правда чуть не сошли, от радости. Но сразу рассказывать побоялись.

Сойка смотрела серьезно. Когда у тебя в жизни впервые появляются друзья, неважно, какие они и где живут. Важно, что им нужна помощь.

– Откуда вы? Как попали в вагон?

Максим горестно опустил голову:

– Мы не помним. Ни один.

В тот же день Сойку повели знакомиться с остальными. Это оказалось делом непростым – чтобы девочку не заметили, пришлось идти в обход. На нее глядели карие, голубые, зеленые и серые глаза. Маленькие ладони осторожно касались ее джинсовки. У одного малыша на щеке алела свежая царапина. «Они же живые, – ахнула про себя Сойка, – как они тут без еды, без одежды зимой?»

– Мы не мерзнем, – ответила на ее молчаливый вопрос хмурая Динка, – и есть не хотим. Точнее, хотим, но не обязательно.

– Но конфеты все равно любим, – добавил мальчик с царапиной.

Сойка осталась со старшими внутри вагона, ребятню отправили погулять.

– Совсем-совсем ничего не помните?

– Имена. Я вот велосипед свой помню, – сказал Костик, – еще запах какой-то, сладкий. И еще веснушки. Чьи, правда, не помню. И считалку.

– Какую?

– Ее из наших все помнят:

Спрячь меня, спрячь от бед,

Спрячь меня на тыщу лет.

Чтобы смог вернуться к маме

Я на праздничный обед.

– А еще Маришка помнит маму, а мы нет, – добавила Дина.

– Иногда кажется, вспомним, кто мы, и вернемся. Поедем туда, куда должны были, – сказал Костя.

Теперь Сойка ходила гулять не на пустырь, а к вагону. Приноровилась проникать на вокзал тайком, через боковой вход. Там, где ангары, штабеля контейнеров и разный железный сор. «Видела бы мама – упала бы в обморок», – думала Сойка. Ее эта мысль почему-то веселила.

Мальчик с царапиной, которого звали Кирюшей, привязался к Сойке больше всех. Таскался за ней, как ее младший Матвей. Доверчиво заглядывал в глаза, в любом разговоре старался оказаться поближе. Вот с него-то и началась беда. В конце первого месяца лета его начали мучить кошмары.

– Каждый год одно и то же, – рассказала Дина, – неделю мучается, никому спать не дает. А потом проходит.

– В одно и то же время? – удивленно спросила Сойка.

– Ага. Двадцать первого, иногда двадцать второго начинается, неделю не успокоить.

Сойка вскочила на ноги.

– Я поняла! Да как же я раньше не видела! Платья, прически! – возбужденно тараторила она.

Но объяснить друзьям ничего не успела, за ее спиной с гулом отъехала дверь вагона. На нее смотрел хмурый мужчина в синей робе.

Сойка не подозревала, что ее интеллигентная мама может так орать. Даже папа Миша за нее не заступился. Главным образом потому, что девочка наотрез отказывалась говорить, что она делала одна в пустом заброшенном вагоне. Сойка была не дура и знала, что в невидимых друзей не поверит никто. Она думала, после скандала все утихнет, но стало хуже – Сойку посадили под домашний арест.

Между тем, у нее было ровно шесть дней. Она металась по квартире, даже пыталась сбежать, после чего ее перестали оставлять дому одну. Бабушка все время маячила то на кухне, то в зале. Стекла ее очков укоризненно блестели, даже спицы, на которых рос новый шарф, осуждали внучку. «Клац-клац, – говорили они, – подростковый возраст – это кошмар, клац-клац».

Сойка не привыкла делиться с кем-то своими горестями и молча страдала. Бабушка не выдержала, когда девочка в который раз отказалась от ужина, расплакалась. Обняла впервые за много лет Сойку, усадила на диван.

– До чего ж ты на отца моего похожа, упрямая такая же, молчунья. Хоть бы сказала, что творится. Нешто в плохую компанию попала?

Сойка замотала головой.

– Точно, копия прадед. Принеси-ка альбом, да не тот, мой старый, в синей коробке на трюмо.

Бабушка в который раз начала показывать Сойке предков. Девочка скучала, но вежливо старалась зевать как можно незаметнее.

– Это Марфа, моя бабка. Это Роза Алексеевна, тетя. Ох, и франтиха была, все мне из Москвы матерьял возила на платья. Ни у кого таких платьев не было! Это вот отец, Семен Павлович. А это брат его младший, погиб шести неполных лет.

