Гузалия Ариткулова (Стерлитамак)
Контур, выжженный на асфальте
(Окончание. Начало в №3, 2018)
Хотел на лето устроиться на работу, но дед попросил:
– Пойдёшь помощником в огород?
– Пойду, – согласился Аскар.
А вечером того дня зарядил дождь. Лил сутки. И последующая неделя задыхалась тяжёлыми туманами, и о каменный город бился прибоем нескончаемый дождь.
Ожидая улучшения погоды, сидел в контакте. Мало спал, снедаемый тоской. Не сырость его тяготила, печаль навевала неопределённость с Ангелиной. Она пропала. Не отвечала на звонки и в контакт не заходила. На её страничке стоял статус «Новь».
Перед исчезновением она отправила ему странное послание, заставив как всегда недоумевать: «Что это? Откровение? Сама написала или выудила из интернетовской помойки? Зачем прислала?»
Живёшь-живёшь, мечтаешь-мечтаешь, ждёшь-ждёшь…
и понимаешь – ждал смерти.
Треснул ссохшимися почками, выстрелил бледной зеленью.
Сухой воздух царапал лицо и колко растекался по узким бороздкам души.
Отец небесный, провисая серыми дряблыми щеками, задевал крыши домов. Тяжко вздыхал, охал, скрежетал зубами, чиркал спичками, которые, ярко вспыхивая, мгновенно гасли – раз, другой и…
Припухшие небесные глазницы распоролись, из прорех выкатились слёзы, вывалились реки – растеклись, омывая пыльное лицо земли.
Слизывая грязь и мусор, вода устремилась обратно в небо – бежала, испаряясь на ходу.
Возвращалась на круги своя.
«Друзья» всё чаще в онлайне. Контакт жив. Жизнь мертва.
Список френдов меняется: добавляю, удаляю. Аналогично со мной.
Прошения к Богу уже без трепета, по привычке, на всякий случай.
Радиус нервно тикал старыми настенными ходиками, жалобно мяукал исхудавшим изгулявшимся котом. Радиус дышал шумно-прокурено и пах малиновым джемом.
Радиус ширился и сжимался – пульсировал. Рвал ауру, растекался тонкими струйками.
Трещу по швам, но удерживаю Радиус внутри себя, не выпускаю.
Мой мужчина, завидев меня, торопливо и жадно вбирает в ссохшиеся лёгкие в три затяжки дым. Знает, не выношу курящих. С сожалением смотрит на недокуренную сигарету. Бросает в урну. Торопится навстречу, иронично кривя губы, раздвигая своим внешним радиусом пространство.
Мой родной мужчина мне чужой. Не родной. Чуждость во всём…
«Не подходи!» – кричу внутренним голосом, протягивая к нему руки и тоже улыбаясь. Его радиус врывается…
Грубо, больно и… желанно.
И стрелки часов по радиусу.
Рождение и смерть тоже по радиусу. Первые шаги вокруг кресла, потом улица, город, страна, мир… кому-то повезёт – выход в космос… постепенное возвращение – город, улица, посиделки у подъезда… однажды приезжает «скорая». Путешествие через боль вокруг кресла и в последний путь…
Внизу Рэй Чарльз. Слушай.
Нацепив наушники, Аскар слушал слепого легендарного джазмена и во второй раз перечитывал послание. «Сама сочинила. Опять умничает. И обязательно запутанно. Типа, расшифруй, почему я пропала? Ну? Почему? «Мой мужчина, завидев меня, торопливо и жадно...» Надо снять наушники, Рэй Чарльз хорош, но потом – отвлекает. «Мой родной мужчина мне чужой…» Чёрт, а ведь, не запутано вовсе, конкретный намёк на ту ночь! Надо полагать, если я – первый мужчина, поэтому родной, а чужой, потому что… чёрт! – от догадки Аскара бросило в жар. – Не показалось мне, был слишком неловок. Она разочарованна. Или, нет? «Грубо, больно и… желанно». Был груб? Нет же! Неловок да… хотя… чёрт разберёт. «Желанно», значит, хочет быть со мной? Чёртова Ангелина, как тебя понять? Где тебя искать, даже адреса твоего не знаю. Расстроила ты меня своей писаниной… – понимая, что ссылки на Рэя Чарльза она дала не зря, нашёл его биографию. Читал несколько вариантов, но никакой аналогии с собой не обнаружил. – Одно могу предположить, я слеп, в чём-то слеп, чего-то не вижу…»
Ангелина сознательно или нет, растормошила то, что он старательно упаковал и спрятал в тайник души. После первой и пока единственной близости с ней в нём поселилось беспокойство, вызванное чувством стыда за собственную неуклюжесть и чувством вины, словно взял что-то чужое, ему не принадлежавшее. Немалым усилием воли задавил, заглушил разъедающие чувства, чтобы не мешали дышать и вот, пожалуйста, сейчас с монитора чёрными букашками букв ненавистное воспоминание втекало в него, возбуждая разум и заставляя болезненно съёживаться сердце…
…Через новое пластиковое окно наглым сияющим оком луны на них вылупилось конопатое небо. Они лежали в пустой квартире, где шёл ремонт, расстелив на полу старое покрывало, которое откопали в кладовке.
Квартиру нашла Ангелина. Не сказала чья. Показала ключ. Аскар понял, чего хочет, – стало страшно, потому что вдруг осознал – сегодня не готов: не бил током, как она, не трепетал пылко и осязаемо при касании. Впервые Аскар ощущал нетерпеливую жгучесть другого тела. Она горела и ждала взаимного возгорания. Он злился на себя: «Эй, рыба, встрепенись!» Однако некстати охвативший изнутри холод, не отпускал, – словно оцепенел, покрылся инеем. Не вспыхнул – потушил её, как сумел.
Беспокоилась на стекле крупная моль – прельщённая светом лампочки, включенной на краткое время, влетела через форточку в комнату и теперь стремилась вырваться обратно, чтобы атаковать на улице оплывающий рассеянным светом фонарь. Аскару хотелось закупориться внутри себя. Спрятаться от ободранного потолка, от стен, изломанных тенями, укрыться от неё, от неё, …но действительность застряла в нём громоздко, мешая вольно вдохнуть, и схоже с крупной молью со стекла билась мысль: «Чёрт, целина-то нетронутая оказалась, я первый вспахал… грубо, как попало... Почему я первый? Любит? Не… скорее любопытство, но… чёрт! Страстью хлестала, а я...». Он пробовал проанализировать свои действия. Увы, оценить себя не получалось. Небогатый сексуальный опыт давал повод сомневаться, и он мучился.
Повернув голову, посмотрел на профиль Ангелины и взмолился, чтобы молчала, не вносила дополнительный диссонанс в душу. «Наверное, зря себя накручиваю, – подумал, подмечая, что разочарование на её лице не отразилось, ровно, как и удовлетворение. – Голая. Спокойная. Замерла, как ящерица. Было больно, но молчит. Умеет же владеть собой! – вдруг дико позавидовал. – Редко поймёшь, нравится, не нравится, злится ли, расстроена ли. Стоит поучиться».
– Хочу найти мерило, – сказала она, посмотрев мягко, развеяв этим взглядом его тревогу.
– Мерило чего? – как обычно не понял он.
– Мерило лунного света. Он ведь измеряется не литрами и не килограммами.
Аскару тема показалась скучной, ненужной. «Разговоры её напоминают заученные тексты театралов». На него напала сонливость. Сдерживая зевоту, спросил:
– Чем? Есть предположения?
– Чувствами людей, а может, и зверей. Они тоже чувствуют. Сколько сейчас обнажённых душ плещется в лунном сиянии, надеясь на чудо или вечное блаженство.
