Рустем Вахитов. Как мы выживали в 1990-е, или Народный коммунизм как ответ на вызов "дикого капитализма"

Ответ народа на капиталистические реформы

В 1990-е годы пришедшие к власти радикальные либералы (Ельцин, Гайдар, Чубайс и др.) произвели над нашей страной рискованный, очень опасный и тяжкий по последствиям эксперимент. Попытка создать в России экономические институты западного типа, да еще и в кратчайшие сроки – напомним, что сами реформаторы откровенно называли свою операцию «шоковая терапия», – привела к ужасающим результатам. Советская экономика рухнула, заводы и фабрики стали закрываться, сбережения людей в сбербанке «сгорели», цены на самые необходимые продукты выросли в десятки и сотни раз.

Люди, привыкшие к скромному достатку, который обеспечивала им советская система с ее развитыми институтами социальной помощи, вдруг в одночасье оказались буквально на грани голодного существования.

Причем реформаторы не скрывали, что они сознательно проводят преобразования предельно жестко, дабы бросить людей в море свободной конкуренции и рыночных отношений. В угоду либеральной догме они планомерно разрушали социальные инфраструктуры бывших советских предприятий: детские сады, поликлиники, строительство ведомственных домов, загородные сельскохозяйственные предприятия заводов и фабрик. Ведь, согласно американским учебникам по экономике, предприятия такого типа были «неправильными», завод должен заниматься производством продукции, а работники получать за это зарплату, а уж на полученные деньги покупать товары и услуги.

Либеральное государство 1990-х, усилено насаждавшее капитализм, требовало от предприятий снимать с баланса социальные инфраструктуры. Точно так же государство сознательно шло на уменьшение социальных выплат. Практически официальной идеологией реформаторов стал социал-дарвинизм – учение, согласно которому нужно стремиться создать условия жесточайшей конкуренции, чтоб выжили самые «инициативные» и «успешные». Один из самых одиозных либералов 1990-х А. Чубайс тогда высказывался в том духе, что вымирание 30 миллионов пенсионеров – только на пользу реформам в России, так как уйдут носители советского сознания. Другой реформатор, Е. Гайдар, не скрывал своих надежд на то, что закрытие заводов приведет к образованию рынка труда, конкуренции между предприятиями и возникновению новой частнособственнической промышленности. По его убеждению, которое в завуалированной форме высказывалось во многих его теоретических статьях, безработица, полуголодное существование, даже смерть многих людей – это приемлемая цена за установление в России «нормального» и «эффективного» капиталистического строя.

Сегодня стали общедоступными документы, подтверждающие, что уже на этапе планирования реформ – в конце 1980-х – младореформаторы предвидели резкое снижение материального положения большей части народа и шли на это сознательно, мечтая о формировании в тигле реформ новой породы русских – «гомо капиталистикус». Недовольство народа они были готовы решительно подавлять, чего только стоит показательный расстрел парламента в центре Москвы. Немалая роль отводилась и манипуляции сознанием народа при помощи СМИ.

В то же время их оппоненты – коммунисты и патриоты 1990-х – были убеждены, что реформы, ведущиеся столь варварскими методами, провалятся. Не выдержав такого разгрома привычного жизнеустройства, народ якобы очень скоро сметет ненавистную власть. В течение всех 90-х годов коммунисты упорно ждали скорой народной революции и видели ее проблески в забастовках и голодовках рабочих, демонстрациях студентов и т. д. Строго говоря, коммунисты тоже мыслили в категориях западнической парадигмы и исходили из того, что такой резкий обвал благосостояния должен привести к протестной активности, катастрофа в экономике должна вызвать неминуемую катастрофу политического режима.

Собственно, так оно и произошло бы, если бы подобные реформы проводили в какой-нибудь западной стране: гораздо меньшие удары по благосостоянию трудящихся там вызывают волну забастовок и протестов. Однако российский народ в очередной раз доказал, что его невозможно мерить западными мерками. Ни прогнозы либералов, ни прогнозы коммунистов не оправдались. Бывшие советские люди в основной своей массе не перековались в «гомо капиталистикус», да и с новым поколением этого не произошло, но и на баррикады народ не пошел. Даже забастовочное движение было крайне вялым, несравнимым с современным западным.

Постепенно основная масса населения России, которая сначала пережила подлинный шок от столь крутых преобразований, все же приспособилась к новым пореформенным условиям. Поэтому революция, почти реализовавшаяся в 1993 году, во время октябрьского Московского восстания с каждым новым годом становилась все эфемернее. Приспособление произошло уже в середине 90-х годов. И феномен имел свои объяснения. Выжить в сложившихся условиях бывшим советским людям помог их высокий потенциал к общинной самоорганизации и взаимопомощи. На насаждаемый сверху либеральный капитализм массы ответили стихийным народным коммунизмом (от слова «коммуна» – «община»), только не марксистским, который предполагает классовую борьбу и подготовку революции, а традиционным, при котором люди объединяются в союзы взаимопомощи вроде общин, гильдий, цехов и артелей, чтобы сообща выживать в трудных условиях. Это покажется парадоксом, но 1990-е стали, вопреки желанию реформаторов, годами расцвета реального коммунизма в России, они показали, насколько силен общинный дух россиян.

Наши патриоты и вообще левые идеологи любят поговорить об особом характере русского народа, о склонности его к соборному бытию, к коллективизму и взаимовыручке. Но, к сожалению, почти никто из наших апологетов соборности всерьез не пытался исследовать формы современного реального коммунизма, общинной самоорганизации. А между тем если бы такое исследование было проведено, оппозиция не держалась бы с таким упорством за проигрышную тактику ожидания социального взрыва.

Община как феномен «экономики дара»

Прежде всего, мы должны определиться с тем, что такое община как форма хозяйствования. В истории существовало и существует множество общинных форм экономики – от присваивающей экономики первобытного общества до средневековых крестьянских и городских традиционных общин и современного кооперативного движения. Общее определение общины звучит так: община – это форма хозяйства, которая строится на общественной собственности на средства производства и взаимопомощи ее членов в процессе производства материальных благ. Община гарантирует своим членам удовлетворение их жизнеобеспечивающих потребностей и требует от них взаимной солидарности. Конкретный механизм действия общины подчинен законам «экономики дара». Экономики, в которой люди обмениваются не товарами, имеющими точный денежный эквивалент, а «дарами», под которыми может пониматься все – предмет, услуга, выказываемое уважение, и ценность которых люди определяют, исходя из субъективных отношений, молчаливых договоренностей. Рассмотрим это на примере русской крестьянской поземельной общины, которая существовала в России до революции и первые годы после революции.

Каждый новичок сразу же получал от общины все, что ему было необходимо для того, чтобы сохранить жизнь и работоспособность его и его семьи, причем даром, только на том основании, что он теперь такой же член общины, как и другие. Община совместными усилиями за кратчайший срок (день-два) выстраивала ему дом, на сходе его наделяли землей для сельхозобработки по числу «душ», то есть мужчин в семье, в случае надобности община выделяла семена для сева и хлеб для пропитания. Все это был «дар» общины.

Однако в «экономике дара» дар – это не альтруистическая услуга. Одаренный должен выступить с ответным даром, который производится не сразу, не обязательно в точности эквивалентен начальному вложению, но обязателен, его слишком долгое отсутствие повлечет за собой общественное осуждение, а регулярный отказ отвечать даром на дар – исключение из общины. Ответным даром русского крестьянина-общинника являлся труд на благо общины и взаимопомощь отдельным ее членам. Общинник был обязан участвовать в совместных коллективных работах общины («помочах») – строительстве прудов, дорог, мостов, которыми будут пользоваться все общинники, возведении тех же домов для новых общинников, уборке сена с общинных лугов, которое затем распределялось по дворам, помощи заболевшим общинникам, вдовам, инвалидам, старикам. Такой обмен дарами между общиной и ее членом и между самими общинниками не только был выгоден, но и укреплял общину, стягивал ее в одно целое межличностными связями.

Современные социологи экономики утверждают, что отличие дарообмена от товарообмена в том и состоит, что дар несет еще и символическую нагрузку и является выражением уважения к дарополучателю, устанавливает тесные межличностные связи между дарителем и дарополучателем. А вот товарообмен, наоборот, разобщает. Продавец и покупатель товара после сделки остаются друг другу чужими и ничего друг другу не должны, ничем друг с другом не связаны.

Итак, община – это форма хозяйствования, для которой характерен нерыночный обмен (экономика дара, или ойкономика в терминах Аристотеля), ей противостоит частнособственническое хозяйство (рабовладение, феодализм и капитализм), для которого характерен товарно-денежный, рыночный обмен (экономика товара, или хрематистика в терминах Аристотеля).

Экономика дара, где труд становится даром, приносимым человеком общине в обмен на дар жизнеобеспечивающего продукта, предполагает, что оттого, что выиграет один, выиграют и все. Общинник, получивший от сообщества «дары», чувствует себя морально обязанным, хорошо трудится, и произведенными им благами в определенной мере пользуются все. В общине все имеют совпадающие экономические интересы. В экономике товара, где труд продается, как, например, при капитализме, участники производства – рабочий и капиталист – имеют противоположные экономические интересы. Это вызвано не их моральными качествами, а объективными условиями, в которых они оказались и которым они вынуждены подчиняться.

Впрочем, и взаимопомощь общинников, как мы видели, строилась не на чистых моральных основаниях, восходящих, скажем, к православной соборности или особенностям русского характера, как казалось «романтикам общины» русским славянофилам и народникам. Общинники помогали друг другу, потому что они вынуждены помогать, иначе они потерпели бы и материальный, и социальный ущерб: их бы считали неблагодарными и лишили тех благ, которые им даровала община[1].

Такова общая модель общины, и ее мы и будет использовать, перейдя к самоорганизации постсоветских людей в условиях экономического кризиса.

Советские предприятия-общины и их роль в выживании людей в 1990-е годы

Многие исследователи уже указывали на то, что советские предприятия были непохожи на индустриальные предприятия Запада[2]. Советские предприятия располагали широкой социальной инфраструктурой: поликлиниками, санаториями, профилакториями, детскими садами, которые предназначались для сотрудников и членов их семей. Это не было запланировано в проекте марксистского социализма, который предусматривал удовлетворение всех нужд людей учреждениями государства. С позиций этого проекта подобные социальные инфраструктуры предприятий – даже ненужное дублирование: ведь есть уже районная поликлиника, куда могут обращаться все жители района, в том числе и работающие на определенном заводе.

Очевидно, что создание таких дублирующих соцструктур было стихийным творчеством масс, и моделью для них являлась русская община. И руководство заводов, и их рабочие в период индустриализации, как указывал С. Г. Кара-Мурза, были бывшими крестьянами-общинниками и бессознательно переносили принципы крестьянской общины на городское предприятие. В сущности, такие предприятия были воплощением в жизнь мечты русских народников и славянофилов (Кропоткина, Хомякова, Менделеева) о переносе крестьянской общины на промышленный уровень.

В рамках общиной логики свой дом, поликлиника, санаторий у предприятия очень даже оправданны и не являются дублированием государственных структур, как казалось ортодоксам от марксизма, или растратой финансовых средств, как кажется либералам. Завод, выступавший здесь как община и как коллективный даритель, предоставлял сотруднику все необходимое для жизни – квартиру, дешевую еду в общепитовской столовой, детсад для ребенка, качественное медобслуживание. Ответным даром рабочего был хороший труд, оказание помощи товарищам, когда она понадобится, и сверхурочный труд («общественные поручения» – аналог старорежимных крестьянских «помочей»). И опыт доказал, что такая «общинная экономика» была не менее эффективной, чем западная, частнособственническая (если отвлечься от перебоев с ширпотребом в СССР, о которых говорят либералы, а вспомнить, что советская «общинная экономика» помогла выиграть тяжелейшую войну и затем за считанные годы вытащить из послевоенной разрухи и голода многомиллионный народ).

С. Г. Кара-Мурза уже писал о том, что даже сознательная атака правительства либерал-реформаторов на предприятия-общины – приказы о продаже объектов социнфраструктуры, пропаганда рыночных отношений – не привела к полному уничтожению таких предприятий и перерождению их в производства западного, капиталистического типа. Предприятия-общины сохранили свои инфраструктуры в их базовой части и только свернули их до лучших времен. И даже такие «полусокращенные» предприятия-общины служили спасением для очень многих людей, попавших в ловушку экономических реформ. Это понимали и руководители предприятий, некоторые из которых тоже прониклись общинным духом и считали, что предприятие обязано позаботиться о своих работниках.

Именно от них и пошел эксперимент по выдаче зарплаты продуктами – натурализация зарплаты. Он был следствием отчаянья: денег ни на что не хватало, и имевшиеся средства рачительные хозяйственники пускали на поддержание завода, а работникам предлагалось вместо зарплаты получить продукцию предприятия. Вряд ли они осознавали, что благодаря этому бывшие советские предприятия, так и не став капиталистическими, окончательно стали типами общины, действующими по законам экономики дара. Вспомним, что экономика дара практикует безденежный обмен внутри общины. Думается, этот процесс можно назвать «коммунизацией» предприятий (от латинского слова «коммуна» – «община»).

Естественно, с точки зрения либерала это было архаизацией, отходом назад. Но если целью экономики считать не накопление богатств, как это делают либералы, а выживание в трудных условиях, как всегда считалось в традиционной общине, то такая модель предприятий-коммун была чрезвычайно эффективной. С точки зрения социальной, а не денежной эффективности эти предприятия прекрасно выполняли свою задачу. Даже в худшие времена они сохранили собственные инфраструктуры: поликлиники и профилактории, свои детские сады и пионерские лагеря, свои сельскохозяйственные отделения – теплицы с огурцами и помидорами, поля, засаженные картофелем, так что работники могли за символическую плату приобретать услуги и продукты питания. Даже похороны умерших сотрудников осуществлялись за счет предприятия, в качестве помощи семье покойного. И это ведь только на официальном уровне, а были еще и неофициальные отношения в коллективе, и каждый член коллектива мог рассчитывать на товарищескую помощь. Человек, сохранивший рабочее место на таком заводе, даже получая зарплату продукцией, обеспечивал хотя бы по минимуму потребности свои и своей семьи, был более или менее социально и материально защищен. Человек же, оказавшийся на улице и поплывший по волнам капиталистического рынка, не всегда мог достичь такой зарплаты, которой хватало бы и на еду, и на квартиру, и на врачей, и на отдых, и на детей.

Подобные предприятия-коммуны доказали в 1990-х годах свою экономическую состоятельность – разумеется, по критериям общинной, а не капиталистической экономики. Финансирование со стороны государства, которое они получали в те годы, было столь ничтожным, что его вовсе можно было не принимать в расчет. Фактически эти предприятия существовали на условиях самоокупаемости. Ничто им не мешало, в принципе, воспользоваться процессом приватизации, выкупить предприятие и сделать его собственностью трудового коллектива, чтобы затем, в точности как хозяйственные общины традиционного общества, на началах самоуправления самим строить производство и жизнь. Конечно, вряд ли это можно было сделать на крупных предприятиях, выпускающих самолеты или автомобили, – и обмен тут затруднителен, и сам дух промышленности противоречит органическому духу общины. Но маленькие фабрики и мастерские вполне могли бы организоваться в такие хозяйственные общины – тогда сбылась бы мечта народников и славянофилов о переходе русской общины на уровень городского производства. За счет кооперации друг с другом такие предприятия могли бы создать особую область экономики, свободную и от духа тотального диктата госчиновника, и от «прелестей» капитализма. И лично я не сомневаюсь, что это была бы очень эффективная отрасль, так как подобные попытки предпринимались и уже давали хороший эффект.

Мне известен провинциальный университет, который в самый разгар либерализации, когда преподаватели получали такие гроши, что уходили на рынок торговать турецким бельем, а студенты чуть было не падали на лекциях в голодные обмороки, заключил договор с таким же умирающим пригородным совхозом. Это была инициатива ректора, который сам был из крестьян и подходил к делу с крестьянской смекалкой, а не с переводным томом «Экономикса» в руках. По этому договору каждую осень студенты и преподаватели вуза снимались примерно на месяц с занятий и ехали в совхоз, где тогда катастрофически не хватало рабочих рук. Внешне это напоминало советские осенние «добровольно-принудительные» выезды «на картошку», только теперь это имело экономический смысл для каждого выезжающего лично, да и для всех работников вуза. Ведь в обмен на помощь совхоз, по законам «экономики дара», предоставлял учащимся и работникам этого вуза картошку, капусту, морковь, свеклу и т. д. по символической цене и в больших количествах. Кроме того, по льготным ценам овощи поставлялись в столовую университета. Самое интересное, что, несмотря на мизерность цен, это приносило прибыль и совхозу, в противном случае урожай пришлось бы продавать спекулянтам-перекупщикам, которые заплатили бы еще меньше.

Предприятия, пережившие 1990-е годы, таким образом и сегодня могут стать базой для развития форм общинной экономики.

Общинная самоорганизация садоводов

Огромную роль в выживании масс людей в годы шоковой терапии в России сыграли садоводческие загородные хозяйства, продукцией которых кормились безработные, малооплачиваемые работники умирающих предприятий, старики-пенсионеры.

Тип садоводства, ставший основой для выживания масс в годы реформ, возник в СССР достаточно поздно, в 1950–1960-е годы. Специалисты-социологи (например, И. Чеховских) отмечают, что первоначально в СССР воспроизводился тот тип дачного хозяйства, который сложился до революции в среде высших и средних слоев общества. Подражая аристократам, которые летом выезжали на отдых в свое деревенское имение, представители дореволюционного «среднего класса» тоже либо покупали, либо арендовали специальные дачные домики за городом. Живя в них, они просто отдыхали и сельскохозяйственными работами не занимались. После революции такие дачные поселки были экспроприированы государством и превратились в места для отдыха партийной советской элиты. Советские граждане, не принадлежащие к элите, могли также арендовать на лето домики рангом пониже, тоже подходящие для отдыха.

Пригородные участки, предназначенные для выращивания на них овощей в личных целях, стали предоставлять гражданам в первые послевоенные годы (специалисты объясняют это тем, что в голодные годы люди хоть так могли поправить свой рацион, однако, думается, здесь сыграла свою роль и тоска бывших крестьян по «земле»). В 1960-е годы разрешили строить на них маленькие, нестационарные домики. Так и сформировалось явление, которое до сих пор у большинства населения называется «дача» (хотя к даче классической оно отношения не имеет, скорее оно восходит к крестьянскому огороду).

Садовые участки распределялись предприятиями среди своих работников. Предприятие оплачивало все расходы: электрификацию, водопровод, телефонизацию, охрану. Это тоже был «дар» предприятия. Своеобразный дарообмен существовал и среди садоводов. Характер ритуала приобрела привычка делиться с соседями урожаем. Люди помогали друг другу при строительстве дач, посильно участвовали в общественной работе. Эти садовые хозяйства, объединенные в товарищества, помогли выжить огромному количеству людей в тяжелые 1990-е годы. Малооплачиваемые работники, а то и безработные проводили месяцы, а то и почти круглый год на дачах, выращивали овощи, которыми затем питалась вся семья. Как замечает И. Чеховская: «Последний российский экономический кризис 1998 года продемонстрировал практическую обоснованность ориентации на самообеспечение: на фоне всеобщей паники дачники, у которых была “своя” картошка и т. д., оставались относительно спокойными. В очередях можно было услышать: “На дачу, что ли, уехать и там пересидеть?”»

Конечно, с точки зрения капиталистической экономики дачи были и остаются нерентабельными, дешевле купить ту же продукцию на рынке. Но, как отмечает тот же специалист: «У многих дачевладельцев нет альтернативы: на основном рабочем месте либо не платят зарплату, либо она очень мала, либо человек вовсе безработный. Те самые деньги, на которые дешевле купить, просто негде заработать».

Противостоя налетам бомжей и люмпенов, садоводы сами организовывали совместное патрулирование дачных поселков. Высокая способность к самоорганизации проявилась и в создании общественных организаций, защищающих права садоводов. Например, повсеместно садоводам удавалось добиться льгот для себя на пригородном транспорте, что для них было жизненно важным.

Другой пример такой самоорганизации – объединение в кооперативы садоводческих хозяйств, возникших уже в 1990-е. В эпоху реформ многие предприятия, переживающие кризис, уже не могли оплачивать нужды садоводческих хозяйств своих работников. Садоводы стали создавать кооперативы или товарищества, своеобразные общины, осознавая выгоды, которые несет объединение средств и усилий. Члены такого кооператива выбирают правление и осуществляют взносы, на которые возводятся строения общего пользования (например, дом сторожа), проводятся в дачный поселок водопровод, электричество, строятся дороги, проводятся мелиоративные работы, оплачивается охрана. Это своеобразный аналог «помочи», то есть общественных работ в крестьянской общине, только члены кооператива не могут сами электрифицировать дачный поселок, для этого нужны специалисты, но они их совместно нанимают. Теперь уже кооператив, а не завод предоставляет садоводам все необходимые и даже комфортные условия (электричество, газ, телефон), а садоводы осуществляют денежный аналог ответного дара – «помочи». Кроме того, поселок сам по себе постепенно становится маленьким «миром» и в нем осуществляется взаимопомощь на основе «экономики дара» между самими садоводами.

Казалось бы, со стремлением к общинной самоорганизации у садоводов контрастирует популярное среди них требование передать участки в частную собственность. Однако само понимание частной собственности у них весьма своеобразное, сильно отличающееся от классического либерального понимания. Если либеральное понимание предполагает прежде всего превращение приватизированной земли в товар, рыночные спекуляции с землей, то садоводы вкладывают в термин «частная собственность» иной смысл – собственность семьи и рода, которая не может быть отчуждена государством. Напротив, к земельным спекуляциям они настроены отрицательно, поскольку убеждены, что земля дана для того, чтоб ее обрабатывать. Среди садоводов распространены свойственные для крестьян-общинников ценности – любовь и уважение к сельскохозяйственному труду, презрение к отлыниванию от этого труда, «легкому» зарабатыванию денег. Типичное поведение частного собственника на землю, широко распространенное на Западе, – консервирование земельных участков на длительный период, пока они растут в цене, – вызовет у них, безусловно, возмущение.

Думается, процесс передачи земли в частную собственность, который начнется уже скоро, отрезвит садоводов и покажет им, что они просто не понимали, что их ждет, и тогда мы столкнемся с мощным и организованным движением против приватизации земли.

Лицензии Creative Commons

Общинная самоорганизация среди рыночных торговцев.

1990-е годы были годами расцвета мелкой продуктовой торговли, центрами которой становились стихийно возникавшие уличные рынки. На них можно было купить основные продукты питания – мясо, колбасу, хлебные изделия, масло, фрукты – гораздо дешевле, чем в государственных и частных магазинах. Просуществовали они до начала 2000-х, когда стали вытесняться сетями супермаркетов.

Персонал этих рынков формировался из тех, кто остался без работы после закрытия предприятия или сам ушел из-за грошовой зарплаты, которую зачастую еще и не платили. Российские либералы любят именовать торговцев этих рынков «пионерами капитализма», «инициативными людьми», которые, в отличие от «совков», не желали ждать «милости от государства» и взяли судьбу в свои руки. Однако это ни на чем не основанные идеологические ярлыки, связанные с тем, что наши либералы мыслят в рамках абстрактных, оторванных от жизни конструкций, вычитанных из книг и журналов по экономике. В действительности имеющиеся социологические исследования функционирования таких рынков показывают, что торговцы, которые по отдельности были включены в капиталистические отношения, потому что были наемными работниками, стихийно организовывали своеобразные общины, которые регулировали их взаимоотношения, перераспределяли прибыль из соображений экономической безопасности для всех. Такие общины, будучи неофициальными и даже не имеющими собственного имени (торговцы называли их просто «наш рынок», «весь рынок»), могли выступать как коллективный субъект по отношению к официальной администрации рынка (например, когда община хотела исключить из своих рядов торговца, который с точки зрения администрации никаких нарушений не совершал).

В своем обзоре функционирования таких общин мы будем опираться на найденную нами в Интернете работу Ирины Ивлевой «Уличный рынок: среда петербургских торговцев» (http://www.indepsocres.spb.ru/sbornik9/9_ivlev.htm). Несмотря на то что она использовала материал, собранный в среде торговцев Санкт-Петербурга, сама исследователь признает, что структура и неписаные обычаи этих рынков в разных регионах схожи и ее выводы могут быть распространены на российские рынки такого рода вообще.

Торговцы таких рынков являются либо «хозяевами», то есть владельцами товара, либо наемными продавцами, которые торгуют товаром «хозяина». «Большинство вечерних торговцев (то есть продавцов, торгующих вечером – Р. В.) это женщины с “несложившейся судьбой” – разведенные, матери-одиночки, вдовы, вынужденные взять на себя роль кормильца в семье. Таким образом, вечерней торговлей занимаются в большинстве своем представители семей, причисляемых к социально незащищенным группам». Мужчины в основном работают на рынке грузчиками или помогают женщинам приносить и уносить товар (это делают, как правило, родственники: мужья, сыновья).

Главным мотивом женщин, становящихся торговками, является не получение прибыли, а выживание, обеспечение семьи и детей (хотя иногда эта мотивировка двусмысленна – некоторые из торговок получают пенсии, выплаты за детей, так что речь идет не о буквальном выживании, а о стабилизации материального положения). Ивлева характеризует сообщество таких торговок как «материнское сообщество»: «Эта категория выбрана для характеристики сообщества потому, что большинство его представительниц обладает материнским статусом, занимает позицию “работающей матери” и дискурсивно акцентирует статус матери и ценности материнства».

Это сообщество имеет свои особые правила, которые не спущены «сверху», не записаны в уставе рынка, а сформировались стихийно, в ходе образования рыночной торговли и во многом связаны со стремлением к общинной взаимопомощи. К этим правилам относятся: запреты на демпинговые цены, на откровенную конкуренцию за покупателя (торговцы называют это «перебивать торговлю», то есть «предлагать свой товар, когда покупатель собирается купить такой же продукт у соседа»), на отказ делать скидку при покупке товара «своим». Нарушение этих трех базовых правил влечет за собой суровое наказание: изгнание из сообщества торговцев данного рынка, причем перед нами типичный «суд общины», так как речь идет о решении всего собрания торговцев, а не о решении администрации, которая вынуждена признать это решения, если не хочет конфликта с сообществом рынка.

Существуют и другие правила, нарушения которых не наказываются столь сурово, за ними следует лишь моральное осуждение, но если таких нарушений накопится большое количество, то существование такого предпринимателя на рынке станет невыносимым, его подвергнут настоящему моральному террору и он уйдет сам. К правилам этого рода относятся требование «приглядеть за товаром», когда сосед отлучился по каким-либо делам, и даже торговать за соседа, кладя деньги в его кассу; готовность всегда разменять деньги соседу, подсказать покупателю, где продают нужный ему товар. Существуют и чисто моральные правила: мелкая помощь детям-беспризорникам, постоянно находящимся на рынке. Например, продавцы угощают их фруктами, дают хлеб или другие продукты, которым торгуют. (Ивлева связывает это с субкультурой материнского сообщества, в котором требуется подчеркивать свой статус матери, заботящейся о детях). Среди торговок петербургского рынка, который исследовала Ивлева, существует запрет на продажу детям-беспризорникам спичек и полиэтиленовых мешков (дабы препятствовать курению и токсикомании среди них). Надо полагать, что подобные запреты существуют и на других рынках.

Взаимопомощь среди торговцев выражается и в том, что они объединяются в целях безопасности. Можно к этому добавить личное наблюдение автора. Мне известен случай, касающийся такого же уфимского рынка: после смерти одной из сотрудниц ее коллеги собрали деньги и принесли их родственникам покойной, дабы помочь покрыть похоронные расходы. Кроме того они бесплатно распродали ее оставшийся товар и тоже вернули деньги родственникам. И это – не единичный случай, а тоже правило.

Ивлева отмечает, что подобные обычаи, особенно существование доверия среди торговцев, противоречат принципу конкуренции. Показательно, что описанные торговцы в случае выбора между либерально-буржуазной конкуренцией и общинной взаимопомощью выбирают второе: «В среде торговцев формируются особые механизмы блокирования негативных последствий конкуренции, способных разрушить группу». Ивлева, правда, оговаривается, что конкуренция тоже присутствует, поэтому на рынке нет стойких дружеских отношений, но она введена в определенные рамки, так как прибыль здесь является не главным мотивом: «Представители сообщества ставят своей основной целью решение проблемы выживания. Принцип “безопасность прежде всего” реализуется посредством оказания взаимной помощи членами сообщества в процессе избегания рисков (угрозы жизни, имуществу и т. п.).

Ивлева называет такую форму хозяйственной деятельности «моральной экономикой». На самом деле, перед нами более или менее типичный случай небуржуазной, общинной экономики, широко распространенной в традиционном обществе и, как видим, сохранившейся в России до сих пор и даже приспособившейся к условиям «дикого капитализма». Это объединение торговцев, основанное на ограничении конкуренции, взаимопомощи, идеологическом обосновании деятельности и направленное не на обогащение, а на поддержание примерно одинакового гарантированного уровня материального достатка у всех членов общины.

Черты этого сообщества напоминают средневековые западные гильдии или цеха торговцев, русскую артель коробейников и т. д. Так, П. А. Кропоткин отмечал такие же обычаи средневековых цехов: самоуправление, братство между членами, взаимопомощь. Важно замечание Кропоткина, что гильдии средневековых торговцев в первую очередь стремились обеспечить товарами горожан своего собственного города и свою собственную гильдию, а затем уж всех остальных, «случайных людей». Ивлева отмечает, что и торговцы на уличных рынках из толпы покупателей выделяют «своих» (постоянных покупателей, знакомых и родственников, просто тех, кто им понравился и хорошо к ним отнесся) и продают им товар по сниженной цене, не как всем остальным. Наши наблюдения показывают, что «своим» торговцы могут даже указать на плохое качество того или иного товара (хотя это им и невыгодно, такой товар нужно поскорее продать).

Так выброшенные на произвол рыночной стихии советские люди, бывшие инженеры, рабочие, учителя, медики, следуя некому архетипу, стихийно создали типичный институт небуржуазной, общинной экономики.

Общинная самоорганизация родственников

В 1990-е годы в России возникает семейное производство. В городе это мелкие торговые фирмы или мелкие производства, которые не только принадлежали определенной семье, но в которых в основном трудились члены этой семьи. Как правило, они не давали больших доходов и работали на «самосохранение семьи». На селе такие хозяйства зачастую воспринимались как фермерские и «капиталистические», хотя настоящий сельский буржуа-фермер использует наемный труд, труд сельского пролетария – батрака, а здесь мы имеем дело с совместным трудом членов семьи, то есть маленькой, элементарной общиной. Однако такого рода семейные предприятия в России не стали массовым явлением.

Наибольшее распространение получила потребительская сеть, включающая в себя домохозяйства родственников. Этот вид общинной самоорганизации хорошо изучен современными социологами. Включает он в себя не обязательно близких родственников, хотя, как правило, обязательной является сеть между пожилыми родителями и детьми, имеющими собственные семьи. Входят в сеть не по принципу близости родства, а по принципу симпатии и обязательности члена сети в плане исполнения ее правил. В случае если член сети является близким родственником, но не отвечает даром на дар (то есть услугой на услугу) и является только реципиентом, его исключат из сети, не сделав снисхождения (естественно, на помощь между родителями и детьми это не распространяется). В сеть могут входить и друзья, многие из которых фактически становятся почти родственниками и имеют те же права.

Такая сеть создается с целью гарантировать своему члену минимальный достойный уровень жизни. Скажем, она может предоставлять ему деньги взаймы, давать продукты, лекарства, просто оказывать услуги (уход за ребенком, помощь при ремонте, строительстве дачного дома и т. д.). На первый взгляд перед нами какие-то обыденные ситуации, которые и не заслуживают внимания, но специалисты в области социологии экономики утверждают, что такой дарообмен услугами, продуктами и деньгами способен сыграть значительную роль в выживании масс людей в кризисное время. Так, социолог экономики О. В. Лылова отмечает, что в годы реформ жители села в силу регулярной невыплаты зарплаты вообще оказались за бортом «товарной экономики» и выживали за счет взаимопомощи родственников, так называемой «семейной экономики дара»: «Поскольку поступления из официальных источников (доля зарплат, социальных трансфертов) составляют все меньшую и меньшую часть в совокупных располагаемых ресурсах сельской семьи, а поддержание достойного уровня жизни зависит в основном от экономической активности ее взрослых членов, сельские домохозяйства все более уходят в сферу неформальных отношений и неформальной семейной экономики. Сегодня их можно рассматривать уже не столько как потребительскую, но в основном как производственную единицу, функционирующую по законам семейной экономики. Для такого хозяйства характерны не погоня за прибылью, а поддержание жизнедеятельности семьи, использование при этом всех доступных ресурсов, которые делают ее независимой от нестабильной внешней экономической среды, помогают сохранить материальный и социальный статус» (О. В. Лылова. «Неформальная взаимопомощь в сельском сообществе»).

Так, традиционной стала помощь со стороны взрослых детей пожилым родителям, и наоборот. Помощь эта осуществляется по законам «экономики дара», причем в качестве дара здесь выступают деньги. Пенсионеры – единственная социальная группа на селе, которая получает какие-никакие деньги. Большую часть пенсии они отдают детям, а те обеспечивают их продуктами со своего огорода, обрабатывают огород родителей, запасают корм для скота, делают домашние заготовки и т. д. Повторим, что деньги здесь являются не всеобщим эквивалентом товаров, как это бывает в рыночной экономике, а именно даром, никто специально не оговаривает, что за такую сумму нужно обработать такую часть огорода, этот вопрос решается на основе молчаливых договоренностей. Такие же формы взаимопомощи существуют и в городе. Однако специалисты отмечают, что если на селе дарообмен чаще всего происходит в форме обмена натуральными продуктами, то в городе – в форме обмена деньгами (С. Барсукова. «Сетевая помощь российских домохозяйств: теория и практика экономики дара»). Причем основными участниками дарообмена между родственниками и друзьями являются женщины и в случае сетевой взаимопомощи родственников взаимопомощь наиболее интенсивна по женской линии (например, мать и дочь).

Повторим, что на первый взгляд речь идет о бытовом и не имеющем большого значения феномене: профессиональные экономисты, любящие рассуждать о ценах на нефть и акциях крупных компаний, вероятно, поморщатся, если с ними заговорить о помощи родителям со стороны молодых семей, да еще и в натуральной форме. Однако в совокупности это огромный пласт реальной экономики в России, позволяющий выживать и существовать миллионам людей (прежде всего малозащищенным слоям – пенсионерам, студентам, инвалидам и их родственникам). Фактически в России нет ни одной семьи, которая не была бы вовлечена в такие сети взаимопомощи родственников. По данным Лыловой, на селе 74% опрошенных жителей выступили за сохранение таких сетей, а еще 24% – за их расширение.

Общинная самоорганизация среди соседей

Соседская община на селе распалась в России вместе с традиционной русской поземельной общиной, что, однако, не означает, что исчезла взаимопомощь между соседями. В первые советские годы были попытки создания деревенских советов на селе и районных, домовых, подъездных советов в городе, которые, по сути, были такими же территориальными соседскими общинами, – но развитие государственного контроля прервало этот процесс. К 1980-м годам и на селе, и в городе общинная самоорганизация соседей чаще всего исчерпывалась объединением в сети взаимопомощи по принципу личной симпатии. Редкостью были совместные работы (например, по уборке общественной территории, прилежащей к домам, или совместная, по графику, уборка подъездов). Особенно велико было отчуждение в городах, где соседи часто не знали друг друга.

Но в 1990-е годы наряду с ростом страхов, подозрительности и даже агрессивности жильцов городских квартир по отношению друг к другу возникают и ростки общинной самоорганизации. Поскольку резко ухудшилась криминальная обстановка в городах, соседи стали объединять усилия для покупок подъездных дверей, домофонов, кодовых замков, дверей-перегородок. Во второй половине 1990-х, когда террористы взрывали в Москве дома, жители организовывали добровольные дружины, которые патрулировали территорию возле дома, сообщали в милицию о подозрительных личностях.

Соседская взаимопомощь не ограничивается кругом жильцов: известны случаи, когда жители какого-либо подъезда подкармливали бомжей, разрешали им ночевать на лестнице или в подвале с условием «хорошего поведения». Гораздо реже, но тоже случаются прецеденты ремонта дома или подъезда на собранные жильцами деньги или усилиями жильцов. Кстати, принятый недавно закон о ТСЖ (товариществах собственников жилья) открывает свободу для такой инициативы. Очевидно, что, взвалив часть коммунальных услуг (например, уборку территории, подъезда, ремонт) на свои плечи, товарищество жильцов получит возможность меньше платить представителям коммунальных служб. Вообще возрождение соседских самоуправляющихся общин – один из вариантов хотя бы частичного освобождения от пут городского «коммунального чиновничьего аппарата», непомерно разросшегося в последние годы.

Землячества

В годы перестройки и либерализации началась массовая миграция на территории бывшего СССР. Люди переезжали в большие города, приезжали из ближнего зарубежья. Адаптацию и жизнь на новом месте облегчало землячество – общинная самоорганизация по принципу общности происхождения. Землячества существовали в России всегда, прежде всего в среде студентов и в армии. Однако в 1990-е годы они стали массовым общественным явлением, приобрели официальный статус, превратившись в общественные организации.

Обычно обращают внимание лишь на землячества, так называемых «лиц кавказской национальности» (армян, грузин, азербайджанцев) в российских мегаполисах. Но это только верхушка айсберга. Движение землячеств представлено сотнями общин, существующих во всех крупных российских городах. В своих уставах, опубликованных в Интернете, землячества не скрывают, что создаются для широкой всесторонней взаимопомощи. Она состоит в материальной поддержке земляков в виде единовременных денежных выплат, устройстве земляков на работу, оказании бесплатных медицинских, юридических услуг со стороны других земляков, учреждении стипендий для талантливых студентов-земляков. Создаются клубы по интересам, детские секции, женские клубы. Проводятся культурные мероприятия (концерты, выставки). В случае национальных землячеств создаются школы с преподаванием на родном языке, курсы по изучению родного языка, газеты и даже радиоканалы на родном языке. Землячества выступают в защиту своих членов в случае агрессии, милицейского произвола. Естественно, взамен от земляка ожидается активное участие в делах землячества, готовность к ответной взаимопомощи, высокая коммуникабельность.

Финансовые фонды землячеств формируются за счет членских взносов, финансирования со стороны предприятий и частных фирм, расположенных на малой родине. Часто землячества возглавляются знаменитыми «земляками» – артистами, политиками, бизнесменами, которые при помощи своего положения или связей могут лоббировать интересы «земляков» в государственных или бизнес-структурах.

Существование землячеств удобно и выгодно не только их членам, но и государственным органам. Большинство землячеств так или иначе контролируют поведение своих членов и исповедуют принцип «коллективной ответственности», то есть готовы нести ответственность за своих.

Заключение

Можно привести еще множество примеров общинной самоорганизации и взаимопомощи, которая как бы явилась из-под спуда в 1990-е годы и удержала людей на поверхности в тяжелейшие годы реформ. Но мы не стремились к исчерпывающему описанию этого феномена, мы хотели лишь обозначить эту проблему. В то время как правительство и высшее руководство страны, следуя идеологическим догмам, пытается искусственно создать структуры малого и среднего бизнеса, естественным образом у нас сформировалась целая сфера экономики и жизни на основе общинных принципов, притом вполне соответствующая традиционным российским ценностям. Сфера настолько чуждая и непонятная западническому государству и капиталистическому сообществу, что ее просто не замечают, в то время как она вполне эффективно выполняет свои задачи, прежде всего по поддержанию достаточного уровня благосостояния своих участников. Защита общины, всемерное развитие общинных институтов – все это могло бы объединить разные крылья патриотической оппозиции: истинных консерваторов, наследников линии славянофилов, и представителей «русского коммунизма». Ведь, как замечал еще А. И. Герцен, «социализм у нас в России объединяет и правых и левых». Можно к этому лишь добавить, что это наш русский, общинный социализм.

Р. Вахитов,

кандидат философских наук,

г. Уфа

[1] В некоторых прошлых своих работах («Община и эгоизм», «Выбор патриота», «СССР – проект выживания») автор этих строк объяснял взаимопомощь между общинниками только тяжелыми условиями их существования, которые заставляют объединяться даже эгоистов. Признавая определенную правоту этого утверждения, теперь я все же отказался от ошибочной его абсолютизации. Дело не только в тяжелых внешних условиях (плохой климат, скудные почвы), ведь человек – не животное, он еще и социальное существо, и его производство подчиняется не природным, а социальным законам, в том числе и законам экономики дара.

[2] См., напр., С. Г. Кара-Мурза, «Советская цивилизация».