Девочка вежливо смотрела на фотографии, думая о том, как улизнуть из дома. Оставалось рассказать все папе Мише и понадеяться на его доверие. Но был риск, что ее отправят «куда надо», по врачам еще затаскают. Сойка с трудом сфокусировалась на фотографии, в которую тыкал морщинистый бабушкин палец, и вздрогнула. С потускневшего черно-белого снимка на нее смотрел Кирюша.

– Папа Миша! Это срочно! Приезжай домой! Нет, я жива. Бабушка и Матвей тоже. Мама не знаю, она же на работе. Да при чем тут черный юмор! Папа Миша, я хоть раз тебя подводила?

Сойка и мама были совершенно разными и часто не понимали друг друга, но за одно девочка ее уважала: мужа она себе выбрала толкового. Папа Миша отвез ее в городской архив, где сонный старик долго выписывал им пропуск. Сойка летала между архивными полками и, наконец, нашла список, датированный двадцать восьмым июня сорок первого года:

Дина Васильева, 1927 года рождения;

Константин Савельев, 1929 года рождения;

Кирилл Еникеев, 1935 года рождения…

– Какое сегодня число? – нервно спросила она у папы Миши.

В ответ он молча указал на настенный календарь, где красным квадратиком были выделены цифры два и восемь.

– Папа Миша, если ты мне еще немного доверяешь, мы должны ехать на вокзал.

Мужчина не мог видеть детей и слышать, как приветствуют его падчерицу друзья. Но то, как Костя оторвал ее от земли, конечно, заметил. Снял очки, потер дужкой висок. Присвистнул.

Дети были счастливые, даже Дина сияла. Они стояли все россыпью у вагона, обнимали Сойку. Последним подошел Кирюша, долго держал Сойку за локоть. Телефон в кармане девочки пиликнул, сработало напоминание на 13:15. Вагон за спинами детей задрожал, завибрировал. Они спешно попрыгали внутрь.

Сойка и папа Миша отвернулись.

– Не оглядывайся, – приказала Сойка, – лучше не надо. Я объясню тебе все, сейчас только бабушке позвоню. Алло, ба? Помнишь Кирюшу? Ой, то есть дядю твоего Кирилла, с фотографии? Что? Который всю жизнь на электростанции проработал? Да в порядке все со мной, папа Миша рядом. Что?! Живет на Дальнем Востоке?

И добавила, положив трубку:

– Папа Миша, а мы можем поехать вместо Сочи на Дальний Восток?

*  *  *

Незатейливую считалку в поезде выучили быстро. Младшие шептали ее, не стесняясь, подростки, прикрыв глаза, чуть шевелили губами. Ехали седьмые сутки. Иногда подолгу стояли то в степи, то на глухих полустанках. В окнах мелькали военные эшелоны, люди в форме и гражданские, дети жадно всматривались в них, надеясь увидеть знакомых. Четырехлетняя Марина один раз чуть не выскочила из вагона с криком «Мама!», едва удержали.

– Это не мама, мама дома, и мы к ней поедем. Только попозже, – баюкала ее Динка.

И из-за плеча смотрела на Костика. Старше них никого в вагоне не было. Но Костя не откликнулся на взгляд Дины, откинулся к стене, зажмурился. Нос защекотал запах маминых духов.

Они чуть не опоздали тогда, мама волокла Костика через плотную толпу. Вокзальные часы показывали четверть второго.

И все время говорила:

– В мешке сухари и галеты, слышишь? Запас белья и спортивный костюм. Теплого не положила, к зиме уже вместе будем. Пусть только выбьют проклятых германцев, это скоро будет, говорят. Месяц-другой. А ты пиши, слышишь? Хорошенько запомни все, что увидишь, и пиши.

Мама остановилась у таблички «Эвакоэшелон». Отдышалась, заправила в прическу выбившиеся пряди. Костя близко-близко видел мамины веснушки, круглые голубые глаза и две тонкие морщинки между бровями. Мама обняла его, посадила в вагон, а потом долго махала вслед.

Вагон дернулся, и Костик открыл глаза. Поезд догонял низкий, натужный гул. Марина притихла на руках у Динки, смотрела потемневшими глазами.

– Мамочки! – тонко крикнул кто-то.

И из разных углов вагона завибрировал многократно повторяемый шепот:

Спрячь меня, спрячь от бед,

Спрячь меня на тыщу лет.

Чтобы смог вернуться к маме

Я на праздничный обед.