– Вычурно слепила, – всё же зевнул, не сдержавшись. – Это вопрос?
– Не знаю. Может, вопрос, может, факт. Дай закурить.
– Ты?! Всегда твердишь, что ненавидишь курево.
– Всё меняется. Движется. Течёт. Этот лунный свет вливается и выливается. Когда заходили в квартиру, только луна ночевала здесь. Присоединились мы, а в нас в то время, когда отмирает одна клетка, взамен формируется другая. Трансформация. Каждую секунду. Я была иная, чем сейчас. Теперь я – другая и новая Я – хочет курить.
Выговорившись, она подняла вверх руки. В Аскаре меткие ответы на постоянной прописке не находились, посещали иногда и невпопад, а отвечать «ну да, неужели, что ты говоришь» посчитал глупым, поэтому, храня, как ему казалось, весомое молчание, любовался её тонкими запястьями. Давно испытывал слабость к изящным рукам и длинным музыкальным пальцам.
– Ты со старыми, не курящими, клетками нравилась мне больше. Знай, от никотина пальцы желт… – осёкся, увидев, какими глазами посмотрела. Дотянулся до брюк. Вытащил из кармана пачку. – Чёрт, пустая! – сообщил радостно.
Она безвольно уронила руки. Сказала сонно:
– Когда ты произносишь «чёрт», напоминаешь дешёвого переводчика заезженного американского фильма.
– Более чем половина нашего внутреннего содержания – слова.
– Типа я по внутреннему содержанию того не этого? – ухмыльнулся Аскар. – Надо бы обидеться, …но лень.
– Ты сегодня слишком ленив, – поддела она тем же ровным голосом.
И тут он разозлился, не зная на кого, просто разозлился.
В порыве злости потормошил её за плечо и тут же крепко прижал к себе. «Чёрт… и не сформулируешь, как выразить то, что происходит внутри».
– Идём по домам, – Ангелина аккуратно высвободилась.
После они виделись несколько раз. Она была весела, непринуждённа.
«Радиус… м-да… придумала тоже. Вечный бред. Игра. Антураж отношений, а я хочу простоты. Звонит кто-то, – в кармане ожил сотовый. – Руслан. Чёрт… тебя мне не хватало. Как быть? – Аскар, уйдя с головой в личностные переживания, забыл и о нём, и о Сашке. – Не буду отвечать. А Сашке позвоню, прямо сейчас, хотя бы переключусь… чёрт, как тяжело…»
– Вечер добрый, только кто это?
– Да-да, здра… простите, здравствуйте… извините…
«Чёрт… это мать! Ужас как голоса похожи».
Аскар перевёл дыхание, быстро обдумывая, как деликатнее подойти к щекотливой теме. До этого не раз прокрутил предстоящий диалог, но сейчас вдруг все нужные слова разбежались как тараканы.
– Растёт. Давай без предисловий, сразу говори, что хотел.
– Я по поводу предстоящей свадьбы…
– Кстати, Руслик материл тебя. Пожаловался, что ты включил игнор. Обещал – и не звонишь. Обиделся он.
«Чёрт, как начать? Нельзя же прямо в лоб заехать “Он тебя не любитˮ»
– Женится на мне, чтобы не идти в армию, – довершила Сашка и рассмеялась.
– Не колышет, что хочет использовать?
– Бог мой, что за мужики пошли, сплошные неврастеники.
– Прости, видимо, я где-то отстал, не догоняю, просто по старой дружбе хотел предупредить, чтобы знала.
– Да знаю, знаю я! Это ты не знаешь. Ничего не знаешь. Ошибаешься, если думаешь, что он…
– Подлец! И не только… грязная, болтливая, жирная сука!
– Ты позвонил мне, чтобы вымазать грязью? Спасибо.
– При чём тут ты? Не в твой адрес...
– Но ты говоришь гадости о моём потенциальном муже.
Аскар раскаялся, что начал этот тяжёлый разговор, который сразу вырвался за пределы намеченного русла. «Мудрецы не зря предупреждали: инициатива наказуема».
– Прости и считай – не звонил.
– Ладно, …не извиняйся. В принципе, ты прав, и даже приятно, что беспокоишься. Трогательно. Но всё не так, как разыгрывает Руслан. Это его маскировка. Роль. Ты его не знаешь. Никто его не знает. На самом деле он очень, очень ранимый человек и несчастный.
– В чём его несчастье? – вскипятился Аскар. – Самодовольный циник.
– Да что я тебе объясняю! – разозлилась и она. – Хотя, нет, скажу – в армию его и так не возьмут. Плоскостопие. Прошу, не говори ему, что выдала «страшную» тайну. Он считает, что это смешно и позорно – из-за плоскостопия. Не мужественно, что ли… не знаю. В общем, скрывает. Кому-то всё равно, по какой причине, лишь бы не идти, а он... во всём не похож на других.
– М-да… не ожидал, – признался Аскар. – Но… Саш, он… как бы мягче выразиться, не совсем лицеприятно отзывается о тебе. Это-то к чему? Ты, по его словам, вела разгуль… – конец фразы застрял в сердитых гудках.
«Обиделась. Ещё одна. Все мной недовольны. Я сам собой недоволен. Несостоятелен и в дружбе, и в отношениях».
Снова позвонил Руслан. Аскар не успел нажать кнопку, в ухо ворвался разъярённый голос:
– Скотина! Я велел тебе на пляже: «Забей на тот разговор!» Что Сашке наплёл? Она в истерике.
– Сам балаболка! – не остался в долгу Аскар, выплеснув всю накопившуюся злость и раздражение. – Ты, придурок, думай, прежде чем базар включать. Хорошо, в тот раз я был, самое страшное, что произошло – Сашке рассказал, а если кто другой? Ты наболтал, забыл, кто-то подхватил и дальше передал – и так по цепочке. Вообще, не понимаю, как можно поносить того, с кем жить собираешься и дочь растить, хоть и приёмную…
– Родную, – послышался приглушённый голос Бига. – Сашка от меня родила.
– Повтори. Не понял, – Аскару показалось, что ослышался.
– Ага? – не поверил, думая: «Самоуспокоение, чтоб не обидно, что с ребёнком».
– Сам себя презираю. Такое нагородил, – продолжал глухо вещать Биг. – Мы с ней встречались. Порядочно по времени. Было всё как положено, секс-мекс там и вся фигня… потом поссорились. Даже не помню из-за чего. Пока в ссоре были, увидел, как один чувак к ней клеится, потом другой хрен в контакте окучивать начал, и у меня от ревности крыша съехала, …понимаешь, да?
– Понимаю, – вяло отозвался Аскар, порядком устав и от личных переживаний, и от чужих проблем.
– Я пошёл на разрыв. Её тоже понесло. Назло по клубам шарахаться начала, а уже беременная… как шлюха… – разбередив старую обиду, Биг чуть не всхлипывал.
– Руслан, – прервал его исповедь Аскар, больше не в силах что-либо воспринимать, тем более сопереживать. – Поздравляю тебя! С дочкой… упокойся, – засмеявшись, поправился. – И с невестой. И с её титьками, – пошутил, на что Биг с готовностью гыгыкнул. – Повезло. Она тебя любит. На свадьбу приду. Завтра давай встретимся, и ты мне расскажешь, введёшь в курс дела, что там да как предстоит делать свидетелю. Ни разу не был им.
– Замётано, гы, – повеселев, согласился Руслан.
– Чья свадьба? Чьи титьки? – полез с расспросами Толик, нетерпеливо поглядывающий весь разговор из-за ноутбука на брата.
– Титьки? Какие тебе… вон, сиди, играй.
– А я твою девушку с одним меном видел.
– А в парке ты с кем взасос целовался? Резиновая кукла?
– Делать мне нечего. Мимо проходил с пацанами. Заценили… ничё так тёлка.
– В лоб тебе заехать что ли, в качестве воспитания? Когда видел?
– Где? Знаешь его? Из нашего района?
«Сегодня не уснуть. – Аскар вышел на улицу. Дождь вцепился в кожу головы, лица, пробуя проникнуть в разрушенное нутро, туда, где прошёлся торнадо. – Странная ситуация. Надо бы взбеситься, но все эмоции потратил на рыжую, чужую. Опустошение. – Выхолощенное сердце работало сухо и часто, сила трения увеличилась. – Нужна смазка, – побрёл в ночное кафе, прикидывая в уме, до которого часа вытянет с остатками стипендии – Радиус. По кругу до изнеможения: нашёл – потерял – нашёл, упал – встал…»
Кадром старого фильма предстала картина во дворе: в дрожащей дождевой пелене дед в образе советского солдата ходил вокруг УАЗика, одетый в допотопную плащ-палатку, почти полностью прикрывающую резиновые сапоги, не хватало только автомата через плечо. Рядом топтался небритый тип неопределённого возраста в старой дедовской телогрейке с прорехами. Вылитый партизан.
– Мы диагностируем, ты – в дом, – приказал дед, не здороваясь.
«Шагом марш, ать-два! – добавил мысленно Аскар. – Зачем звал, если в дом отправляет? – рассерженно протопал мимо. На крыльце через дверь послышался знакомый голос. «Ангелина? Мистика». Не доверяя собственному слуху, толкнул дверь…
– Я не люблю возиться с дрожжевым тестом, – объясняла Ангелина кому-то на кухне, – и для печени тяжело. Нравится пресное.
– Неужели? – тонко удивился Люськин голос. – А-а-а-аскарик, – пропела приторно, увидев его, растерянного, в дверном проёме.
– Как жизнь? – буднично поинтересовалась причина его бессонных ночей. – А ты какое тесто предпочитаешь?
«Как ни в чём не бывало! Как жизнь? Тесто... дрянь».
– Что за хмырь во дворе? – спросил у Люськи, демонстрируя равнодушие к Ангелине и глядя только на соседку.
Женщина-гномик смешно сморщила нос и покачала головой, дескать, не знаю.
– Дядя, – ответила Ангелина.
Аскар устремил на неё бешеный взгляд – видел, как она едва сдерживает улыбку. Это раззадорило ещё больше.
– Ясно, что не тётя, щетина как у кабана! – гневно выпалил.
– Мой дядя. Работает мотористом в автосалоне. Движок поможет перебрать. Смотрите на него, тётя Люсь! – наигранно возмутилась, – его удивил хмырь во дворе и не удивила я в качестве хозяйки на кухне!
– Тебе я никогда больше не удивлюсь, если даже влезешь безголовая ко мне ночью в окно или прилетишь в кастрюле.
– Я не помещусь в кастрюлю.
– Если порубить на мелкие куски, влезешь.
– Хи-хи-хи, – развеселилась Люська, с великим удовольствием наблюдая за их перепалкой.
Его озлобленный тон задел Ангелину. Заметил, как дерзко вздёрнулся левый уголок верхней губы. «Сейчас выдаст», – приготовился дать отпор, но она, шлёпнув тесто о доску, сдержалась, а Люська огорчилась, что «кина не будет». Сразу загрустила, поджав, как ребёнок, ноги под стул.
«Глупо сейчас отношения выяснять, да и настроения нет. – Аскар хмуро смотрел на худенькие руки подруги, ловко месившие тесто. – Тонкие запястья – признак аристократизма, ощупывая их, слепой Рэй Чарльз определял красоту девушки, влюблялся… – вспомнилось совершенно ни к чему. – Аристократка чёртова». Пошёл переодеваться. Вышел во двор, в колышущуюся влагу.
В поведении деда появилась возбуждённость – верная примета хорошего расположения духа. Бисерный дождь бил его по лицу, отчего оно казалось заплаканным. Часто-часто моргая, он посмотрел на Аскара влажными глазами.
– Чинно-важно, докопались!
– Куда движок перенесём? – спросил небритый дядька.
Тембр голоса у него был низкий с хрипотцой. «Солидный голос, – отметил про себя Аскар. – Чёрт, он по возрасту больше на старшего брата тянет, не на дядю, – удивился. – Не больше тридцатника. Моднявый чувак, не просто щетинист, а, похоже, поддерживает стильную лёгкую небритость», – понял при близком рассмотрении. Аскар разглядывал бесценного для деда гостя откровенно, и тот изучал Аскара не стесняясь. Явно оценивал и, Аскару не показалось, делал это ревностно, будто сравнивал с собой. «Дядя ли?» – закопошилось подозрение.
– В сарай перенесём, – успел сбегать туда дед и подготовить место. – В сарай, парни, куда же ещё… гараж без крыши. В прошлом году раскидал обветшавшую кровлю, думал, перекрою, чинно-важно, да вот… самого накрыло чинно… – замял тему, не желая вспоминать о неприятных событиях. – Ответь-ка вначале, – вцепился тревожным взглядом в гостя, – разобрать-то разберём, а собрать опосля поможешь?
Аскару казалось, ещё немного – и жилы на руках полопаются. «Чертовски тяжёлая, неудобная для таскания железка. – Кровь от натуги била ключом в мозг, путая мысли, нагнетая из ниоткуда обрывки каких-то строчек; одни смывались дождём, взамен им приходили новые, – … а меня то сковывает лёд, то опаливает жар – смятение воет волком и гложет душу…». Когда перетащили двигатель, Аскар посторонними глазами начал рассматривать свои ладони. Были они некрасивыми, с неровными пальцами, с шероховатыми буграми внутри и вспучившимися венами на тыльной стороне. Мозг тоже мыслил чуждо: «Как мог этими грубыми руками, царапая заусенцами, касаться нежной кожи Ангелины, трогать, сжимать её пальчики и быть уверенным, что ей это приятно? Неправильно думаю. Нельзя разрешать себе превращаться в нытика. Она ведьма или колдунья, реально. Наложила заклятие на всех. Меня охмурила однозначно. Четыре года не замечал – теперь… чёрт, ловко посадила на крючок, а начиналось всё так невинно, тю-тю-тю… Аскарик, Аскарик… не знал, как избавиться от неё. А что сейчас? Думать тошно. Или этот, то ли настоящий, то ли фиктивный дядя пришёл горбатиться на деда. С чего бы? И дед, сколько помню, Люську ни разу в дом не впускал, а тут Ангелина пожаловала, и дед устоявшиеся холостяцкие правила, не задумываясь, нарушил…»
В сарае дед стал ещё оживлённей. Много балагурил. Дядя Ангелины, звали его Павел, был сосредоточен. Толк в работе знал, по большей части делал всё сам, если требовалась помощь, указания давал точные, понятные. Аскар нехотя признался себе: «Что надо моторист дядя Павел. Конкретный». Не было в нём пустой суеты, пустословия. Шутил редко, но метко и по-настоящему смешно. «Мне бы хоть грамм его солидности, уверенности и взрослости. Вообще, друга такого завести неплохо было бы, только сначала разобраться надо в винегрете, намешанном Ангелинкой».
– Мальчики, беляшики, – присеменила Люська, прячась под обвисшим куполом зонта со сломанными спицами.
Встала на входе, игриво покручивая дряблый зонт над головой.
