Тамара Нефедова. Пик, с которого ступить некуда

Столетний юбилей поэта приходится на 1 сентября, отмечаемое в нашей стране как День знаний. Вот и о Платонове, чье имя до 60-х годов (“хрущевской оттепели”) было предано анафеме, мы уже кое-что знаем. Знаем, к примеру, о том, что родился он в Ямской слободе, расположенной в версте от Воронежа. Знаем, что Платонов — псевдоним, образованный от имени отца — Платона Фирсовича Климентова. Следовательно, родовая фамилия писателя — Климентов. Кое-что знаем о “двух одиноких полных ногах” (“Фро”), гибельных силах, сокрушающих “избранных возвышенных людей” (“В прекрасном и яростном мире”) и серых облаках, пустивших из себя “длинные волосы ливня” (“Июльская гроза”). Пройдено уже “Ювенильное море”, “Котлован” и “Чевенгур” — крамольные произведения, наделавшие на заре перестройки немало шуму.

Да и в биографии Андрея Платонова становится все меньше “белых пятен”... Одно из них связано с Уфой, где писатель находился в эвакуации с семьей с 1941 года по 1942 год.

“Глубокой осенью 1941 года, когда улицы Москвы покрылись баррикадами, противотанковыми “ежами”, а мимо заложенных мешками с песком витрин проезжали броневики, грузовики с войсками, Платонов эвакуировался из Москвы в Уфу”, — пишет в предисловии к книге Андрея Платонова “Июльская гроза” В. Чалмаев. (Книга выпущена Башкнигоиздатом в серии “Золотые родники”, Уфа, 1980 год). Следует добавить — насильственно. Для сборов дана одна ночь. Нужно ли говорить, что в дорогу он взял самое дорогое — чемодан с рукописью одного из самых сильных, по признанию самого писателя, произведений — романа “Путешествие в человечество”. Андрей Платонов написал его по следам своего путешествия из Ленинграда в Москву, проехав в феврале 1937 года той же дорогой, что и Радищев. В поезде, по дороге в Уфу, как свидетельствует народная молва, чемоданчик с романом украли... Можно представить, с каким чувством въехал Андрей Платонов в чужой, затерянный в глубинке России город...

Зеленые помидоры

А началась эта история с Ксении Нестеренко — студентки архитектурного факультета Уфимского нефтяного института (ныне УГНТУ), которая принесла в редакцию газеты “Вечерняя Уфа” рисунок одного старого дома — с предложением опубликовать. И как бы вскользь сказала: “В этом доме жил Андрей Платонов”. Дальше — больше. Выяснилось, что писатель жил в доме ее прабабушки — Зои Никитичны Фукаловой (Амурская, 35). Да и бабушка — Тамара Ильинична Ситникова, видавшая Платонова живьем, оказывается, живет и здравствует. Я поспешила на встречу с ней и по “горячим следам” опубликовала в “Вечерке” статью “Финист — Ясный Сокол” с улицы Амурской” (от 4 марта 1989 года). Было это десять лет назад — в канун 90-летней годовщины со дня рождения писателя.

Недавно, перелистывая старые блокноты, наткнулась на телефон своей старой знакомой и вновь услышала ее тоненький, детский голосок. Время, оказывается, не только лечит, но и воскрешает (причем, с новыми, неожиданными подробностями). На сей раз Тамара Ильинична вспомнила еще один адрес — дом № 31 по улице Ново-Мостовой, где Платоновы квартировали до того, как переехать на Амурскую. Дом этот принадлежал Андрею (Ивановичу?) Плотникову, которому в то время уже было за сорок. Плотников слыл человеком грамотным. Интересовался историей Уфы, в частности, революционерами — Иваном Якутовым и Егором Сазоновым. Поговаривали даже, что пишет очерки по истории города.

Жена его — Ида Генриховна работала врачом в институте имени Мечникова. Плотников имел красивый, с деревянной резьбой, дом и крутой характер. Постояльцам он вскоре предложил съехать с квартиры — ввиду идеологического разногласия.

“С семьей Плотниковых была знакома Маруся Ильина — задушевная подруга моей тетки — Александры Никитичны Фукаловой, — рассказывает Тамара Ильинична Ситникова. — Она и предложила нам взять Платоновых к себе.

Квартирантам отдали комнату Александры Никитичны, которая незадолго до этого вышла замуж за московского скульптора Гаврилу Ивановича Савинского, эвакуированного в Уфу. Тетка на время перебралась со своей дочерью Таней в детский сад, где работала художником. А муж ее — в здание художественного музея (по улице Гоголя).

Комнатка, где поселился Андрей Платонович со своей женой — Марией Александровной — выглядела как игрушка: Савинский отремонтировал и обставил ее с большим вкусом и любовью (застеклил шкафчики, где стояли его скульптурки).

Теща Андрея Платонова — Мария Емельяновна — спала на кухне, на сундуке. Где жил сын Андрея Платонова Тошка (Платон) со своей женой Тамарой, которая дохаживала последние месяцы беременности, я не знаю. Знаю только, что его долгое время не прописывали из-за политической неблагонадежности (сидел в тюрьме)”.

Самого Андрея Платонова Тамара Ильинична помнит ясно, хотя и встречалась с ним редко: уходил рано, возвращался поздно. А если и бывал дома, то сидел тихо, как мышка. “Общался он чаще с моей бабушкой — Прасковьей Ефимовной Исаковой, — рассказывает она. — У бабушки была своя горькая правда. Приехала она с мужем в Уфу из Уржума. Помню, как бабушка спросила однажды Платонова: “А ты почему не на фронте?” Из его ответа запомнила только одну фразу о том, что Сталин его часто оскорблял. У самой бабушки ушел в армию сын Алексей и не вернулся.

Гораздо лучше помню его жену — Марию Александровну. Необыкновенно красивая женщина, мадонистого типа: глаза большие, синие; брови изогнутые, тонкие. Суховатый, с выражением горечи, рот. Она частенько заглядывала к нам — поделиться дамскими секретами. Увлекалась косметикой и обучила нас этому искусству. Помню, мама сделала эмульсию для лица по ее рецепту (из яичного белка и какого-то порошка). Кстати, Мария Емельяновна работала в Кремле массажисткой.

В эвакуации Платоновы жили трудно. Отоваривались по карточкам вместе с нами в магазине на улице Ленина. Паек состоял из дефицита: сахар, крупа, водка. Водку Мария Александровна продавала, чтобы выручить деньги на другие продукты. Голь на выдумку хитра: жарила на сковороде зеленые помидоры и научила приготовлению этого блюда и нас с мамой.

Однажды Мария Александровна собралась идти на банкет. Надела на себя красивое платье темно-асфальтового цвета с приглушенной искоркой. С прямыми — до плеч — волосами, она выглядела в нем официально-нарядной.

Жили Платоновы скромно и тихо. Все семейные проблемы решали у себя — “за закрытыми дверями”.

Как-то поздним вечером осенью мы услышали, будто под окном кто-то барахтается. Обнаружили в кустах своего квартиранта. Женщины завели его домой, вымыли, но ни шуму, ни ругани слышно не было.

Платоновы съехали с нашей квартиры, как и приехали — без меня. Я жила тогда у мужа — художника оперного театра Николая Васильевича Ситникова (на Советской улице) — с грудным ребенком (Наташа родилась 15 апреля 1941 года).

После отъезда Платоновых в освободившейся комнате поселилась семья Савинских. По окончании войны они перебрались в Подмосковье — на станцию Тайнинская. Гаврила Иванович был знаменитым формовщиком, — отливал скульптуру Юрия Долгорукого в Москве. Дружил с Коненковым и Голубкиной. У него не было одной ноги (до колена) — травмировал ее во время литья одной из скульптур.

Гаврила Иванович частенько приезжал (без семьи) в Уфу — отдохнуть от столичной суеты. К еде был неприхотлив, — довольствовался иногда хлебом и килькой. Любил уединение — забирался на подловку и мастерил вечный двигатель. Умер от рака легких. В Москве живет его дочь — Татьяна Гавриловна Савинская — музыкальный работник”.

И еще одну известную фамилию вспомнила Тамара Ильинична Ситникова — московского критика Корнелия Зелинского. Он квартировал на улице Ново-Мостовой у Калугиных (в доме № 33, по соседству с домом Плотниковых). Зелинский был одним из немногих, кто захаживал в гости к Платоновым.

Тамара Ильинична Ситникова* и в толк не могла взять, что автор сказки “Финист — Ясный Сокол”, которую они с дочерью зачитали до дыр, и их квартирант — одно лицо. Лишь в начале 70-х годов, когда увидела в книге портрет Андрея Платонова, все поняла...

* Т. И. Ситникова — профессиональный художник-монументалист. Одна из работ — настенные росписи в зданиях железнодорожного вокзала и аэропорта в Уфе.

“По небу полуночи”

Вскоре меня ждала еще одна интересная находка: в газете “Красная Башкирия” за 1942 год (от 28 марта) была опубликована информация: “Начались творческие вечера секции московских писателей в Уфе. Первый вечер был посвящен повести Сергея Розанова “Новые реки”. Повесть была прослушана с большим интересом. 18 марта состоялся творческий отчет писателя Андрея Платонова. Его антифашистские рассказы “Железная старуха”, “Дед-солдат”, “Божье дерево”, “По небу полуночи” были высоко оценены слушателями как подлинно поэтические произведения. На следующем собрании Андрей Платонов прочтет ряд других произведений”.

Достоверно известно, что в Уфе Платоновым был создан рассказ “Броня”, где он пишет: “Саввин был пожилым моряком, он служил инженером-электриком на черноморском крейсере. Будучи ранен в морском сражении в ногу, он теперь залечивал рану в тихом далеком тылу”. Есть в нем и упоминание о реке Белой: “Мы сидели в траве, на склоне отлогой балки, нисходящей устьем к реке Белой. Перед нами, на той же стороне балки, вжились в землю мирные деревянные жилища: и от них начинались короткие картофельные огороды, спускающиеся вниз по падению земли. Вдалеке по небу плыли облака над синими холмами Урала, столь ослепительно чистые от освещающего их солнца, что они казались святыми видениями. А под теми облаками лежала открытая, беззащитная земля, в труде и терпении непрерывно рождающая благоухающие нивы для жизни людей”.

В начале лета 1942 года Андрей Платонов находился еще в Уфе, ожидая мобилизацию на службу в армейскую газету. К этому времени относится такая его запись: “Лето 1942 года проходило в грозах, в дождях и в жаре. Крестьяне и рабочие, уезжая на войну, смотрели из вагонов в поле, на обильные хлеба, на девственные пастбища, и душа их болела: неужели отдавать вору и убийце все это счастье? Нет, мы упредим неприятеля: он пошел со смертью в наши мягкие земли, но он окостенеет тут от нашей руки и сопреет беспамятно в прах: земля наша хороша и для хлеба, и для могилы”.

“Башкирский мотив” содержится и в рассказе “Крестьянин Ягафар”: “Он был самым старым человеком в районе, а, может быть, и во всей Башкирии, и его звали все чаще не по имени Ягафар, а по старости — бабаем, что означает по-башкирски дедушка, старик”. Сюжет рассказа прост: из большого села Ямаул председатель, а вскоре за ним и другие сильные крестьяне ушли на войну, и бабая назначили в колхоз председателем: “Бабай хоть и ко всему привык за долгую жизнь, однако, любил почетные высшие звания, и теперь молча утешался тем, что он председатель. Он полагал, по военному времени это звание равнялось генералу, который командует всей рожающей силой земли, кормящей армию и согревающей ее”.

По свидетельству В. Чалмаева в Уфе в 1942 году вышла первая книга Платонова военных лет “Под небесами Родины”, набранная в уфимской типографии “Октябрьский натиск”. Она открывалась рассказом “Ягафар”. (Книгу эту удалось найти в фондах Национальной библиотеки им. Заки Валиди). Более того, Андрей Платонов с увлечением собрал и переработал около двух десятков башкирских народных сказок (изданы в 1947 году).

В 1941 году вышла мини-рецензия Платонова на книгу С. Т. Аксакова “Детские годы Багрова-внука” (М.-Л. Детиздат, 1941 г.), опубликованная в журнале “Детская литература” (1941 г., № 3) под псевдонимом Ф. Человеков. Главная ее мысль: “Особая сила “Детских годов Багрова-внука” заключается в изображении прекрасной семьи, вернее — целого рода, то есть преемственности двух семейств, переходящих в будущую, третью, — через посредство внука и сына, через посредство ребенка: семья показывается через ее результат — ребенка, что наиболее убедительно”.

Получив вызов на фронт, с рассказом “Броня” и запиской В. Гроссмана — принять “под свое покровительство этого хорошего писателя” А. Платонов поступает в распоряжение армейской газеты “Красная звезда”. 5 сентября 1942 года в газете печатается его рассказ “Броня”.

Жене шли с фронта письма:

“Я только что вернулся с материалами в “Красную звезду”, был на фронте...

Я видел грозную, прекрасную картину боя современной войны. В небе гром наших эскадрилий, под ними гул и свист потоков артиллерийских снарядов, в стороне хриплое тявканье минометов. Я был так поражен зрелищем, что забыл испугаться, а потом уже привык и чувствовал себя хорошо. Наша авиация действует мощно и сокрушительно, она вздымает тучи земли над врагом, а артиллерия перепахивает все в прах! Наши бойцы действуют изумительно.

Велик, добр и отважен наш народ!

Июль 1942 года”.

В 1943 году А. Платонов посещает освобожденный от немцев Воронеж. От дальних родственников узнает о том, что его отца — оглохшего и полуслепого семидесятидвухлетнего старика — угнали на Запад... В этом же году умирает его сын Платон.

В 1944 году у Платоновых в Москве родилась дочь Маша. Так в семье появились три Марии: Мария Емельяновна, Мария Александровна и Мария Андреевна.

С Марией Андреевной и состоялся у меня телефонный разговор. Она сообщила о том, что получила мое письмо с фотографией дома на Амурской, 35, но об уфимском периоде жизни родителей, к сожалению, ничего не знает.

Малая Грузинская, 38

Вот я и в Москве. На Малой Грузинской, 38... Двери открывает Мария Андреевна Платонова. Из-за ее спины выглядывает четырехлетний сын Антон — с широко расставленными смышлеными глазами в крошечных строгих очках. Как две капли воды похож на деда Андрея. Ни минуты — без движения, словно в него вмонтирован “перпетуум-мобиле”. Любит технику — всюду игрушечные самосвалы, грузовики и паровозы. Любимая колыбельная песня “Наш паровоз, вперед лети...”

Невольно вспомнилось признание самого Андрея Платонова, сделанное в письме к жене (Воронеж, осень 1922 года): “Не доучившись в технической школе, я спешно был посажен на паровоз, помогать машинисту. Фраза о том, что революция — паровоз истории, превратилась во мне в странное и хорошее чувство...”

Осматриваюсь: на стене в деревянной раме фотография Марии Александровны с темной короной волос. На шкафу, под самым потолком, бюст самого писателя (работа скульптора Нины Ильиничны Нисгольдман). На стенах — монографии Марии Андреевны — выпускницы Московского полиграфического института (ею, кстати, оформлено несколько отцовских книг). Листаю семейный фотоальбом: портрет Андрея Платонова (1915 г.), снимок электрической станции, сожженной кулаками в 1926 году, семейные портреты...

На столе — пышный букет хризантем. (Мария Александровна выращивает их на балконе). Эти же хризантемы приносит на могилу родителей, не реже одного раза в две недели. Благо Армянское кладбище находится совсем близко — за Краснопресненской заставой. Берет с собой Антона, который старательно выметает опавшие листья.

Прямо от Марии Андреевны иду на кладбище. По ее совету заглядываю в апостольскую церковь Святого Вознесения, чтобы повидаться со звонаркой Ниной. Она знает семью Платоновых уже около сорока лет. Муж ее — из года в год — чинит и красит ограду над могилами с надписью на каменной плите: “Писатель Платонов Андрей Платонович (1899-1951), Сын Платон Андреевич (1923-1943), Жена Платонова Мария Александровна (1905-1983)”. Рядом — камень поменьше: “М. Е. Крашенина-Кашинцева (1882-1958)” — мать Марии Александровны.

Особенно светлые воспоминания остались у звонарки Нины о Марии Александровне — ее душевной тонкости и необыкновенной красоте. “Как хорошо не только любить, но и верить в тебя как в Бога (с большой буквы), но и иметь в тебе личную, свою религию. Любовь, перейдя в религию, только сохранит себя от гибели и от времени.

Как хорошо в этом Боге не сомневаться, имея личность Божества всегда перед собой.

Любовь есть собственность, ревность, пакость и прочее.

Религия — не собственность, и она молит об одном, — о возможности молиться, о целости и жизни Божества своего.

Мое спасение — в переходе моей любви к тебе в религию. (...)

Как хорошо и спокойно мне, Мария.

Я счастливее первых дней любви к тебе.

Я от тебя ничего не требую теперь. В боготворении любимой есть высшая и самая прочная любовь”, — пишет Андрей Платонов своей жене (Ленинград, 1934 год).

“...Пишу о нашей любви. (Платонов в это время работает над рассказом “Фро” — ред.). Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается”. (Из писем в Крым, 1936 г.).

“Как ты живешь, одинокая моя? Я так по тебе соскучился, так много есть что рассказать, так много есть что написать. А главное, я так тоскую* о холмике земли на Армянском кладбище. Когда-то я еще буду там, я сам не знаю...” (Из письма А. Платонова от 6 июня 1943 г.) Речь идет о сыне Платоне, умершем от туберкулеза. Смерть последовала за его репрессией, которой он подвергся пятнадцатилетним пареньком. Он был арестован 29 апреля 1938 года. В то время Платон учился на подготовительных курсах, готовился к поступлению в вуз. Его обвинили в заговоре по убийству Сталину. Стараниями друзей Платоновых, сын был освобожден, но туберкулез, заработанный в неволе, привел его к скорой гибели.

* Любовь к сыну у Андрея Платонова оказалась поистине трагической.

В 1925 году (сыну было тогда всего три года) Платонов писал жене Марии Александровне: “...Еще Тотка — настолько дорогой, что страдаешь от одного подозрения его утратить. Слишком любимое и драгоценное. Мне страшно, — я боюсь потерять его, потому что боюсь тогда умереть... Обними Тотку, моего милого потомка, ради которого я готов на все...”

У Платона остался сын — Александр. Он носит фамилию Зайцев. После окончания Московского авиационного института работает в издательстве Книжной палаты.

Снежная кисея застит глаза и ложится саваном на не остывшую еще землю. Выходной день (29 октября 1989 года) совпал с родительским, собравшим на этой “костлявой” (по выражению А. Платонова) земле толпы скорбящих. Кладу на могилу парное число алых гвоздик. Вечером — в доме литераторов — вечер, посвященный юбилею Андрея Платонова. Дом литераторов носит имя Александра Фадеева, выступившего в тридцатых годах с разгромной статьей, в которой он назвал платоновскую повесть “Впрок” “кулацкой вылазкой”. С его “легкой руки” на писателя были навешаны ярлыки — “анархического обывателя” и “литературного подкулачника”.

Сейчас в адрес Платонова слагают хвалебные оды. Стараниями почитателей писателя изготовлена памятная доска. Ее место — на Тверском бульваре, 25, где около двадцати лет жил и работал писатель. Правда, решение Союза писателей об увековечении памяти Андрея Платонова пролежало под сукном около десяти лет.

Вопреки народной молве, гласившей о том, что последние годы своей жизни Платонов работал в Литинституте дворником (естественное желание наделить писателя ореолом мученика), Мария Андреевна рассказала о том, что Андрей Платонович имел звание майора и как инвалид первой группы получал хорошую пенсию. К тому же он в последнее время больше лежал, не прекращая заниматься литературным трудом (писал сказки, киносценарии, рассказы). В архиве писателя сохранился оборванный на шестой главе роман “Счастливая Москва”.

Умер Андрей Платонович Платонов 5 января 1946 года.

Невольно представился морозный день и стук лопат о замерзшую землю. Многое из написанного Платоновым оказалось пророческим, в том числе и описание собственных похорон — словами повести “Котлован” (сцена погребения девочки Насти): Чаклин рыл могилу для Насти пятнадцать часов подряд, “чтобы она была глубока и в нее не сумел бы проникнуть ни червь, ни корень растения, ни тепло, ни холод, и чтобы ребенка никогда не побеспокоил шум жизни с поверхности земли”.

“...Я негармоничен и уродлив, — записывает Платонов, — но так и дойду до гроба без всякой измены себе”.

Этой невозможностью “изменить себе” во многом объясняется репутация Платонова как “неубоящегося”, вопреки слову “сволочь!”, начертанному рукой Сталина на рассказе “Впрок”, опубликованному в “Красной Нови”. После чего все написанное Платоновым отправлялось в дальний ящик письменного стола. В том числе — “Ювенильное море”, “Котлован” и “Чевенгур”.

Бог миловал Андрея Платонова от шумной прижизненной славы, которая, по словам Сигизмунда Кржижановского, подобна “громыхающей телеге жизни, едущей дальше порожняком”.

Платонов искренне верил в то, что надо “суметь жить... той высшей жизнью, которую нам безмолвно завещали мертвые: и тогда, ради их вечной памяти, надо исполнить все их надежды на земле, чтобы их воля осуществилась и сердце их, перестав дышать, не было обмануто. Мертвым некому довериться, кроме живых — и нам надо так жить теперь, чтобы смерть наших людей была оправдана счастливой и свободной судьбой нашего народа, и тем была взыскана их гибель”.

Фото на память

Каждый протаптывает свою “тропинку” к Платонову. Тамара Ильинична Ситникова — свою. Я — свою. Дим Янович Новицкий — свою. Дим Янович — математик, психолог, известный в городе платоновед и платонолюб. Ничего нового к уфимскому периоду жизни писателя он не добавил: краеведением не занимается, просто знает и любит Андрея Платонова. И это показалось мне не менее интересным.

“В 1961 году учился в Москве, в аспирантуре, — рассказывает Дим Янович. — Жил в общежитии. В нашей комнатушке был свой репродуктор. Однажды я услышал какой-то текст. Литературный. Как-то ухо навострилось — стал слушать. Поразил и слог и смысл услышанного, и я поймал себя на мысли, что ничего подобного не знаю. И хотя я, действительно, совсем не начитанный человек, у меня возникло ощущение, что это надо знать. Очень скоро передача кончилась. Никакого объявления о названии и авторе литературного произведения не последовало. Я взял “Правду” и посмотрел в программе: “А. Платонов. “Песчаная учительница”. Мне это ровным счетом ни о чем не говорило. Прошло немного времени — может быть, с месяц. Все повторилось. Опять я услышал текст, но уже не стал ждать объявления: я уже знал, что это Платонов. Прозвучал его рассказ “В прекрасном и яростном мире”. Я был счастлив. И тут же подумал, что ему нужно чем-нибудь помочь. Где узнал его адрес, этого я сейчас не припомню. Может быть, через справочную службу. Мне сказали — на Тверском бульваре, около Литинститута. Я пошел и встретил там, как выяснилось, вдову — Марию Александровну Платонову и девушку-подростка. Я спросил, нельзя ли чем-то помочь. Она была, с одной стороны, удивлена моим участием, с другой — как бы чего-то боялась. Я был совсем молодой и не думал, что нужны какие-то особые подходы. Проще говоря, она сказала, что изданием мужа занимается Сучков и вмешиваться не нужно. “Не нужно, так не нужно”, — решил я. Меня печально поразило то, что я — первый не литератор, который пришел по поводу ее мужа-писателя. Мария Александровна подарила мне эту фотографию”.

Дим Янович достал снимок, широко растиражированный в печатных изданиях. На нем Андрей Платонович в белом шарфе и смотрит как бы снизу вверх, слегка набычившись. Оказалось, что это фрагмент фотографии с двухлетней дочерью, которая сидит у него на плече. Все остальное — дело ретушера.

Поскольку Дим Янович не был в душе коллекционером и собирателем, то ему и в голову не пришло брать у Марии Александровны автограф.

Тогда же он стал искать книжку Платонова. (Она уже появилась в свет к тому времени). Нашел, прочитал и был поражен.

“Я работаю с Платоновым на всех уровнях: на уровне слова, на уровне абзаца, на уровне произведения и мировоззрения, — рассказывает Новицкий. — Я являюсь пресловутым шестидесятником — по времени и по сути. XX съезд партии меня буквально перевернул. Родившиеся в 1956 году (тогда еще не было слова “диссидент”) противомышление или нетомыслие — соединилось сейчас же с Платоновым. Хотя к тому времени я не читал ни “Котлована”, ни “Чевенгура”, ни “Ювенильного моря”, но Платонов запал мне в душу. С ним, собственно говоря, я и живу. Идут годы, десятилетия... Иногда мне кажется, что я освободился от него. Уже как-то понимаешь, что к чему; в чем он прав, в чем не прав. Но живое чувство любви (нет другого слова) — не проходит. К Достоевскому, Толстому, Чехову я могу относиться по-разному. С Платоновым же все по-другому. Я не могу освободиться от ощущения, что это — гений. Гений, который все предвидел. В тридцать лет, в тридцатом году, он увидел то, что позже увидел Олдас Хаксли — один из главнейших интеллектуалов Запада, который наследует двенадцать поколений лучших биологов и лучших литераторов. Так вот — Хаксли увидел этот прекрасный и новый мир не глубже, чем сын машиниста — Платонов. В одном из своих этапных произведений “О, новый прекрасный мир” Хаксли описал будущее мира. Вслед за “Мы” Замятина. Но когда я читаю Замятина, то ничего особенного со мной не происходит. Да, предвидел. Да, замечательно. Но этого зацепления — за сердечное или умственное, увы, нет. А у Платонова есть.

В 70-х где-то годах, в Москве я познакомился с Сацем — братом того самого Саца, который написал музыку к “Синей птице” и чья дочь была известная Наталья Сац. А вот младший брат того Саца — Игорь Александрович — имел сына, он живет сейчас в Австрии. Так вот с Сашей Сацем я и познакомился. А его мать — была переводчицей с испанского и находилась в очень близких отношениях с Марией Александровной Платоновой, которая, по ее мнению, была большой умелицей экономить на всем. У Сацев-то я и увидел заграничное издание “Котлована”. В те времена это было супернаказуемо. Сашина мама рассказывала о сыне Платонова и о том, как жутко угнетала отца болезнь и смерть сына. Но я не знал тогда, что у сына уже родился сын и что у Платонова есть внук. Что запомнилось — для меня это было неожиданностью, — так это то, что Шолохов помог Платонову выручить из тюрьмы сына. И спасибо ему за это.  Сын заболел в тюрьме туберкулезом, и есть точка зрения, что он заразил отца.

Когда я, лет тридцать назад, увидел, что в польской газете “Трибуна люду” (мой родной отец — поляк по национальности) — читает рассказ Платонова, я спросил: “Ну, как там твои переводят моего Платонова?” (Отец очень чувствовал язык — и русский, и польский. Он каким-то образом сохранил чувство польского языка, прожив 20 лет в Польше и 60 — в России). И когда я стал ему показывать отдельные платоновские выражения, отец как-то напрягся и сказал: “Они даже частью не чувствуют Платонова”.

Совсем недавно я встретился с профессором русского языка в Оксфорде Дональдом. Я расспросил его о Чехове (он написал о нем книгу). Чехов для них совсем “английский писатель”, тут же спросил о Платонове. Оказалось, что он для них непереводим. Я вспомнил слова поэта Иосифа Бродского о Платонове: “Платонов — это пик, ступить с которого некуда”. Лучшего высказывания о Платонове я не встречал. Это, действительно, пик...”

Из архива: август 1999 г.