Пётр Понедельник. Десятки маленьких «нет» и одно большое «да»

Да, это фильм о свободе, о праве на индивидуальность, о желании подняться над толпой. Кроме того, это фильм вроде бы ещё и о музыке. Правда, не совсем понятно, для кого он снят? Ставшие пенсионерами бывшие стиляги могут отвергнуть «не свою» музыку: им должно быть больше по душе Чак Берри. Впрочем, сценарий, как видно, во многом опирался на музыкальную историю Алексея Козлова («козёл» на саксе – помните?), а такие экс-стиляги балдеют (простите за жаргон, но здесь иначе нельзя) от Бенни Гудмена, Сиднея Беше или Гленна Миллера с его нетленкой – «Чаттануга Чу-Чу». Поклонники «Нау» и Сукачёва могут оценить любимую с детства музыку в новом прочтении (и вовсе не факт, что положительно!). А совсем молодые, боюсь, просто не поймут, в чём тут, собственно, прикол (но драйв иметь место всё равно будет).

Кто же тогда входит в виртуальный клуб почитателей фильма? Да, наверное, основная часть тех, кто любит Алана Паркера и Милоша Формана. Точнее говоря, их фильмы, в частности «The Wall» и «Hair» (как-то не поворачивается язык сразу сказать «Стена» и «Волосы»). Что к таковым относится и Валерий Тодоровский, сомнений не вызывает, ведь в самых сильных кусках фильма он порой чуть ли не цитирует великих предшественников. Когда в ураганной сцене (безусловно, лучшей в фильме) комсомольской «разборки» под «Скованные одной цепью» одетые в серенькие полуфренчи студенты начинают ритмично раскачиваться, трудно отделаться от впечатления, что сейчас они не зашагают строем в… мясорубку, как это делали школьники в «Стене» под флойдовское «We don’t need your education». Прямо гордость берёт, что и у нас кое-кто грамотно врубается в тему. И это, конечно, в первую очередь постановщик, а не только хореограф. Жаль, концовка несколько смазывает впечатление: с комсомольским билетом в те годы так просто не расставались. Это вам не конец 1980-х. Хотя это мелочи.

Лично я начал не просто смотреть, но и слушать (признаюсь, с наслаждением!) фильм с музыкальной вставки о двух вечерних саксофонах, «выдувающих» гениальную «Колыбельную» Гершвина. Я не оговорился – именно вставки, потому что, несмотря на то, что фильм вполне вписывается в одну или даже две формы классификации мюзиклов, давным-давно предложенной американцем Тимоти Шойрером, некоторые сцены выглядят не то чтобы совсем лишними (как вышеупомянутые «два саксофона», да и сама «саксофонная» линия в фильме мягко говоря не слишком понятна), нет, они смотрятся вполне самостоятельно и без «Стиляг». Взять, к примеру, лихие кадры в пивной. Это же готовый номер. Или вспомнить Сергея Гармаша с аккордеоном в коридоре коммуналки. Кстати, я бы назвал музыкальным и тот эпизод, где вовсе не звучит ни одной ноты – эпизод в сортире. Песня!

С другой стороны, один хорошо разбирающийся в музыкальных фильмах человек возразил бы: «Ритм фильма определяется музыкой. И даже в тех сценах, где музыка не звучит, в движении, в течении событий чувствуется та окрылённость, которая охватывает нас при прослушивании хорошей музыки». А вот с этим в «Стилягах» всё, как говорится, О.К. Во всяком случае, в первых двух третях фильма.

А дальше идёт некая неразбериха. Сусально восхищённая Полли, наблюдающая за играющим на саксе Мэлом, а потом ещё и кукольно умильный негритёнок (афророссиянином, что ли, прости господи, ныне его именовать). Не хватает разве очень уместной здесь темы «Широка страна моя родная», а ещё лучше «Спят медведи и слоны, дяди спят и тёти…» из ещё одного музыкального фильма – «Цирка» Г. Александрова. Авторы явно хотели «отразить» такое понятие, как «фестивальный ребёнок»: весной 1958 года некоторые особо впечатлительные и раскрепощённые москвички родили неожиданно для всех чернокожих детишек, зачатых в дни VI Международного Московского фестиваля молодёжи и студентов. Скучно, девушки (это я про фильм), не убедительно и не очень оригинально.

Некоторые привереды (вроде меня) на протяжении сеанса неоднократно будут ехидно усмехаться: то трамвай образца конца 1970-х волшебным образом окажется на идеально отдекорированной серой московской улице 56-го, то мелькнёт в кадре радиола времён первых людей на Луне. Да и бесконечные «эмки» (автомобиль такой, ГАЗ-М) чуть ли не в каждом кадре, снятом на улице, начинают утомлять – тогда «Побед» и серых «Москвичей» было пруд пруди. Мелочи, конечно, но раздражают по полной. Мне возразят: авторы, дескать, и не стремились вовсе к полной достоверности, реставрации обстановки 50-х. Тогда зачем они похвалялись, что скупали у бабушек нейлон au naturel, зачем шили платья по журналам мод тех лет? Зачем, в конце концов, дорисовывали скульптуру на башне углового здания на Пушкинской площади: её там давно нет. Да и очистить от нахальной рекламы нынешние московские фасады не так просто. Даже на экране монитора: компьютерная графика не самое дешёвое удовольствие. Хорошо ещё, что не все такие зануды, как я, и попросту не видят этих мелких подробностей. Знания умножают печаль, хорошо, если только мою!

Сценарист и режиссёр в качестве сверхзадачи ненавязчиво преподносят зрителю свои идеи насчёт истоков свободы. Это не только протест молодых против серости толпы – это ещё и терпимость, доверие (порой выглядящие довольно примитивными, как в случае признания Мэлса своим на Броде, или на 100% убедительные, когда на экране появляется Олег Янковский), может, даже любовь. Любовь к ближнему, а вовсе не то, чему синоним sex.

Герой Сергея Гармаша в этом смысле и есть некоторым образом провозвестник той свободы, которой алкали стиляги, во всяком случае те, для которых тряпки главным не были. Ведь победители фашизма не только взяли пол-Европы и Берлин: хотя бы и краешком глаза они увидели и почувствовали – немного, совсем чуть-чуть, жизнь другую. В которой не хамят на улице и в магазинах, играют на аккордеонах, имеют личные автомобили и ходят в шортах. Нынешние двадцатилетние вряд ли поймут, что даже шорты когда-то были идеологически вредными и вызывающими отторжение общественности штанами. Даже в 1970-е, когда с экрана уже прозвучало незабвенное: «Брюки превращаются… в элегантные шорты». Что ж тогда испытывали «модники» 50-х? Или 60-х и начала 70-х, когда ГОСТ уже заузил фабричные брюки, так что в них приходилось вшивать клинья, чтобы они стали клешами. Хотя тогда боролись всё больше с хайрами – волосами до плеч, а само слово «хиппи» звучало страшным ругательством. Смелые, однако, люди. С чего бы это вдруг?

Мне кажется, что, подобно декабристам, когда-то привезшим вольнолюбие из Франции, советские солдаты-победители привезли из далеко не свободной Европы дух свободомыслия. Да и разве могут герои быть другими? Несмотря на жуткий идеологический гнёт, на откровенную дурь руководящих и направляющих партийно-правительственных установок, они всё же не выбивали из своих младших братьев и детей присущий молодёжи по жизни дух отрицания. Во всяком случае, не все и не всегда выбивали. Да и сами они ещё были молоды. Если кому-то сие утверждение покажется не вполне убедительным, вспомните таких участников войны, как Виктор Некрасов и Александр Солженицын, Булат Окуджава и Арсений Тарковский. Не забудьте также Эрнста Неизвестного и Петра Тодоровского – отца постановщика «Стиляг».

Но вольный дух – это, как сказал бы незабвенный Ильич, – условие необходимое. А должно быть ещё и достаточное. Некоторое представление о том, что жизнь может быть несколько другой, давали трофейные фильмы. Сразу после войны стали поступать в широкую продажу и запрещённые в годы войны радиоприёмники с КВ-диапазоном и, соответственно возможностью слушать «вражеские голоса». Кроме того, в 1955-56 годах в Советском Союзе стали печататься такие весьма прогрессивные по тем временам (продвинутые, в переводе на язык начала XXI века) журналы, как «Юность», «Молодая гвардия», «Иностранная литература», а также ряд новых толстых литературных журналов. С приходом А.Т. Твардовского коренным образом поменялся облик «Нового мира» (правда, уже в 1954-м публикации журнала сочли идеологически неугодными и Александра Трифоновича на четыре года отстранили от должности).

Но и этого мало. Перед глазами молодых середины 1950-х должен был стоять какой-то зрительный образ. Того же Чака Берри. Или Элвиса Пресли, например. Не на Малой Арнаутской же придумывали все эти брюки-дудочки (а что, это идея!), цветные клифтики и набриолиненные коки. Дипломаты, изредка подкидывавшие своим детишкам-мажорам закордонные шмотки и журнальчики, такую массу не охватили бы. Даже в Москве. С множительной техникой, знаете ли, напряжёнка очень большая была. Неспроста ведь музыку на «костях» записывали. По ночам, в государственных ателье. Днём в этих ателье «писали» исключительно звуковые письма: целлулоидная пластинка с записью размером с открытку помещалась заказчиком в конверт и отсылалась. Хотя бы и «на деревню дедушке, Константину Макарычу».

Так вот, о картинках. Имею по этому поводу сказать следующее: в рамках культурного соглашения правительств СССР и США с октября 1956-го в некоторых крупных городах нашей страны стал распространяться журнал «Америка» – с большими фотографиями, часто в цвете. Да, это был джаз! В самом широком смысле этого слова! Каждый номер журнала читали десятки, а то и сотни человек. Правда, бывший стиляга Олег Янковский называет всё это (западные фильмы и журналы как источники информации) ерундой, тем не менее, про фасончики (откуда они?) ничего сказать не может. Зато на экране он просто великолепен! Гений толерантности. И одновременно конформизма. Как можно это одинаково достоверно совмещать, уму непостижимо. А Янковский может. Шутя! Вот кого следует именовать звездой (в отличие от тех сублиматических стрижено-ряженых, что каждый день шевелятся в телевизоре – для них больше подходит сугубо классическое: «Звездам числа нет, бездне – дна»). Только один момент меня смутил: неужели Янковский эти немыслимые без основательной подготовки пируэты сам ногами выделывал?

Так вот, страсть к брюкам-дудочкам, пиджачкам (заметьте, явно сценических расцветок), кокам на голове – всё пришло к нам в основном благодаря фотографиям, во всяком случае так было до Московского фестиваля 1957 года. Всегда молодые поклонники некоей группы или просто харизматической личности старались походить на своих кумиров. Хоть в чём-то, даже стиляга конца 1960-х Андрей Макаревич пытался изобразить на месте своей, мягко говоря, непослушной шевелюры нечто похожее на стильную стрижку битлов. Звучит весьма забавно: свобода за счёт затушёвывания индивидуальности. Но это был всего лишь метод для распознания своих. Разве может чувствовать себя несвободным совсем молодой человек, у которого всё впереди? Это только пышнотелая вечная дева российской демократии была под игом с самого детства, и то, если ей верить. А нормальные, не обременённые политлабудой люди в юности всегда ощущают себя абсолютно независимыми. И с этой точки зрения «Стиляги» – фильм не столько о свободе, сколько о времени, когда нам было хорошо, времени, когда нам было восемнадцать.

Из архива: февраль 2009г.