Светлана Чураева. Возвращение детства

Зиганшин К. Щедрый Буге; Маха, или История жизни кунички; Боцман; Возвращение росомахи : повести. – Москва : Престиж Бук, 2017.

Заглавие новой книги Камиля Зиганшина – «Возвращение росомахи» – может дезориентировать юного читателя: неужели перед ним новеллизация «культового» кинокомикса о Росомахе, самом популярном супергерое вселенной «Людей Икс»? Но на обложке не австралийский актёр Хью Джекман с гигантскими когтями, а силуэт симпатичного зверя на фоне леса и скал. И сама неяркая обложка – из незапамятных времён, из прошлого века, с родительской книжной полки. Она оформлена в стиле серии «Библиотека приключений и научной фантастики», основанной издательством «Детгиз» ещё в 1936 году. На форзаце – цветная картинка: улыбающаяся рысь и напуганные рысята под заснеженной елью, как живые. Иллюстрации тоже оттуда – из советских мультфильмов и книг, натуралистичные, тщательно, с любовью прописанные, без малейшего признака т. н. «современного искусства». Так что же это за книга?

Обновлённое название серии «Ретро библиотека приключений и научной фантастики» даёт абсолютно точный и правдивый ответ – перед нами старая добрая книга о приключениях. Конечно, определение «старая» не вполне подходит к изданию нынешнего года. Но заявленный жанр буквально диктует: да, именно «старая» и да – очень «добрая». Книгу Камиля Зиганшина имеет смысл рассматривать в русле, без преувеличения, вековых традиций.

Приключенческий жанр, скорее всего, самый древний, исконный – с него и началась литература. Как только человек получил способность разговаривать, он первым делом поспешил поведать о событиях, случившихся с ним. А поскольку события задержались в его памяти и показались интересными для изложения, они, безусловно, должны были быть выходящими за рамки обычного – то есть, собственно, приключениями.

Постепенно литература разделилась на массовую и сакральную – для узких, образованных, слоёв общества. Но слушателями устной истории были все, кто сумел отвлечься от дел и собраться возле рассказчика. Скучное повествование забывалось сразу, интересное – передавалось из поколения в поколение. И в постоянной огранке талантливых пересказов превращалось из алмаза байки или занимательной выдумки в бриллиант культуры.

Так называемая литература для масс веками сохраняла неотъемлемые признаки устного народного творчества: экзотические декорации, наделённые необыкновенными качествами персонажи, динамичный сюжет, преимущественно благополучная концовка, простой и внятный язык…

Если представить мировой художественный процесс в виде реки, то вплоть до XIX века можно наблюдать два почти параллельных, не сливающихся потока. Один из которых – массовая культура – неизменен от самых истоков, так как эстетические потребности масс не эволюционируют. А второй – авторское, творческое искусство, постоянно стремящееся освоить, создать что-то новое. Этот второй поток был ориентирован на идеи, возникающие в обществе, на поиск оригинальных путей. Отдельные элементы заносились из него в первый поток, но только те, которые укладывались в традиционную схему, причём они существенно видоизменялись и натягивали легко усваиваемую оболочку. Так случилось с рыцарским романом, который успешно существовал в двух формах – авторской и адаптированной. И именно упрощённая, совпав с потребностями масс, законсервировалась вплоть до середины XIX века, надолго пережив оригинальную. Например, в сатире «Опасный сосед» Александр Сергеевич Пушкин писал, что в притоне, где собрались купец, дьячок, безносая кухарка, шлюха и кривой лакей, «лежали на окне “Бова” и “Еруслан”…»

Приключенческая литература до XVIII–XIX веков благополучно просуществовала в русле массовой, лишь меняя костюмы. Но, с воцарением в искусстве эстетики романтизма, приключенческий жанр вышел на принципиально новый виток развития. Идея свободной исключительной личности, творящей героические дела при необыкновенных обстоятельствах, овладела лучшими умами. Активно – «вглубь и вширь» – познавалась вселенная: мир природы, истории, мир человеческой души… В 1719 году вышел знаменитый роман Д. Дефо, положивший начало многочисленным робинзонадам, на рубеже веков Вальтер Скотт открыл жанр исторического романа…

Описания необыкновенных событий, по сути приключений, в прозе писателей-романтиков пользовались заслуженной популярностью и у широкой, и у образованной публики. Таинственность, экзотика и героические судьбы пришлись по вкусу массовому читателю. А более искушённые и требовательные личности находили в романтической прозе погружение в тайны души и духа, изысканную символику и так далее.

Наш отечественный читатель с нетерпением ждал появления «русского Вальтер Скотта», поэтому вышедший в 1829 году роман М.Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» вызвал огромный интерес. Вслед за ним были опубликованы исторические романы И.И. Лажечникова, Н.А. Полевого… И естественным образом появились вершины – «Тарас Бульба» Гоголя и пушкинская «Капитанская дочка». Кроме экзотики истории, в литературу пришла экзотика мира дикарей – «неиспорченных цивилизацией людей», особенно любимая писателями-романтиками. С выхода в 1825 году на русском языке романа Д.Ф. Купера «Шпион» началась настоящая «индейцемания». Было опубликовано два десятка куперовских романов. Светское общество всерьёз увлеклось трагической судьбой индейцев, создавались кружки в их защиту. Как иронично отметил К.И. Чуковский: «Богатая рабовладелица графиня Ростопчина даже стихи написала о горькой участи краснокожих индейцев, потому что кого же ей жалеть, как не краснокожих индейцев!»[1]. Не удивительно, что вскоре – в 1831 году – прозаик и этнограф Иван Тимофеевич Калашников опубликовал роман «Дочь купца Жолобова», а в 1833 – «Камчадалка». По этому поводу В.Г. Белинский радостно воскликнул: «Калашников заткнул за пояс Купера в роскошных описаниях безбрежных пустынь русской Америки – Сибири и в изображении её диких красот»[2]. А в 1839 году в журнале «Отечественные записки»[3] была опубликована повесть М.Ю. Лермонтова «Бэла». Затем одна за другой печатаются остальные повести, которые в 1840 году выходят объединёнными в роман «Герой нашего времени».

Этот роман – великолепный образец приключенческого жанра, выполненный настоящим писателем. «Герой нашего времени» написан в соответствии с главенствующей тогда в искусстве эстетикой романтизма и при этом представляет собой хороший приключенческий роман: в нём представлена череда необыкновенных, волнующих кровь событий, происходящих в экзотических условиях с необыкновенными людьми.

Лермонтов продолжает куперовскую традицию, показывая читателю «наших дикарей» – коренных жителей Кавказа. Максим Максимович, персонаж романа, так и называет местных жителей – «дикари».

Печорин – образцовый герой приключенческого романа и, безусловно, романтическая, т.е. исключительная, необычная личность. «Славный был малый, – говорит в повести «Бэла» Максим Максимович. – Только немного странен. Ведь, например, в дождик, в холод, целый день на охоте; все иззябнут, устанут, – а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт – уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьёшься, зато уж иногда начнёт рассказывать, так животики надорвёшь от смеха». Сам Печорин прямо заявляет: «Я как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига»…

Позже появилась и такая разновидность приключенческого жанра, как криминальный роман, и там «отметились» большие писатели.

Таким образом, романтизм стал той точкой, где сошлись эстетические потребности самых разных слоёв общества, где слились два потока – литературы массовой и серьёзной.

Но с возрастанием роли денег массовая литература вновь пошла отдельным руслом. Как писал Корней Иванович Чуковский в статье «Литература и деньги» о «фабрикантах, мастеровых, ремесленниках, мелком и крупном промышленном люде, только и верящем в деньги, только и рвущемся к деньгам»: «Они купили себе за деньги свободу, откупились у господ на волю и вот в тридцатых и сороковых годах из московской, Ярославской, Новгородской губерний целые сотни этих вчерашних рабов так и хлынули в столицу делать деньги…»[4]

В стране росла потребность в образовании, увеличивалось число учебных заведений, всё большее количество простых людей овладевало грамотой, то есть пополняло ряды читателей. Но при этом, в основной своей массе, оставалось верно веками выработанным вкусам. Дворянская литература была чужда новым читателям, из неё они принимали только сентиментальную и романтическую повесть. Именно потому, что она отвечала их потребностям – отвлечься от повседневности. Читателем уже мог быть не только праздный барин, но и трудящийся человек, который нуждался в отдыхе. Такому читателю нужна была та же сказка, что развлекала на протяжении столетий его предков. По определению Чуковского: «Литература стала хоть и ниже, но шире, потому что в сороковых годах появился новый читатель, появились новые слои “полуварваров”, для обслуживания которых понадобились не Баратынский, не Лермонтов, а целые полки фельетонистов. Оттого-то по всему тону литература наступившей эпохи стала вульгарнее прежней, оттого-то сразу после Пушкина началось такое страшное падение литературного вкуса; журналы и книги стали адресоваться не только к образованным барам, но и к мелкому разночинному люду, который под могучим влиянием денег понемногу накоплялся в столицах»[5]. Развивался огромный слой так называемой низовой литературы, творимый выходцами из народа и для народа же.

Писатели эти брали за образец уже опробованную и полюбившуюся их адресатам форму лубка. А содержанием их произведений были, конечно же, разнообразные невероятные приключения и похождения.

В то же время писательское мастерство в России стало превращаться в профессию. В нашей стране коммерциализация медленнее охватывала писательский цех, чем в Европе и Америке, менее охотно шло смешение «низовой» и «настоящей» литературы. Не последнюю роль в этом сыграла поздняя отмена крепостного права, существование которого позволяло писателям-помещикам пренебрегать гонорарами. Аркадий Ваксберг приводит такой факт: «…когда историограф и летописец Александра I академик Шторх стал выяснять социальный состав русских авторов, проявивших себя в литературе за первое пятилетие девятнадцатого века, оказалось, что среди них было десять князей, шесть графов, три министра, два посланника, шесть архиепископов – и так далее… Жить за счёт книг они, конечно, не собирались. А собравшись, не смогли бы: читателей было мало, тиражи книг – ничтожными; подчас требовались годы, чтобы разошёлся самый куцый тираж»[6]. Известно, что одним из первых русских писателей, сделавших литературу профессией, стал А.С. Пушкин. Появление первого великого русского поэта совпало с нарождением на Руси условий, при которых литература неизбежно становилась ремеслом, дающим доходы, а издание книг – особым видом предпринимательской деятельности. Но (это важно отметить!), хотя многие хорошие российские литераторы стремились в коммерческих целях следовать читательским вкусам, всё-таки важным атрибутом ремесла считался обратный процесс – формирование вкуса читателя.

Романтизм как литературное направление остался в XIX веке, однако его эстетика оказалась очень живуча и в мировой литературе, и в отечественной. Необыкновенные личности, из которых «гвозди бы делать», весь ХХ век шли по страницам книг сквозь необычайные события революции, Гражданской войны, Отечественной… Они покоряли тундру, тайгу, да что там – сам космос! Сражались с белыми, с красными, с фашистами, с преступниками, с гоблинами… И, разумеется, отлично прижились в самом массовом виде искусства – в кинематографе.

А к началу XXI века из серьёзной литературы настоящие герои ушли. Массовая литература штамповала наделённых самыми невероятными качествами, действовавшими в самых невероятных декорациях, картонных персонажей, от которых воспитанный на хорошей книге читатель справедливо отворачивал взор. Многие «серьёзные» писатели, стесняясь пафоса, принялись смотреть вниз – на собственный пупок и то, что под ним.

Но постепенно, уже в новом качестве, в современной литературе стали возрождаться романтические традиции – серьёзные писатели начали повествовать об исключительных личностях в экзотических обстоятельствах. На прилавках книжных магазинов появились исторические и криминальные романы Алексея Иванова и Леонида Юзефовича, блестящие исторические стилизации Водолазкина, «Обитель» Захара Прилепина и его же «боевики»… Уже абсолютно по лекалам приключенческого романа скроена книга прошлогоднего лауреата основных российских литпремий Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза». В ней – и условно исторические декорации, и «дикий» край, и героиня, расстреливающая с ходу стаю волков, выкармливающая, как в сказках, сына не молоком, а кровью… Тем не менее, роман Яхиной однозначно рассматривают как факт «высокой» литературы.

И вот выходит книга Камиля Зиганшина, громко и прямо, не стесняясь, заявляющая о своей «приключенческой» природе. И обложка – в «приключенческом» стиле, и подзаголовок уже первой повести такой, что современных «мэтров» может кондрашка хватить: «Повесть о необыкновенных и удивительных приключениях охотника-промысловика в глухой дальневосточной тайге». Казалось бы, тавтология: приключение – это уже необыкновенное, удивительное событие. Да ещё и «удивительное» и «необыкновенное» – синонимы. Но если вспомнить о традициях романтизма, всё становится на места. Мы понимаем, что речь идёт о необыкновенном человеке (охотник-промысловик) в необыкновенных обстоятельствах (приключения!) в очень необыкновенном месте – не просто в лесу, а «в глухой дальневосточной тайге». От этого подзаголовка веет детством. И детством литературы – вспомним, к примеру, хотя бы жюль-верновские или куперовские подзаголовки. И детством человека – абсолютно по-детски говорится: «Приготовьтесь, сейчас такое вам расскажу!».

В повестях о природе Камиля Зиганшина срабатывает опробованная веками пружина – точно такая же, как в любимых издавна сказках. «Умелый сказочник с самого начала обещает занимательную историю, – пишет Владимир Прокопьевич Аникин, известный исследователь народного творчества. – Сказки почти неизменно начинаются с интригующего зачина: “в некотором царстве, в некотором государстве жили-были…” или: “За тридевять земель, в тридесятом государстве жил-был царь с царицею…”»[7].

Повесть «Щедрый Буге» открывается датой – 15 октября 1974 года. Для современного юного читателя – это «давным-давно». К тому же, почти «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве» – в ушедшей в небытие, мифологизированной стране СССР; в экзотической, куда редко кто может попасть «безлюдной дикой местности». Камиль Зиганшин даёт читателю поистине завораживающий зачин: «На снегу ни единого следочка. Мне представилось, что это чистый лист бумаги, на котором нам предстоит записать историю охоты длиной в сто двадцать дней».

Уже на первой странице представлены читателю два главных героя: сам рассказчик и Лукса – «удэгеец лет пятидесяти». Герои характеризуются по традиционному принципу противопоставления, характерному и для сказки, и для книг приключенческого жанра, и даже для приключенческого кино. В данном случае – молодой городской неопытный «очкарик» и прописанный в традициях романтизма матёрый «дикарь», наделённый нравственной чистотой, особой мудростью, проницательностью и редкими навыками, данными ему единением с природой. Иногда его речь и поступки чуть комичны – так и положено по законам жанра, но он, безусловно, наставник и проводник, в прямом и в переносном, полном, смысле этого слова. Причём Камиль Зиганшин сразу даёт подробное, зримое описание «дикаря» – во всех хороших приключенческих книгах обязателен такой фотографически точно выполненный портрет: «Невысокий, худощавый, с живыми движениями. Сильные руки, словно кора старого дерева, испещрены глубокими трещинками морщин и густо перевиты набухшими венами. Мороз, ветер, солнце, дым костров дочерна продубили его скуластое лицо с реденькой растительностью над верхней губой и на подбородке. В чёрных прямых волосах несмелый проблеск седины. Живые тёмно-карие глаза, словно магниты, невольно притягивают взор. Впечатление такое, что они всё время смеются, радуясь жизни. Глядя в них, и самому хочется улыбнуться и сделать что-то хорошее, доброе».

Герои постоянно попадают в различные передряги, сталкиваются с нешуточными испытаниями. «О! Что это был за переход! Сущий ад!», – восклицает автор. Читатель, погружаясь в манящий неведомый мир, карабкается по скалам, ночует среди снегов в хлипкой палатке у растопленной печки, лицом к лицу встречается с медведями, тиграми и другими редкими животными, присутствует при шаманских обрядах, спасается от бурь…

К следующей повести – «Маха, или История жизни кунички» – читатель, вслед за писателем, уже начинает понимать язык зверей и птиц, которые действуют и думают абсолютно как люди. Только сами люди в повести подобны злым богам, для забавы сиротящим малышей, несущим на Землю страдания и смерть… А животные описаны с не меньшей любовью и любованием, чем, к примеру, тот же Лукса.

Строго по канонам приключенческого жанра выстроена и повесть с невероятно «приключенческим», романтичным названием – «Боцман». И герой с первых страниц погружён в необычные обстоятельства: «Под ним многоголосо шумел речной поток. Надежд на спасение не было…» И сам герой прекрасен: «Рослый, мощного сложения…» Но речь идёт не о просоленном морским ветрами брутальном красавце, а… – о самце рыси.

И большая повесть «Возвращение росомахи» начинается безупречно по канонам жанра: «Из промороженной глубины хребтов на долину надвигалась буря…» Создаётся впечатление, что всё это когда-то давным-давно было написано Фенимором Купером, Джеком Лондоном или Жюлем Верном. Просто повезло найти незнакомую книгу кого-то из них. Но попробуйте перечитать любимые в детстве романы – сделать это будет непросто: архаичный стиль, усложнённый синтаксис, запредельное многословие… В том-то и фокус: повести Камиля Зиганшина написаны не так, как романы его великих предшественников, а так, как классические приключенческие книги записаны в нашей памяти, как они нам запомнились.

Сохраняя и даже оттачивая традицию детального описания, Зиганшин при этом говорит с читателем современным, доступным языком. Да, по тексту рассыпаны штампы – будто писал увлеченный мальчишка, начитавшийся приключенческих книг. К примеру, те же глаза героя – «словно магниты, притягивают взор». Ну, взор не железный, но мы ведь сразу всё понимаем и про героя, и про его глаза. И, согласитесь, ведь страх и впрямь «леденящий», а безмятежный сон непременно «младенческий». И время за чтением действительно «пролетает, как быстрая птица»… Штампы в книге Камиля Зиганшина – не недостаток, а, скорее, создающий настроение приём, дополнительно обозначающий жанр. Так же как виньетки на обложке, отсылающие читателя в мир приключенческой литературы.

Важно, что Камилем Зиганшиным, в отличие от, допустим, той же Гузель Яхиной, даны не условные стилизованные, «комиксовские» декорации – им со знанием дела воссоздана настоящая, реальная жизнь тайги. Масса крошечных деталей, которые невозможно придумать, оживляет книжное пространство, заставляет дышать.

Но главное в этой книге, конечно, любовь: «редкое, незабываемое ощущение счастья, любви ко всему на свете». Подробность описания в повестях Камиля Зиганшина – это пристальность любящего взгляда. Любящего и природу, и каждого в ней зверя – и большого, и мелкого. И, безусловно, – любящего человека, в каком бы порой неприглядном свете ни выступал «старший двуногий брат». Именно нас, людей, – любя нас и страдая за нас, – Камиль Зиганшин на примере животных пытается научить чувству собственного достоинства. Это поистине удивительно, ведь чувство достоинства в человеке – это его ощущение подобия Творцу, как раз то, что выделяет homo sapiens из животного мира. Но Камиль Зиганшин убеждён, и даже выносит в эпиграф повести «Возвращение росомахи», цитируя книгу В.К. Арсеньева «ДерсуУзала»: «Звери тоже люди, только говорят на своём языке и ходят на четырёх ногах!»

Вот тут обнаруживается принципиальное отличие книги Камиля Зиганшина от всех его предшественников в романтическом приключенческом жанре: человек для него – отнюдь не венец творения. Как точно сказал в предисловии к книге профессор Николай Дроздов: «Проза Камиля Зиганшина подробна, натуральна и вместе с тем высокодуховна. Звери, птицы, деревья, скалы реки присутствуют в ней не в качестве фона, на котором разворачиваются действия, а, наполненные добротой и талантом художника, живут, дышат и разговаривают, пытаясь донести до читателя простую мысль: человек не царь Природы, а лишь её часть, и, если честно, не лучшая». Животные настолько одушевлены в зиганшинской прозе, что священник в ней – невероятно! – крестит вслед убежавшую росомаху. А перед этим зверь, как в раю, урчанием благодарит человека за спасение. Ситуация, напоминающая рассказы о Франциске Аззиском, восходит уже совсем к первобытной, исконной – сказочной – традиции. И в ней воспринимается вполне органично.

Подобно классикам Золотого века русской литературы, Камиль Зиганшин не гонится за гонорарами и пишет о том, что ему самому действительно интересно, о том, что его по-настоящему волнует. Он, с одной стороны, умудрился сохранить и донести до читателя детское восторженное удивление перед окружающим миром, а с другой – вписал свои повести точно в русло долгой истории приключенческой прозы.

Книга Камиля Зиганшина – это путешествие не столько в пространстве, по нехоженым таёжным тропам, сколько путешествие во времени. Она чудесным образом возвращает в детство тех, кто вырос именно на старых добрых приключенческих книгах. Кто спускался на океанское дно на «Наутилусе», дрался с гвардейцами кардинала и профессором Мориарти, летал на воздушном шаре, строил дом на необитаемом острове, читал следы бледнолицых… Аккуратный, не по-современному добротный, тщательно оформленный том – поистине волшебный предмет, переносящий задёрганных жизнью взрослых в неспешный, уютный, безопасный, очерченный светом лампы круг детского чтения. И – вроде бы мелочь, но в волшебстве не бывает мелочей! – трогательная закладка. Да, она удорожает издание, но ведь и сразу невербально произносит заклятие: не будет комиксового мелькания, а будет радость и удовольствие от толстой, длящейся книги, с которой можно встречаться снова и снова…

А для нынешних подростков это настоящая книга, открывающая окружающий мир. Внятно и громко говорящая: если отвернуться на время от экрана смартфона или компьютера, закрыть пёстрый комикс, то обязательно увидишь не выдуманную сценаристами, а реальную – наполненную невероятными приключениями и тайнами, – жизнь.

[1] Чуковский К.И. Собрание сочинений в шести томах. Т.5. Люди и книги. – Москва : Художественная литература, 1967. С. 249.

[2] Белинский В.Г. Литературные мечтания // Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу. С. 30.

[3] «Отечественные записки», №3, март, том II. Отд. III (Словесность). С. 167–212.

[4] Чуковский К.И. Собрание сочинений в шести томах. Т.5. Люди и книги. – Москва : Художественная литература, 1967. С. 350.

[5] Там же. С. 353.

[6] А. Ваксберг. Но можно рукопись продать. В кн. // Ваксберг А.И. Не продаётся вдохновение. – М.: книга, 1990. С. 14.

[7] Аникин В.П. Чудо чудное, диво дивное // Русские народные сказки. – Москва : Детская литература, 1976. С. 8.

Из архива: сентябрь 2017 г.