Все новости

№5.2020. Владимир Ощепков. Сталинградский рубеж лейтенанта Кустикова

Владимир Александрович Ощепков родился в 1951 году в с. Соколки Белокатайского района. Окончил филологический факультет БашГУ. Работал в редакции Белокатайской районной газеты «Новая жизнь», в аппарате Белокатайского райкома КПСС, был учителем и сотрудником администрации Белокатайского района. Автор-составитель книги «Белокатайский район: история и современность» и ряда других историко-краеведческих изданий. Лауреат журнала "Бельские просторы" за 2019 год. Сталинградский рубеж лейтенанта Кустикова «21 января 1995 года: В последние дни потерял сон. Не помогают ни лекарства, ни бальзам Биттнера. Стараюсь отвлечься от болей. Вчера побывал в колхозной бригаде, потом долго беседовал со школьным товарищем С. А. Ушаковым. Читаю в основном военные мемуары. Недавно перечитал «Сталинградский рубеж» маршала Н. И. Крылова. Вспоминаю: когда наш полк переправился в Сталинград, то нас, командиров, вызвали в глубокую траншею на высоком берегу Волги. Было полутемно, где-то вдалеке что-то говорил и приказывал генерал. Это и был Крылов, тогда начальник штаба 62-й армии…»

Владимир Александрович Ощепков родился в 1951 году в с. Соколки Белокатайского района. Окончил филологический факультет БашГУ. Работал в редакции Белокатайской районной газеты «Новая жизнь», в аппарате Белокатайского райкома КПСС, был учителем и сотрудником администрации Белокатайского района. Автор-составитель книги «Белокатайский район: история и современность» и ряда других историко-краеведческих изданий. Лауреат журнала "Бельские просторы" за 2019 год.
Сталинградский рубеж лейтенанта Кустикова
1
«21 января 1995 года: В последние дни потерял сон. Не помогают ни лекарства, ни бальзам Биттнера. Стараюсь отвлечься от болей. Вчера побывал в колхозной бригаде, потом долго беседовал со школьным товарищем С. А. Ушаковым. Читаю в основном военные мемуары. Недавно перечитал «Сталинградский рубеж» маршала Н. И. Крылова. Вспоминаю: когда наш полк переправился в Сталинград, то нас, командиров, вызвали в глубокую траншею на высоком берегу Волги. Было полутемно, где-то вдалеке что-то говорил и приказывал генерал. Это и был Крылов, тогда начальник штаба 62-й армии…»
Память о войне… Она у каждого своя, как у каждого своя фронтовая биография, свой главный, самый памятный рубеж, который выпал на его долю. Точно так и Ивана Никоновича Кустикова, нынешнего пенсионера, а тогда – двадцатилетнего лейтенанта, более полувека назад какое-то стечение обстоятельств привело осенью 1942 года в самое пекло боев за Сталинград. Но в том, что он стал защитником Родины, никакой случайности нет. Это общая судьба его поколения – поколения мальчишек, рожденных в начале 1920-х годов. Они взрослели, и их встреча с большой войной была неизбежна. Хотя мысли о взрослой жизни были у каждого свои. И каждый прошел особенный путь к своему главному рубежу.
Ветеран убирает книгу маршала на полку, где стоят его любимые «Воспоминания и размышления» Г. К. Жукова, военные романы Константина Симонова, Юрия Бондарева, произведения других писателей-фронтовиков. Он ищет в них описание той войны, которую сам прошел и знает. С чем-то соглашается, с чем-то – нет. А память о его войне хранится в дневнике. Сегодня он добавляет к ней еще один штрих. Сегодня вспомнилось главное, что пришлось пережить. И медаль «За оборону Сталинграда» он считал своей самой ценной боевой наградой. Хотя никаких особых подвигов за собой не числил и героем себя не считал.
Иван Никонович делает запись в дневнике, откладывает ручку и убирает тетрадь в стол. Таких толстых общих тетрадей накопилось уже пятнадцать. Дневник он начал вести еще в далеком 1939 году, когда, окончив девятый класс единственной в районе средней школы, решил стать учителем. Именно тогда Иван Кустиков сделал первые записи в своем дневнике:
Июнь. Закончился учебный год. Я, как и мои товарищи: Николай Кинев, Степан Ушаков, Федор Кузнецов и другие – окончили 9 классов. Нам исполнилось по 17-18 лет. Мы стали выше ростом, почувствовали себя взрослыми, и почему-то у многих нет желания пойти учиться в 10-й класс. Наоборот, появилось желание поскорее начать самостоятельную жизнь, а значит, начать работать и зарабатывать. И вот мы трое: я, Степан и Федор – решили уйти из школы и подали заявления для поступления в Уфимский учительский институт, в который по конкурсу принимают окончивших 9 классов. Этот двухгодичный институт дает право преподавать в 5-7 классах средней школы.
25 июня. Получил вызов на вступительные экзамены в институт (Кузнецов и Ушаков – тоже). Набрали с отцом 120 рублей, из которых 60 я сам заработал на заготовке дров для сельпо. Мама насушила мешок сухарей. Взял учебники, и с Федором выехали в Уфу.
Конец июня. Нас троих зачислили абитуриентами историко-географического факультета. Конкурс – 4 человека на место. Живем в общежитии на улице Фрунзе, готовимся к экзаменам: читаем учебники, зубрим день и ночь. Надо сдать 4 экзамена и написать сочинение. Еда чаще всего – кусок хлеба с морсом или чаем. Уверенности в поступлении нет, так как видим: многие сильнее нас, окончили 10 классов, есть и совсем взрослые, уже учителя.
Иногда вечерами ходим в сад имени Луначарского, смотрим, как танцует городская молодежь. Сами не можем: очень плохо одеты. В сад попадаем через отверстие в заборе – две оторванные доски. Федя напоролся на гвоздь и разорвал всю штанину. Зашить сумели плохо.
Ходили на пристань разгружать дрова. Немного заработали и раза два пообедали в столовой. Ходили на рынок в центре Уфы. Денег на покупки нет, хватает только на хлеб. Он здесь хороший, а в своем селе вообще хлеба не купить. Так что рады и хлебу.
Июль. Сдаем экзамены. Скоро последний – география. Для меня он не страшен: я люблю географию
Начало августа: Вот и все, экзамены сданы. Неудов никто не получил. Объявили, что о зачислении сообщат телеграммой на домашний адрес. Перед отъездом еще раз побродили по Уфе, купили по булке белого хлеба. Город совсем небольшой, в основном деревянный. Только центральные улицы Ленина, Сталина, Октября застроены 2-3-х этажными кирпичными домами. Автобусов нет, трамвай ходит от железнодорожного вокзала до рыночного кольца – и все.
Август. Дома, в семье. Сенокос, а потом – разные работы. Надо заработать денег хотя бы на первое время учебы. Работал больше с деревенским мастером С. К. Малухиным, который на все руки мастер: и плотник, и столяр, и печник, и штукатур. Был у него подручным. Чистил кирпич, делал дранку из сосновых поленьев и обивал этой дранкой стены. Заработал 130 рублей и купил себе костюм за 47. Лето стоит хорошее, сухое. Почтальон принес телеграмму из Уфы – вызов на учебу.
До Уфы из их отдаленного села путь неблизкий и непростой. Сначала нужно добраться до железнодорожной станции. Если повезет – то на редкой попутке, а чаще – и пешком. Потом несколько часов по местной одноколейке до узловой станции Бердяуш в западных отрогах Уральских гор. Здесь останавливались все поезда, даже самого дальнего следования, именно потому, что она узловая. И в один из этих поездов, следующих на запад, в сторону Уфы, нужно попасть. Если есть деньги – то купив билет, а если нет – то и без билета. В общем, все просто и понятно. И именно так ехали на вступительные экзамены в учительский институт Иван и его друзья, экономя каждую копейку. И в обратную дорогу тоже удалось проскочить без билетов. Так что радость от успешно сданных экзаменов ничто не омрачало.
Но из телеграммы следовало, что предстояло учиться не в Уфе, а в Бирске, где открыли такой же институт и часть зачисленных студентов перевели туда. А до этого маленького городка еще 120 километров, и поезда туда не ходят. Летом – пароходом по реке Белой, а зимой?..
Вот и сидят в предпоследний день августа на лавочке у дома отец и сын Кустиковы и рассуждают о том, как быть дальше. Отец отговаривает ехать в такую даль, так как средств нет, да и сам сын колеблется. И тут подходит к ним сосед Иван Дмитриевич Вятчинин. Он вообще-то заведующий отделом народного образования райисполкома. Узнал, о чем речь, а потом сказал:
– Зачем тебе, Иван, ехать куда-то в Бирск? Давай мы тебя устроим сразу на учительскую работу, а учиться будешь заочно в Месягутовском педагогическом техникуме. У нас в школах учителей не хватает…
Отец поддержал:
– А ведь и верно! Дело Иван Дмитриевич говорит…
Сын подумал – и согласился. Конечно, не зная еще, что определил свою судьбу на многие и многие годы вперед.
2
Первые полгода Кустиков работал учителем в одном из сел района, в семилетней школе. Потом его перевели в среднюю школу учителем истории и математики. Он был и рад, и не рад этому: конечно, жить дома лучше, но как появиться в своей школе в новом качестве, если его товарищи еще в 10-м классе? Его друг и бывший одноклассник Коля Кинев уже посмеивается: «Новый учитель к нам прибыл!» Но постепенно привык, осмелел, тем более что чувствовал постоянную поддержку старших товарищей-учителей. Завуч Тихон Ионович Наумов – любимец всех учителей и учеников – многократно посещал уроки. Оценивал:
– Ну что ж, для начинающего неплохо. Надо еще лучше готовиться.
Спустя какое-то время:
– Уже лучше. Сходи на уроки к другим, поучись.
И наконец:
– Теперь дело пойдет: учениками овладел. Работай над методикой.
И начинающий учитель старался вовсю!..
А следующий учебный год он провел уже в должности директора только что открытой семилетней школы в другом селе. С трудом привыкал восемнадцатилетний парень к тому, что теперь не только дети, но и взрослые обращаются к нему уважительно по имени и отчеству. Приходил в школу рано. Слышал, как ребята кричат: «Директор пришел! Иван Никонович в школе!» – и зачастую поначалу воспринимал это как насмешку: уж очень он молод для директора! А еще он с первых дней работы в классы входил с опаской, особенно в седьмой. Знал, конечно, он больше своих учеников, но некоторым их них уже по 15–17 лет! Девушки совсем взрослые, красивые, с косами, поглядывают на молодого учителя по-особому, и он это чувствует и стесняется до слез…
Зато как радостно было слышать молодому директору, когда в конце учебного года родители учеников говорили: «Нынче наша школа стала походить на школу».
Все стремительные перемены в жизни Кустикова связаны были с тем, что в конце 1930-х годов происходил переход к всеобщему семилетнему образованию, а учителей для вновь открываемых школ не хватало. И еще – именно в это время призывали в Красную Армию многих учителей-мужчин, которые до этого имели отсрочку. Иван Никонович не достиг пока призывного возраста, но знал, что скоро и ему надо будет идти на военную службу. И не просто служить, а, скорее всего, воевать.
В мире совсем неспокойно, записывает Кустиков в своем дневнике. Фашисты в Германии кричат о превосходстве своей расы, грозятся завоевать весь мир. Капиталисты Англии и Франции им потворствуют. Уже разделена Чехословакия, Гитлер захватил Австрию, фашизм победил в Испании и Италии. Наконец, Германия открыто повернула на восток, захватила Польшу. Наше правительство готовит страну к войне: отодвинута западная граница после освободительного похода в Западную Украину и Белоруссию осенью 1939 года.
Потом начинается война с Финляндией за Карельский перешеек. Попал на фронт и старший сводный брат Григорий. После ранения оказался в госпитале. Придет домой только к весне. Есть извещения о гибели на фронте земляков. Чувствуется, что скоро-скоро начнется новая война с Германией.
В марте 1940 года наконец-то заключен мир с Финляндией. Война окончилась нашей победой: Карельский перешеек наш, граница от Ленинграда отодвинута более чем на 100 километров. Но почему так долго не могли сокрушить финскую армию? Война явно показала неумение нашего командования управлять войсками.
К лету 1940 года война в Европе разгорается. Германия оккупировала Францию, захватила многие страны Европы. Война вот-вот может разразиться между СССР и Германией. Все больше и больше молодых мужчин забирают в армию.
Друг Кустикова Николай Кинев окончил среднюю школу и был призван в Красную Армию. Сначала служил на Дальнем Востоке, а потом его часть спешно перебросили на Запад. О причине догадаться было нетрудно.
А Кустиков пока учит других и учится сам, поставив перед собой задачу летом 1941 года сдать экзамены и зачеты за два курса и окончить учительский техникум. И сразу же после окончания учебного года едет на сессию, а с ним вместе – Петр Якушев, с которым они работали в школе последний год и подружились, потому что еще и жили на одной квартире. В Месягутово к ним присоединился Федя Кузнецов (с ним Иван раньше учительствовал вместе). Устроились на квартире: в комнате две койки на троих, три табурета, стол. На обед – хлеб, картошка, чай. Петр иногда приносит пескарей с реки Ай, и друзья жарят их на сковородке. Жить можно. Весело, забота одна – учеба.
И каким же счастливым был для Кустикова этот июнь! И как круто все потом переменилось!..
13 июня. В техникуме некоторые преподаватели знакомые. Географию и историю ведет Яков Емельянович Фофанов. Энергичен, всегда весел, подбадривает нас. Уважаем его. Методику русского языка – его жена Агриппина Ивановна, очень хороший преподаватель. Директор – пожилой мужчина Дудин, всегда с палочкой и в валенках, хотя лето. Живой как ртуть преподаватель пения – старичок. Погода улучшилась, тепло. Ночами поют соловьи.
20 июня. Вечером пошли в Дом культуры на танцы. Здесь очень много молодежи, в основном – девчата. Петр познакомил меня с молодой учительницей Клавой Леонтьевой. Цветущая, красивая девушка 20 лет. Провожал ее. Очень понравилась мне эта Клава! Как будто сил прибавилось. Радостный, чудесный этот июнь 1941 года! Я давно мечтал о такой девушке, и вот как будто бог подарил ее…
21 июня. Учеба идет успешно. Меня перевели на третий, последний курс. Осталось еще 8 экзаменов, но я уверен, что сдам их. Чувствую прилив сил, наверное, Клава тому причиной. Сегодня опять встречался с ней в саду техникума. Днем она еще больше понравилась мне. Клава окончила этот же техникум в прошлом году, год проработала. Сейчас на каникулах.
Вечером с Клавой у ее дома. Как-то быстро мы сошлись. Кажется, оба рады друг другу. Я вижу эту радость в ее глазах. Я держу ее за руки, а они теплые, мягкие, доверчивые. Что-то непонятное творится в моей душе. Мне хочется все время ее видеть, смотреть ей в глаза, любоваться ею. Наверное, завтра я ей выскажу все, что на душе. Несколько лет я искал кого-то и не находил. Сегодня мне кажется, что нашел, и я счастлив этим…
22 июня. Война! Это страшное известие, хотя мы и ждали его, обрушилось на всех нас, как снег на голову. Вдруг все изменилось, стало другим. О войне с Германией узнали в обед на митинге. На площади у старой церкви, а теперь клуба, сотни людей. С трибуны выступают ораторы, в том числе и наш Фофанов, с призывом разгромить фашистских захватчиков. О чем думают эти сотни стоящих перед трибуной людей? Многие женщины плачут: их мужья уже в армии. Плачут дети. Понуро стоят старики. А в голове ничего определенного, только одна мысль: теперь конец всем нашим мечтам, скоро в армию, скоро на фронт…
Вечером никуда не пошли. Долго лежали, не спали, все говорили о войне. Нам всем троим придется воевать, и кто знает, что будет впереди. Видимо, на этом закончилась наша беспечная, в общем-то, молодая жизнь. Выдержит ли государство, то есть все мы: ведь против СССР вся Европа, считай, пошла!.. Я не верю в быструю победу над Германией.
23 июня. Война на западе разгорается. Непонятно, почему фашисты так быстро продвигаются на восток, вглубь страны? Уже много городов оставили наши войска. Сообщают о потерях: убито 15 тысяч красноармейцев и командиров. Не верится… Целые области прошел немец – и 15 тысяч! Наверняка гораздо больше. Ведь говорили, что воевать будем на вражеской территории, и вдруг это глубокое отступление! Задаем вопросы Фофанову, но и он ответить не может. Что-то, выходит, не так у нас. Жутко становится: неужели немцев не остановить?
1 июля. Якушев и Кузнецов решают оставить занятия: все равно вот-вот получат повестки на призыв. А я решаю продолжать учебу и окончить техникум. Осталось четыре экзамена. Да и Клава здесь, не могу я без нее теперь. Каждый вечер допоздна сидим у ворот ее дома. Без слов как-то объяснились и поняли все: что идет война, что я попаду на фронт, что, может, и не увидимся больше. Она мало говорит, и я – тоже. Так и сидим, а соловьи поют, заливаются.
3 июля. Осталось три экзамена, в том числе по физике. Этот предмет я знаю неважно и боюсь провалиться. Зубрю целыми днями, хожу на консультации к преподавателю Константинову, которому тоже пришла повестка. Вчера после танцев с Клавой пошли за село, в больничный сад. Чудесное место! Все село на виду. До рассвета сидим обнявшись, ни о чем не говорим, только смотрим друг другу в глаза. У Клавы слезы на глазах. Доверчива и послушна Клава, но что-то удерживает нас… Нет, не надо! Тогда не будут чудными эти глаза, не будет радости от ожидания чего-то хорошего, еще более дорогого…
10 июля. Вот и последний экзамен по физике сдан. Свой аттестат я видел вчера в кабинете директора уже заполненный. В нем только хорошие и отличные оценки. За сессию сдал 11 экзаменов, несколько зачетов. А сегодня торжественный вечер в актовом зале. На нем меня ставили в пример всем заочникам. Да, я все время чувствовал какой-то подъем духа, находил силы сидеть по 16–18 часов за учебниками, да еще с Клавой просиживать до рассвета в иные дни. Нет, не забыть ему этот июнь 1941 года! Я имел успех, кажется, во всем…
11 июля. Последний вечер с Клавой. Она почти ничего не говорит, мало слов нахожу и я. Только взгляды и поцелуи. Какая-то неизведанная печаль расставания… Как я благодарен судьбе за то, что встретил эту чудную девушку. Даем слово писать, не забывать друг друга, что бы ни случилось. Уже утро, надо расставаться. Пошел, оглянулся. Она быстро без оглядки бежит к дому. Прощай, Клава Леонтьева! Не встретиться нам с тобой…
3
Всего несколько дней, вернувшись с учебы, провел Иван дома, как пришла повестка из военкомата. Кузнецов и Якушев уже уехали служить. Село опустело, почти все мужчины призваны в армию. Успел только сдать «свою» школу учительнице Кулыгиной и наказать ей: если его убьют, то пусть сохранятся березки вокруг школы, которые посажены в конце учебного года. Они хорошо прижились.
Дома мать плачет, отец хмурый. Накануне отъезда посидели вместе за столом. В один день с Иваном уезжают Володя Пленков и Паша Ушаков. Они будут учиться в Камышловском военном пехотном училище. Все опечалены, жалеют их – молодых, неопытных. А они храбрятся: не понимают еще, что их ждет…
Рано утром 22 июля поездом прибыли в небольшой, в основном деревянный городок Камышлов. Решили пойти в училище к вечеру. Купили шампанского (в магазинах больше ничего нет), разместились в пристанционном садике, выпили и уснули: погода жаркая! Разбудил их милиционер, потребовал документы и сопроводил до проходной училища. А за ней – совсем другая жизнь…
Август. Нас зачислили курсантами во 2-й батальон, 4-ю роту, мы приняли военную присягу. Командир роты – старший лейтенант Чавчалов. Командир нашего 7-го взвода – совсем молодой лейтенант Соколов, окончил это же училище в прошлом году. Военное дело знает, но вспыльчив, неуравновешен. Нас учат на минометчиков (минометы – новый вид оружия). Первые две недели были в казарме. Условия хорошие, питание – тоже, а вот обмундирование старое, сапоги часто чиним у батальонного сапожника. Потом нас отправили за город в летний лагерь за рекой Пышма. Учат и гоняют серьезно, иногда за день выбиваемся из сил и рады добраться до койки и уснуть. На стрельбище, как правило, ходим форсированным маршем, иногда с преодолением водной преграды – реки Пышмы. Не могу еще привыкнуть к постоянному подчинению и подчас грубому обращению помощника командира взвода, старшины, командира взвода. Но нарядов пока не получал. Подружился с курсантом Матвеем Гавшиным, всегда с ним вместе. Я первый номер ручного пулемета Дегтярева, Гавшин – второй. Все несут винтовки весом 4,5 килограмма, а я – пулемет весом 8,4 килограмма. Гавшин – коробку с дисками весом 8 килограммов. Соколов не считается с этим, если мы отстаем, то матом и криком: «Вперед!» подгоняет нас. Через несколько дней привыкаем к такой ноше и не отстаем, хотя спина в мыле, гимнастерка почти вся покрывается солью.
Есть и свои красивые и торжественные моменты в военной службе. Вот вечерняя поверка в летнем лагере. Училище выстраивается по-батальонно на передней широкой линейке. Играет духовой оркестр. Идет поверка личного состава. Все команды и рапорты звучат как-то торжественно, поднимают настроение. Оркестр играет зорю – красивая музыка! Разбегаемся по палаткам, быстро утихают разговоры: сон дорог.
Сентябрь. Лагерные сборы закончились трехдневным походом с ночевкой в лесу, в шалашах на хвое. Обед прямо в поле. Занятия каждый день, несмотря на погоду. Шинели сушим на себе. Командование приучает нас к боевой обстановке. Сами командиры вплоть до комбата вместе с нами. Меня назначили командиром отделения. Теперь я не таскаю ручной пулемет.
Конец сентября. Прибыли в свои казармы. В них чистота, порядок, постели заправлены аккуратно. Старшина требователен во всем, даже в мелочах, и неумолим. Но скоро ко всему привыкли, и стало легче тянуть солдатскую службу. Мне все занятия, в том числе и по физической подготовке, даются легко. В конце месяца меня назначили помощником командира взвода, присвоили звание сержанта – в петлицах у меня по два треугольника.
Питание: 800 граммов хлеба, неплохой приварок, завтрак из двух блюд, обед – из трех, дают масло. Однако и этого не хватает, всегда хочется есть. Написал Клаве, а ответа не получил. Да и забываются здесь девушки, не до мечтаний…
Руководство училища – старшие командиры и комиссары – редко у нас бывают. Наши отцы-командиры – ротный и взводный. Командир роты Чавчалов самолюбив, семь потов выгоняет из нас, чтобы рота была первой в батальоне, и добивается своего.
Октябрь – ноябрь: Наша рота – минометная. Изучаем батальонные 82-мм минометы, ротные 50-мм: материальную часть оружия, его боевые качества. Ведем стрельбы боевыми минами, а вот управлять огнем взвода (4 миномета) и роты (16 минометов) так и не научились толком. Наши командиры не спецы по стрельбам, чему они могут научить? Мне присвоили звание старшего сержанта. Стараюсь, полностью втянулся в армейскую жизнь, отработал командирский голос. Со мной считаются командир взвода и старшина роты.
Начались разговоры о досрочном выпуске. Некоторые щеголеватые курсанты запасаются кубиками на петлицы, нашивками на рукава, офицерскими ремнями. Я же ничего не делаю, думаю: дело не в кубиках. Нас часто собирают в ленинской комнате, политрук говорит о боях, событиях на фронтах. Все отступали и отступали, очень тревожно было, а вот теперь, кажется, остановили немцев. Все мы верим, что наши, наконец, погонят фашистов обратно. Читали приказы о расстреле генералов-изменников. Но все это как-то непонятно. Да и особо мы, наверное, не задумываемся о том, что творится в верхах. Мы знаем, что скоро нас выпустят, что скоро на фронт – и все.
Правительство переехало в город Куйбышев, это тревожит. И все равно тревоги заглушаются повседневными занятиями, усталостью к вечеру. Думать особо некогда. Иногда, конечно, вспоминаю о своих родных, о девчатах. Но почему я так быстро забыл Клаву Леонтьеву?..
Декабрь. Наши войска громят немцев под Москвой, на севере, на юге под Ростовом. Наконец-то! Все мы верим в окончательную победу над фашистами. Все равно соберет Сталин, наше государство силы и разгромит захватчиков. Правда на нашей стороне. Англия, Америка поддерживают СССР, начали помогать. Скоро конец фашистам. Отец мне прислал посылки – два мешка с табаком-самосадом. Я не курю, но табак в большой цене: за спичечную коробку табака можно выменять пайку хлеба. Но у меня мены не получилось: растащили табак ребята, и все тут.
20 декабря меня назначили старшиной роты. Курсантов первого взвода досрочно выпустили и направили командирами взводов в формирующиеся части округа. В роту прибыло пополнение разных возрастов. Недолго я был старшиной: Чавчалов выбрал старшину из старослужащих, бывалого служаку. Я опять помощник командира взвода.
Январь 1942 года. Видим, что скоро выпуск. С Матвеем Гавшиным просим Чавчалова направить нас вместе. Обещал.
15 января. Откуда-то узнали, что пришел приказ о выпуске нашего взвода. Вечером взбудоражились, долго не спали, все переговаривались, прикидывали, куда нас направят. Утром не стали подчиняться старшине: валялись на койках, пока он совсем не вышел из себя. Как же, мы ведь теперь лейтенанты! Волнуемся, черт знает какие мысли в голове. Рота гудит, как пчелиный улей. Учеба уже осточертела, а тут еще хорошие известия о новых победах Красной Армии. Надо в части, надо поскорее попасть на фронт! Всем нам присвоили воинское звание младший лейтенант. С Матвеем так и не попали в одну команду. Со слезами на глазах простились на вокзале. Каждый, наверное, думал, что навсегда…
4
Фронтовик перечитывает свой дневник, вспоминает. Сколько еще пришлось ему пережить всякого, прежде чем он, двадцатилетний лейтенант, заместитель командира минометной роты, после изнурительного пешего марша по пустынному левобережью Волги ожидал вместе с другими переправы через реку в осажденный, но не сдающийся город.
Лейтенант Иван Кустиков молод, но на фронте уже не новичок. В январе 1942 года он, после ускоренного обучения в командном училище, в составе команды из 15 человек едет в Тюмень на пополнение формирующейся там дивизии. В Тюмени холодище, под шинелью пробирает насквозь. Встречают пожилые командиры, все в шапках, полушубках, валенках. Может, и молодежь так оденут?
В Тюмени формируется 175-я стрелковая дивизия. В стрелковый батальон 632-го полка Иван попал вместе с земляком Володей Пленковым, причем в одну роту. Батальон располагается в гараже на окраине города. Холодно, ночами спят парами, греются друг о друга. Ждут бойцов. Молодые офицеры – командиры минометных взводов.
Командир полка – пожилой майор Старостин с орденом Красного Знамени еще с гражданской войны. Видно, что все уважают его. Командир роты Медведев – выпускник того же училища, но он старше, ему лет 30–35. Заместитель командира роты младший лейтенант Сорокин уже был на фронте, ранен. Сорокина они невзлюбили: он их называет сопляками, младенцами. Командир другого взвода в их роте Ляпихин – тоже из училища. Старшина роты – Музафар Галяуф, татарин лет 30–35, хороший, справедливый служака. Помощник командира взвода – Платонов, пожилой крестьянин, опора, к молодому командиру относится по-отечески, не как Сорокин. Командиры отделений – старослужащие после госпиталей. Из них ближе Иван сошелся с сержантом Володей Милевским, поляком, хорошим человеком.
Прибывают бойцы разных возрастов. Командир видит, что к нему относятся с недоверием: уж очень молод! Но оружие и строй он знает хорошо, и это пока выручает. Вновь прибывшим выдали новые шинели, шапки, кирзовые сапоги. Где уж тут полушубки! Не дали и офицерского снаряжения, вместо пистолета – винтовка. Питание хуже, чем в училище, но они уже офицеры и как-то находят выход, по крайней мере, не голодают. Занятия ежедневно по 12–14 часов. Походы в полном боевом снаряжении, с оружием.
Город небольшой, в основном деревянный. Только центральные 2-3 улицы застроены двух- трёхэтажными кирпичными домами. В городе много военных, два эвакуированных военных училища. Когда Иван был в гарнизонном наряде, неожиданно в штабной столовой встретился с другом Петром Якушевым. Оказалось, он служит в этой же дивизии, в артиллерийском полку. Окончил Ирбитское артиллерийское училище тоже в январе. Вот так встреча! Долго говорили, вспоминали. Договорились не терять друг друга из вида.
Конец февраля. Вот и пришла наша очередь. Грузимся в теплушки с имуществом и оружием. Эшелон отправляется на запад, а куда – не знаем. У вагонов множество женщин и девушек. Плачут, суют нам что-то из съестного, машут платочками. И радостно, и печально. Не забыть этого дня никогда!
Проезжаем Куйбышев, Пензу, поворот на Ртищево, Поворино. Значит, едем на Юго-Западный фронт. На станции Поворино жуткое скопление эшелонов. И – воздушная тревога! Все куда-то бежим, черт знает куда! Где-то слышны разрывы бомб. Жутко! Самолеты улетели, и мы снова в вагонах, поезд идет дальше на запад. После Поворино еще раз попали под бомбежку, снова бежали в степь. Но все целы, только еще раз перетрусили.
Выгружаемся ночью на станции Уразово Курской области. Какая-то неразбериха, наших ротных начальников не видно. Молодец старшина Галяуф: он собирает роту. Движемся в темноте куда-то, кажется, на окраину города, в лес. С места выгрузки на место дислокации – деревню Кукуевка Валуйского района Курской области – быстро добрались пешим порядком. В Кукуевке одна длинная улица мазаных домов. Здесь расквартирован наш полк. Пока 175-я стрелковая дивизия во втором эшелоне 28-й армии Юго-Западного фронта. Мой взвод расквартирован в трех домах. Мы с Володей Милевским и двумя бойцами – в небольшом доме солдатки Анны Ломакиной, молодой, очень миловидной женщины. Детей нет. В доме чисто, пахнет какими-то травами, полынью, все побелено. На кухне большая русская печь с лежанкой, в запечье – кровать. В небольшом зале – стол, две скамьи, два стула и широкая кровать. Бань здесь нет: жители моются в печах и на кухне.
Начало марта. Наша дивизия все еще во втором эшелоне. Учимся воевать и днем, и ночью. Пехотинцы бегут в атаку, а мы их сопровождаем огнем. Весна подходит, тепло. С помощником командира взвода Платоновым ездили на лошади в соседнее село, по заданию Медведева меняли на белье картошку. Задание выполнили, а на обратном пути остановились у небольшого леска и обнаружили, что недавно, может, вчера здесь что-то происходило: на снегу валяются винтовки, противогазы, подсумки – 28 комплектов. Кругом все вытоптано, в некоторых местах кровь. Что же тут было? – Драма какая-то. От фронта далеко, километров 40, не меньше. Винтовки сдали комбату. Командир полка объявил нам благодарность.
Бойцы и отделенные на занятиях, а я остался на квартире: у меня насморк, решил полежать. Хозяйка затопила очаг, сидим у огня. Так хорошо пригревает. Рука моя находит руку Анны и пожимает ее. А от самой Анны тепла не меньше, чем от печки. А потом происходит все само собой… Хороша, горяча Анна! Так я познал то, чего раньше не знал. Какое это наслаждение – быть близким с молодой, красивой, горячей и послушной женщиной!
Так я прожил почти три недели. Анна оказалась совсем простой и милой женщиной. Я благодарен ей за любовь, за науку. Ей всего 20 лет, муж погиб на фронте.
17 марта. Нашу дивизию направляют на передовую. Уходим на юго-запад, под Харьков. Прощаемся с жителями Кукуевки. Аннушка стоит у калитки, утирается платочком, потом машет им вслед нам. Мы расстаемся навсегда. Подходим к городку Волчанску, здесь начинаются леса, близко река Северный Донец. Уже слышны орудийные выстрелы где-то на западе. Снаряды рвутся совсем близко. Донец разлился широко. Переправляемся через реку по узкому дощатому настилу по одному. Иногда в воде разрываются снаряды. Непривычно и страшно впервые видеть разрывы вражеских снарядов. По лесу движемся на передовую. Остановка. Минометы – в отрытые кем-то окопы, сами располагаемся тут же в землянках. Впереди, метрах в 100–150, наблюдательный пункт – окоп с накатом бревен и бруствером. Дальше – какое-то болотце и речка. За ней деревня Варваровка. В деревне и за ней немцы. Вот они в касках перебегают по ходу сообщения от дома к дому. За деревней голое поле, пашня.
У нас нет ходов сообщения, где пехота – не знаем. Командир роты Медведев, политрук, Сорокин – сзади нас в овраге в землянках. Велено пристрелять ориентиры. Делаем несколько выстрелов по деревенской улице. Немцы открывают такой огонь, что тошно стало, все укрылись в землянке. Видно: бьет их артиллерия из-за холмов за Варваровкой. Все же не так нас учили: не проведена рекогносцировка, не поставлены задачи, нет сведений о нашей пехоте и артиллерии. Черт знает что творится! Медведев с Сорокиным не показываются, отсиживаются в своей землянке.
Конец марта. Все еще в лесу, в обороне. Лимит – две мины в сутки. Да и что зря стрельбу открывать? Но недавно в приказе по полку мой взвод и я получили благодарность за то, что накрыли минами скопление немцев у одного из домов в Варваровке (видимо, кухня здесь была у них). Появился очерк в дивизионной газете «Минометчики Кустикова угостили немцев». Ходят разговоры, что пойдем в наступление.
1 мая. Все еще сидим в обороне против деревни Варваровка. Пришли письма – от отца и от моей милой Аннушки Ломакиной. Раздали подарки к празднику, мне досталась безопасная бритва и флакон одеколона.
11 мая. Мне исполнилось 20 лет, но не до именин. Зачитали приказ командующего 28-й армией генерал-лейтенанта Рябышева о переходе армии в решительное наступление на Харьков. Наш полк снят с передовой. Идем куда-то лесистой местностью. На буграх множество трупов наших солдат, лежат как снопы на поле. Видимо, вчера при наступлении на высоту побило. Сердце сжимается от этого ужасного зрелища.
Конец мая. Наш батальон еще не участвовал в наступательных боях, полк – во втором эшелоне. Долго, почти 10 дней, сидели в большом овраге в обороне. Немецкие самолеты несколько раз бомбили нас, но жертв больших нет. В нашем взводе двое раненых. Снова движемся на запад, минуя деревни и хутора. Переночевали в селе Буденновка. Село – длинная улица вдоль ручья. Расположились в доме, где две женщины и дети. За нами ухаживают, как за родными. Помылись, поужинали. Молодая – пышная, глаза печальные, типичная хохлушка. Утром нас даже снабдили коржиками, целую сумку наложили. Уходим куда-то дальше.
Кругом давно все зазеленело. Весна здесь приходит еще в начале апреля. Но почему мы не вступаем в бой, что это за наступление? Слухи о том, что немцы сильно жмут южнее Харькова у Барвенково, что наступление и нашей армии скоро остановится.
Начало июня: Приказ на отступление. Плетемся тем же путем, что и шли вперед в мае. Вот и Буденновка позади. Где-то далеко на западе громыхает, идет бой. Да и нас каждый день тревожат немецкие самолеты, несколько раз бомбили. «Мессеры» гоняются даже за одиночными бойцами по полям. Наконец остановились у большого села Терновое. Окопались на опушке леса в вершине балки. Но опять не знаем обстановки, не знаем, где пехота, где соседи. Медведев, Сорокин, политрук опять прячутся позади нас в землянке. Странная обстановка все же. При первом же ударе собьют нас, рассеют. Черт знает что! Сказал об этом командиру роты. Он приказал впереди на бугорке, в полукилометре от окопов, выставить боевое охранение – и все. Туда я послал Милевского с бойцами. Телефонной связи нет, связь сигналами. Если немцы пойдут в наступление – гибель нам.
Ходили в село Терновое. Местность живописная. Село частично разбито, здание школы на бугре полуразрушено. Валяются учебники и тетради. Записи на украинском языке. Печальная картина. Встретились с местными жителями, несколькими стариками и старушками. К ним жмутся дети. Выше по буграм тоже была улица, но она совершенно разбита, торчат только несколько печных труб. Но сохранились погреба и подполья, в них живут несколько стариков с детьми. Множество окопов и ходов сообщения, в берегу оврага глубокие подземелья. Валяются смердящие трупы немцев. В кучу свалено немецкое имущество, видимо, собранное похоронной командой. Грустные мысли в голове от всего этого.
11 июня. Мучительные предчувствия оправдались: сегодня немцы перешли в наступление. Я не спал, все поглядывал из окопа в сторону нашего боевого охранения. Вдруг вижу: бегут наши ребята к нам, что-то кричат, но не слышно – что. Поднял взвод по тревоге. Из роты – никаких команд. А впереди, из-за холмов, уже идут на нас немецкие танки, за ними цепями – пехота с автоматами. Что делать? На нашей передовой тишина. Посылаю посыльного к командиру роты. Он приносит распоряжение: открыть огонь по наступающим немцам. Но разве напугаешь немцев, их танки минами! И вдруг все меняется: на опушке леса шквал огня, падают и рвутся немецкие снаряды и мины. Кругом пламя разрывов. Накрыты все наши минометы. Кричат раненые. Побежали назад какие-то бойцы, и наши, кто остался жив, тоже – в овраг, в лес. Слышен вой моторов немецких танков. Рядом разрыв, кругом пламя, оглушило и резануло по ногам и по лицу, на шинель течет кровь: видимо, я ранен в голову. Танки уже в стороне, движутся в наш тыл. Мы бежим по оврагу. Командир роты Медведев с пистолетом в руке матерится, приказывает отступать, но мы, кто еще на ногах, и так бежим, тащим тяжелые части минометов и мины. Что-то мало наших вокруг. Минометов всего два из четырех: остальные остались на опушке.
Весь день бродили по лесным балкам, искали своих и только к вечеру у села Старица обнаружили кухню батальона, своих бойцов и командиров, кто уцелел. Со мной шел помощник командира первого взвода нашей роты Лямин, он ранен в ногу и, видимо, серьезно. Из его взвода никого нет.
12 июня. Отступаем на восток. В роте осталось мало бойцов. Командиры целы. Идем по лесистой балке, выходим на дорогу. Тут нас откуда-то с тыла обстреляли. Кружат самолеты, бомбят. Рядом разрыв, снова полоснуло по голове, как ножом. Снова вижу кровь: течет где-то от правого уха. Нестерпимая горячая боль, падаю и лежу, затих. Но вот кто-то трясет меня за плечи. Вижу: это опять Лямин. Он перевязывает меня, заставляет встать и идти на восток. К вечеру доковыляли до глубокого оврага. В нем палатки: это медсанбат нашей дивизии. Нас перебинтовали, проверили документы и выдали санитарные карточки о ранении. Ночью артналет, потом бомбежка. Стонут раненые, кричат девушки-медсестры. Мечутся врачи-мужчины. Нужно вывозить раненых, но на чем? Кошмар! Какой-то врач с двумя шпалами в петлицах приказывает всем, кто может двигаться, направляться на восток.
Мы с Ляминым пошли вместе, хотя он и хромает. Идем от перелеска к перелеску весь день, в деревни не заходим. К вечеру Лямин совсем ослаб, нога распухла. Выломали ему палку. А у меня, как видно, заклинило челюсть справа: не могу открыть рта. Голова горит, болит и нога. Залегли в глубоком ровике у дороги. Может, кто-либо пойдет или проедет… Уже стемнело, когда увидели свет: идет автомашина. Встали посреди дороги, шофер остановился. Наши! Машина грузовая, крытая. В кузове раненые и много продуктов. Доехали до реки Северный Донец, оказались как раз у той переправы, по которой проходили весной. Здесь все спешились, водитель уехал. Спасибо ему: спас он нас! Раненых подобрали какие-то медработники, усадили на другую машину. Переправились под бомбежкой через реку и двинулись на город Валуйки. Говорят, в Валуйках штаб фронта, находятся и Буденный, и Тимошенко.
В Валуйках раненых пересадили в эвакопоезд, ночью прибыли в госпиталь в городе Боброве. С Ляминым не расстаемся. В Боброве ночевали две ночи, а потом ужасная бомбежка! Все, кто мог ходить, разбежались по окрестностям. Мы с Ляминым пришли на станцию, но она разбита. Пошли вдоль железнодорожной линии на восток. Кажется, станция Хреновая, на путях – санитарный поезд. Просмотрев документы, нас пустили в вагон, поезд пошел. Говорят, в Саратов.
5
В Саратове госпиталь располагался в большой школе на берегу Волги. Но долго здесь не пробыли: Кустикова и его товарища, как легкораненых, отправили в пригород, на 10-ю дачную остановку. Живописные парковые места, множество причудливых буржуйских дач. Здесь масса военных: летчики, танкисты. Испанские дети в пилотках. У Ивана дела неважные: челюсть не двигается, питается только жидким.
И двух месяцев не прошло, как Кустикова выписали из госпиталя, хотя изо рта еще течет слюна при движении челюстью, но хватит лечиться: в августе немцы широко наступают на южном направлении, подходят к Сталинграду. В штабе округа (в Саратове же) дали направление в 45-ю стрелковую дивизию, которая дислоцируется в районе станции Барым Пензенской области.
Решил ехать через Москву, хотя и крюк большой. Впервые побывал в столице, походил вокруг Кремля, был в метро. Вот она какая – огромная, богатая и красивая наша столица! В центральном Военторге купил генеральскую фуражку с красным околышем, снял витой шнурок, кокарду, прицепил красную звездочку и ремешок. На Казанском вокзале за булку хлеба купил офицерский ремень, кубики в петлицы и планшетку. Теперь похож на офицера. Пилотку в мешок – и поехал на станцию Барым.
В Барыме – штаб 45-й дивизии. Дали направление в 10-й Донской стрелковый полк. Полк стоит в поселке Поливаново, в бывшем доме отдыха профсоюзов. Вечером на попутном транспорте добрался до Поливаново. Штаб полка в одном из санаторных зданий. Дежурный офицер предложил ночевать здесь же, в штабе. Иван прилег на стол, мешок под голову – и быстро уснул, а утром – в батальон. Он назначен заместителем командира минометной роты. Командир роты – молодой лейтенант Шебунин, неразговорчивый, неотесанный какой-то, только что из училища. Политрук Попов – низенький в годах человек. Замполит – еврей Вайнбаум. Бойцы в большинстве узбеки, командиры – русские и украинцы, казахи.
Командир батальона Лысенко – шустрый, подвижный украинец. Сразу отобрал у Ивана фуражку, взамен дал суконную пилотку. Но и у него фуражку забрали старшие офицеры дивизии. Командир полка – майор Можейко, украинец в годах. Комиссар полка Степанов – моложе. Командир дивизии – молодой подполковник В. Г. Соколов. 45-я стрелковая – знаменитая дивизия. Сформировал ее герой Гражданской войны Н. Щорс. Дивизия потрепана в боях и теперь на отдыхе и пополнении. Штабные и старшие офицеры – старые кадры. На молодых смотрят свысока.
В августе ежедневно учения и походы, занятия по 12–14 часов в сутки. Усталость страшная. Однажды капитан Воробьев (он по учебной части распоряжается и вечно ругается, его все не любят) наскочил на Ивана с группой бойцов, что были в условном боевом охранении на учениях. Солдат приморило, они залегли у скирды соломы, дремали. Капитан с палкой (он хромал) накинулся на командира. Тот думал, что изломает палку о его плечи и голову, но не ударил и не доложил никому. Иван же понял, что надо быть серьезнее, нести службу как следует, подтянулся.
И в сентябре дивизия все еще формируется и учится воевать. Даже – наступать за настоящим огневым валом артиллерийского огня. Учеба идет в обстановке, приближенной к боевой. А в Сталинграде в это время уже идут бои. Немцы почти захватили город, продвигаются и к Кавказу. Неужели так и не остановить фашистов? Читали боевой приказ 227 «Ни шагу назад!». Теперь созданы заградительные отряды, они будут расстреливать трусов и паникеров.
По вечерам офицеры бывают в Поливаново. Познакомились с местными, помылись в бане. Многие уже сошлись с местными солдатками и девчатами. У хозяйки, где квартирует Иван, двое детей, а от мужа, как ушел на фронт, нет ничего. Плачет она, плачут дети, плачет старушка-мать… Хозяйке лет 35, ничего себе, крепкая женщина. Приходят и другие женщины.
Опять проводы, опять слезы. Дивизия снимается, эшелон идет на Саратов. Идет тихо: заторы на станциях. Слухи, что направляют в Иран, но не верится. Скорее всего – в Сталинград. После станции Красный Кут поворот на юг в сторону Астрахани. Да, теперь определенно в Сталинград, в самое пекло боев. Даже в вагонах приказывают проводить учебу, но какая уж тут учеба! Где-то недалеко эти соленые озера – Эльтон и Баскунчак. Проезжают, кажется, Эльтон. На станции ни одного строения: обслуга зарылась в землю, но поезда идут.
На другой день эшелон разбили немецкие самолеты. Материальную часть сумели вынести, разбежались по степи. К вечеру кое-как собрались у соленой воды, голодные и злые. Объявили отдых на два часа, а потом марш на юго-запад, к Сталинграду. Голая полынная, пустынная степь… Пять дней подразделения идут в сторону Сталинграда. Нет, не дней, а ночей: днем зарываются, как сурки, в землю. Устают страшно, засыпают на ходу, но идут и идут. Подошли к большому и богатому селу Ленинску. Хорошие постройки, много опалубленных добротных домов. Видно, что население не бедное. А какой здесь высокий и вкусный хлеб! Вкусна и просяная каша с дыней. Жители встречают хорошо, как родных. Поят, кормят, да и на дорогу дают. Хороший здесь народ!
Пережили жуткую картину: перед строем батальона расстреляли двух дезертиров. Очень тяжело видеть это зрелище…
Сталинград уже недалеко, видно сплошное зарево над городом. Слышен непрестанный глухой гул бомбежек. В городке Ахтуба для прибывшего пополнения организовали баню, потом – митинг. Перед полком выступает Н. С. Хрущев, член Военного совета фронта. Белесый, в кожанке, выкатился как мячик. Призывает сокрушить врага. Его яркая, горячая речь впечатляет.
6
2 сентября. В полк приезжают офицеры 62-й армии, что ведет бои в городе, что-то планируют. Завтра вечером наш полк должен переправиться в город, вступить в бой. Вот и наступила наша очередь. Тихо подступаем к низкому левому берегу великой реки Волги. Рассредоточившись по ямкам и кустам, ждем катер. Обстрел. И надо же: первыми снарядами ранен командира полка Можейко. В командование вступает комиссар Степанов. А наш комбат молодец: всюду поспевает. Ему не нравится наш вялый командир роты. Объявляет, что назначен командиром роты я – лейтенант Кустиков. Вот так дела! Что же остается? – Выполняю приказ, рота первой грузится на подошедший броневой катер. С нами комбат Лысенко и какой-то офицер из 62-й армии. Светло, как в хорошую лунную ночь: немцы пускают осветительные ракеты над рекой, обстреливают переправу изо всех видов оружия. Кружатся немецкие самолеты-разведчики – «рамы». Катер плавно отчаливает и направляется к какому-то острову, а потом – к правому берегу. Падают и гулко рвутся немецкие снаряды. Жутко, но никуда не денешься. С нашей стороны резко, оглушительно рявкают орудия, бьют через реку по немецким позициям.
Пристали к разбитому причалу на правом берегу. Мы выбегаем на него, а кругом сотни раненых – и на ногах, и на носилках. Их переправляют на левый берег. Все ли доберутся: кругом разрывы, посвистывают пули... Бойцы, младшие командиры с минометами и снаряжением жмутся к обрывистому берегу, а нас, командиров рот, вызывают в какой-то штаб. Он в глубокой нише вроде штольни прямо в берегу. Светит самодельная коптилка из гильзы снаряда. Нам разъясняют, где передовая, куда и как мы должны продвинуться и где занять оборону, сменить воюющих солдат. Но мало что стало ясно, вернее – ничего не ясно… Ко мне подходит сержант из 193-й дивизии, говорит, что ему приказано показать нам передний край. Тащим наверх минометы, мины. Все кругом перепахано бомбами и снарядами. Раздаются одиночные разрывы. Где-то рядом строчит пулемет, по звуку – немецкий. Мы попадаем в развалины заводского корпуса. Сержант уверенно заводит нас то ли в какую-то штольню, то ли в широкую трубу. Глухо и жутко здесь. Велит выставить боевое охранение, установить минометы. Но где и как их устанавливать?.. Кроме этого сержанта из сменяемой части, мы больше никого не видели. Под утро прибегает связной из штаба батальона: Лысенко вызывает командиров рот. Штаб тоже в развалинах завода «Баррикады». Комбат объясняет задачу, говорит, что стрелковые роты здесь же, на территории цеха, но что-то не видим мы никого… Устанавливаем два миномета, даем выстрелы в сторону немцев. Получаем такой ответ, что все заволокло пылью и гарью. Непонятно, как мы будем держать здесь оборону.
Октябрь. Мы обороняем город Сталинград. В нашей роте осталось всего три миномета, остальные разбило и засыпало обломками. Воюем как стрелки-пехотинцы. Засели в укрытиях за обрушившимися стенами заводских корпусов. Узбеков почти всех перебило, выбыл по ранению Шебунин, выбыл политрук Попов, а Вайнбаум со мной – осмелел, держится. Немцы часто атакуют: напьются шнапса, приставят автоматы к животу и с пьяными криками, со стрельбой бегут на наши позиции. Но почти всегда их смешивают с землей сплошные разрывы снарядов нашей артиллерии, что на левом берегу. Стреляем и мы, но невозможно установить прицел миномета: слишком близко противник. Кажется, притерпелись, привыкли к мысли, что вряд ли уйдем отсюда живыми…
26 октября. Вчера читали праздничный приказ к 7 ноября и письмо товарищу Сталину от защитников города. Дали клятву не сдавать город врагу. Бои идут по всему городу – ужасные, кровопролитные бои. В батальоне осталось не более 50 человек.
27 октября. Рано утром вызывает комбат. Перебегаю в его убежище под редкими разрывами. Вдруг пламя – и жгучая боль в левой руке. Кажется, ранен, но бегу дальше. Кровь бежит струей, но резкой боли почему-то не ощущаю. В трубе у комбата солдат перевязал руку. В двух местах попали мелкие осколки, а кисть пробита навылет. Наверное, задета и кость, так как рука вдруг не стала шевелиться. Комбат дает бойца и велит спуститься под берег в санчасть. Уже светло. В штольне сотни раненых ждут катер – переправиться через реку. Меня перевязали, дали документ о ранении. Здесь же оказался и наш Вайнбаум: ранение в голову. Лежим в штольне, ожидаем ночи. Как стемнело, спускаемся к реке. Здесь загрядотряд, проверка документов. Нас гонят обратно: переправы нет. Но – спасибо Вайнбауму – нас забирают в простую деревянную лодку. Двое гребцов переправляют раненого офицера и нас тоже. Рвутся снаряды, но бог миловал: переправились на левый берег. Течением далеко отнесло. Пробираемся в Ахтубу: там должен быть полевой госпиталь.
31 октября. Ходячих тяжелораненых грузят в эшелон, отправляют в тыл. В том числе и нас с Вайнбаумом. Эшелон движется в направлении Саратова. Едем долго, несколько суток. Несколько раз налетали немецкие самолеты, разгоняли по степи всех, кто мог двигаться. Остались живы и едем дальше на север. Бомбежки кончились. А раны воняют: их не успевают перевязывать.
7
И снова Иван Кустиков в Саратове, в госпитале. Госпиталь опять в школе, только на этот раз в центре города. В палате пять человек, все офицеры. Рука заживает. В коридоре демонстрируется кино. Иногда к Ивану подсаживается медсестра Роза. Он боится ее: уж очень она фигуриста и отчаянно красива! Ребята говорят: «Что теряешься, не видишь: Розка к тебе не равнодушна!» А Иван и вправду теряется, боится заглянуть ей в глаза.
А ведь он опять влюбился! Другая сестра, скромная и милая Люба, советует отвязаться от Розы: она со всеми новыми лейтенантами крутит. Вот и сейчас за Розой увивается лейтенант Дьяченко – хохол, бабник лет 30, отличный танцор. Нагло говорит, что все равно Розка будет его. Иван горячится, но ухаживать, как Дьяченко, не умеет. И через несколько дней Роза сказала: «Не надо было моргать!» Потом Люба говорила, что они вроде поженились, что Дьяченко посылает ей денежный аттестат на 300 рублей. В общем, утер нос Ивану этот Дьяченко, да впрок ли будет урок?
А Иван стал встречаться с Любой. Был не раз у нее на квартире, познакомился с матерью. Совсем близко от госпиталя оперный театр. Иногда выздоравливающие ходят в этот театр. Были и Иван с Любой, слушали великую оперу «Пиковая дама». Чудо! А дама сидит рядом, прижимается робко, их руки вместе.
В начале декабря раны заживают, и Иван выписывается. Еще раз с Любой вместе в ее доме у Волги. Долго-долго сидят у окна, смотрят на замерзающую великую реку. Он чувствует, как бьется ее сердце. Она так доверчива… Но нет, нельзя обижать эту чистую девушку. Так и расстаются: она со слезами, да и он готов к тому же…
В округе дали назначение: отбыть на курсы усовершенствования офицеров в город Ульяновск. А после трехмесячного обучения на курсах – направление в 16 запасную стрелковую дивизию, которая находится в небольшом городе Кузнецке Пензенской области. Здесь Кустиков командовал учебной ротой и писал рапорты об отправке на фронт вместе с подготовленными бойцами. Но ему раз за разом отказывали: надо готовить новое и новое пополнение. И кому же еще этим заниматься: за плечами боевой опыт, два ранения, к тому же учитель.
Потом и рапорты не стало возможности писать: с ним в штабе полка беседовал какой-то приезжий пожилой майор и предложил дать согласие на оформление на какие-то специальные курсы при 8-м управлении Генштаба. Сказал, что дело секретное, велел молчать о разговоре и ждать вызова.
Ждать пришлось долго, до сентября 1944 года. Прибыв снова в Ульяновск, Кустиков узнал, что попал на СКУОСКА – специальные курсы усовершенствования офицерского состава Красной Армии, на которых обучали шифровальному делу. Снова учеба. Уже и война закончилась, а учеба – все еще нет. Только в июле 1945 года старший лейтенант Кустиков, окончив курсы, получает назначение в Войско Польское, шифровальщиком в штаб пограничного округа. Год прослужил и вернулся, наконец, на родину, где не был ровно пять лет. Вернулся одним из немногих…
Узнал, что погиб его школьный товарищ Николай Кинев. Погиб и его отец, как и многие другие односельчане. Погиб Михаил Бернат, призванный в армию в 1939 году (это его учительское место занял тогда Кустиков). Погиб Володя Пленков, с которым вместе они уезжали в училище. До станции их провожала сестра Володи Наташа. Она тоже погибла, причем под Сталинградом, где была в составе женского зенитного расчета. Там был и ее главный рубеж…
Многое помнится фронтовику. Обо всем сразу и не расскажешь. Но есть вещи, которые человек не может забыть, пока он жив. Как можно забыть соловьиные ночи в июне 1941 года и в изобилии летящий по улицам тополиный пух в июне 1946-го, которым встретила его родина! И еще много других дней, имен и событий запечатлено в его дневнике. Вот и человека уже нет в живых, а дневник по-прежнему хранит о нем память. Такие с виду неприметные толстые общие тетради в дерматиновых переплетах, немного потрепанных за много-много лет…
Биографическая справка
И. Н. Кустиков (1922–2003) – ветеран войны и труда, уроженец села Новобелокатай Белокатайского района. После Великой Отечественной войны продолжил работать учителем. Был директором школы, заведующим районным отделом народного образования. Избирался секретарем Белокатайского райкома КПСС. В 1962–1979 годах – председатель колхоза «Красный Урал», ставшего под его руководством одним из лучших хозяйств района. Награжден орденами Трудового Красного Знамени, Отечественной войны, Серебряным крестом заслуги Польской республики, медалями.
Читайте нас: