№8.2019. Юрий Горюхин. Батюшка. Путешествие на Байкал

Горюхин Юрий Александрович родился 28 февраля 1966 года в городе Уфе. Поступил в Уфимский авиационный институт им. Серго Орджоникидзе в 1983 году. Окончил Московский технологический институт в 1990 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького в 2000 году (семинар Николая Семеновича Евдокимова). Работал инженером-программистом, инженером-метрологом, редактором отдела прозы журнала «Бельские просторы», спецкором, потом заместителем редактора отдела в «Учительской газете» (Москва), ответственным секретарем в журнале «Бельские просторы». С 2007 по настоящее время – главный редактор журнала «Бельские просторы». Член Союза писателей России с 1999 года. Председатель Объединения русских писателей Союза писателей РБ до 2017. Член правления Союза писателей РБ. Член бюро Исполкома Собора русских Башкортостана. Член редколлегии журналов «Молоко» (Москва).

Начало литературной деятельности – 1998 год, повесть «Крайний подъезд справа», журнал «Соло», Москва, 1998 год.

Финалист Национальной литературной премии Ивана Петровича Белкина (лучшая повесть года, 2002). Финалист премии имени Юрия Казакова (лучший рассказ года, 2003, 2005). Лауреат литературной премии имени Степана Злобина (2009). Шорт-лист Всероссийской литературной премии имени Бажова (2012). Шорт-лист Международного литературного Чеховского конкурса «Краткость – сестра таланта»(2013).

Батюшка

Путешествие на Байкал

Этого момента ждет рабочий на заводе, крестьянин в поле, чиновник в кабинете, планктон в офисе, ждет его, конечно, и редактор, даже если он главный. Все ждут начала отсчета сакральных двадцати восьми дней, положенных по трудовому законодательству, а дождавшись, тут же начинают тревожиться: как их провести так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитый отпуск.

Мы с женой после яростных споров отмели Турцию, доступную Европу, черноморское побережье, теплоходы, катамараны, велосипеды, подводную охоту, фитнес, салоны красоты, шопинг и неожиданно сошлись на самом глубоком в мире озере Байкал. И – о чудо цивилизации Интернет! – не выходя из дома, купили билеты, забронировали номера, посмотрели отзывы: положительные – рассеянно, отрицательные – внимательно. Одним словом, не прошло и дня, как мчимся в аэропорт города Уфы имени Мустая Карима, а оттуда прямиком к Байкалу-батюшке!

«В обход идти, понятно, не очень-то легко, не очень-то приятно и очень далеко!»

А куда деваться?! Прямой телепортации из Уфы в поселок Хужир на острове Ольхон, а именно там была конечная точка нашего пути, нет! Нет даже прямого рейса Уфа – Иркутск. Поэтому три часа летим до Новосибирска, познаем на себе турбулентность – вещь в воздухоплаванье вредную, ко сну совершенно не располагающую.

В Новосибирске пересаживаемся на самолет до Иркутска. Звучит легко и бодро, в действительности шесть часов ночного времени проводим в аэропорту, ожидая рейс. Тут необходимо заметить, что «русский с китайцем – братья навек!», это к тому, что, начиная с Новосибирска, все официальные вывески и табло исполнены в трех языках: русском, английском и китайском. И не удивительно, «братья» – кругом! Не примите за неполиткорректность, очень милые, дружные люди, очень общительные между собой и ничуть не смущаются присутствием окружающих.

От Иркутска до Байкала есть два пути: один короткий – вдоль единственной вытекающей из озера-моря реки Ангары в поселок Листвянку, другой длинный – в обход через Усть-Ордынский Бурятский автономный округ на остров Ольхон. Мы, как уже было сказано, выбрали – в обход.

Если Новосибирск удивил толерантностью к задорно шагающему по Сибири южному соседу, то Иркутск поразил неожиданной раскованностью: весь город увешен рекламой: «Одна поза – 60 рублей, двадцать поз – 1000 рублей, а пятьдесят...». Вытирал пот со лба напрасно, оказалось, что позы – это огромные бурятские пельмени, такие же, как наши манты или грузинские хинкали, и правильно называть их по-бурятски буузами. Позы на прибайкальских просторах готовят везде, каждое придорожное кафе непременно будет называться «Позная».

Третья часть пути – автодорожная. Автовокзал в Иркутске классический – старенький, советской постройки, микроавтобусы современные – мерседесы, фиаты, форды, чехарда – азиатская. Наш автобус на 7.15 не пришел, и мы с боем взяли автобус на 7.30, тут же какой-то «заказной» уехал на остров Ольхон полупустым. Но все уселись, и ничего, что места не совпадали с местами в билетах, в конце шестичасового пути – последний час по стиральной доске бездорожья – это не имело никакого значения. По дороге остановились на автостанции в столице Бурятского автономного округа селе Усть-Ордынском. Выкрашенный белой известкой сельский туалет, в который зайти можно только при крайней необходимости, пункт оплаты всех операторов телефонной связи сразу, пустая бутылка из-под водки на лавке для пассажиров – все! Чингиз-хана на вас нет, сказал бы добрый урус, мы с женой промолчали. Но уже через полсотни километров вполне себе цивильное кафе и расторопное обслуживание барменом с бейджиком «Давид» на груди.

Остров Ольхон отсекается от наплыва организованного и неорганизованного турья, помимо длинной дороги, еще одним естественным препятствием – проливом Ольхонские Ворота. Три парома безостановочно курсируют от берега к берегу, паромщики утрамбовывают автомобили как сельдь в бочку, но в пиковые июльские дни очереди могут достигать километров, ожидание растягивается на сутки. Так, в 2017-м, по свидетельству очевидцев, триста изможденных китайцев подрались с капитаном парома, кто кого поколотил неизвестно, но капитан после этого уволился.

«Караванка». Первый заныр

Наша турбаза называлась гостевым домом «Караванка». Вначале профессионально поморщился – что за бурятские упражнения с русским языком! Оказалось, название историческое, аутентичное, когда-то поселок Хужир стоял не на пригорке около мыса Бурхан, более известном как Шаман-скала, а рядом с нашей «Караванкой», которую прозвали так, потому что вытаскивали на это место рыбацкие лодки пережидать суровые зимы. На месте же нынешнего Хужира бурят не то что строиться, пройти без надобности боялся, а женщин так и вовсе близко не подпускали, но об этом позже.

Заселились. Корпус из добротного бруса, все удобства в номере, вся мебель из дерева – живи и радуйся! Огорошила звукопроницаемость, и, выяснилось, во всех гостевых домах Хужира это общая проблема. Вполне себе толстостенные апартаменты, а слышимость в них как в фанерном домике какой-нибудь уфимской турбазы «Солнечный УНПЗ». Возможно, завозимая на остров древесина из каких-то особых пород, проводящих звук, словно железнодорожный рельс, возможно, технология строительства, создающая резонансную конструкцию. Загадка осталась, а соседей мы продолжали слышать до осязаемости.

Наконец-то попробовали с женой бурятские позы-буузы, позы оказались питательным и вкусным блюдом, качество которого, как, впрочем, и любого другого, зависит от качества первоначальных продуктов. Любопытно, что буряты говорят по-русски совершенно без акцента, наверное, фонетика монгольских языков созвучна с русской, а может быть, как сказал бы Александр Исаевич, двести сорок лет вместе сделали свое дело. Напомним, что, кроме бурятов, в Российской Федерации только калмыки принадлежат к монгольской группе. Так что ольхонский официант в юрте-кафе говорил хорошо, а вот считал съеденные позы плохо, сначала выписал четыре блюда в блокнот, потом просуммировал на калькуляторе, но забыл прибавить хлеб, опять все выписал, опять на калькуляторе, сумма вышла меньше, чем в первый раз. Опять по новой. Пришлось отнять у него калькулятор и с помощью десятью пальцев заново пройти с ним курс арифметики за третий класс. Ничего смешного! Раньше на острове во всех девяти населенных пунктах были начальные школы, сейчас осталась только одна – средняя школа в Хужире. Парадокс времени: до 2006 года на Ольхоне не было ЛЭП и электричество давали только дизель-генераторы, но работали школы, в советское время редкий турист добирался до Шаман-скалы, но летал из Иркутска рейсовый Ан-2. Почему так, спросили у хозяина острова – старшего из тринадцати хаагов царя всех шаманов Хана Хутэ-баабая. Зашумел в ответ ветер. Оптимизация – поняли мы.

Теперь необходимо сделать паузу, вытряхнуть из головы мусор, из карманов – скомканные квитанции ЖКХ, после чего преодолеть двухсотметровую песчаную полосу и с почтением подойти к цели нашего путешествия. Все как в песне «Славное море – священный Байкал!». Шум набегающих волн, бриз можно вдыхать, вдыхать и еще раз вдыхать, вода от прозрачности кажется льдом. Бейсболку – налево, рубаху – направо, сандалии – через себя! Ух в самую большую и самую прозрачную волну! И вода действительно оказалась льдом! Пробкой шампанского вылетел назад на нежный теплый песочек, по нему скорее к высушенному солнцем до самой сердцевины уютному приветливому бревнышку. Через полчаса тантрических покачиваний на бревнышке в такт набегающим волнам приходит первое просветление: на красоту Байкала надо смотреть, не надо трогать ее руками, тем более нырять в нее потным телом…

Эндемики под ногами

Помнится, Робинзон Крузо, после того как перетащил на свой остров полтрюма с разбившегося о рифы корабля, все-таки решил осмотреть свой остров. Утром следующего дня после прибытия мы предприняли ту же попытку. Для нас уже все было приготовлено – на ближайшей горе виднелась подходящая смотровая беседка. Как и многое на острове Ольхон, легкость задачи оказалась обманчивой. Чтобы забраться на ближайшую гору, пришлось не раз останавливаться и переводить дух, с каждым привалом остров открывался все больше. Южная половина Ольхона почти сплошь песчаная, северная – лесная. Растительность на песке скудная, но почти вся сплошь из эндемиков. Миленькие желтенькие цветочки, рассыпанные вокруг, оказались растущим только в этих краях маком Попова. Удивило отсутствие пчел, от цветка к цветку летали исключительно шмели, возможно, их меховые шкурки более приспособлены к морозам и ветрам острова. Раз уж зашла речь о ветре, то он вместе с Ханом Хутэ-баабаем властвует над этой землей. Ветер сдувает все: летом – почву, зимой – снег, круглый год – крыши. Плодородный слой не удерживается на поверхности и вместе с песком уносится в озеро. Зимой на Ольхоне не играют в снежки, не катаются на лыжах, ветер сметает снег с острова, как и песок, голым бесснежным льдом, словно стеклом, сковывает берега – уазики-буханки носятся по нему, как по автобану. Половину крыши нашей смотровой беседки тоже унес ветер; подъехавший с группой китайских туристов гид уверил, что это был самый страшный ветер Прибайкалья – Сарма. Он разгоняется на противоположном берегу в Сарминском ущелье до ураганной силы в 40 м/с, несется через пролив Малое море на Ольхон и сносит все на своем пути. Именно из-за ветров порой невозможно осенью и весной перебраться с острова на большую землю и обратно – огромные тяжелые паромы накрепко швартуют к причалу, для могучих волн Байкала в это время они не более чем щепки. Мы с женой поежились и пошли с горы вниз к поселку Хужир. Перед уходом хотели поправить желтую ленточку на остроконечном столбе сэргэ, вкопанном рядом с беседкой, но гид китайских туристов предостерег нас: «Не трогайте того, о чем ничего не знаете! Ленточку завязал шаман для духа-эжина, и только тот, кто ленточку завязал, может ее развязать, всем остальным это принесет одни беды». Кому нужны беды вдалеке от дома? Никому! Отдернули руки и пошли в райцентр.

Земной дворец Хана Хутэ-баабая

Самый главный поселок Ольхона Хужир вовсю строится. Кругом гостевые дома, магазины, кафе, ну и, конечно, везде продают позы, запрещенный к вылову омуль, кстати говоря, тоже продают – копченый, жареный, вяленый, в ухе и даже в пельменях! Почти в каждом заборе местных жителей имеется маленькое окошко-дверца. Поинтересовались, что за васисдас такой? Были поражены: в поселке проблема с водой! Время от времени по улицам ездит водовозка, через окошки-дверцы протягивают шланги и наполняют емкости водой из плещущегося за Шаман-скалой Байкала. Закралось первое подозрение: не месть ли Хана Хутэ-баабая за то, что посмели потревожить его покой? «И стоять вам по горло в воде, не имея возможности напиться ею!» Решили прояснить ситуацию непосредственно во дворце главного из тринадцати хаагов. «Может, не пойдешь?» – спросил у жены, помня о запрете для женщин подходить к мысу Бурхан. «Двадцать первый век на дворе!» – перекрестилась жена и смело шагнула к тринадцати столбам-сэргэ, плотно обвязанным разноцветными ленточками.

Как не трудно догадаться, тринадцать сэргэ посвящены тринадцати хаагам, сыновьям небожителей тэнгриев. Хааги спустились на землю, чтобы все тут наладить: излечить от болезней, избавить от голода и совершить над людьми небесное правосудие. Главным среди них был самый старший и самый сильный сын главы пятидесяти пяти западных небожителей-тэнгриев Хана-Хурмаса тэнгри Хан Хутэ-баабай. Хан Хутэ-баабай поселился в земном дворце, который нам, простым кафырам, виден как Шаман-скала, а покои великого хаага – в виде сквозной двенадцатиметровой пещеры. Не лишне заметить, что мыс Бурхан признан одной из девяти святынь Азии, наряду с монастырем Шаолинь, семикилометровой горой-свастикой Кайлас на Тибете, стометровой золотой ступой в Мьянме и др. Для бурят значимость этого места сопоставима с Меккой для мусульман, Иерусалимом для христиан. Путешественники прошлого описывали, что ни один из местных жителей не решался проскакать верхом на коне мимо мыса Бурхан. Буряты спешивались и проводили коней следом за собой на поводу, копыта при этом обвязывались сверху кожей, чтобы не цокали и не тревожили Хана Хутэ-баабая.

Но что нам, туристам, предрассудки прошлого, если за это не закидывают камнями и не сажают в тюрьму! Каюсь, и мы позволили себе взять в прокат водный велосипед и объехать по воде Шаман-скалу. Кроме замечательных видов, увидели сакраментальное «Вася + Анжела = любовь до самого утра», двух туристов, сопя лезущих по скале к входу в священную пещеру. А наверху у тринадцати столбов-сэргэ в это время уже развертывали аппаратуру питерские музыканты, явно приехавшие специально, чтобы поднабраться энергетики.

Водный велосипед, шурша дном о песок, ткнулся в берег. «Зачем? – грустно кивнула пожилая бурятка на скалолазов, скрывшихся в пещере царя всех шаманов, – мы же не ходим по вашему алтарю, не лезем за иконостас». Ответить ей было нечего. У тринадцати священных сэргэ психоделическая рок-группа из Питера затянула свои псалмы.

Остров танцующей Трома Нагмо – самой гневной из дакинь

Да, мы плывем на кораблике «Иркутск» именно к ней, женскому духу, небесной танцовщице. Точнее, на остров Огой, где в 2005 году всем миром – в прямом смысле этого слова – установили ступу просветления. Чего только жители нашей планеты в эту ступу не забетонировали! От частичек волос Будды Шакьямуни до осколков авиационных бомб, но самое главное – бронзовую статуэтку дакини Трома Нагмо. Можно было обойтись без статуэтки, потому что сам вытянутый, изгибающийся Огой с высоты птичьего полета – вылитая танцующая дакиня. Культ Тромы Нагмы распространен вокруг другой святыни Азии – тибетской горы-свастики Кайлас. Возможно, таким образом была осуществлена связь между святынями… А то, что гневная дакиня своенравна, может наказать, может и благословить, испытали на себе. При подходе к острову дакиня чуть не столкнула за борт трехлетнего мальчугана, в последний момент сжалилась, и дремавшие на палубе тетушки вдруг встрепенулись и завопили отцу-оболтусу: «Держи ребенка!»

По канону, чтобы Трома Нагмо рассмотрела ваше желание, вокруг ступы надо пройти босиком 108 раз, гиды щадят туристов и говорят, что достаточно семи раз, а совсем грузным, промокающим платочком пот – одного и не обязательно на босу ногу. Как бы то ни было, туристы проникаются чувством сопричастности и даже шепотом покрикивают на своих капризных чад: «Нельзя драться, ругаться, плеваться и не набивайте разбросанной кругом мелочью карманы – она заколдованная!»

Отплываем от изгибов гневнотанцующей Тромы и плывем к святому источнику на противоположном берегу Малого моря, точнее – к двум источникам: женскому и мужскому. Преодолеваем за час двадцать километров и встаем на якорь у Щучьего озера, рядом с нами полно разнокалиберных судов, но привлекает внимание оранжевая надувная лодка с мотором. Два пенсионера, муж с женой, в одиночку идут от Иркутска до Северобайкальска. Шестьсот километров на суденышке, которое любой легкий байкальский ветерок может либо разорвать в клочья о скалистый берег, либо утащить в море к полуторакилометровым глубинам. Пока восхищался мужеством мореплавателей, жена сходила к источникам. Обещали, что женская вода будет сладкой, а мужская – соленой, или наоборот, главное: не перепутать! Жена разницы не почувствовала и пошла вверх по течению. Два деревянных желоба сошлись в один журчащий ручеек – но ведь любая святость не в факте, а в вере, решили мы и выпили на двоих одну рюмку бурятской молочной водки тарасун. Жене двадцатиградусная водка, слегка отдающая крестьянским подворьем, не понравилась, а мне понравилась, и я сразу нырнул в Щучье озеро, которое соединяется с Байкалом небольшим перешейком. Наконец-то я вволю наплавался! Щучье прогрелось, как колхозный пруд к вечеру знойного дня, даже не верилось, что всего лишь через песчаную косу в два метра плещется арктический «батюшка».

В завершение нашего путешествия проплыли мимо островка Ижилхей. Небольшая торчащая из воды скала вся облеплена черными бакланами, которые вернулись сюда всего четыре года назад, когда запретили вылов омуля, и у них опять появилась кормовая база. Сколько мы ни бросали хлебных корочек, ни один баклан не сдвинулся с места, в отличие от чаек, клянчащих подачку до последнего. Стало обидно за эту гордую птицу, именем которой уголовники называют людей никчемных и недостойных своего общества, впрочем, что взять с бандюков, они наверняка на уроках зоологии не были достаточно внимательны.

На причале в Хужире стали свидетелями примечательного диалога. Пенсионеры на надувной лодке искали, кому заплатить за «парковку», а капитан «Иркутска» предлагал им оставить лодку так, потому что в Хужире за время его проживания не было ни одного случая воровства: «Мы дома не закрываем, автомобили оставляем на улице с ключами!» Без Хана Хутэ-баабая тут явно никак, догадались мы. И действительно, самой страшной клятвой для бурят всегда была клятва у мыса Бурхан, после подтверждения намерений перед Шаман-скалой не нужно было письменных договоров, потому что солгавший перед пещерой старшего их хаагов домой возвратиться живым не мог никак …

Как топором убить медведя

От «Караванки» нас забрал уазик, и мы караваном из внедорожных «буханок» поползли вдоль Ольхона к самой северной оконечности острова – мысу Хобой. На мыс, кроме русских туристов, ехали французы, немцы, хорваты, но это не важно, потому что ехали и китайцы. Лет семь назад ольхонцы обрадовались наплыву китайских туристов, предполагая, что гости из второй экономики мира приедут не только с постоянной претензией, мелочной придирчивостью, беспрерывным гомоном на пределе возможности голосовых связок, но и с юанями. Выяснилось, что китаец китайцу рознь, на Байкал едут в основном из небогатых северных районов по профсоюзным путевкам. Но мы отвлеклись.

Переваливаясь с боку на бок, ползем между корней вековых сосен. Всеобщая остановка. Смотровая площадка. Один маленький скалистый остров – Львенок. Все фотографируются на фоне Львенка. Второй плоский скалистый остров – Крокодил. Все фотографируются на фоне Крокодила. На противоположном берегу Малого моря на белой горе угадывается знакомый контур. «Путин!» – все бросают Львенка с Крокодилом, фотографируются на фоне Путина.

В таком тоне можно было бы описать все остановки, но виды без всякой иронии завораживают. И не сфотографироваться на таком фоне – э… только бы китайский турист не влез в кадр!

На мысе Хобой, что в переводе с бурятского Клык, мы, свесившись с двухсотметровой высоты, увидели греющихся на большом плоском камне нерп, они, как и бакланы, появились после природоохранных мероприятий. Дрожа от восторга и пережитого высотного страха, делимся с нашим водителем-гидом впечатлениями. «Есть у нас еще зайцы, волки, косули, изюбры и в прошлом, когда разрешали бурятам иметь тысячные отары овец, были рыси», – ответил водитель. Ответил и тут же вспомнил, как не так давно, спасаясь от лесных пожаров, переплыл двадцатикилометровый пролив Малое море медведь. Когда о медведе узнали охотники-браконьеры, то посмеялись у костра за трапезой: «Да появись он сейчас, я его вот этим топором!» И медведь появился. Встал на задние лапы около уазика-буханки и посмотрел на охотников, медведь был выше уазика на голову, то есть на всю свою здоровенную башку. В общем, первым бежал охотник с топором, за ним бежал охотник с алюминиевой кружкой в руках (потом неделю не могли его пальцы разжать, чтобы кружку вытащить), пробежали мимо опешившей охотинспекции, охотинспекция обернулась и тут же вспомнила, что в Иркутске есть специальные ученые по медведям и тоже побежала, возможно, в Иркутск. Ученые приехали, поставили клетку с привадой, медведь в клетку залез, приваду съел, клетку есть не стал, только разломал, как спичечный коробок. Вторую клетку сварили из толстенной арматуры, медведь с ней не справился. Три дня бушевал он в клетке, на четвертый, в сопровождении ученого из Иркутска медведя перевезли на большую землю. Говорят, ученый после этого на работу не вышел и вроде бы кто-то его видел у Шаман-скалы с бубном в руках.

Покидаем Хобой, бросаем на прощание взгляд в синеву сибирского моря, неизвестно где переходящую в синеву неба. В декабре 2018 года на этом месте могли поставить бронзовое дерево бурятского скульптора Даши Намдакова, но экологи с народом Ольхона воспротивились, и детище Намдакова и иркутского галериста Бронштейна установили недалеко от поселка Узуры. Едем в Узуры. «Хранитель Байкала», выступающий из бронзового дерева, теперь стоит на скалистом обрывистом восточном берегу острова и пронзает туристов взглядом. В дереве есть большое дупло, внутри дупла – колокол, в который гиды советуют не бить, но все бьют, не давая духам, и без того недовольным вторжением на их землю, дремать. От «Хранителя» спускаемся к единственному с восточной стороны выходу к морю, здесь метеостанция, несколько домов и жилая монгольская юрта. Как это часто бывает, потомки воинов, захвативших полмира, торгуют сувенирами, травками, пошитой в Китае монгольской одеждой. За сто пятьдесят рублей купил три выстрела из лука. На третий раз попал в натянутую в тридцати метрах шкуру ягненка. «Теперь я могу служить великому Темучину?» – спросил продавца выстрелами. Молодой розовощекий монгол тут же записал меня в рекруты: «Пригодишься».

«Что за могила на холме за Узурами?» – спросила жена нашего водителя. «Рыбак утонул, глубина тут двести пятьдесят метров, найти невозможно, да и придонные рачки вмиг съедают все, что к ним спускается, – почти равнодушно объяснил водитель, – я и сам позапрошлой зимой чуть не утонул, въехав в проталину на льду. Двери сразу же зажало с двух сторон, хорошо, что у старенького москвича окна опускались вручную – машина тонет за пятнадцать секунд!» Улыбка сама собой сползает с лица – суров ты, Байкал-батюшка!

Тофалары и их олени

Мы их встретили! Тихих, интеллигентных китайцев. Экскурсия проводилась в декоративном стойбище оленеводов из Тофаларии. С десяток оленей ели из наших рук капусту, яблоки и морковку, китайцы молча фотографировали, лишь один, хорошо говорящий по-русски, остроумно шутил, опять же по-русски. Тофалары оленей не забивают, рога-панты для настоек не спиливают, государство им платит за восстановление поголовья. Платить, впрочем, необходимо не за оленей, а за самих тофаларов. «Сколько?!! – переспросил китаец, – всего восемьсот тысяч?!» Гид-тофаларка грустно улыбнулась: «Нет. Не тысяч, нас осталось просто восемьсот…»

Заползли в чум, тут как в монгольской юрте: очаг – посередине, справа – женская половина с детской люлькой, слева – мужская половина с медвежьей шкурой. Потом селфи с вожаком оленей и на нем же торжественный променад верхом для туристов легче пятидесяти килограмм. Кроме моей жены, по периметру маленького стойбища проехал лишь один из китайцев. Проехал, спрыгнул с оленя и расхохотался, показывая пальцем на карту, растянутую для туристов со всего света около чума. Оказывается, его родной город с населением в полторы Москвы обозначен тем же кругляшком, что и маленькая деревенька размером с Иркутск.

Каждый сам выбирает, на каком острове ему умирать…

Трясемся по проселку стиральной доски Хужира. Водитель пугает: «Никому не говорите, но со следующего года бесплатный въезд на остров будет стоить пять тысяч рублей!» Киваем на кочках головой. В смартфоне выплыла звезда: визажист Сергей Зверев против загрязнения Байкала! Известный стилист, сам родившийся в селе Гужиры под Иркутском, в одиночном пикете!

Вот и пролив «Ольхонские ворота». Паром, китайцы, автомобили, китайцы… Сейчас мы сядем в свой автобус и возможно больше никогда не увидим Ольхон. Мысли путаются в голове: пришли на остров буддийские ламы и поставили в пещере Хана Хутэ-баабая свои жертвенные чашечки и курительницы, стены пещеры сдвинулись. Пришли расхитители гробниц, вынесли что могли, стены еще сдвинулись. Пришла Советская власть и поставила напротив Шаман-скалы нефтебазу, а в Песчанке выстроила зону для заключенных, стены опять сдвинулись. Потом власть опять сменилась, на самом высоком месте Хужира поставили вышку сотовой телефонной связи, советский поселок потеснили беззастенчивые доходные дома, стены пещеры… – да и так понятно! Шаманы говорят, что, когда стены окончательно сдвинутся и пещера закроется, умрет их вера, а умрет вера, умрет остров. Сколько осталось ждать?

PS

Промелькнула неделя-другая, иду в ближайший в магазин за хлебом, авоську на пальце кручу и вдруг слышу связку слов, которой на Байкальском острове Ольхон почему-то не слышал, – ну не привелось!

И неожиданно осознаю: а ведь тот бурый мишка, что напугал браконьеров с егерями ниоткуда не приплывал! Это же был бессмертный медведь, охраняющий священную и самую высокую гору Ольхона – Жиму, и Хан Хутэ-баабай всего лишь спустил его с цепи за порядком посмотреть!