– Уйди, свет загораживаешь, – велел ей дед строго.
– Не командуй, вражина, не жена тебе, – отпарировала Люська, продолжая покручивать зонт.
– Сгинь же ты! – замахнулся дед деталью от двигателя.
Люська, обиженно проблеяв «бе-е-е-ляшики стынут», ушла, мелко-мелко переставляя ножки в хлюпающих галошах. Через некоторое время с её двора послышалось шипение и «завеяло сладким дурманом».
Дед бессильно развёл руками:
– Соседей, как родину и мать, не выбирают. Приходится терпеть.
«Кому ещё терпеть приходится», – подумал Аскар. Он не одобрял поведение деда, но в данный момент самого разрывало от противоречивых чувств, – что-то говорить, обсуждать физически не хотелось. Закурил.
– А мне она показалась милой старушенцией, безобидной, – неожиданно вступился за Люську Павел.
– Старушенция? – дед расхохотался. – Не вздумай в глаза ей сказать «старушенция». Не хочет стариться. – Всё, перекур, а то бе-е-е-ляшики стынут, – попробовал сымитировать Люськин голос. Не вышло. Закашлялся. – Много куришь, – вырвав сигарету из рук Аскара, затянулся сам.
Пока мужики обустраивались на кухне, не приспособленной к приёму гостей, Ангелина побежала за Люськой.
– Поскрёбыш что ли? – спросил дед у Павла, раскладывая стол-книжку.
– Как? – озадаченно переспросил тот.
– Говорю, разница с племянницей у тебя почти не различима, поздний ребёнок?
– Ну… да, – смутился вдруг Павел. – Нечаянный я, не запланированный, – шикарно улыбнулся, пробуя скрыть смущение. – А что, соседи справа, не живут? – перевёл разговор, подойдя к окошку.
– Хозяйка умерла. Завещания не оставила. Дети наследство делят – не поделят. У меня в этом плане всё чинно-важно, – подмигнул дед Аскару. – Давно определился с наследником.
– Стал бы трижды вражиной, если бы кому другому отписал, – вклинилась в разговор Люська, появившись как ни в чём не бывало. – Сколько терпежу надо иметь, чтобы рядом с таким невротиком находится. Бедный мальчик.
– А-а-а, – будто радуясь, хлопнул себя по ляжкам дед Пётр. – Безобидное создание вернулось, – иронично посмотрел на Павла, ища поддержки. – Присаживайтесь, милое существо. Извольте откушать с нами ваших резиновых беляшей.
Люська на ехидство соседа – ноль внимания. Влезла на табурет. Поёрзала, усаживаясь. Сама безмятежность. Видимо, психологически подготовилась. Ангелина же на реплику о резиновых беляшах изумлённо сломала бровь, готовясь что-то возразить.
– Чайник! – опередил её Аскар, привлекая к себе внимание и моля глазами: «Молчи!» – Сейчас закипит.
Чайник услужливо засвистел. Ещё в детстве Аскар придумал игру «Совпадения на желание»: заранее загадывал то или иное действие, которое должен был проделать выбранный человек. Если совпадало несколько раз подряд – считалось, желание сбудется. «Три раза угадаю – Ангелина меня любит. Сейчас она подойдёт к плите (подошла, выключила газ). Теперь спросит: “Где заварка?ˮ Спросит у меня».
– Заварка в этом доме есть? – спросила, обернувшись на него.
«Любит!» – настроение чуточку улучшилось.
– Заварка, – повторила она.
Оказался рядом. Достал из навесного шкафчика коробку «Ахмат». В руки не дал, чтобы нечаянно не коснуться её пальцев. Поставил на тумбу. «Чёрт, уже переспал же с ведьмой! Мне сколько лет? Что за страх? Почему? Я ненормальный».
– Фиолетовое настроение? – спросила она шёпотом.
– Настроение? Меня же нет, я – контур, выжженный на асфальте.
– Наполняйся, изменяй состояние, расширяй диапазон сознания.
– Пробую, но меняется не сознание, – отношение к тебе.
«Хочется душить тебя, – не сказал, подумал. – Душить и целовать, подобно маньяку».
«Нагло! – интонация подруги вывела из себя. – Какого чёрта диктует мне? – от злости свело скулы».
– Чай налей вс-с-сем, – выцедил.
Павел, медленно жуя беляш, следил за ними. Сопровождаемый его пристальным взглядом, Аскар сел за стол. Противоречие и разлад исчезли – захотелось вредничать. Делать всё назло. «Чем бы подколоть? – взглядом на взгляд, начал дерзко изучать моториста, выискивая недостатки. Смотрел на него, но думал опять о ней. – Советчица. «Изменяй состояние». Моё состояние не пластилин, не разминается, не вылепляется, как захочу. Мне легче возводить вокруг себя стены… совсем как дед», – покосился на него. Тот хлебал пустой чай, с присущей детям нетерпеливостью бросая взгляды на Павла, продолжающего неторопливо «мять» беляш. Люська, придвинувшись вплотную к присевшей Ангелине, что-то ей шептала, поблёскивая мышиными глазками из норок – припухших век. Ангелина помешивала чай, безотрывно созерцая содержимое чашки. – «Медитирует экстрасенша, – уже без злобы подумал Аскар, чувствуя утомление. За небольшой отрезок дня, который провёл у деда, стал вышелушенным. – Любви между нами нет, – признал с усталой тоской. – Ради какого-то, только ей понятного, эксперимента меня зацепила, от скуки я, как тинэйджер, повёлся, поддался. Любовь должна окрылять, толкать на созидание, а не опустошать и не терзать. А наши, в кавычках, отношения как рыхлое печенье крошатся. Вообще, день сегодня фальшивый, не настоящий. Не правильный день. Чужие люди собрались… зачем? На душе тревожно и гнетуще…» – снова скосился на деда.
– Везучий ты, Петька, – завистливо вздохнула Люська, оставив Ангелину в покое и подперев дряблую щеку сухим кулачком. – Помрёшь – есть кому в землю зарыть.
Дед поднялся убрать пустую кружку в раковину. Подошёл к окну.
– С дождём сумерки раньше падут, – фраза предназначалась Павлу.
Тот, послушно кивнув, отложил, так и не доев, беляш. Зачем-то понюхал чай. Пить не стал.
– А ты Лёхе, племяшу, дом завещай с условием, чтобы похоронил чинно-важно.
– Запоздал с советом, бумажки завещательные на него подписала уже.
– Именно что не могу спать с тех дней, как подписала. Всё жду, когда кокнет он меня.
– Таки не чу-у-ушь, – затянула Люська плаксивым голосом, – принудил подписать. Криминальный Лёшенька стал. О безделушках твоих тоже сначала всё вынюхивал, а потом… – заморгала испуганно.
– Что потом? – насторожился дед.
– Пойду я, – соскользнув с табурета, засобиралась соседка.
– Погодь, погодь, – вмиг преобразившись, нехорошо осклабился дед. Лицо заострилось скулами, взгляд стал колким. – Получается, Лёха меня грабанул?
Люська торопливо посеменила к выходу.
– Нет, вы… по-осмо-отрите, – задыхаясь, еле выговорил дед. – Сидит тут гостья бесценная чинно-важно, глазками невинно хлопает, беля-а-ашики, беля-а-ашики… а сама… подельница, наводчица, воровка! – с присвистом вобрав воздух, выплеснулся криком. – Вражина! Меня вражиной называет, а сама и есть вражина! – неистовствовал, брызжа слюной, сгребая со стола, что попадётся, и швыряясь.
