Анастасия Сергеевна Буянкина родилась 25 апреля 1993 года в Уфе, окончила БГПУ им. М. Акмуллы. Работает журналистом. Живёт в Уфе.
Полководец способный берёт умом, бесталанный – берёт числом.
Мы с тобою рассказываем об одном, но тебе нужны сотни слов,
Пусть же фразы срываются с языка, пусть пронзают меня насквозь:
Ты сказал, что поэта судьба горька, и проклятье твоё сбылось.
Проходи, садись, расставляй войска – и без умолку говори,
Под фигурой-словом горит доска, жрёт молчание словари.
Твои тексты тянут на дно реки, за абзацем идёт абзац –
Но чтоб стены были мои крепки, мне достаточно пары фраз.
Так игра ведётся из года в год, где-то минус, а где-то плюс,
И чем шире ты открываешь рот, тем я сдержанней становлюсь.
И мне больше нечего отдавать – только горечь в моей груди.
Ты пришёл сюда рассыпать слова. Я пришла сюда победить.
В город приходит Война, распахнув врата, – хочешь не хочешь, будешь теперь солдатом, каждое утро гонят куда-то с матом, лёгкая куртка и брюки – всё те же латы, зубы привычно сжаты, душа пуста.
Разве жетон не заменит тебе креста?..
Улицы стонут под тысячей пар сапог, кто-то смеётся: «Убейте их всех, ублюдки!».
Вечером – лагерь, напарник, тупые шутки. Кто-то другой лишился б давно рассудка, ты ещё держишься. Сон – непривычно чуткий. Три дня – не срок.
А капитан – вроде «свой», но безмерно строг.
В город приходит Война и берёт своё, жадным мальчишкой вцепляешься ей в запястье, каждый твой выстрел внутри отдаётся счастьем, это Война раздирает тебя на части. Алая пасть сжирает тебя живьём.
...после к тебе слетается вороньё.
Не из другого теста, но из другого текста девочка шла к вершине, крепко держа копьё,
Ей не к лицу сдаваться, в страхе спасаться бегством – девочка бьёт наотмашь, быстро и точно бьёт.
Воют, роятся рифмы, бьются под сердцем строки, в каждой из них – по смыслу, в каждой – и плоть, и кровь.
Боль ей сверлит затылок, губы грызёт и щёки, чертят на пепле пальцы сотни иных миров.
Рифмы приходят ночью, рифмы сжимают глотку, рифмы хотят, чтоб утром кто-то сложил им стих,
Девочка снова пишет – тварям из сна на откуп, всё, как они хотели, нужный размер и стиль.
Только копьё трясётся в бледных дрожащих пальцах, строки ложатся криво, девочка трёт глаза,
Вечером двинет дальше с полным набросков ранцем, слишком длинна дорога – жаль, что нельзя назад.
Не из другого теста, но из другого текста девочка шла к вершине, ноги стирая в хлам.
Что ей до лжи и фальши, что до стихийных бедствий? Всё, что идти мешало, ныне – одна зола.
Воют, роятся рифмы – пусть не всегда даются, девочка им однажды в сердце найдёт места,
Девочка знает: строки – хрупкие, будто блюдца, только с их силой станешь той, кем желаешь стать.
Та, кого в юности бросили умирать,
Пусть непокрытую голову вскинет гордо.
– Где же все те, кто тебе не желал добра?
– Там, в глубине холодного Осло-фьорда.
Больше никто не признает рабыню в ней,
Не по себе от взглядов её да песен.
– Где же все те, кто оставил тебя на дне?
– В тёмном подвале. Завтра мы их повесим.
Стала с годами дикой она и злой,
Смерть постоянно ходит за нею следом.
– Где же все те, кто оплёл тебя вязью слов?
– Все они – жертвы во имя моей победы.
Ночью проснёшься – она на тебя глядит,
Губы твоё лихорадочно шепчут имя.
– Где же все те, кто огонь разжигал в груди?
– Вскоре и ты, любимый, уйдёшь за ними.
Питер, прости, что я наконец-то выросла.
Зная, что правда окажется горше вымысла,
Взрослая жизнь приятней тюрьмы на острове,
Где я когда-то иссушенным стала остовом.
Ты навсегда останешься чёрствым мальчиком,
Тем, кто годами сущность свою замалчивал.
Твой Неверлэнд рассыплется по кирпичику.
Здесь никого не купишь смазливым личиком,
Чем снова к тебе вернусь.
Накануне финала стоишь и почти не дышишь.
Алый занавес пахнет пылью и неудачей,
Переполнен театр, плещется шум под крышей,
Маска справа смеётся, слева – беззвучно плачет.
Если долго играть, фарфор прирастает к коже,
Ты становишься частью душной чужой гримёрки,
Всё, что мучило прежде, едва ли тебя тревожит –
Помутился рассудок, сдвинулась точка сборки.
А за тканью тяжёлой бушует людское море,
Что им нервы твои, что дрожь и биенье сердца?
Опускаешь глаза – измотан, разбит, покорен, –
И вся жизнь пролетает в мыслях за пару терций.
Накануне финала слышишь, как бьют в ладони,
И шагаешь вперёд – весь собран, спина прямая, –
Переживший всю труппу, десятки чужих агоний...
Раздаётся выстрел – и занавес поднимают.
Если Бог жил – то тихо, безмолвно умер,
Видя во сне заржавевшее остриё.
Я выживаю и получаю в сумме
Нежность и имя выжженное твоё.
Я остаюсь белым контуром на асфальте,
Камнем, лежащим на угольной полосе,
Жду, пока кто-то лихо пробьёт пенальти
В старый и полный глупых гештальтов сейф.
Тень над колодцем нависнет моя – и канет,
Крышка захлопнется – гулко, в последний раз.
Если нырнул, тебя не возьмёт ни пламя,
Ни удушающий, лёгкие рвущий газ.
Видишь всё это? А я до сих пор живая,
Сейф приоткрылся с тихим глухим щелчком.
Всё, что осталось мне, – белые кружева и
Ты, чем биться в истерике, плакать и верещать
О своей дикой боли, проблемах и неудачах,
Выдыхай. Возвращайся к важным тебе вещам
И выбрасывай всё, что уже ничего не значит.
Сердце снова забьётся, как только растает снег,
Эта оттепель станет спасеньем, вторым дыханьем.
Будешь громче смеяться, станет в груди тесней,
Променяешь all black на ворох прозрачных тканей.
Рви открытки от тех, кто оставил тебя зимой,
Удаляй бесполезные фото из инстаграма,
Всё, что дорого – то впечатано, как клеймо,
То заноет на коже выпуклым старым шрамом.
Где-то там, под ребром, таится твоё тепло –
Сохрани его вместо причудливых безделушек.
Эта оттепель будет сильнее нелепых слов,
Эта оттепель – знак: пора становиться лучше.
Давай с тобой почаще говорить?
Считать шаги от выдоха до вдоха, когда снаружи затихает грохот, когда молчит величественный Рим, Москва стыдливо прячет свой неон, и оплетает тишь холодный Осло... Не думая о том, что будет после, тебе я признавался, что влюблён. Тебе слова я приносил в горсти и рассыпал со смехом под ногами – утих Киото, замолкает Хамельн, а от меня остался только стих.
Давай с тобой почаще говорить?
Я окружён давящей тишиною, и под ребром как будто что-то ноет – с тобой исчезла пустота внутри. Гляди – вот-вот умолкнет Амстердам, в плену молчанья гаснет Копенгаген, а я кричу о чувствах на бумаге, кричу вослед ушедшим поездам. Нью-Йорк, Ставангер, Петербург, Париж – немыми городами сыт по горло, безжалостная длань былое стёрла, я уяснил: ты – то, что ты творишь.
Давай с тобой почаще говорить?
Ты можешь прошептать, а я услышу. Ты вроде бы не знак, что послан свыше, но сердца чёткий, выверенный ритм, но голос, разорвавший тишину, всё то, что я могу назвать бесценным, ты для больного стала Авиценной, я видел крест – и я к нему шагнул. Пускай теперь звучит норвежский блюз, его я разливаю по стаканам, последний крик прорезал тишь – и канул.
Я не влюблён, не думай. Я люблю.
А что было раньше, давно прошло, и значит – конец войне.
Тебе – вереницы, десятки слов за каждый из чёрных дней.
Я знаю, погибшим в бою – почёт, а если шагать – то в такт,
А что было раньше, теперь не в счёт –
По мне не рыдали – не тот размах, я просто стоял в строю,
Патроны кончаются, дело – швах, а я – безнадёжно юн.
Тогда мне казалось, что бог меня навеки к тебе пришил.
Меня и сейчас небеса хранят –
А что было раньше, давно прошло, и значит – конец войне.
Меня не запомнят – простой стрелок, всегда отрешён и нем,
Всегда впереди, пусть огонь открыт, и в этом – моя беда.
Последняя строчка, за ней – обрыв: