Все новости
Поэзия
10 Января 2018, 10:27

№12.2017. Шум Александр. Литературный перекресток. Вестники лютой зимы

Александр Шум (Александр Учителев) родился в 1998 году в Уфе. Учится в БашГУ на факультет философии и социологии. Пишет стихи и прозу. Участник объединения «Микропоэзия». О богах и героях в книгах больше не пишут. Лишь с собой говорят те, кто дает советы. С каждым чертовым годом голос становится тише. Вся земля – это прах. Мир вокруг – это гетто.

Александр Шум (Александр Учителев) родился в 1998 году в Уфе. Учится на втором курсе БашГУ на факультет философии и социологии. Пишет стихи и прозу. Участник объединения «Микропоэзия».
* * *
О богах и героях в книгах больше не пишут.
Лишь с собой говорят те, кто дает советы.
С каждым чертовым годом голос становится тише.
Вся земля – это прах. Мир вокруг – это гетто.
Обрастают плющом стены разрушенной церкви.
В Аризоне всегда дожди, ураганы и грозы.
Каждый проклятый год ждешь, когда сдадут нервы.
Ты просыпаешься. Смотришь в окно. Каркоза.
Дни проносятся, словно больные собаки.
Кожа их покрыта следами чумы и оспы.
С каждым годом все глубже теряюсь в окрестном мраке,
Бог-электрик давно погасил на небе все звезды.
Я уже и забыл, что такое людское счастье.
В этом мире нет места стихам и нет места прозе.
Карты вечно меняют в колоде свои же масти.
Каждый проклятый год одно и то же – Каркоза.
В этой жизни виновен каждый, и кается каждый,
Но никто не услышит от Бога ответ на молитвы.
Каждый проклятый год умираю от вечной жажды,
Моя жизнь подобна осколкам лезвия бритвы.
В жизни нет смысла, время идет по кругу.
Иисус на стене принял иную позу
И забился в самый далекий угол.
Нам не выбраться. Мы навеки в Каркозе.
Бог без лица
Месяц, белый как морок, срывает оковы тьмы,
Окружая светом землю, что пахнет гнилью и гарью.
Птицы! Птицы!
Вороны!
Вестники лютой зимы
Окружают меня своей черной крылатой стаей.
Ночью и днём. Ночью и днём. Ночью и днём!
Не дают они мне ни мига, ни часа мира.
Их глаза горят ненавистью и огнем –
И горят только ярче с каждой минутой кровавого пира.
Я иду по дороге один, никого со мной нет,
А они наблюдают за мной с верхушки деревьев
И кричат: «Ах зачем ты родился на свет?!»,
Посыпая меня дождем из железных перьев.
И кричат мое имя хором своих голосов,
Подлетая ко мне всё ближе, и ближе, и ближе!
«Ты король дураков! Ты Бог подлецов!» –
Говорят очень тихо, зная, что я услышу.
Все ближе и ближе сжимают своё кольцо,
И один говорит: «Тебе не уйти от нас, парень!»
Птицы! Птицы!
Вороны!
Склевали мое лицо.
И смеются, а смех их подобен стали.
«Мир, – они говорят, – лежал бы у твоих ног,
А тебе оставалось лишь взять. Протянуть свою руку.
Ты король дураков и листьев потухших Бог!
За тобою идут лишь младенцы и слепые старухи!»
То клюют мне глаза, то садятся мне на плечо
И ластятся, зовут к вратам четвертого Рима.
Птицы! Птицы!
Вороны!
Склевали мое лицо.
Птицы! Птицы! Птицы!
В ночи кричат мое имя.
Птицы! Птицы!
Вороны!
Садятся ко мне на кровать.
Словно саван, меня укрывают их черные крылья.
Говорят: «Ты забудешь отца и мать.
Чтоб остаться легендой, не став вместо этого былью.
Ты забудешь любовь, забудешь семью и дом.
Забудешь все сказки и мамины колыбельные.
Но за это – ты будешь греметь, как гром
И сверкать, словно молния, пока все стоят на коленях.
Ты забудешь друзей, забудешь отца и мать.
И они все утонут. Тела их покроются илом».
Птицы! Птицы!
Вороны!
Садятся ко мне на кровать.
Говорят: «Лучше дьяволом быть, чем просто пропасть в могиле!».
Я кричу: «Это худший из всех концов!»,
Отбиваясь от их черной крылатой стаи.
Птицы! Птицы!
Вороны!
Склевали мое лицо.
И смеются, а смех их подобен стали.
Мне от них не сбежать – не спасут меня стены дворцов.
Этим тварям со мною всегда по дороге.
Птицы! Птицы!
Вороны!
Склевали мое лицо.
А когда-то меня назвали царем и Богом.
* * *
Вначале было слово, но им не вылечить оголённые нервы,
Как бы усиленно не старался называть себя сволочью, а ее стервой...
Ты далеко не первый,
Кто мечтает сбежать от боли.
Хотя, не скрою, попытка довольна успешна.
Уже не имеет значения – орёл или решка.
Правда или враньё.
Утром над тобой кружит ангел, вечером – воронье...
Так я писал когда-то?
Я бы хотел быть простым оловянным солдатом,
А вместо этого пью,
Прожигая все, что осталось.
Кто-то верит в Иисуса. Кто-то в счастливую старость...
Приносит ей на алтарь жертвы...
Вначале было слово, но им не вылечить оголённые нервы.
Вначале было слово, да и оно оказалось матом!
Я смирился со своей жизнью. Что, не рады?
Все вы покрыты плесенью и несчастливы.
Кто-то считает себя пастухом, кто-то паствой его.
Я вот считаю себя никем. И этим доволен.
Помнишь? Ты далеко не первый, кто бежит прочь от боли.
Знаешь? Ничего ты не знаешь. Так куда же ведёт кривая?
Я когда-то считал себя Богом. Но Бог не хромает.
* * *
Я хотел бы наблюдать вместо берёз ветки сакуры,
Я хотел бы быть доблестным самураем или хотя бы рыцарем.
Или пиратом. Бороздить моря, поминая Кракена.
Ну а на крайняк – прекрасным и молчаливым принцем.
Но вместо замка сижу в одинокой квартире, без обоев.
Вместо корабля кровать, вместо шпаги сигарета.
По неведомым странам гложут фантомные боли.
По тем странам, что у меня отняли. По тем мирам, которые под запретом.
И я даже не могу сделать сеппуку.
Не могу отречься от трона, не умру ради злого Бога.
Я смотрю на свои внезапно постаревшие руки,
Тщетно надеясь увидеть там что-то, кроме ожогов.
В моем саду не цветет сакура, у меня нет дамы сердца.
Вместо песен бардов я слышу белый шум телевизора
Я сижу в комнате, мне очень слабо верится.
Что все герои истории не являлись простыми призраками.
Когда я начал помышлять о наполеоновских планах,
Моя квартира обернулась островом святой Елены.
Но там всё ещё не цветет сакура. И нет дамы.
А деревья и горы подозрительно похожи на обычные стены.
К старости я мечтаю уйти на вершины Тибета,
Чтобы обуздать своего карманного монстра.
Я мечтаю быть печальным героем, но остаюсь поэтом.
А у моих стихов, у моих мечей, всегда два острия.
Моей д...
На моих запястьях следы от шин,
На твоих – остатки чьих-то слов.
Покорители пропастей и вершин,
Мы гуляем по городу вновь и вновь.
На моих ладонях горят стихи,
На твоих – следы от моих волос.
Нам с тобой никогда не отпустят грехи,
Только это уже почему-то всерьёз.
И на нашей спине догорят глаза,
Голубые, как небо в безоблачный день.
Я, конечно, много хочу сказать,
Но меня преследует чья-то тень.
Но меня преследует эта злая тварь,
Дышит в спину запахом из горящих изб.
Я цепляюсь пальцами за самый край,
Ты мне тянешь руку с шепотом «Держись».
Мы увидим с тобой не один закат,
Смерть цивилизаций, сумерки богов.
Только ты не дай мне глядеть назад,
Если слышишь стук от чужих шагов.
Только ты не дай мне смотреть во тьму
И не дай ей вновь на меня смотреть.
Мы с тобой поверили этому сну,
Только это уже настоящая смерть.
И на нашей спине голубые глаза,
Они видят то, что не видим мы,
Я, конечно, много хочу сказать,
Я уже не боюсь окружающей тьмы.
На моих ладонях горит свеча,
На твоих – застыло мое «люблю».
Слышишь крик? Не ворона, а грача.
Засыпай, моя милая.
Мы проснёмся в раю.
Рамоне. Марле. Н. Тебе
Первое чему научился – боли и страху,
Не ходить, не смеяться, не говорить слово «мама».
И пока все вокруг меня не рассыпалось прахом,
Я клянусь, я останусь, будучи очень упрямым.
Первое чему научился – истекать кровью и гноем,
Не смехом, не звуком, не песней наивно-милой.
И пока не кричу, пока, словно волк, не завою,
Я приду лишь к тебе, а не к свежей, моей могиле.
Первое чему научился – не любить и не быть любимым,
И пришлось переучиваться, да, наверное, зря вовсе.
И пока мне хватает воли, хватает силы,
Я приду, если ты захочешь.
Ты попросишь.
Первое чему научился – ненавидеть Господа Бога,
Ненавидеть себя, дьявола, ангелов, демонов...
Научился тому, что от жизни до смерти не так уж много,
Воздвигать дворцы,
прятаться за высокими стенами.
Первое чему научился говорить в ночи твоё имя,
Повторять его свято, хотя не люблю молитву.
Никогда не мечтал о семье, не мечтал о сыне,
Но мечтал о тебе, как о самой последней битве.
Первое чему научился – сгорать постоянно заживо,
Залезать в камеру, да травиться угарным газом.
Кроме тебя не осталось ничего стоящего,
ничего важного.
Все взрывается, только песня слышна «Где мой разум?».
Первое чему научился – наслаждаться тобой, наплевав на усталость,
И ловить каждый танец твоих слов и тени.
От меня, от лица моего, ничего не осталось.
Но я от тебя уже никуда не денусь.
Плацебо
Говорят, мол любовь – панацея.
Лекарство от всех болезней.
С каждым годом становится интересней,
Где же черта?
Говорят, мол любовь – беда, но та, которая очищает.
А врачи выписывают ее от отчаяния,
Говорят пить с чаем, да заедать сладким.
Побочные эффекты – ноги из ваты, голова из ваты,
Сердце из пламени.
Побочные эффекты – желание пересмотреть «Титаник»,
Желание улыбаться, любить людей и добреть с каждым часом.
Для кого-то любовь – спасение, а кому-то как камера с газом.
Для кого-то свеча. А я мотылек нелепый.
Побочные эффекты – желание обратиться в пепел.
От передозировки считаешь себя бессильным.
Это не ле́чится. Не спасает ни кофе, ни пистолет, ни Мессия.
Это не ле́чится, но мало кто хочет лечи́ться.
Побочные эффекты – мечтаешь родиться птицей,
Бежишь на крышу, прыгаешь, забывая о крыльях.
От передоза становишься прахом.
Становишься пылью.
Врачи выписывают ее кому ни попадя, а продают без рецепта.
От передоза считаешь, что вокруг одно гетто.
От передоза умираешь. Но не попадаешь на небо.
Говорят, что любовь панацея. А я на плацебо.
Читайте нас: