№12.2017. Избранные стихи лито. Эпоха "Тысячелистника"

Эпоха «Тысячелистника»

Избранные стихотворения участников студенческого литобъединения «Тысячелистник»

В то утро, когда пришло известие о смерти ДБ, шел монотонный весенний дождь. Кажется, чем больше времени прошло, тем легче переносятся потери, да только в этом случае все не так, потому что с уходом Дмитрия Борисовича ушла эпоха, всегда казавшаяся бесконечной. Речь об эпохе заседаний ЛИТО «Тысячелистник». Еще до поступления на филфак я знала о том, что где-то на четвертом этаже есть кабинет настоящего поэта, который пишет не просто стихи, а акростихи, лимерики и букалики, словообразует и переписывает на новый лад «Слово о полку Игореве» (см. «Словчерь о княщере Эгоре»), вокруг которого много молодых талантливых студентов. Знала, потому что в руки мне попали самиздатовская книжица «Любимое занятие плюшевых медведей» и несколько студенческих поэтических сборников. На филфаке был тогда «Эшафот» – стенд для размещения своих стихов для пишущих студентов. Иногда под творениями появлялись комментарии, иногда листы со стихами пропадали со стенда, но однажды там появилось объявление об очередном заседании ЛИТО, на которое приглашались «все-все-все желающие». Насколько волнительно было впервые войти в сонмище рифм, настолько же была удивительна та открытость и доброжелательность, с которой ДБ встречал пришедших. Давно окончив вуз (или даже совсем не имея с ним учебных отношений), товарищи по ЛИТО с теплотой вспоминают именно эти посиделки. Немудрено – Дмитрий Борисович всегда находил для каждого «пришельца» нужные слова, в которых не было и тени морализаторства. Он очень бережно относился к молодым поэтам, советуя, направляя и внушая веру в свои силы. Часто на ЛИТО приходили студенты, у которых ДБ преподавал фонетику, словообразование или синтаксис, приносили рукописные опусы в надежде на понимание. И он понимал! Было что-то волшебное в предложении составить подборку из собственных стихов и обсудить их на очередном «Тысячелистнике», существовала даже очередь из желающих услышать мнение ЛИТО-вцев, и, конечно же, Дмитрия Борисовича. Вместе с Салаватом Вахитовым (прежним директором издательства «Вагант») они делали маленькие тиражи каждой подборки, и в среду на большой перемене мы бегали в издательство, чтобы получить свежеотпечатанный текст. Мы собирались по субботам, занимало это примерно два часа, но как мы ждали этих двух часов! Заседания «Тысячелистника» были своеобразным смотром для обсуждаемых: подборку разбирали вдоль и поперек, автора просили читать тексты вслух, задавали вопросы и полемизировали насчет рифм. После заключительный «одобрямс» озвучивал ДБ и объявлялись свободные читки.

Из этих заседаний вырос Уфимский фестиваль университетской поэзии, под кодовым названием «Мяуфест», который в декабре 2017 года прошел в восьмой раз, и теперь носит имя своего создателя – Дмитрия Масленникова. В него ДБ заложил принцип «новые имена, новые поэты», позволяющий молодым авторам быть услышанными большой аудиторией. Сейчас участники «Мяуфеста» занимают призовые места в поэтических конкурсах, издают собственные книги, ведут поэтические паблики в соцсетях и организуют литературные мероприятия, потому что верят в себя и в коллег по поэтическому цеху. И я думаю, что всё это существует благодаря нашему любимому ДБ, который вложил в умы студентов то, что они могут быть творцами, организаторами, критиками, писателями, журналистами, а главное – хорошими людьми. А нам остается только оправдать его надежды и сделать мир чуточку лучше и ДоБрее.

Айдаръ Шариповъ

(Айдар Шарипов)

* * *

Оборвали меня –

яблоко.

Высосали до червя

и бросили

В землю

кости

алые,

Вылили слезы

талые

И забыли яблоко.

Умернем

вымер,

Нашептал имя

В вымя

молодой яблони

И простился…

Занял место

свое

вокруг,

Не подав рук.

И лишь коренное

тело

Помеха

лопате

памяти.

* * *

Весна, десна, копыта грязи –

Кровоточит поэта день.

И скачет

в золоте

мочки

олень.

Перо –

Копьё.

В XXI поэтов

мне нет!

А день всё гуще

льет

кровьё:

Оленя вдохновенья загнали –

На рога старый зонт надет.

Поэта,

оленя,

вдохновенье

пули догнали.

Раздет,

убит,

разделан. И нет ему

лет:

Поэту в XXI .

Только след.

Анатолий Столетов

Маршрутка

Два рыжих медяка дать за проезд в маршрутке

и выйти на проспект, оглохший от ворон,

шагнув в бетонный бред не вне, но в промежутке...

Других – не торопись, вези, мой брат харон.

Пока еще иду, забыт и неприкаян,

а горло лишь слегка сжимает смерти жгут,

помедленней езжай, мой торопливый каин...

Пусть авели еще немного поживут.

С прохожим о любви заговорить стихами,

увидеть, как в глазах заплещется душа.

Читай побольше вслух, мой скромный брат мухаммед...

Пока растут стихи, земля так хороша.

Пока еще я здесь, живу и полон срама,

и тлеет уголек под ребрами в груди,

сансару покрути, мой темный гаутама...

Сидящих за спиной нирваной не грузи.

На ветке – клюв раскрыт – торчит осенний ворон,

Сыр мира обронив, вещает о пустом.

Улиткой, мой басё, ползи по склону в гору...

Пусть даже этот склон окончится крестом.

devo4kaPoDotkos

(Алина Гребешкова)

#

Эта осень вместо окон открыла глаза,

ярким светом разбила отраженье витрин,

в той ночи мы искали тёплый шелест травы,

в этой ночи найдем дрожь хрустальных озёр.

Помутневшей воды чёрен прибой –

это море едва дойдет до колен.

Ты руками не трожь – не буди ее,

засыпает вода беспробудным сном.

Золотая коса осыпает асфальт,

рыжей копной волос ослепляет закат.

Ночь длиннее слов, а зима идёт

тихим шелестом звёзд осыпает путь.

Резеда Соболева

* * *

Горят мосты, последние надежды,

И занавес, и вышла на поклон.

Отыграно, из зала в числе первых

Уходит он.

Пылает всё, но скоро всё спокойно

Издержка переменчивых времён

Бессильно же искусство над любовью…

Уходит он.

Я смелая, свободная как птица,

Да только суета со всех сторон

Мне не даёт спокойно относиться –

Уходит он!

Рафис Каримов

* * *

Жизнь прожить не поле, знаю,

Даже и не океан,

Журавлиной мне бы стаей

Сечь ее меридиан.

Оглядеть отцовским взором,

Свысока, со стороны,

Как, играя в карты с вором,

У него стянуть штаны.

Пережить ночную вьюгу

Сбившись с нужного пути,

Напоить судьбу-пьянчугу –

Шаг хмельной верней в ночи!

Айгуль Сабитова

Д.Б.

Здесь с апреля по Тебе

Осень воет щитовидно-мрачно.

Нужность мира – в «Дэ» и «Бэ» –

Маленький свернувшийся калачик.

Жизнь – кардиограммное тире –

Все Твоими запятыми плачет...

люди бывают – храмы,

он был – еще и ставни.

люди бывают – трубы:

голос, бывает, добрый.

люди, бывает, любят...

тот был – самой любовью.

ушел человек – как камень:

люди-круги остались.

люди бывают – храмы...

он был – самой любовью.

МарЫя

(Мария Изгина)

* * *

Руки помыла мылом детским.

Тихо в прихожей, на кухне пусто.

Чистыми пальцами за занавески.

Всё, что согрето внутри, – искусство.

Кошки живут у подъезда, живут в квартире.

На животе моем спят и живот мой греют.

Кошки снаружи мёрзнут в огромном мире.

И вечерами прячутся под батарею.

Запоминаю всё, что во сне увижу.

Всё что приснится мне и моим кошкам.

С каждой луной мир становится лучше и тише.

Тоже стараюсь. Внутри. Понемножку.

Расимэ

(Расима Кайбышева)

* * *

Нарциссы и ирисы. Мы на безветрие смотрим –

Парус отчаянный

И капитан,

С прибаутками вышедший в море.

Он не вернется, утащен дриадами,

русалочий стон его потревожил, унесший на дно.

Бескрайнее море и скальный калечащий дождь.

Ни камня на камне.

Светло и не старые раскачаны маятником эти стены уже не нОвы.

Забыться. Не спасть, но уснуть. Так призваны верные варвары.

И каждый примчится сюда ночевать, подстегнутый стоном и ветром.

Метель заметает следы. Прокатиться по льду...

Мявы4

(Людмила Михайлова)

* * *

между питером и небом

90 метров тучек

9 миллиметров солнца

и 15 тонн воды

между питером и небом

самолетам очень тесно

не дотянут с горизонта

до асфальтной полосы

между питером и небом

разливается багровый

и местами ярко-рыжий

с белой проседью закат

между питером и небом

я осталась бы свободной

быстрокрылой легкой птицей

увези меня назад

* * *

когда мы встретимся, он спросит «как ты?»,

я спрячу глаза под отросшей челкой:

«мневаснехваталово, бессильноплакательно».

и обнимать его долго. бесконечно долго.

Варис

(Варис Зиннуров)

* * *

Д.Б.

Поэзии больше нет,

Тебе одному достигать дна;

Я пуст, как ружьё Кобейна, –

Поэзии больше нет.

Поэзия вышла вон,

В промозглый туман апреля.

И улицы посерели,

Сирен провожая стон.

Над нами включили свет.

Полночи тянулись титры,

А в рамочке текст нехитрый:

«Поэзии больше нет».

Там сменят в дверях замок,

И души сожжёт досада;

Никто не поднимет взгляда –

Поэзию не сберёг...

Ей надо лишь было слов,

И осень на дне стакана.

Поэзия слишком рано...

Алтарь ещё не готов.

* * *

Бессмысленный, тусклый свет

Аптеку лизнёт упрямо,

И выхватит эпиграмму –

«Поэзии больше нет».

Настя Ласточкина

Из цикла «Фанта»

Из окон спальни, где все это тогда произошло

(нельзя уже с уверенностью сказать,

что только однажды.

Хотя, может, и не на самой постели,

Но уж точно, когда мы там еще спали и ели.

И на меня серенький волчок смотрел.

Он впервые говорил мне: не бойся,

это не я тебя съем),

Можно было видеть время,

Бегущее в темноте на электронном прямоугольнике

одной из Сити-башен.

Не стоит даже представлять,

Куда спрятался в тот день кот

И насколько было страшно

Прижавшимся друг к другу книжкам на полках.

И как сломя голову бежал по узкой пражской улице

Большой и сильный Темпельхоф,

Покидая свой родной город.

А нарисованный карандашный Кузя

Делал вид, что собирается спать.

Зажмурься, дружок, – надо было ему хотя бы сказать.

Никакой тут нет логики и объяснения,

Когда испуганные кружки утром

Просили за все услышанное прощения.

Когда загранпаспорт в красивом коричневом холдере

Заливал соплями все свои шенгены,

остатки монеток и печати.

Когда мамин дневник в серванте

(последнее, что у меня из потаенного там тогда осталось)

Кричал до самого Ямского Поля:

«Это всё – просто огромное тебе горе,

Но никакой не конец.

Ты только не сдавайся там, как я. Ты же у меня молодец».

Виталий Фил

(Виталий Филатов)

* * *

Нам что угодно может надоесть:
Известность, власть,
Любовь и ревность, месть.
Прискучит плоть, бессмертья маета;
Шуршанье лиц, мяуканье кота.
Что ты оставишь мне,
Лишь горсточку камней?
На берегу реки,
В песках Начала дней,
У города Богов, в отчаянье ума
В безумье тонущих,
Не находящих дна…

* * *

О приходе скорейшем весны
Возвестят мне тревожные странные сны.
В них я с лодки взрывчаткой глушу карасей,
В камыше затаившись, стреляю гусей
И на джипе несусь в предрассветную мглу,
В догонялки чтоб с зайцем затеять игру.
А наутро цепляю на шею ярмо
И тащусь через вечность в гремящем метро
И мечтаю о жизни в просторных мирах,
Там, где ядерный пепел, надежда и страх.
Десять тысяч осталось непрожитых дней,
А деревьев в лесу уже меньше, чем пней.

Ирина Богомолова

* * *

Закрыть все ставни на засов,

Забыть о людях и о числах,

Уединиться от часов,

Дурных вещей. Замкнуться в мыслях.

Так хочется порой уйти

От приземленности желанья,

Хоть на минуту, но сойти

На остановке без названья,

Начать всё с чистого листа,

Перечеркнуть былое напрочь,

Вообразимое листать,

Подняться в мир иллюзий на ночь.

Услышать веянье мечты,

Начать всё заново, сначала –

Без кривотолков, суеты,

Противоречий и печали.

Александр Марьин

* * *

В воздухе запах любви и озона.

Кажется, вот разразится строфа.

Ах, эта ночь! Ах, муссоны сезона!

То ли Венеция...

то ли Уфа...

В этой изменчивой обстановке

Грех говорить о привязанности.

Если смывает людей с остановки,

Чувства – подавно.

Пойми и прости...

С голубем я отправляю послание,

Глядя в окно, как ревет гондольер:

«Я не приду на второе свидание...»

Кто виноват?

Может, я...

Может, мэр...

* * *

Когда ветер шумит в тополях,

Я счищаю себя до нуля.

Там обиженный мальчик сбегает с уроков,

Весь в чернилах, слезах и соплях.

В дневнике у него вензеля:

Пара лебедей, два журавля.

И на каждой страничке по единичке –

Тополя, тополя, тополя...

Когда ветер шумит в тополях,

Я все время на главных ролях.

Там вернулся солдат – постаревший, уставший,

Но вернулся... А кто-то в полях.

И, как йог на горячих углях,

Он шатается на костылях.

Солнце слепит в глаза через рваные листья,

Словно сотни начищенных блях...

Слышишь, ветер шумит в тополях?

Бог играет нам на хрусталях.

И становится жизнь словно главы романов

Мопассана, Бальзака, Золя.

Анастасия Буянкина

* * *

Ну, расскажи, куда ты хотел сбежать?

Тётка Война покормит тебя с ножа, тётка Чума прогонит кошмарный сон... Как сумасшедшее крутится колесо, там вместо спиц – десятки острейших жал. Голод раздует в сердце твоём пожар – пламя, смеясь, поднимется до небес, что было нашим, вскоре вручим тебе.

Пусть наши латы и копья покроет ржа, будут десятки и сотни в земле лежать, цепкой и твёрдой будет твоя рука – ну а пока смотри на меня, вникай. Помнишь ли, как при виде меня дрожал, то в дикий холод бросало тебя, то в жар?

Станешь убийцей, пересечёшь рубеж...

Слушай, мой мальчик, тётушку Смерть и ешь.

* * *

Ты – пуля, позабытая в стволе, кость в горле, шаг с карниза – и, похоже, скрывается под иссечённой кожей изящный металлический скелет. Ты – смех сквозь слёзы, сталь и серебро, клинок холодной безупречной ковки, вся жизнь моя в одной татуировке, вся боль и ярость под моим ребром.

Я – лёд, застывший на твоём лице, ремень, донельзя стянутый на шее, мне никогда не быть твоей мишенью, но ты, как прежде, попадаешь в цель, ты бьёшь наотмашь – что ж, ударь ещё, мне не пристало прятаться в углу, и ни для ударов, ни для поцелуев, что ты подаришь, мне не хватит щёк.

Ты – солнца луч на острие меча, последний шрам, оранжевая роба...

Я за собой закрою крышку гроба.

Ты – тишина?

Я буду в ней звучать.