Пётр Швецов. По медвежьим углам Алтая и Урала

То, что геологи работают в самых разных природных зонах при любых погодных условиях, известно всем. Я, например, участвовал в экспедициях и в горно-таежных, и в степных районах, проводил полевой сезон и в засушливых, безводных местах, и в местах, заливаемых дождями все летние месяцы.

Каждый район интересен по-своему. Степные районы доступны в транспортном отношении и в смысле проходимости, но безводны; в горно-таежных районах много осадков, но они труднодоступны и небезопасны при проведении маршрутных исследований – легко получить травму и встретиться с хищником, прежде всего с медведем. Собственно, о медведях и пойдет речь далее.

Принято считать, что медведи боятся человека и, почуяв его, стараются с ним не встречаться. Наверное, так и есть, но при определенных обстоятельствах встречи все же случаются, и они не только неприятны, но и опасны. Мне за долгую полевую геологическую жизнь пришлось девять раз столкнуться с медведем, что называется, нос к носу, каждая такая встреча оставила глубокий след не только в моей памяти, но и на моем теле.

В течение двух полевых сезонов мне посчастливилось работать в геологической партии на Горном Алтае – в одном из красивейших регионов России. Работы проводились в самых труднодоступных районах этого края – в междуречье Катуни и Бии, основных притоков Оби. Это между Чуйским трактом и Телецким озером. На площади работ тогда не было ни одного населенного пункта. Партия уходила в тайгу в начале июня и возвращалась на базу только в конце сентября, когда в горах начинались заморозки и даже снегопады. Так что в течение всего этого времени люди, работавшие в партии, видели только друг друга. Для передвижения – перевозки лагерей и доставки продуктов с баз в близлежащих колхозах – мы арендовали двадцать две лошади. Но единственной транспортной артерией служила туристическая тропа курорта Чемал – турбаза «Артыбаш» на Телецком озере. Маршрут пользовался большим спросом у любителей горного туризма, хотя был непростым – пешком с тяжелым рюкзаком, в котором находились все необходимые для двухнедельного путешествия продукты, спальные принадлежности, сменная одежда и предметы личной гигиены, требовалось преодолеть более ста километров. Верхом на лошади ехал только инструктор. Не всем путешествие давалось легко, мы находили в консервных банках, оставленных по маршруту, записки с различными отзывами, вроде: «Туризм – лучший отдых, но отдых лучше туризма».

За пределами этой туристической тропы мы шли по охотничьим тропинкам и тропинкам, проложенным сборщиками кедрового ореха. Эти дорожки быстро зарастали, зарубки на деревьях заплывали, и найти их было не так просто. Опытный охотник отыскивал такие чуть заметные тропы больше по интуиции. Чтобы увереннее ориентироваться на территории работ, в партию в качестве проводника обычно принимали местного жителя, хорошо знающего тайгу. Нужно заметить, что время сбора кедровых орехов в тайге можно сравнить с уборкой урожая в степных аграрных районах, когда все от мала до велика перемещаются в лес на несколько недель. Тогда и таежные тропы расширяются, оживают.

Глухая тайга, удаленность от населенных пунктов создавали самые благоприятные условия для обитания медведей, с которыми нам довольно часто приходилось встречаться и которые в значительной степени осложняли нашу работу, а иногда и угрожали жизни. Агрессивным медведь становится тогда, когда его ранят, начинают дразнить или при внезапной встрече. Но самым опасным медведь становится, когда по той или иной причине не успевает залечь в берлогу и превращается в шатуна. Правда, даже при внезапной встрече медведь обычно трусит в лес во все лопатки, с испугу оставляя после себя то, что называют медвежьей болезнью. Так ведет себя медведь, когда он уже был знаком с человеком, в глухих же таежных местах медведи никогда не видели людей и не знают, какую опасность они для них представляют. Здесь медведь – хозяин тайги, у него нет конкурентов. Поэтому человек становится для медведя скорее ужином, чем угрозой, и при встрече с ним он часто ведет себя соответствующим образом.

Первые мои шесть встреч произошли на Горном Алтае.

Как-то нам пришлось выйти в многодневный выездной маршрут в верховья реки Пыжа, впадающей в Телецкое озеро, куда всей партией перебазироваться не представлялось возможным из-за трудной доступности. Поручено это было самому молодому, но опытному по работе в этих местах геологу Виктору Павловичу Студеникину. С собой он взял меня и киевлянина Володю. Выезд планировался на четыре дня – по одному дню поездки туда и обратно и два дня маршрутных. Маршрутная группа по технике безопасности, тем более в глухих таежных районах, должна состоять не менее чем из двух человек. В наших условиях третий должен был оставаться в лагере – следить за лошадьми, охранять палатку, продукты, готовить ужин. Из личных вещей, еще начиная с базы, разрешалось брать только то, что умещалось в чехле спального мешка, остальные вещи оставались на базе до возвращения с полевых работ.

Уже в начале пути стало ясно, что в этих местах десятки лет никто не бывал, поэтому не только заметных следов людей не было, но не видно было даже зарубок на деревьях, которыми в тайге всегда метят путь. За давностью лет они заросли, и найти их среди множества деревьев было невозможно. Обычно тропа, даже заросшая, как-то проявляется, и опытный таежник ее находит. Это и более низкая, разреженная трава, другой ее видовой состав, прореженный лес, заплывшие затесы и многое другое.

Мы же буквально продирались по долине реки то верхом, то спешиваясь – мешали не только лес и завалы, но и трава, часто достигающая высоты всадника. В середине дня было решено сделать привал, чтобы пообедать и покормить лошадей. Расседлали коней, разожгли костер – вскипятить чай и хоть как-то отогнать комаров. Но лошади повели себя странно, от костра не отходили и чуть ли не засовывали морды в огонь. Студеникин, как опытный таежник, понял, что дело не чистое. Он взял ружье и, позвав нас за собой, пошел в лес. Не сделав и нескольких шагов, мы вдруг услышали страшный шум и увидели метрах в двадцати от себя выскочившего медведя. Зверь огромными прыжками, с треском ломая валежник, скрылся в тайге. Мы успели заметить только широкую плоскую седую спину. Лошади наши тут же отошли от костра и стали как ни в чем не бывало щипать траву. Пообедали и мы и спустя час-полтора двинулись в путь. Через некоторое время перед нами вдруг появилась довольно хорошо натоптанная тропа, и мы, не задумываясь о том, кто ее протоптал, направили по ней своих лошадей.

Впереди ехал Виктор Павлович, за ним я с его ружьем, далее въючная лошадь и замыкал шествие Володя. Тропа почему-то вдруг стала подниматься по крутому склону вверх, а через некоторое время Виктор Павлович резко остановил лошадь, спешился и закричал мне: «Давай быстрее ружье и держи лошадей!» Впереди из-за лежащей на земле колоды встал медведь, я быстро спрыгнул на землю и передал ружье Виктору Павловичу. Самым опасным в этой ситуации было то, что лошади могли напугаться, начать биться и сорваться с крутого склона вниз. Мы могли остаться и без лошадей, и без продуктов. В это время к нам подъехал отставший Володя с вьючной лошадью и, увидев медведя, неожиданно закричал: «Какой маленький!» Но ситуация была не для шуток – нужно было как-то удержать лошадей, так как от них зависели и наша работа и даже жизнь. А медведь был обычный – средних размеров. Он, как будто прощаясь с нами, встал передними лапами на колодину, смерил взглядом и, виляя своим толстым задом, заковылял вверх по склону.

При выезде с базы из Элекмонара к нашему обозу пристал бесхозный дурной пес, и мы не знали, как от него избавиться. На этот раз он тоже увязался за нами. Неожиданно он рванул за медведем, и мы мысленно с ним простились почти без сожаления – до того он нам надоел.

Придя в себя и, оценив выдержку наших лошадей, мы двинулись по тропе дальше, но через триста метров вышли к скале высотой метров шесть, в подножии которой лежали крупные глыбы, и никакого продолжения тропы не было. Пришлось вернуться в долину реки и осмыслить случившееся. Как нам объяснил Студеникин, таежники такие скалы называют отстойниками, на которых горные бараны спасаются от погони медведей. Баран со скалы прыгает вниз на рога, являющиеся для них хорошими амортизаторами, и уходит. Медведь же, подойдя к скале, с тоской смотрит на убегающего барана и не солоно хлебавши возвращается, ожидая очередную жертву. В нашем случае он ждал ее, лежа на тропе за колодиной.

Через час вернулся живым и невредимым наш приблудный пес, пришлось и дальше терпеть его назойливое общество.

К месту назначения мы добрались только к вечеру следующего дня и, сидя у костра, оценили обстановку. На дорогу туда и обратно вместо двух дней мы потратим четыре, плюс два дня нам необходимо на маршруты, итого на поездку у нас уйдет шесть дней вместо ранее рассчитанных четырех. На четыре дня взяты были и продукты. Виктор Павлович предложил два варианта дальнейших действий: или мы делаем два маршрута по два человека в группе, как это положено по технике безопасности, и тогда два дня мы будем голодными, или мы проводим два маршрута в один день, но тогда в маршрут идем по одному. Второй вариант был более приемлемым, но вставал вопрос, кому из нас с Володей совершать второй маршрут в одиночку. У Виктора Павловича было ружье, самодельный кинжал в ножнах на поясе, которым можно было рубить тонкие деревья, чтобы в случае необходимости сделать шалаш, нарубить дров, в крайнем случае защититься от зверья и даже заточить карандаш! У нас же с Володей было только по перочинному ножику и по геологическому молотку. Идти с таким вооружением одному в тайгу, где не ступала нога человека и где себя вольготно чувствуют не пуганные человеком хозяева тайги, даже чисто психологически было не просто. Я был лучше подготовлен к этому во всех отношениях, чем киевлянин Володя, и когда Виктор Павлович посмотрел на меня, я согласился на такое условие.

Утром, позавтракав, мы со Студеникиным разошлись в разные стороны. Володя остался в лагере с лошадьми, что, в общем-то, тоже было небезопасно. Маршрутом я должен был подняться на хребет, пройти несколько километров, спуститься в долину Пыжи ниже лагеря и по вчерашнему следу вернуться в лагерь.

При подъеме и на вершине хребта попадались медвежьи следы, в высокой траве можно было запросто наткнуться на медведя, особенно если он задремал на солнышке. Поэтому я шел, покрикивая, а когда останавливался описать обнажения горной породы, разводил небольшой костерок, чтобы зверь учуял дым раньше, чем меня. Настроение было не из приятных, оно стало тревожным, когда при спуске в долину реки на склоне я вышел на настоящий медвежий тракт – трава была утоптана полосой в десять-пятнадцать метров! Сердце у меня ушло не в пятки, а в какие-то другие места, я почти в бессознательном состоянии побежал по склону вниз, а когда спустился в долину, передо мной оказался береговой вал, заваленный буреломом, среди которого в земле была видна огромная дыра – вход в медвежью берлогу. Тут уж сердце вообще куда-то выскочило! Как добежал я до лагеря не помню, но Володя, увидев меня, спросил: «Что с тобой, ты весь зеленый?» Очухался я только часа через два. К этому времени вернулся Виктор Павлович, мы обменялись с ним геологической информацией и на второй день, позавтракав, направились в обратный путь и уже без происшествий вернулись в базовый лагерь.

Придя в базовый лагерь, мы увидели еще одну маршрутную группу из двух человек – начальника партии и студентки-практикантки. И тот и другая были все в ушибах и царапинах. Со слов начальника, они сидели на обрыве склона, вели записи, когда выше по склону на них вышел медведь. Деваться было некуда, начальник схватил студентку, и они прыгнули вниз. Так и скатились вдвоем, а медведь остался наверху.

Следующее мое свидание с косолапым произошло тоже в маршруте с Виктором Павловичем Студеникиным. Маршрут проходил по долине ручья, заросшей густой, высоченной, выше человеческого роста, травой. Поэтому там, где мы чувствовали, что обнажений – скальных выходов горных пород – нет, мы, чтобы легче было идти, шагали по каменистому руслу ручья и выходили к склону, когда они появлялись.

И вот, когда в очередной раз мы вышли из ручья к обнажению, трава вдруг перед нами зашевелилась. Студеникин решил, что это горный баран и вскинул ружье, приготовившись стрелять, но трава раздвинулась, и показался загривок медведя. Желание стрелять тут же пропало, мы стали что есть силы кричать. Медведь, отбежав метров на десять в кусты, страшно зарычал. Стоит ли говорить, что обнажение осталось не описанным…

В одном из маршрутов с тем же Студеникиным – видимо, мы были «везучие» – сидели на обрыве скалы на вершине небольшого хребта и, свесив ножки, описывали обнажение. Виктор Павлович заполнял полевой дневник, я оформлял образцы горных пород. Вдруг слышим хруст ломающегося хвороста и, взглянув направо, видим к чему-то принюхивающегося и спокойно движущегося в нашу сторону медведя. Мы мгновенно вскочили, Студеникин схватил ружье, я молоток – так и встали на его пути. Для медведя такая встреча тоже была неожиданной, людей он здесь наверняка никогда не видел, а остальное зверье дорогу ему никогда не перегораживало. Раздумывая, как справиться с такими необычными «животными», медведь встал на задние лапы и пошел на нас. Виктор Павлович поднял ружье и закричал: «Стреляю!», я в ответ крикнул: «Не надо!» – и начал орать что есть мочи. Медведь, шагая на задних лапах, продолжил свое наступление, приближаясь к нам. Смотрю: ружье Студеникина опускается, и он тоже начинает орать. Такой дуэт мишке, видимо, не понравился, учуяв незнакомый для него человеческий запах, он решил не рисковать, развернулся и, виляя толстым задом, убежал вниз по склону.

Потом Виктор Павлович долго жалел и корил меня за то, что я не дал ему добыть зверя – случай был очень удобным – и медведь был не очень крупный и шел он на нас открытой грудью, не закрывая лапами сердце. Правда, трудно представить, что бы мы делали с убитым медведем. До вечера мы снимали бы шкуру, потом, даже если бы взяли только ее, пришлось бы тащить этот груз пятнадцать километров до лагеря, оставив все мясо на съеденье зверью и птицам. А не убили бы, а только ранили? Тогда он с нами мог бы «поиграть». Так что хорошо, что не стреляли.

Мой однокурсник и одноклассник Юра Краев приехал на практику с дорогим бельгийским ружьем-тройником, купленным на последние студенческие гроши, с надеждой убить медведя, но, в отличие от нас со Студеникиным, он ему как назло никак не встречался. Пришлось Краеву удовлетвориться только охотой на марала и то уже после окончания полевого сезона при возвращении на базу в Элекмонар. Они с нашим партийным проводником и охотником Юрием Ивановичем Козловым по разрешению начальника партии и с лицензией на руках поехали снова в тайгу на солонец и убили марала. На банкет в честь окончания полевого сезона были приготовлены пельмени из маралятины.

Но медвежатины я все же попробовал, но позднее, уже на Южном Урале. В деревне Кузь-Елга, расположенной у подножия самой высокой в регионе (1640 метров) горы Ямантау, стали пропадать коровы, и местные мужики, устроив облаву, убили матерого медведя. Привезли его с распоротым брюхом на волокушах в деревню – лежа на спине, он сильно напоминал обросшего шерстью человека – угостили и нас. Мясо мы варили в супе, жарили котлеты – вполне съедобное, правда, сладковатое, особенно жир. Ну а под такую закуску и рассказы были соответствующие.

Наш завхоз партии Иван Шадрин, кстати, дядя Юрия Ивановича Козлова, поведал нам одну историю с алтайскими медведями. Один из известных на Алтае охотников-медвежатников убил, если мне не изменяет память, сто двадцать три медведя, а на сто двадцать четвертом остался без ушей. Произошло это при следующих обстоятельствах: охотник выстрелил в медведя, но не убил, а только ранил. Медведь, встав на задние лапы, пошел на него, охотник забежал за толстый ствол кедра, медведь стал его гонять вокруг дерева. Гонял, гонял, пока оба встали друг против друга, разделенные кедром. Медведь вдруг обхватил дерево передними лапами, зацепил когтями голову охотника, но оборвал ему только уши, не достав до самой головы.

Шадрин же рассказал еще одну, но уже собственную историю. С осени он заметил медвежью берлогу, а когда медведь залег на спячку, решил его взять. Для этого взял двух собак – одну большую, чтобы отвлечь медведя при выходе из берлоги, и маленькую, как он говорил – «с варежку», для компании. Недалеко от берлоги обосновали временную стоянку, чтобы вскипятить чай и оставить в шалаше лишние вещи. Подойдя к берлоге, Шадрин вырубил небольшую елку и стал, как он рассказывал, шуровать ею в берлоге, чтобы разбудить медведя. Когда медведь выскочил, выстрелил, и, как в предыдущем случае, только ранил. Зверь бросился на охотника, подмял его под себя, но неожиданно тут же оставил его. Когда Шадрин встал, то увидел убегающего медведя, на крупе которого болталась вцепившаяся в него маленькая собачонка. Большая от страха куда-то сбежала, а маленькая прыгнула на медведя и спасла хозяину жизнь. Потом большой пес прибежал к стоянке, виновато виляя хвостом, крутился перед хозяином, но тот не простил его предательство. Оказалось, что ценность собаки определяется не ее размером, а смелостью и преданностью.

Еще была у меня встреча не с медведями, а с медвежатами. Дело было на турбазе «Артыбаш». Перед уходом в тайгу партия остановилась на восточном берегу Телецкого озера, и мы вечерами ходили к туристам играть в волейбол. Там бегали два медвежонка, подобранные охотниками в тайге без матери, очевидно, убитой браконьерами. Они чувствовали себя очень привольно, а иногда и непредсказуемо. Свободно лазили по спортивной лестнице головой и вверх и вниз, пытаясь лапами поймать катающихся на канате мальчишек. Однажды внутри корпуса раздался страшный женский визг и из окна выскочил весь в чем-то белом один из медвежат. Оказывается он зашел в пустую комнату, перевернул у девушек всю парфюмерию и обсыпался пудрой.

Туристы рассказывали, что любимым занятием медвежат было посещение столовой во время обеда. Шли они обычно между рядами столов, вроде бы безразлично опустив голову, и вдруг внезапно хватали лапой со стола тарелку с блинами и убегали с ними. Именно блины для медвежат были любимым лакомством. Что потом стало с медвежатами, когда они подросли, не известно: скорее всего, их передали или в зоопарк или в цирк.

На Южном Урале мне пришлось работать в двух разных физико-географических районах – в степном Оренбуржье и на территории Башкирии в труднодоступных таежных районах западного склона самой высокой горы Южного Урала – Ямантау. Теперь это территория Южно-Уральского заповедника. В степном районе из живности присутствовали только суслики, сурки, тушканчики и зайцы. С ними связаны тоже интересные истории, но раз уж здесь речь идет о медведях, о них и продолжим повествование.

Западный склон Южного Урала занят сплошным пологом тайги, за исключением участков, прилегающих к населенным пунктам, небольших полян и горных вершин выше тысячи ста метров над уровнем моря. Большая часть территории не заселена, существующие деревни создавались в свое время в основном для лесоразработок, но деловой лес к началу 60-х годов прошлого века был уже вырублен, население осталось без работы. Уезжали целыми деревнями, в оставшихся домах жили одни старики. В свое время район изобиловал различной живностью, в том числе и медведями. Надо сказать, медведи встречаются и сейчас.

Моя первая южноуральская встреча с косолапым произошла на хребте Юша – южном отроге Ямантау. Был сентябрь месяц, полевые работы подходили к концу, оставалось провести геологические маршруты по геофизическим профилям на площади, отработанной в предыдущий полевой сезон. Подсобные работы в геологических партиях обычно выполняют студенты-практиканты. К началу учебного года они уже уезжают, и приходится обходиться без них. В данном случае заброшенный на участок отряд состоял только из трех геологов и поварихи. Остальная часть партии осталась в базовом лагере. Поэтому маршруты пришлось проводить по одному человеку. Правда у одного из геологов, Олега Сергеевича, было три вида оружия (тройник, двустволка и малокалиберная винтовка), доставшиеся ему по наследству от тестя, поэтому каждый маршрутчик был вооружен. Мне досталась мелкашка.

Стояла теплая солнечная погода с обычными для этих мест ночными заморозками. Трава была высокая, но к этому времени она от заморозков уже пожухла и побурела, продираться сквозь нее стало легче. Однако для нас это уже не имело значения – наши маршруты проходили по геофизическим профилям, по которым до нас прорубили неширокие просеки для визирования топографическими приборами. К тому же геофизические работы были уже закончены и эти просеки превратились в тропы, поэтому вести такие маршруты доставляло одно удовольствие. Прекрасная редкая для этих мест солнечная погода, плюс к этому обилие дичи – тетеревов, рябчиков, глухарей – и наличие трех видов оружия превратили нашу работу почти в отдых. Били дичь только по заказу поварихи – шулюм и птицу ели и на завтрак и на ужин, да еще по рябчику брали на обед в маршрут. Такого количества дичи я больше никогда не ел. Да и приготовлена она была отменно – молодая повариха только что окончила кулинарное училище, очень старалась, да еще перед выездом на участок мы в Белорецке закупили свежие овощи и картошку. Так что полевое питание было не хуже ресторанного. Дичь бил в основном Олег Сергеевич. Он серьезно занимался охотой, еще работая в Хабаровском крае. Чтобы не носить весь день груз, отстреливал дичь только к вечеру. Мы с третьим геологом оружие брали в маршрут больше для острастки и для охоты его использовали только тогда, когда от соблазна невозможно было отказаться, как говорят, когда дичь садилась на ствол.

Я отошел от основной темы нашего рассказа – от медведей – но без этой информации представление о нашей работе было бы неполным. Работа в поле почти всегда некомфортна, но она не всегда трудна и опасна, поэтому, когда выпадают моменты, подобные вышеописанным, повышается настроение, радуется душа и хочется жить.

В маршруты ходили по одному. За спиной у меня висел рюкзак с провизией на обед и для проб горных пород, с одного боку – полевая сумка, с другого – мелкашка. Где-то в середине маршрута я присел на профиле, чтобы записать результаты наблюдений в полевой дневник. Все с себя снял и положил рядом. Вдруг сзади слышу шорох сухой травы, машинально вскакиваю – метрах в десяти стоит медведь. Он тоже остановился. Мы на какое-то мгновение встретились взглядами, и я начал кричать. Медведь развернулся и убежал, а я рванул по профилю вниз. Метров через сто начал приходить в себя, но оказалось, что все свои вещи, в том числе и мелкашку, я с перепугу оставил на месте встречи с медведем. Пришлось возвращаться, но когда я сориентировался, оказалось, что мне нужно перейти на соседний профиль как раз в том направлении, в котором ушел медведь. Бурый цвет меха медведя почти не отличался от сухой травы, поэтому нужно было остерегаться – он мог залечь на лежку отдохнуть или специально спрятаться в засаде. И в том и другом случае встреча с ним не сулила ничего хорошего, и чтобы такая встреча не произошла, я шел и стучал геологическим молотком по стволу мелкашки, отпугивая зверя. Так благополучно добрался до следующего профиля. Маршрут был проведен в полном объеме, но когда я рассказал вечером о встрече с медведем, мне не поверили, считая, что после такого свидания маршрут продолжать просто психологически невозможно. Прямых доказательств у меня не было, мог бы помочь фотоаппарат, но даже при его наличии сделать фотографию в той обстановке вряд ли было возможным.

Годом раньше в этих же краях, когда мы только начинали работы в регионе, все лето шли дожди. Мы пытались передвигаться на машине ГАЗ–63, но и те дороги, которые изредка использовались в сенокос местным населением близлежащих деревень, превратились в сплошное болото. Мы были вынуждены поменять свою автомашину на шесть лошадей в подсобном хозяйстве Белорецкого металлургического комбината. И весь груз, который мы раньше перевозили на машине, пришлось навьючить на спины лошадей. Сейф с секретными материалами на лошадь водрузить было невозможно, поэтому его ставили на самодельные лыжи и из лагеря в лагерь, привязав веревку к рукоятке, таскали волоком. На перевозку лагеря времени уходило очень много. Иногда переезд затягивался до ночи. В один из таких переездов старший техник-геолог Василий Казаков совершал последний «рейс» уже в темноте, ведя вьючную лошадь под уздцы. Вдруг, как он потом рассказывал, лошадь остановилась и попятилась назад. Он тянет ее вперед, она пятится назад. Василий стал всматриваться вперед и метрах в тридцати-сорока увидел в темноте большое темное шевелящееся пятно. Не трудно было догадаться, что лошадь учуяла медведя и идти навстречу к нему никак не хотела. Еще хорошо, что она не стала биться и бежать. Тогда бы от находящегося на ней груза ничего не осталось. Василий начал кричать, «пятно» исчезло, и наши путешественники продолжили свой путь до нового лагеря. Правда, после этого наш Вася неделю разговаривал шепотом – от истошного крика совсем охрип.

О второй моей встрече с медведем на Южном Урале можно было и не вспоминать, так как, в отличие от предыдущих свиданий с косолапым, она была кратковременной – медведь мелькнул впереди нас и исчез в пихтаче. Я даже испугаться не успел. Хотя при каждой встрече медведь на какое-то мгновение просто гипнотизирует тебя, особенно когда встречаешься с ним взглядом. Затем невольно начинаешь истошно орать. И так каждый раз, за исключением последнего – здесь все произошло мгновенно и ни я, ни медведь даже почувствовать ничего не успели. Тем не менее, это событие имело место, поэтому исключать его из общей «коллекции» встреч с хозяином тайги не стоит.

Последняя моя встреча с косолапым на Южном Урале была самой драматичной.

Лето подходило к концу, подходил к завершению и полевой сезон геологической партии. Во второй половине августа в горах начинаются заморозки, жизнь в палатках становится неуютной и, если есть возможность, геологи перемещаются в ближайшие деревни, в которых уже в те времена было много заброшенных домов, которые можно было арендовать бесплатно или за мизерную плату.

Нужно было провести последние два маршрута на южных отрогах горы Ямантау – на хребте Белятур. К концу августа студенты-практиканты, обычно выполняющие вспомогательные работы в маршрутах, уезжают, и их обязанности приходится выполнять ведущему маршрут геологу, в данном случае отбор геохимических проб из почвенного слоя по геофизическим профилям. Сделать эти последние два маршрута я, как начальник партии, предложил геологу Мухаметову Ильдусу Шаймардановичу и старшему геологу Ямаеву Фауилу Абулкарамовичу, но последний выразил явное нежелание выполнять дополнительные функции рабочего и его маршрут, и, дабы не затягивать окончание полевых работ, пришлось мне взять всю работу на себя.

Как обычно, по дороге Татлы – Кузь-Елга мы подъехали до начала своих маршрутов, но геофизический профиль, по которому мы должны были пройти с техником-геофизиком Кожухарем Александром Александровичем, оказался еще не прорубленным. Пришлось по заваленному буреломом пихтовому лесу, а на прогалинах по склону, заросшему травой выше человеческого роста, идти, ориентируясь только по компасу, так как визуального обзора в таком лесу нет. Ближе к вершине хребта Белятур увеличивалось количество небольших полянок, на которых, наряду с высокой травой, росли кусты малины с крупной спелой ягодой, как в хорошем ухоженном саду. Трудно было не соблазниться таким подарком, и мы на ходу и при коротких остановках рвали эту прелестную, налитую соком ягоду. Но оказалось, что такой ягодой не брезгует еще кто-то – в малиннике появились широкие ходы помятой травы и кустарника. Не трудно было догадаться, что это Михайло Потапыч. Встреча с ним не предвещала ничего хорошего, тем более что от переспелой малины он пьянеет и, как и человек, становится агрессивнее. Шансов для неожиданной встречи было достаточно – в густой и высокой траве его не видно, а на сидящего зверя можно наткнуться, встретиться «лицом к лицу» и «пообщаться». Поэтому до вершины хребта Белятур шли покрикивая, беспокойно оглядывая пространство по ходу маршрута. Высокую траву приходится разгребать руками, как пловцу воду. Часто в ней попадались растения с диаметром ствола в шесть-восемь сантиметров (в народе их называют «медвежьей дудкой»), которые без значительных усилий раздвинуть непросто, устают не столько ноги, сколько руки. Чтобы отдохнуть, падаешь на траву и медленно, за счет ее упругости, опускаешься на землю. Если в таких условиях набредешь на медвежий след, а его ширина составляет пятьдесят-шестьдесят сантиметров, радуешься и думаешь о том, чтобы только он не свернул с азимута маршрута. Такого приятного ощущения от медвежьих следов на этот раз почему-то не было. Тем не менее, мы добрались до вершины хребта Белятур, правда, выбились из графика, и, пообедав на вершине хребта, через пятьсот метров севернее пошли обратным ходом, но уже под уклон, что значительно облегчало ходьбу. К восемнадцати часам мы должны были выйти на дорогу, с которой утром начинали маршрут, и вместе с группой Мухаметова вернуться в лагерь. Однако по времени мы сильно опаздывали, пришлось поторапливаться, больше ориентируясь по солнцу, чем по компасу.

Я шел впереди, отбирая через каждые пятьдесят метров пробы, Кожухарь с радиометром, чуть отставая, позади. В какой-то из моментов, распрямившись после отбора очередной пробы, увидел бегущего на меня медведя. Я не успел среагировать и уклониться, медведь ударил в грудь, сбил с ног и навис надо мной. В глазах стало темно. Мгновенно в мыслях, как на экране, промелькнула вся моя жизнь и вся семья – прощайте, я от вас ухожу. Потом вдруг стало светло, медведь исчез. Вскочив, я увидел, что медведь на задних лапах, страшно рыча, идет на Сашу Кожухаря, пытаясь схватить его лапами. Тот, колотя по лапам, отбивался металлической трубкой от радиометра, в которой находились счетчики. Я стал бить медведя сзади геологическим молотком. Он развернулся и пошел на меня. В это время Саша стал колотить медведя по спине, ему это не понравилось, и он снова развернулся на него. Так происходило несколько раз. При этом страшно и громко рычал медведь, и не менее громко кричали мы. Чувствуя, что схватить никого из нас не удается, медведь прыгнул на Кожухаря и укусил его за лицо, оторвав верхнюю губу, – она повисла на тонком куске кожи, обнажив в страшном оскале зубы. Все было залито кровью – лицо, грудь, прибор. Но это мы разглядели позднее, а в тот момент шла борьба за жизнь. Правда, жизни медведя естественно ничего не угрожало – молоток и трубка от прибора только раздражали его и, может быть, задевали самолюбие. Медведь располагался между нами, и мы могли действовать только индивидуально, но в один из моментов он вдруг отошел метра на три-четыре в сторону и явно приготовился к прыжку. В ближнем бою ему одолеть нас не удавалось и он решил сменить тактику – брать нас с наскоку. Я встал напротив медведя с поднятым вверх молотком в надежде хоть как-то защититься, ударив его в прыжке по носопырке (говорят, нос у медведя является самым уязвимым местом). Медведь прыгнул на меня, я ударил его молотком, он во время удара увернулся в сторону, встал на прежнее место и повторил все еще раз – результат тот же. И так несколько раз подряд. Говорят, медведь неуклюжее животное. В действительности он обладает исключительной реакцией и скоростью – как мне рассказывали бывалые охотники на Горном Алтае, мчащуюся на полном скаку лошадь догоняет. А как он бегает, я видел сам. Борьба сопровождалась страшным ором людей и ревом зверя. Правда, запечатлеть все это было некому, хотя для спасения такие свидетели были бы очень кстати.

В один из моментов медведь немного замешкался, и мы с Кожухарем, держась друг около друга, отошли метров на десять-пятнадцать. Медведь еще раз, встав на задние лапы, бросился на нас, но встретив уже двойное сопротивление, отступил. Мы отошли еще на несколько метров, медведь еще несколько раз приближался к нам уже на четырех лапах, но в прямой контакт уже не вступал – то ли устал, то ли оценил бесперспективность мероприятия. Мы же постепенно двигались к дороге. Откушенная губа Кожухаря болталась на коже, причиняя ему страшную боль, на которую в пылу борьбы он вначале не обращал внимания. Он чувствовал, что лицо его сильно обезображено и, будучи холостым и абсолютно одиноким (даже никого родственников у него не было), голосил: «Кому я теперь нужен?!» На что я, видя только оторванную губу, отвечал: «Саня, хрен с ней с твоей губой, благодари Бога, что вообще живы остались».

Выйдя к дороге, мы расположились за кюветом, немного успокоились и в какой-то степени могли оценить все случившееся, предпринять какие-то меры. Надо было в первую очередь что-то делать с губой Кожухаря, хотя бы подвязать ее к прежнему месту, так как при движении и без того страшная боль еще больше усиливалась. Я стал снимать с себя одежду, но рубашка оказалась изорванной (пришлось ее выбросить), майка целой, а грудь испачкана кровью. Куртка была расстегнута, медведь – в пылу борьбы я этого не заметил – вскользь ударил лапой по моей груди сверху вниз, порвал рубашку и, как потом выяснилось, тремя когтями задел грудь, следы от которых остались до сих пор. Если бы когти вошли глубже, грудь была бы разорвана, я бы наверняка остался лежать на месте нападения, а через несколько дней, после того, как немного бы протух, медведь насладился бы деликатесом в моем лице. Майкой я подвязал Саше губу и голый по пояс побежал по дороге искать машину, которая к тому времени должна была ждать маршрутчиков в установленном месте. Неожиданно на дороге появился идущий навстречу мужчина. Я спросил его, не попадалась ли ему по пути машина, но, он, встретив в глухом таежном месте окровавленного, голого по пояс мужчину, остолбенел и не мог выговорить ни слова. Я побежал дальше, пока не добрался до машины у намеченного утром места встречи.

Кожухарю необходимо было оказать медицинскую помощь, а ближайшие больницы находились в поселке Инзер и в городе Белорецке. Это восемь часов езды на тряской машине по полному бездорожью. В более близких деревнях Татлы и Кузь-Елга имелись только медпункты. Кузь-Елга находилась в десяти километрах и было решено ехать туда, хоть и находилась она в противоположной стороне от лагеря. Мы сели в кабину ГАЗ–63, и водитель, постоянно сигналя, на максимальной для тех мест скорости помчался по извилистой дороге к деревне.

Была суббота, медпункт в Кузь-Елге был закрыт. Мы с Сашей остались на крыльце, а водитель поехал искать фельдшера. Он оказался на рыбалке, вместо него приехала медсестра. Открыла медпункт, все вошли внутрь. Медсестра развязала узел и сняла майку, которой была перевязана рана Кожухаря, его губа отвалилась и обнажила верхнюю челюсть. Медсестра ахнула и растерянно спросила, что теперь с губой делать? Естественно, никто из присутствующих не смог ей ответить. Успокоившись, медсестра сделала уколы, перебинтовала Саше голову, закрепив губу на месте.

В это время к медпункту подъехал гусеничный тягач соседней Ямантауской партии, который привез людей с Ямантау помыться в бане. Они, услышав о нашем происшествии, приехали узнать подробности и, если надо, чем-то помочь. Водителем на тягаче работал Юра Ямаев, который в армии служил механиком-водителем танка. В прошлом году он работал у нас в партии на этом же тягаче. Ближайшие больницы, как уже говорилось, находились в городе Белорецке и в поселке Инзер. Поездка в Белорецк – когда я ездил в банк за зарплатой – на машине по тогдашним дорогам, вернее бездорожью занимала у меня два дня, поэтому за деньгами я летал на вертолете. Но сейчас возможности вызвать вертолет не было, оставался только тягач. Инзер был ближе, но решили ехать Белорецк. Юра Ямаев согласился нам помочь и скомандовал (он это любил делать), чтобы мы с Кожухарем и медсестрой садились в кабину, а он прямым путем, это через дебри и болота, отвезет нас в город. Я вначале отказывался ехать, так как считал, что в медицинской помощи, как мне казалось, не нуждался. Юра не допускающим возражения тоном заставил всех сесть в кабину и двинулся в путь.

Тягач по неровной дороге шел как по волнам, качка сильно тревожила губу Кожухаря, причиняя нестерпимую боль. Я предложил ему перебраться в кузов, чтобы он мог ехать лежа. Мы набили сеном кузов и уложили на него Сашу. Чтобы не подбрасывало на ухабах, я прижимал его тело локтем. Нервное напряжение, видимо, начало спадать, наступило расслабление, и у меня из глаз как из ручья полились слезы, хотя плакать вроде бы и не хотелось. «Здоровый был медведь!» – только и сказал Кожухарю. В ответ он поднял большой палец.

Ехали мы по дороге вдоль болота, в которое месяц назад одна из наших вьючных лошадей ушла так, что на поверхности осталась одна голова. У лошади был такой обреченный взгляд, будто она прощалась с жизнью. Какими-то невероятными усилиями она передними ногами зацепилась за корни дерева, подтянулась, а мы, схватив ее за хвост, смогли вытащить беднягу.

К Белорецку подъехали поздно ночью. На гусеничном транспорте (тягач весил около 13 тонн) по асфальтовым дорогам ездить было запрещено. Несмотря на это, Юра решил ехать по городу прямо до больницы. Можно представить, с каким грохотом эта груда металла мчалась по ночным улицам, не останавливаясь на свистки милиционеров. Белоречане могли подумать, что началась война и на Белорецк наступает танковая бригада. Юра там, где представлялась возможность (а это в условиях бездорожья случалось не часто), любил ездить с шиком. Он и в этот раз не упустил случая и подкатил к больнице на всем ходу. На освещенном крыльце больницы маячили две фигуры в белых халатах. Я подошел к ним, объяснил ситуацию, и врачи велели привести Кожухаря в приемный покой. Там они сняли с него бинты, губа опять отвалилась, а врачи сказали: «это ерунда, сейчас мы все сделаем». К счастью Саши Кожухаря, на дежурстве оказался хирург по лицевой части, он и зашил все его раны.

Сашу увезли в палату, мне сделали несколько уколов: противостолбнячные и от бешенства. Все закончилось около четырех часов утра – необходимо было где-то скоротать остатки ночи. Когда-то мы для складирования лишних вещей и каменного материала арендовали на улице Крупской в частном доме у одинокой старушки Саватеевны комнату. Использовали ее и для ночевок сотрудников.

Саватеевна на мой стук долго не открывала. По голосу (от «разговоров» с мишкой он сильно изменился) она меня не узнала, но после долгих колебаний открыла. Мы зашли в дом, Саватеевна включила свет и ахнула: «Что это, милый, с тобой?!» Только сейчас у меня появилась возможность осмотреть себя. На лице было несколько небольших царапин, на груди три следа от когтей, на левой руке глубокая рана (она прощупывается до сих пор) – все это в засохшей уже крови. Стало понятно, почему растерялся тогда мужик, встретившийся на дороге.

Я стал размышлять о произошедшем. Агрессивным медведь становится тогда, когда его ранят, начинают дразнить или при внезапной встрече, а также, когда он по той или иной причине не успевает залечь в берлогу и превращается в шатуна. Даже при внезапной встрече медведь обычно уходит, может и отметиться тем, что называют медвежьей болезнью. Ничего этого не было в нашем случае. Спокойный анализ всего «приключения» позволил как-то восстановить события. Очевидно, медведя спугнула проходившая южнее группа Мухаметова. Медведь пересек наш маршрут и напоролся на геофизиков, рубивших севернее нас просеку для профиля. Перепуганный медведь вернулся назад и наткнулся на нас. Деваться ему было некуда, он пошел напропалую, а мы не успели свернуть с его пути. Дальше события развивались в описанной выше последовательности.

Утром я оказался совершенно без голоса, а должен был пойти в больницу и на почту, чтобы сообщить о несчастном случае в Уфу. Но, если идти в том, что осталось на мне от вчерашнего дня – рабочие брюки, куртка на голое тело и кирзовые сапоги – то можно было сойти за сбежавшего уголовника. У Саватеевны из одежды ничего для меня не нашлось. День был воскресный, магазины не работали, но на всякий случай я взял у старушки десять рублей, тем более надо было что-то купить Саше в больницу. На мое счастье на площади Ленина работал промтоварный киоск, где за три рубля я купил майку, тут же за киоском ее надел и пошел в магазин купить продуктов для себя и Кожухаря.

В больнице спросили: «Это к медвежатнику?» – и разрешили подняться к нему на второй этаж. Сашу трудно было узнать – его худое вытянутое лицо распухло, стало круглым, как арбуз, на окровавленных швах отчетливо проступали грубые стежки. Голос у него тоже пропал, и мы объяснялись шепотом и на пальцах.

После встречи с Сашей я пошел на почту, чтобы сообщить о несчастном случае в Уфу в Башкирское территориальное геологическое управление. Говорить нормально я не мог, поэтому написал текст телефонограммы и передал телефонистке. Так как был выходной день, то текст в Уфе принял вахтер. К начальству информация попала только на следующий день, в понедельник. По записи вахтера оно поняло так, что Швецова и Кожухаря задрал медведь. Срочно в Белорецк самолетом был направлен заместитель главного инженера, благо тогда туда в день летало шесть рейсов.

Я же прямо с почты поехал в аэропорт, откуда на вертолете, который мы арендовали, улетел к себе в лагерь.

На второй день по приезде слышу: в лагерь опять летит вертолет. Мы понять не можем зачем – заказа от нас не было, а Кожухарю возвращаться еще рано. Оказывается, из Уфы прилетел представитель администрации расследовать несчастный случай. Уже в белорецком аэропорту он узнал, что мы живы, побывал у Саши и теперь, прилетев к нам в лагерь, настойчиво предложил отправиться с ним на место происшествия. Такое предложение, естественно, вызвало у нас недоумение. Во-первых, найти место встречи с медведем в тайге да еще с вертолета практически невозможно, во-вторых, медведь нас там не ждет и ни у него, ни тем более у нас желания еще раз встретиться нет. Наши аргументы оказались убедительными, и акт о несчастном случае был составлен прямо в лагере. Кстати, в результате было предписано снабдить все маршрутные группы геологических партий, работающих в этом районе, огнестрельным оружием. Предложен был револьвер образца 1895 года весом более килограмма. У меня, как начальника партии, ответственного за сохранность секретных материалов и получавшего зарплату на всю партию в Белорецком госбанке, такой уже был. Я его прятал в полевой сумке, а в маршруте его можно было носить только на брючном ремне. Револьвер болтался, цеплялся за кусты и траву, стягивал брюки почти до колен и ходить с ним было невозможно. Поэтому я его в маршрутные дни хранил в сейфе. Но по предписанию хранить оружие в сейфе с секретными материалами нельзя. Поэтому народ от таких мер безопасности отказывался.

Операцию Саше сделали действительно удачно, но швы на лице были заметны, особенно в первые годы. Кожухарь рассказывал, что долгое время после этих событий не мог спать – только начинал засыпать, появлялся запах псины и все события того дня повторялись в деталях. А когда начались холода, пришитая губа, пока не восстановилась сосудистая система, все время мерзла, приходилось ее прикрывать рукой.

Описанные события были опубликованы в геологической многотиражке, в газете «Советская Башкирия», в одном из центральных изданий, отмечены в приказах Башкирского территориального геологического управления и Министерства геологии РСФСР, в которых отмечались мужество и взаимовыручка участников событий.

Герои данного рассказа еще долго продолжали работать в тех же районах Южного Урала, но описанная встреча с медведем оставила след на всю их жизнь и сказалась на здоровье, в первую очередь на нервной системе. Мой ровесник Александр Александрович Кожухарь, придя домой после работы, безвременно умер на пятьдесят шестом году жизни от инфаркта. Я тогда уже работал в Башкирском государственном университете и мне сообщили о смерти Саши очень поздно, когда тело выносили с места его работы на кладбище. За мной специально прислали автомобиль, и я успел у могилы сказать прощальные слова своему другу и спасителю. Саша так и не женился, долго жил в общежитии, но, получив однокомнатную квартиру, прожил в ней не долго.

Мне Бог дал более долгую жизнь, видимо, моя нервная система и здоровье оказались покрепче, а последствия встречи с медведем привели лишь к тому, что пришлось сделать две операции на голосовых связках – стал пропадать голос, сказалось соперничество с медведем – кто кого перерычит.

Все эти встречи с медведями – не только эпизоды моей жизни, но и суровые реалии такой «романтичной» профессии, как геология.

Из архива: июль 2014г.