Владимир Ярцев. "Сталинград": понятный и непонятный

Раньше, в известные времена, все было ясно: наши хорошие, а те, которые наоборот, – наоборот. При всем, отметим на полях, закономерно-негативном отношении к фашизму/нацизму, которые олицетворяли на экране каратель-автоматчик в фельдграу или щеголеватый офицер Люфтваффе с моноклем и сеточкой на волосах («я сбифать три рюсский самольет еще до зафтрак, йа-йа!»), ненависти к немцам – бытовой, в стиле «позабыли сорок пятый!» – не было. И это было здОрово и здорОво: это позиция сильного, который умеет уважать и себя, и вчерашнего противника, уже (пусть и частично) включенного в число друзей.

Конечно, и тогда были возможны варианты, и немало – можно было даже поэкспериментировать с акцентами, как в фильме 1989 года «Перед рассветом», но главные вешки были расставлены и самые значимые флажки вывешены.

Сегодня все несколько иначе. Проблема в том, что пространство смыслов нынче размечено невнятно, четкое и ясное представление о том, что правильно, а что нет, отсутствует, и непонятно, каким же – на самом деле, ага – было наше непредсказуемое прошлое. Смешно, но даже десять лет назад все было яснее: требовалось больше обличительного угара, больше «Штрафбат»-style, чтобы выдавить уже самую что ни на есть последнюю каплю того внутреннего раба, которого никто не видел, но насчет которого все в курсе. Подход, конечно, еще не отвергнут, и рецидивы случаются по сию пору – взять хоть «4 дня в мае» или «Утомленные солнцем – 2».

Однако в какой-то момент ситуация начала меняться.

Случилось так, что никто не стал за такое кино голосовать рублем. Нет, премии оставались все такими же премиями, и почесать пузико обличителям «кровавого прошлого» – тоже дело нужное. Однако же, вложив в производство фильма денежку, спонсоры хотели получить на выходе денежку же с процентом, а не просто некий эфемерный, трудноконвертируемый в столь желанные дензнаки профит.

А получить денежку не удавалось. Не отбивалось по затратам кино в прокате – даже в первом приближении, даже если вполне тоталитарно загонять на просмотры школьников и пенсионеров. И очередная самому себе врученная позолоченная статуэтка по этой причине не радовала.

Потому что выяснилось: многим – очень многим – совсем не хочется видеть безумные фантазии о войне. Не хочется смотреть фильмы о том, как толстомордые заградотрядчики с утра до вечера дергаются за закипающими пулеметами, выкашивая своих же солдат. Не хочется видеть, как войну выигрывают «невинно репрессированные». Не хочется видеть, как командиры НКВД по-ковбойски палят с двух рук по врагам народа – а вражьему семени все нет перевода.

Можно было сетовать на то, что с народом, как всегда, не повезло, но факт оставался фактом: желающих смотреть подобные тошнотворные креативы год от года все меньше (спросите Михалкова, уж он-то знает).

Оказалось, что вместо этого зрители хотят видеть фильмы о том, как их деды и прадеды чудовищным напряжением сил победили в самой страшной войне. Как мужики-пехотинцы и старики-партизаны, парни-танкисты и девушки-зенитчицы переломили хребет врагам, возомнившим себя сверхчеловеками, как дети сотни народов остановили нашествие двунадесяти языков. И фильм с таким посылом вызовет интерес куда больший, что подтвердила снятая в 2010-м «Брестская крепость».

А тут еще с самых-что-ни-на-есть вершин зазвучало что-то неожиданное, непредставимое – то гимн вернут, то про патриотизм заговорят, то про распад СССР как крупнейшую геополитическую катастрофу. Понятно, что делалось это на потребу моменту, но привыкшим чутко реагировать на смену политической риторики деятелям культуры пришлось в свою искрометную деятельность срочно вносить коррективы.

Вот и вертись, киношник: вроде бы уже нельзя снимать развесистую антисоветскую и антирусскую клюкву, но в то же время на что-то по-настоящему сильное и искреннее и денег не дают, и сил не хватает.

А еще – страшно.

Страшно торить свой путь через неразмеченное пространство. Вот и приходится – тихонечко, по краешку. Чтобы и нашим и вашим. Чтобы любовь во время войны, ага. Чтобы сердцу не прикажешь, ну а как же. Чтобы фашисты тоже люди, ну-ну.

Конечно, ни к чему хорошему такие заигрывания не приводят.

Говоря о съемках «Сталинграда», режиссер Федор Бондарчук много раз отмечал, что это будет, в первую очередь, «человеческая история», «история, которая понятна каждому». Возможно, сама история и понятна, неясно другое: почему для ее показа были выбраны именно сталинградские декорации? Ведь про Сталинград написано и снято уже столько – от окопной правды с ее ковром гильз под ногами и выпущенными внутренностями до взгляда из генеральского блиндажа с синими и красными стрелочками на карте, – что сказать что-то новое крайне трудно. И уж во всяком случае, для этого нужен талант больший, чем у Бондарчука-младшего. Ибо Сталинградская битва сама по себе такая громада, что погребет под собой все, уступающее ей по масштабу. Возможно – возможно! – если бы на этом фоне была явлена история с поистине шекспировскими страстями, если бы было ясно, что такая история могла произойти только в исхлестанном свинцом городе на Волге и только в те страшные месяцы 1942–1943 годов – тогда такой подход и имел бы право на жизнь.

Но экранная история личных переживаний, будь то переживания русских или немцев, откровенно говоря, не впечатляет. Она именно что слишком незатейлива и в то же время откровенно надуманна, манерна, неубедительна. И слабость этой «понятной всем истории» так или иначе тянет фильм ко дну, заодно принижая и всю трагедию Сталинградской битвы.

Чтобы снять хорошее кино (написать хорошую книгу, нарисовать хорошую картину, нужное подчеркнуть), надо понимать материал, проникнуться им. Речь не о том, чтобы, снимая кино с названием «Сталинград», знать длину сварных швов танка Т-34 или общую массу залпа гаубичной батареи. Речь о том, чтобы постараться понять мотивы и причины действий, эмоции и переживания людей, в Сталинграде живших и сражавшихся. Не удивляться или ужасаться, не двигаясь дальше эмоций – а понимать.

Понимать мирных жителей, сумевших пережить месяцы кромешного ада, и не потерять человеческого облика. Понимать советских солдат, сумевших удержаться на полоске берега глубиной в полторы сотни метров, отражавших по десятку атак в день, но не отступивших. Если это понимает сценарист, если этим ощущением проникнется режиссер, если это смогут осознать актеры – то сумеет и зритель.

Увы, такой задачи перед собой режиссер, по всей видимости, не ставил. Во всяком случае, в одном из многочисленных интервью, которыми сопровождались съемки фильма, Федор Бондарчук сказал, что «человеческий разум не в состоянии понять, как возможно было выдержать такое сражение».

Странно: в течение десятилетий миллионы людей это понимали.

А теперь, по мнению Федора Бондарчука, понимать перестали.

Вот он и упростил – до той степени, когда ему стало все понятно. Потому-то фильм с названием, обязывающим ко многому, рассказывает о том, что и рассказа-то не стоит. Похоже, для этого все и сведено к безынтересному сиропно-любовному многоугольнику – чтобы проще было понимать.

Вот только Сталинград… Сталинград здесь совсем не при чем.

P.S. Большая часть положительных отзывов на «Сталинград» так или иначе вращается вокруг впечатляющих спецэффектов, степени удачности переноса в 3D формат, хорошей игры немца Томаса Кречманна и музыки Анджело Бадаламенти. Что ж, если все, чем может гордиться современное отечественное кино – это степенью профессионализма приглашенных иностранцев, то дело и впрямь обстоит скверно.

Из архива: ноябрь 2013г.