Под руки ему в основном попадали беляши, которые не догнали Люську за пределами кухни, но зато тарелка, пущенная следом, ударила в спину, заставив соседку громко охнуть и ускориться в исчезновении. Дед, схватив вилку, ринулся, было, за ней, но Аскар успел обхватить его сзади. «Комедия. Кого разыгрываем? И он, и я знаем, что не побежит за ней, а если даже побежит, ничего не сделает. Единственное – наорёт. Зачем мы такие? Забавно… сегодняшний день проходит под знаком беляша и липучего взгляда Павла», – вяло думал, внезапно ощутив себя жалким и потерянным. И ещё на него снизошло понимание, в чём же сходство между Ангелиной и дядей. Оба питались энергией нестандартной ситуации: не были удивлены или напуганы чумовым поведением хозяина дома, напротив, на лицах отразился живейший интерес к происходящему. Ангелина, поймав внимательный взгляд Аскара, смутилась, едва уловимо – успела прикрыть растерянность улыбкой. Пошла подбирать тарелку и беляши. Павел безотрывно смотрел исподлобья, плотно прижав телефон к уху. Нетерпеливо бубнил в него:
– …не дома… м-м-м… слушай, я тут как бы занят, потом обсудим… некогда, – говорил, снизив голос, и по интонации угадывалось, – скорее хочет отвязаться от звонившего, – да… нет, не сейчас… не могу…
– Лезвием по сердцу полоснула, гадина! Целый год усмирял боль… сдать её! И её, и выродка племяша… – стонал дед, обмякнув в объятиях внука. – Пусти... не утеку. Лучше в ментовку звони. Или ты, Пашка, позвони.
– Чёрт, дед, хватит! – рассердился Аскар.
– Вытрясу из выродка, всё выпотрошу... такую коллекцию... йо-ох, – с глубочайшей скорбью выдохнул дед Пётр, и лицо его в эту минуту состарилось ещё лет на десять.
Аскар за год порядком устал от охов-вздохов по поводу кражи бесценной коллекции. Конечно, понимал деда, сочувствовал, но надоело. «Наверное, даже если бы я умер, ты не так сильно страдал», – подмывало сказать. Не рискнул. Попробовал успокоить.
– Поверил пустой болтовне. Сам всегда говоришь, что она болтушка. Нечего тебе из неё вытрясать.
– Да-да, прав, пусть милиция-полиция трясёт. Пусть копают и ищут, лоботрясы. Теперь, чинно-важно, свидетель есть.
– Дед, бесишь! Хватит уже. Какой свидетель? Она просто предположила.
– А я сейчас пойду к ней, допрос с пристрастием учиню, – снова закипятился тот.
– Предлагаю залить ваше горе, а может просто м-м-м недоразумение, я не в курсе событий, поэтому не знаю, как расценивать… выпьем? – неожиданно предложил Павел, наконец-то отделавшись от навязчивого телефонного собеседника.
– Несомненно, горе. Я душу отдал, собирая эту коллекцию, без семьи остался… личную жизнь под откос пустил. Требуется выпить! – будто только этого и ждал, с готовностью поддержал идею непьющий дед. – Аскар, дуй за водкой.
Дождь прекратился. Небо провисло мутным мятым полиэтиленом, готовое снова через прорехи пустить течь.
Ангелина догнала на улице. Пристроилась рядом. Шла, глядя на него, а он смотрел только под ноги и нарочно шлёпал по лужам. Надеялся, что отстанет.
Она, не жалея туфель, тоже входила в воду, которая кое-где доходила до щиколоток. Зачерпнутая в луже вода, под напором её шагов выбрызгивалась обратно из обуви небольшими фонтанчиками.
«Вот дура! Или я дурак? Своим безрассудством она мне и нравится. Чёрт, дай мне силы, …то есть, чёрт, не чёрт, а Бог… Бог, дай мне силы от неё отвыкнуть...»
– Начал встречаться со мной.
«Сейчас! Откроюсь я тебе».
– Одеваешься стильно. Редкий случай, когда не одежда красит человека, а человек украшает собой вещи.
Крапчатые глаза смотрели недоверчиво.
– Не бросайся «окурками».
– Метко, – засмеялась она. – В меня моими же камушками.
Аскар тоскливо вздохнул и ничего не сказал, не было охоты говорить ни с ней, ни с тем, кто в третий заход настырно звонил.
Нехотя достал телефон из кармана. «Биг. А ну тебя…». Перевёл на беззвучный.
– Аскар… извини, если обидела.
– У тебя была когда-нибудь сквозная дыра в груди, сквозь которую дует беспардонный ветер, больно треплет края?
– Во мне кривые зеркала, – ответил он, вспомнив, сколько раз за день преломлялся и видел себя изнутри искажённо. – И ещё дровосек, точнее мозгоруб. Рубит мозг – щепки летят.
– У, как заговорил, аллегориями.
– Я извинилась. Не обижайся.
– Пофиг, – пренебрежительно сказал Аскар, а у самого забилась сердечная жилка, затрепетала, разгоняя прокисшую обиду.
– Пофиг – это хорошо. По-о-офиг. Ровно и гладко, – задумчиво произнесла она. – Пофиг – это не кусаче.
– Что за дыра? – усмиряя трепет сердечной жилки, спросил Аскар.
– Купи водки. Нам отдельно. Напьёмся, и я тебе открою тайну…. личную.
– Очень мило. А, не напиваясь, нельзя рассказать?
– Что ты гонишь! Вот уж кому смелости не занимать.
– Смелая? Глупость какая… моей смелости, прежде чем вырваться наружу, надо преодолеть внутреннее сопротивление. Эх, ты… показная решимость – это всего лишь маскировка страхов. У тебя опять мобильный. Ответь уже.
Биг, не дозвонившись, прислал сообщение: «Требуется базар. Срочно!»
«Смогу только завтра, – ответил Руслан, с досадой понимая, что просто от Руслана не отделаться. – Потом договоримся. Сейчас некогда».
Водку Аскар не успел купить. Позвонил дед:
– Аскар, такое дело… шементом назад дуй… – взволнованно прохрипел, – тут чинно важно… давай, бегом…
При входе в кафе, облокотившись на костыли, стоял инвалид, молодой одноногий мужчина. В застывшей позе – терпеливость; на земле – небольшая картонная коробка с несколькими пятирублёвками и мелочью.
Он встречал посетителей недобрым взглядом.
– Дай, – отрывисто и грубо попросил Аскара, не пряча тяжёлых глаз.
«Пропьёт, – подумал Аскар и хотел пройти мимо. – А мне какого чёрта переживать? Хоть праведно живи, хоть вразброс, итог один – могила. Может, для него это самое полезное занятие, единственная радость жизни? Пусть кайфанёт. И я кайфану оттого, что помогу получить ему порцию балдёжа…» – и так Аскару понравилось направление собственных мыслей, что, расщедрившись, достал сторублёвку. Почему-то захотелось вложить купюру в руку. Посмотрел на крупную ладонь, прижатую к груди, и вдруг испытал неловкость, будто был повинен в безногости крепкого на вид мужика.
– В коробку, – скупо, без эмоций велел инвалид, интонацией подчёркивая независимость, и что в сострадании совершенно не нуждается, только в деньгах.
Аскар понял его. «Чёрт, мужик, да мне пофиг…» – рассердился на себя за сопереживание и, более того, застеснялся этого чувства как проявления слабости. Небрежно кинул сторублёвку сверху. В коробку она не попала, – сквозняком от открывшейся двери унесло к урне. Мужчина хмыкнул. Подпрыгнув на ноге, откинулся спиной к стене. Перехватил костыли. Опять повис на них, уже расслабленно, стряхнув с себя терпеливую выжидательность. Окинув Аскара насмешливым взглядом, отвернулся. Сделал вид, что всё равно. С напускным равнодушием стал смотреть куда-то вдаль. У Аскара возникло дикое желание заехать ему в физиономию, однако, усмирив самолюбие мыслью: «На инвалидов не обижаюсь», подобрал купюру, положил в коробку, для верности придавив монетами.
– Системный блок полетел, – счёл нужным пояснить мужчина чуть смягчившимся голосом, хотя взгляд оставался жёстким, недобрым. Видимо, по-другому не мог смотреть. – Блок сдох, – повторил и опустил взгляд на коробку. Стал деланно придвигать её костылём ближе к единственной ноге.
Аскар испугался, что ещё и этот незнакомый человек сейчас начнёт изливать душу, – поспешно дёрнул дверь, ринулся внутрь и при входе столкнулся со статной дамой интеллигентной наружности. Наступил ей на ногу. Не извиняясь, прошёл дальше. Дама не соответствующим её внешности, скребущим слух, голосом кинула вдогонку бранное слово. Аскар, обернувшись, показал язык, но дама уже вышла, а мимо, совсем рядом, проходила девушка с пирожным в одной руке и чаем в другой. Она ойкнула от неожиданности, стакан в руке дрогнул, чай, колыхнувшись, выплеснулся, попал ей на футболку.
– Так точно! – по-джентельменски шаркнув ногой, кивнул Аскар.
Огляделся, отмечая про себя, что пахнет не едой, а новизной отделочных работ. Вегетарианское кафе, недавно открывшееся, выбрал Биг. Он поджидал Аскара за столиком в углу. Аскар его не сразу увидел и узнал, только когда тот привстал и позвал:
Был друг чисто выбрит и одет в строгий костюм. Выглядел на удивление респектабельно.
– Сбежала Гаврюшка! – срываясь на фальцет, сообщил на весь зал, пока Аскар двигался к столику. Воодушевлённо продолжил: – Вчера в этом прикиде выставил фото в контакте, видел? Впервые кучу лайков накидали, решил поддерживать имидж. Красава я? Тебе не кажется, я ещё больше похудел? – спросил и начал двигать плечами, чтобы скинуть пиджак.
Аскара разобрал смех – респектабельность друга вмиг исчезла, и теперь он выглядел привычно комично, словно паяц, изображающий цыганку, поводящую в танце плечами.
– Давай в тему. Что там про Сашку вякнул?
– Тема одна – все бабы – стервы. Гаврюшка бросила меня.
– Да ну, – повторил Аскар с ещё большим сомнением, вспоминая последний разговор с ней.
– Всё просто до тошнотиков, – едва сдерживая нервозную дрожь в голосе, проговорил Руслан. – Сайт знакомств. Мужик лет под сорок. Дом. Упакованный. Увёз в другой город. Куда, мать её не говорит… возьми этот салат, попробуй… м-м-м, сте-е-ерва, – с силой сжав рукоятку вилки, застучал по столу, заляпав маслянистой фасолью себе рубашку. Схватив салфетку, стал тереть запачканное место, тем самым, увеличивая размер пятна. Тёр сосредоточенно, иногда вскидываясь на Аскара и не умолкая ни на секунду: – Прости, я не в адеквате. Ты ешь, ешь. Не хочешь жрать, тогда пей, пей… а мне соль нужна. Где соль?
– Вот соль, – пододвинул солонку Аскар.
– Соль впитывает жир, – поясняя, Руслан, обильно посыпал пятно солью.
То ли притворялся, то ли в самом деле испытал нервное потрясение, – стал говорить раза в три больше и путанее. Грозился выкрасть ребёнка, проткнуть скальпелем Сашке сердце, покончить с собой на её глазах, задушить похитителя… – нёс ахинею.
– Чёрт, достал уже, кончай трындеть, а, – не скрывая раздражения, попросил Аскар. – Скажи честно, не хотел ведь жениться?
Биг, застигнутый врасплох, споткнулся на полуслове. Уставился растерянным взглядом, по-рыбьи выпучив глаза.
– Не хотел, – помедлив, согласился.
– И дочку признавать не хотел.
– Не хотел. Если до этого просто сомневался, то теперь уверен, – не я отец.
– Не могу… Сашку жалко терять. Красивая, зараза… рыжая, сексапильная…
– Скажи, титьки жалко терять, – ехидно поправил Аскар.
Биг, не почувствовав издёвки, загыгыкал.
«Опять всё постановочно, – Аскар с унынием разглядывал дешёвые репродукции на стене за спиной Руслана, – клоуны мы все. Почему я общаюсь с ним? Даже как бы дружу. К чему? Я не искренен, меня не волнует его судьба, и ему начихать на то, что в душе у меня. Сплошь и рядом – лицемеры… только одного честного человека с коробкой сегодня встретил у входа: выпрашивает милость, при этом открыто презирает всех подающих».
– Как думаешь, то, что изливаешься сейчас, как-то колышет меня?
– Не-а. Сто процентов – пофиг.
– Это не пофиг, а банальная зависть. Завидуешь мне. С детства.
– Льстишь себе, – засмеялся Аскар. Слова друга искренне развеселили его. – Если я и завидую, то сам себе в детстве, когда мог самоутвердиться среди пацанов меткими плевками, а развязанные шнурки на ботинках вызывали у взрослых не столько раздражение, сколько умиление. Теперь… я всех раскусил, все притворщики, кругом обман и притворство.
– Да вы, гражданин, больны. Как врач, ставлю диагноз: налицо сексуальная неудовлетворённость.
– Да пошёл ты! То есть я сам пошёл, – Аскар поднялся. – Пойду домой тихо давиться завистью к тебе. Не звони мне, Биг. Не хочу пока с тобой общаться, и мой совет – не грузи других, выгребай автономно. И, пока прорвало, проговорюсь: сдаётся мне, Сашка никого не нашла, просто решила проверить, насколько тебе дорога, что ты предпримешь: будешь ли искать, вернёшь ли… короче, хочет проверить свою нужность. Позвольте, откланяться, господин терапевт, – Аскар, паясничая, поклонился.
– Чушка ты, – махнув на него рукой, Биг склонился над тарелкой.
Инвалид покинул пост. Его сменила большая псина с влажными чуткими глазами. Сидела на том же месте. Она внимательно посмотрела на Аскара и пошла следом, будто только его и поджидала.
– Чертяка, – приостановившись, Аскар потрепал ей холку. – Куда пойдём?
Собака села. Склонив набок голову, посмотрела опять внимательно и чутко.
– Фу, не смотри так… лучше, давай, решай, куда идти, мне всё равно – куда поведёшь, туда и пойду. Поверила? Зря. У меня есть куда идти… надо, надо мне в одно место, но так неохота. Сейчас посижу на скамеечке, ещё немного отдохну, в контакте поторчу, а потом к дедуле на огород. Лень, уф, как лень, но надо, надо… слушай, а давай со мной? Во дворе конура – мечта собачья.
Псина зевнула. Поднялась и неспешно пошла прочь. Именно пошла неторопливой походкой беззаботного существа. «Правильно, собака. Зачем тебе быть привязанной к чему-то или к кому-то? Это напрягает, а свобода – супер! Свобода – превыше всего, особенно свобода внутренняя. Везёт собаке, никаких обязательств, никаких “надоˮ, хочет – бежит себе куда-то, хочет – лежит посреди дороги, не волнуясь о том, как выглядит, ухожена ли бородка, свежее ли дыхание, не воняет ли из подмышек потом… собаке пофиг, где и как лежать. Да здравствует, великий пофигизм!»
Аскар выбрал свободную скамейку. Скинув туфли, сел по-турецки. Неподалёку бомж выбирал из урны бычки. «Я тоже бомж… и все, кто роется в инете, бомжи. Интернет – виртуальная помойка, мы там копаемся, живём… хоп, от Ангелины сообщение. Опять целую повесть накатала».
«Молодец, что не звонил, я бы всё равно не ответила. В тот вечер, когда дед Пётр кидался беляшами, а бабу Люсю хватил инсульт (ужас, ужас!!!) я пришла домой и очень хотела плакать, но не могла. Я хотела плакать умом, мозгом, но физически не могла, и тогда я подумала, что все мои слёзы взяло взаймы небо, оно-то как раз исходило слезами безостановочно. Я начала слушать Рэя Чарльза. Я тебе уже говорила, что всегда его слушаю, всегда-всегда: когда больно или блаженно на душе, когда в горле горчит, будто смазали дёгтем (если честно, не знаю вкус дёгтя, просто представляю, что дёготь – маслянистая горечь). Повторяюсь, – я слушала Рэя, смотрела в окно на дёргающиеся нити воды и думала о том, что небо – кукловод – управляет всей землёй, как марионеткой. Потом ещё смотрела, смотрела и пришла совсем другая мысль: с опрокинутого неба падает чистая вода, полезная, дистиллированная, а если всё поменяется местами и земля опрокинется над небом… сколько грязи и всякой нечисти попадёт с земли на небо... это предисловие, Аскар. Представь, что я – земля, ты – небо (заранее так представь, чтобы потом менее обидно было воспринимать мои слова). Пишу тебе и опять слушаю Рэя Чарльза… его голос… м-м-м… великий экстаз! Почему я ведусь на голоса? Энергетика голоса… надеюсь, у моего ребёнка будет красивый голос… Аскар! Мы не встретимся, я передумала пить водку… то есть не то… я, даже пьяная, не смогу смотреть тебе, в глаза и говорить об ЭТОМ. Это я о тайне, которую не успела раскрыть, о дыре в моей груди. Бог мой, бог мой… Аскар, не знаю, почему всё это тебе рассказываю, надо бы уйти молча, просто исчезнуть и, вообще, не объясняться, не оправдываться, но с тобой так поступать нельзя, не ради тебя, а ради самой себя, потому что потом меня замучает совесть. Не смейся. Это так. Ладно. Пойду по пунктам.
1. Всё получилось, как запланировала. Я беременна. Вот они эти два слова “яˮ и “беременнаˮ. Два слова, и пока для меня больше ничего, а ты сиди, не падай… ребёнок, естественно, от тебя. Как ни странно, получилось сразу, с первого раза и, не будь сама носителем завязавшегося в женских недрах червячка, никогда бы не поверила, что беременность подхватывается, как вирус, на раз, на чих. Вчера не беременна, а сегодня уже беременна. Смешно, правда?! Ах, да – спасибо тебе, что не пришлось мне опять проходить через ЭТО и мучить тебя твоими же внутренними сомнениями. Они были, и я их почувствовала, как бы ты ни маскировался. Признаемся, получилось не очень и в этом не только твоя, но и моя вина, секс без любви не для меня, пока, по крайней мере. Скажешь, что я сама хотела в тот вечер. Да, хотела, ХОТЕЛА! Потому что представляла вместо тебя другого… это второй пункт.
2. Я давно люблю. Эта любовь стыдная, запретная и безответная. Этот человек… родной дядя… вот… я смогла это написать. Люблю его с детства, чем старше становлюсь, тем сильнее это чувство. Он против. Лечит меня. Он велел мне найти кого-нибудь из сверстников, завлечь… я послушная… нашла тебя. По его наставлению переспала… по его словам, девушка привязывается к тому мужчине, с кем первым переспит. Я сама решила пойти дальше, придумала заиметь ребёночка… и зашла в тупик – я не разлюбила Пашку, теперь мне ещё сильнее хочется БЫТЬ с ним.
3. Рожу! Ребёнка хочу. Спасибо тебе за него, хотя… рано о нём… он пока – маленькая точка в космосе моего нутра. Надо выносить удачно и родить. В этом универе больше не появлюсь.
Вот и всё. Не кисни, Аскар. Ради справедливости надо отметить, не было у тебя настоящей большой любви ко мне… так, некая заинтересованность, тебе польстило, что я так “ухлёстывалаˮ за тобой, опять же – сексуальный голод. Я заметила это сразу :))) скрыть ты не мог. Понимаю, сейчас ты будешь считать, что тебя использовали, но, поверь, эту обиду можно пережить. Тяжелее мне – жить, зная, что НИКОГДА не буду с тем, кого обожаю. Пашку ты видел. Его есть за что любить. Прощаюсь с банальным пожеланием любви большой, светлой и ВЗАИМНОЙ»
«Не кисни, Аскар. Самоуверенная дура. Я не Станиславский, но – не верю, чёрт побери! Очередная бредятина. Уже не оригинально. Хоть втирай, хоть не втирай, но, что бы ты, птичка, не чирикала, не поведусь. Хватит. Специально будоражит. Отвечать не буду. Обойдёшься. Вообще, страницу удалю…»
На остановке сидела старая знакомая – собака с чуткими глазами. Увидев Аскара, встала, и, сдержанно повиливая хвостом, подошла. Обнюхала. Аскар поймал себя на диком желании обнюхать её в ответ.
– Ну, ты как, решила? – присел перед ней на корточки, – хочешь жить в комфортабельной конуре? Быстрее думай, а то, вон, тралик подкатил.
Собака, показав язык, отвернулась.
Дед, наводя порядок, деловито сновал по опустевшему двору. На приветствие Аскара угрюмо кивнул.
В глазах деда мелькнуло сожаление о содеянном.
– На что мне рухлядь? – как можно небрежнее ответил и, предупреждая новый вопрос, бросил: – Больше ни слова о нём.
– Люську что ли выписали? – только сейчас обратил внимание Аскар на доносящийся с соседнего двора «стёртый» голос Анны Герман.
– Какой выписали! Не меньше двух недель придётся в больничку ходить, сидеть с ней. Потом в нашу хату привезём. Смотреть за ней у себя дома сподручнее. Не скоро на ноги встанет. Боюсь, совсем не встанет… пластинку я поставил… так привычней.
– Дед, сам-то как себя чувствуешь?
–Знаешь… а неплохо! Чинно важно себя чувствую, будто болезни нет совсем.
– На что она? Охранять-то нечего.
– Для души бабу заводить надо. Детей. Семью.
– А я думал – коллекцию или машину.
Старик вскинулся на внука. Посмотрел зло. Аскар ждал яростного выплеска. Но тот, покусав нижнюю потрескавшуюся губу, сдержался. Сухо велел:
– Иди, пластинку заново поставь, хотя… не надо. Убери эту музыкальную бандуру с окошка. Окно закрой. Пойду к соседке Варваре за халатом белым схожу. Говорила – есть.
– Дед, в чём смысл жизни?
– Смысл… смысл… – снова принялся кусать тот нижнюю губу. – Хотелось бы мне чинно-важно изречь некую мудрость, слова сказать глубокие, философские, но, нет, Аскар, не постиг я глубины жизни и мудрости не обрёл. Но, если мы приходим в этот мир, значит, для чего-то это нужно.
– М-да, не очень оптимистично ты это сказал. Я себя сразу сорняком представил, который тоже для чего-то растёт.
– Не копай. Не надо никакого смысла искать, он сам тебя найдёт, только пойми в нужный момент и не отпихни его. Я вот человек не очень добрый, но знаю, – нужен хоть кому-то,… например, соседке… признаюсь, вину перед ней чувствую. Помогать теперь ей буду, чем смогу. И ты брось эту дурь – поиск смысла, иначе закопаешься, задохнёшься.
– Не могу. Тошно от понимания бессмыслицы существования.
– Э-э-э, нет, деда не проведёшь, чувствую, дела амурные не заладились, потому тебя тоска и гложет, чинно-важно. Поссорился?
– Не коси под дурня, тебе не идёт.
– Нравлюсь, не нравлюсь, тьфу! Сделай так, чтобы понравиться, чинно-важно. Если любишь, конечно. Любишь?
– Ладно, топай в огород, там и поразмышляй: физический труд очищает дух и облагораживает мысли. Топай.
– На цепь сажать не жалко будет?
– Зачем сразу на цепь? Не буду на цепь, свободная пусть бегает.
– Как хошь… не до собак мне. Возьмёшь – воспитывай, чтобы по огородам соседским не скакала яки конь. Учти это.
– Учту! – обрадовался Аскар. – Дед, у тебя номер мобильного того… э-э-э… Павла есть?
– На. Сам найди, – не смог сдержать кривой ухмылки дед, – а я к Варваре за халатом, потом в больничку, может, с ночёвкой там останусь.
– Подожди, сотовый отдам.
– А, – махнул рукой дед. – На черта он мне. Не министр, звонков не жду.
Номер Павла Аскар набирал с замиранием сердца. Тот трубку долго не брал. Дозвонился с четвёртого раза. Хриплое с нажимом «Что надо?», вместо привычного «Слушаю» или «Да», вышибло из головы заранее обдуманные слова. Торопливо сбросил. Передумал говорить. Испугался. Зато как никогда захотелось быть с Ангелиной, и это не только из-за упрямства, – поднялась в душе волна уверенности, что любит её. «Хочу быть с ней! Позвоню старосте, хотя… адрес можно же через контакт у сокурсников узнать… Найду!» – решил и с ожесточением начал дёргать сорняки.
Дед ночевать не пришёл. Аскар понимал, что тот остался у Люськи, но тревога всё равно лизала сердце шершавым языком, заставляя его нервно ёжиться под байковым одеялом. Укутавшись, сидел на кровати с ноутбуком на коленях. Душевное волнение усилил ещё и ураган, который налетел на дом внезапно. Сильный порывистый ветер теребил крышу, плющился по стеклу окна, и пытался сдвинуть с места дерево. Раскидистый клён скрипел, гнулся, беспомощно отмахивался корявыми ветками, в конце концов, одна из них обломилась, и буквально тут же наступило затишье, будто ураган только за тем и бесновался, чтобы покалечить одинокое старое дерево.
Сердце продолжала нервно пульсировать.
– Дед, дед… чёрт, мог бы позвонить, – проворчал Аскар, забыв, что тот телефон с собой не взял.
Ещё с полчаса «полистав» страницы друзей, вышел из сети. Ангелина из контакта удалилась. Никто адреса её не знал. У старосты стоял статус «Волны лижут пятки…». «На море, – понял Аскар. – Звонить бесполезно».
Затолкав ноутбук под кровать, лёг. Начал разглядывать на противоположенной стене тень покалеченного дерева: вместо привычного слона, который на протяжении многих лет ночами приветливо покачивал хоботом, нарисовалась страшила, разевающая пасть. Это Аскар воспринял как нехороший, даже зловещий знак. Захотелось прикрыть окно, но занавесок в доме никогда не было. Дед не признавал их. Говорил: «Пыль собирают. Стирка – лишние хлопоты». Чтобы тень исчезла, Аскар поставил на подоконник стул. Тень не исчезла, но рисунок сломался, утратив зловещесть.
Долго плавал в дрёме, пробуя погрузиться в глубокий сон… «Я одинок… раньше никогда не задумывался об этом… и дед одинок… и я. Наследственная патология. У нас нет друзей… странно это. А она? Одинока? Я – да, а она? Я и она… Ангелина… Ангелина…». Захотелось представить себя и её рядом, – вместо этого увидел только себя, лежавшего на асфальте. Раскинувшись звездой, смотрел на деда, который в виде ангела летал над ним и пел голосом Рэя Чарльза.
– Не знал, что ты поёшь, – удивился Аскар.
Дед, прервав песню, пожевал губами и строго велел:
– Вставай. Делай что-нибудь. Наполняйся. Живи!
– Чёрт… дед… не трогай меня, ничего не хочу,… кайфово просто лежать, будто умер, но не умер….
– Тогда ты не Аскар! – разъярился внезапно тот, низко нависая над ним и шумно хлопая крыльями. – Ты, чинно-важно, контур, выжженный на асфальте! – и, снова запев голосом Рэя Чарльза, резко взмыл вверх. Полетел прочь.
Аскар обессилено смотрел на улетающего деда. Хотел встать – и не мог. Чем дальше тот удалялся, тем громче звучала песня: «Say no more I think you'll never understand I have refused the same demand All my life…» (Замолчи, мне кажется, ты никогда не поймешь. Я отвергал эту потребность всю свою жизнь…)
Открыл глаза и испуганно всхлипнул, увидев над собой лицо Ангелины. Она сидела на краю кровати, держа в руках айфон. Оттуда звучала песня.
– Соткалась из солнечных лучей, – она протянула руку, сунула ладонь в струящийся между ножками стульев светящийся поток, переломив его.
Ангелина хоть и засмеялась, но Аскар заметил – расстроилась.
– Прости, я не то сказал, глупость, как всегда впрочем.
– Дверь открыта. Никого нет.
Ангелина с сумрачным лицом помотала отрицательно головой и хотела встать, но Аскар, высвободив руки из-под одеяла, схватил её. Крепко обняв, повалил на себя.
– Не исчезай больше, – прошептал. – Ты, только ты…
– Мне всё труднее быть непредсказуемой, – сказала она тоже шёпотом. – Банально к тебе припёрлась, весь ореол таинственности растеряв.
– Не прибедняйся, ты – умопомрачительно чокнутая девушка, самая-самая таинственная и желанная, тебе хорошо удаётся быть странной. Ангелка моя, крылатка моя.
– Не думай плохо о дядьке Паше.
– Я думаю только о тебе! Наизнанку весь вывернулся от страданий. Я дяде твоему вчера звонил…
– Надеюсь, не расспрашивал его о том, что я тебе написала?
– Не спрашивал. Вообще не говорил с ним, не смог, сдрейфил.
– Уф, пронесло, он ничего не знает о моих фантазиях.
– А червячок внутри тебя… тоже фантазия?
Ангелина дёрнулась в его руках, пытаясь встать. Он сжал её ещё крепче.
– Я счастлив! – выпалил. – Безумно счастлив! Так счастлив, что… хочется рыдать,
– …без документов, без телефона, только пакет с белым халатом. Этот со вчерашнего вечера бесхозным лежит. Так никто и не искал, не спрашивал мужика? Одет хорошо, не бомж.
– Нет. В троллейбусе кондуктор на него обратила внимание только на конечной остановке. До этого думала, что спит.
– Не обязательно. Просто не хватились пока.
– Не удивлюсь, если и не хватятся. У меня, вот, семья из шести человек, а я одинок.
– Много знаешь, кто виноват.
– Не злись. Береги сердце, а то рядом с этим ляжешь.
– А мужик-то, хоть и пожилой, аккуратненький, гладенький. Отчего, спрашивается, помер.
– Ага, от избытка здоровья дохнут.
– От одиночества или дела земные завершив, туда уходят.
– Теория пройденного пути?