№3.2025. Камиль Зиганшин. Долгая дорога домой

Роман «Долгая дорога домой» является продолжением трилогии «Золото Алдана». В первых двух романах («Скитники» и «Золото Алдана») рассказывается о староверческой общине, зародившейся в ветлужских лесах, одолевшей долгий, трудный путь через Урал, Сибирь и обосновавшейся в Забайкальском крае; оттесненной к началу XX века в глушь Алданского нагорья, где встречается с горсткой белогвардейского отряда разгромленной армии генерала Пепеляева. В третьем романе «Хождение к Студёному морю» Корней, главный герой трилогии, потерявший к тому времени ногу, решает исполнить свою детскую мечту и отправляется к Ледовитому океану. Во время путешествия его ждёт множество встреч и самых разных
ситуаций, иногда критических. Однако сила воли Корнея и помощь эвенков, якутов, потомков русских землепроходцев, юкагиров, чукчей позволяет достигнуть не только океана, но и выйти к Чукотскому Носу, откуда его уносит на льдине к необитаемому острову в Беринговом море.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Открыв глаза, Корней поёжился от холода. Первая мысль: «Что это за ритмичный рокот?»

– Господи, это же прибой! Я на Земле!!! Слава Создателю!

Слёзы благодарности потекли по морщинистым щекам и бороде сами собой. Нащупав висевшую на шее отцовскую дорожную иконку Николая Чудотворца, Корней поцеловал её и, размашисто крестясь, стал молиться.

«Спаси Христос, помиловал грешника! Не отринь же очи Твоя от раба Твоего Корнея и здесь», – шептал он, вспоминая одиннадцатидневный дрейф на тающей льдине, когда каждый час мог стать последним. Есть ли для человека испытание более суровое, чем оказаться на тающей льдине посреди беспредельности океана?

Всё ещё не веря в спасение, Корней принялся шарить вокруг себя рукой: галька, песок, ракушки! Точно – земля!!!

В предрассветной мгле проступала, в обрамлении скал, бухта. Волны, накатываясь на берег, шуршали галькой. Приподнимаемые ими буро-зелёные валы водорослей казались циклопическими змеями, ползущими по берегу в поисках добычи. Где-то в стороне слышался шум речушки. На сером бархате северного небосвода лишь несколько звёзд.

«Где же Борой? – спохватился Корней. – Борой … Борой!»

Из травы в метрах пяти от него донеслось поскуливание.

– Борой, что ты там делаешь? Иди ко мне...

Пёс выполз из травы на гальку. Пасть полуоткрыта, язык свисает, дышит часто-часто. Бока ходят, как меха в кузне.

Корней потрогал нос: сухой, горячий.

– Что с тобой? – ласково погладил он пса по спине.

Борой в ответ даже не шевельнул хвостом.

– Так, похоже, тебе совсем худо, – заволновался Корней. – Погоди, воды принесу.

Он встал и медленно побрёл по берегу. В прибитом волнами хламе разглядел бутылку. Взяв её в руки, удивился: она была непривычно лёгкой и с треском проминалась.

«Чудное стекло! Мнётся. Никогда не встречал такого».

Подойдя к речушке, отвернул крышку и набрал воды. Ему и самому нестерпимо хотелось пить. Набирая пригоршнями воду, он пил и пил, наслаждаясь каждым глотком. После одиннадцати дней употребления талой воды речная была необыкновенно вкусной.

Напившись, заспешил к Борою, подгоняемый надвигающимся с моря туманом. Тот, услышав шаги хозяина, лишь приоткрыл глаза. Корней приподнял псу голову и стал потихоньку вливать живительную влагу. Однако почти всё выливалась на землю – пёс не мог глотать.

– Дружок, давай ещё раз попробуем.

Он приподнял голову повыше, но опять ничего не получилось. Корней растерялся. За два года долгого и трудного пути до Чукотского Носа Борой стал для него самым близким существом. Они понимали друг друга без слов. Успешно выдержали столько тяжелейших испытаний – и вдруг такой удар.

Вчера, когда выходили на берег, он еле поспевал за собакой. Что-то произошло, пока я спал. Тщательно осмотрев Бороя, Корней обратил внимание на две точки от запёкшейся крови на распухшем носу.

«Змея!.. Похоже, укусила ещё вчера. Яд своё дело уже сделал. Остаётся надеяться на крепкий организм Бороя».

Корней начал лихорадочно думать, чем помочь. Но ничего дельного в голову не приходило. Напоить из бутылки не получилось, а вода при отравлении ох как нужна. Недолго думая, перенёс Бороя к речушке и уложил на берегу так, чтобы пасть касалась воды.

Пёс лежал поначалу неподвижно, но вскоре высунул язык и стал пытаться лакать. Корней воспрял духом:

– Пей, дружок, пей! Это очень важно!

***

Летняя ночь на севере короткая, как вдох. Взошедшее солнце на глазах освобождало берег от тумана.

Корней без малицы, в одной нательной рубашке, от проснувшегося бриза озяб. Невольно вспомнил о малице: обратная волна выбила её из рук недалеко от берега. Надо поискать!

Прошёл метров сто в одну сторону (тюк не могло прибить дальше), примерно столько же в другую, но на глаза попадались лишь груды морских водорослей, разноцветные бутылки, обрывки сетей, куски пенопласта, обломки досок (их он сразу отбрасывал подальше от линии прибоя – пригодятся!) и даже заметно истончившиеся обломки его льдины, но малицы так и не нашёл.

Расстроенный, присел на валун. Тут на линии прибоя шевельнулось что-то тёмное.

– На камень не похоже – шевелится. Зверь какой, что ли? А может, малица? Подойдя поближе, понял, что не ошибся.

Тщательно прополоскав её в пресной воде Ворчалки, так он окрестил эту речушку, повесил на дерево сушиться. Тут вспомнил про алюминиевую фляжку. Её в кармане не оказалось. Видимо, выпала, когда снимал малицу или когда шёл к берегу. Теперь не найти. Замыло в песок.

Солнце уже поднялось достаточно высоко и хорошо пригревало.

Подойдя к Борою, Корней склонился над ним. Пёс не шевелился, но шерсть на боку поднималась уже не так часто. На земле следы слизи и непереваренных комочков пищи.

 «Вырвало! Это хорошо!» – у Корнея словно гора с плеч свалилась.

 ***

 Голод всё настойчивей напоминал о себе. Корней огляделся. На изъеденных прибоем скалах высиживали потомство крикливые чайки. Уворачиваясь от их яростных атак, он стал заглядывать в ниши и расщелины, выискивая их кладки. Но там уже шевелились птенцы. На вид они были такие страшненькие, что он не смог преодолеть чувство брезгливости.

Дабы хоть как-то заглушить голод, выбрал в куче водорослей мясистую ленту ламинарии и, мелко нарезав, поел. Желудок успокоился, но для восстановления сил требовалось что-то посытнее.

В воде болтался стеклянный шар – поплавок от рыболовной сети, облепленный ракушками, но они были слишком маленькими. Бродя по мелководью, Корней принялся переворачивать камни. Из-под одного из них выбежало несколько крабиков. Проворно бросившись в разные стороны, они попрятались под камнями.

«Что делать? Здесь одна мелюзга. Схожу-ка лучше в лес, там уж точно наберу слизняков, а на худой конец червей накопаю. Эвенки запросто едят их, протаскивая между пальцев, чтобы выдавить лишнее», – решил Корней.

Сверху донёсся клёкот. Прикрыв ладонью глаза от солнца, Корней увидел птицу, похожую на беркута, только с белым хвостом.

«Белохвостый орлан», – догадался он.

Раскинув крылья, орлан спланировал на скалу и, поворачивая голову с мощным крючковатым клювом то влево, то вправо, по-хозяйски оглядел побережье. Заметив галдевших над водой чаек, он сильными взмахами крыльев быстро набрал высоту. Сделав несколько кругов над бухтой, сложил крылья и, почти упав в воду, в тот же миг взмыл с серебристой рыбиной в когтях. Устроившись на плоском камне, «рыбак» приступил к трапезе.

Вид рыбы до того обострил у Корнея чувство голода, что он, прихватив довольно крупных голышей, стал подкрадываться к орлану. Приблизившись, ринулся с диким рёвом на него, бросая на ходу камни. Второй угодил птице в грудь. Орлан от неожиданности отпрянул. Корней, не думая о последствиях, схватил рыбину и бросился в кусты.

Съев половину, оставшееся отнёс Борою. Тот, учуяв запах рыбы, лишь приоткрыл веки: есть не было сил.

Корней на всякий случай придвинул рыбу прямо к пасти. Его же самого перекус оживил. Подойдя к малице, пощупал – та ещё была сырой.

«Без костра не обойтись. Дрова есть, остаётся добыть огонь. Для кресала сгодится тупой край ножа. Остаётся найти подходящее огниво».

Перебрав множество камней, выбрал продолговатый, шершавый обломок – его было удобно держать, а при скользящем ударе ножа он давал сноп коротких горячих искр.

Корней с детства знал, что самый лучший материал для розжига костра – измельченный древесный гриб чага, растущий на белоствольных берёзах. Но таких берёз тут не видно. Попробую лишайник. Зайдя в лес, надёргал его со скрюченных ветрами елей, попутно наломав сухих веточек.

Скрутив из прядей лишайника трут, прижал его к огниву и стал ударами ножа высекать искры. После пятого удара завился слабый дымок. Корней дул на него до тех пор, пока не проклюнулся язычок пламени.

Как только огонёк окреп, положил на него веточки. Через минуту на берегу пылал, заявляя о себе дружным треском, костёр.

Мир сразу преобразился.

Когда малица снаружи подсохла, вывернул её наизнанку. Теперь можно подняться на сопку и осмотреться – вдруг где-то рядом люди?! Шагая между редких елей, на каменистом пяточке увидел шевелящийся клубок – змеи! При приближении человека они подняли плоские треугольные головки, угрожающе «постреливая» раздвоенными язычками.

Обходя семейку, чуть не наступил на окровавленную голову змеи.

«Так вот кто ужалил Бороя! – сообразил Корней. – Молодец, что не стал есть её!»

Дальше поднимался, вороша траву и кусты палкой, высматривая слизняков. А найдя, тут же отправлял в рот. Он ещё у юкагиров привадился есть не только червей и личинок оводов, выдавливаемых из-под шкуры оленей, но и этих прохладных студенистых созданий.

Выше по склону росли в основном изуродованные ветрами кривые, в лоскутках тонкой, полупрозрачной бересты, каменные берёзы.

Отвыкшее от физической нагрузки сердце частило. Приходилось подниматься с остановками. Ближе к вершине криволесье уступило место зарослям стелющегося можжевельника. Снег под его густыми ползучими ветвями ещё не растаял, и Корней то и дело оскальзывался.

На вершину сопки поднимался по шатким ребристым камням. Вокруг ни кустика. Лишь кое-где куцые пучки травы и камни в накипи лишайников. Вроде сопка невысокая, метров двести, не больше, а какая разница в растительности!

Ветер с океана ерошил волосы. Вровень с Корнеем и прямо над водой метались с тревожными криками чайки.

Отдышавшись, он принялся осматриваться. Увиденное расстроило: во все стороны – опостылевшая за время дрейфа, безбрежная гладь океана. Лишь на западе, в километрах двадцати, одиноко торчал скалистый островок.

Приютивший его остров по сравнению с ним был великаном, по форме он был похож на вытянутую с севера на юг восьмёрку. В длину километров тридцать пять, в ширину – от восьми до двадцати. Корней стоял на южном, меньшего диаметра, круге. Восточное побережье пологое, изрезанное чередой овальных бухт с песчаными пляжами. На берегу соседней бухты белел скелет кита. «Пригодится», – по-хозяйски отметил Корней.

Западное побережье, напротив, обрывалось в море отвесными скалами. Тяжёлые валы океанского прибоя промыли в них множество полостей.

Бухта, на берег которой он выбрался вчера, была самой южной на острове. С запада её ограничивал короткий мыс, а восточный, загибаясь наружу, далеко вдавался в океан. Если бы не этот мыс, льдину скорей всего пронесло бы мимо острова.

В саму бухту шумно сбегала стремительная речушка, которую он уже нарёк Ворчалкой. На её берегу приветливо поднимался дымок его костра. Место впадения речки в бухту выделялось более светлой водой. На ней, предвещая хорошую погоду, качались белыми поплавками чайки. «Купаясь» в пресной воде, они смывали соль. У входа в бухту мелькнули атласные спины касаток.

Большой и малый круги «восьмёрки» покрывали крутобокие, зеленоватые до середины и голые выше сопки. На самом севере горная гряда с заснеженными вершинами по гребню. Видимо, оттуда и берёт начало Ворчалка. Закрывая часть горизонта, гряда давала мизерную надежду на то, что за ней может оказаться перешеек, соединяющий остров с материком.

– Как окрепну, непременно поднимусь. Тогда уж точно пойму, что это: остров или полуостров.

Ещё раз внимательно прощупав взглядом межгорные долины и береговую линию, скитник не нашёл ничего, что говорило бы о присутствии людей: ни построек, ни дымов, ни лодок.

Корней почувствовал себя настоящим робинзоном. Присев на тёплую шершавую глыбу, вспомнилось, как, читая во время зимовки на Лене книгу Дефо, мечтал оказаться на необитаемом острове. Ему хотелось оказаться в подобной ситуации, чтобы проверить себя – сумеет ли выжить? И вот, пожалуйста – Господь всё устроил!

Правда, Робинзону было проще: их судно не затонуло, а село на мель. Благодаря этому ему удалось перевезти на берег всё необходимое для жизни: ружья с запасом пороха, ножи, инструменты, сундуки с одеждой, семена злаковых, да и продуктов предостаточно. И происходило это в тёплом южном море. А у него, кроме мотка верёвки с закидушкой и ножа, ничего нет.

– Ну что, сударь? – обратился Корней сам к себе. – Рвался, рвался ты к морю, мечтал стать робинзоном – так вот, получай – целый океан от горизонта до горизонта и необитаемый остров.

Как ни странно, Корнея это не испугало. Такие критические ситуации его всегда мобилизовывали.

– Надо с чего-то начинать. Что самое важное? Пожалуй, крыша над головой? Место для становища должно быть удобным и надёжным. Эта мысль заставила его встать. Но, когда Корней поднялся, в глазах потемнело так, что он едва не упал. Пришлось какое-то время постоять, опираясь на посох.

– Это от голода. Всё же первым делом нужно добыть нормальную еду.

***

Спускаясь, поскользнулся на сырой, от сочащейся из-под камней воды серой глине и проехал на ягодицах метра два.

«О! Надо запомнить это место! Глина может пригодиться», – отметил он про себя.

Зайдя в лес, набрал ещё с пару пригоршней слизней. Часть съел сам, остальное понёс Борою.

Подойдя к речушке, с удовлетворением отметил, что оставленная рыба Бороем съедена.

Когда Корней поднёс к его морде ладонь со слизнями, пёс посмотрел на хозяина удивлённо.

– Ешь, ешь! Это вкусно! Ничего другого нет.

Борой осторожно слизнул одного. Распробовав, проглотил остальных.

– Ну вот! А ты сомневался. Понимаю, тебе бы чего посущественней. Я бы тоже не отказался. Спущусь к берегу, может, там, что добуду.

Бродя вдоль вала прибрежного мусора, нашёл несколько обрывков сетей. Связав их между собой, получил хоть и косую-кривую, но шестиметровая дель[1]. К нижнему краю привязал камни, а к верхнему – пластиковые бутылки. Раздевшись, не снимая протеза, зашёл по грудь в воду и растянул сеть между двух глыб. Выбравшись на берег, подобрал палку потяжелее и принялся, двигаясь к сети, колотить ею по воде.

Попало три камбалы и захотевшая поживиться уловом чайка. Раскопав в золе уголёк, Корней раздул его и подсунул под сложенный шалашиком сушняк. Дымок завился, засинел. Пламя быстро охватило ветки.

Выпотрошив рыб, нанизал их на «вилки» из сырых, очищенных от коры веток и поджарил, поворачивая над огнём до образования золотистой корочки. С удовольствием съев двух, третью оставил на утро, а чайку скормил Борою. Увидев, что пёс съел её всю, обрадовался.

Где-то через час Борой, пошатываясь, зашёл в траву и, выискивая какие-то особые травы, стал жевать их. При этом, забавно скалясь, ворочал головой, стараясь извлечь запавшую за десну травинку. У Корнея отлегло от сердца – выздоравливает!

Сидя у костра, он, выбирая место для стана, придирчиво оглядывал окрестность. Взгляд зацепился за скалистый обрыв и террасу под ним, полого спускающуюся в бухту. «Интересное местечко. Надо подняться, посмотреть, что там».

Место и в самом деле оказалось неплохим: и брызги в шторм не достанут, и океан хорошо просматривается, и подход не крутой, и речка рядом, а, главное, в скале, удобная ниша. Неглубокая – в полсажени[2], зато довольно длинная: сажени три, не меньше: готовая крыша на первое время.

Корней потёр руки: «Такому месту позавидовал бы сам Робинзон». Теперь главной заботой становилась еда, но боль в культе заставила сесть на камень и осмотреть протез. Хождение в солёной воде вышло боком. Ремни протеза и гильза намокли, и разболтавшийся протез натёр культю до крови.

Вернувшись к костру, Корней отстегнул его и положил сушиться, сам же, устроившись рядом, не заметил, как уснул.

Пересохшая кожа «гильзы» скукожилась так, что невозможно было одеть. Пришлось снова мочить и долго отминать. Отминая, ругал себя: «Эх, как же я так! Ещё немного, и «гильза» спеклась бы безвозвратно. А кожи для неё тут взять негде!»

Голод подгонял, и, как только удалось вставить культю в гильзу, он пошёл проверять сеть. Ему повезло. Был отлив, и сеть оказалась на мелководье в метрах четырёх от берега. Корней зацепил её суковатой веткой и подтащил к себе. Отливом в неё нанесло много мусора, а попалась всего одна камбалёшка.

Зато в мелкой воде на камнях набрал устриц и мидий. Раскрывая ножом створки, тут же глотал скользкое, но сытное и вкусное содержимое. Борою эта еда тоже пришлась по вкусу.

Корней ел и размышлял: «Зачем сеть? Из-за неё могу и без протеза остаться. Есть и другие способы ловли рыбы. Самое простое и надёжное – сделать удочку. Но где взять крючок, а на худой конец, гвоздь либо кусок проволоки?»

Тут его осенило: нужно сплести из молодых веток морду – корзину с узким, похожим на воронку входом.

На следующий день она была готова и установлена на Ворчалке между двух камней, выступающих из воды.

Надо сказать, Корней, перед тем как приступить к работе, никогда не забывал испросить у Господа благословения и помощи.

Вечером, а точнее сказать, в долгие здешние сумерки, плавно переходящие в рассвет, усилившийся ветер принялся закручивать седые гребешки волн. Резко похолодало, посыпала ледяная крупка. Корней быстро наломал и выстлал дно ниши лапником. Перенёс в неё Бороя – псу подниматься на террасу было тяжело. А сам прилёг рядом.

– Ну что, дружок, с новосельем! Это теперь наш дом.

Благодарный Борой прижался к хозяину и лизнул лицо. Согревая друг друга, первый раз спали без опаски и тревоги, не покидавшей их на льдине все одиннадцать дней…

Утром всё вокруг было покрыто белым слоем тающей крупки. А на кончиках хвоинок и листьев поблёскивали готовящиеся сорваться капельки. Продрогший Корней быстро спустился к речке, разгрёб покрытые седым пеплом головёшки, но не обнаружил ни одного красного уголька. Ничего страшного – костёр так и так нужно переносить поближе к нише.

Из-за влажности развести огонь никак не удавалось.

Искры при ударах ножа по кремнию вылетали густым снопом, но отсыревший лишайник даже не дымил. Промучившись с полчаса, Корней выбрал в принесённых ветках смолистый сук, счистил с него отсыревший слой и настрогал горку тоненьких смолистых стружек. Они взялись сразу. Когда тонкие веточки разгорелись, добавил ветки потолще. Те зашипели, засвистели, кора запузырилась, но жар быстро одолел влагу.

– Эх, чайку бы! Да не в чем воду вскипятить. Корнею был известен старый таёжный способ: выдолбив из ствола жбан, наполняешь наполовину водой и бросаешь в него докрасна раскалённый валун. Но для жбана нужно толстое, крепкое бревно. Пока не до этого – надо спешно строить жилище.

Вместо чая выпил набранную в полиэтиленовую бутылку речную воду.

Ночёвка показала, что, если нишу накрыть скатом – как бы пристроить половину шалаша, получится надёжное, защищённое от осадков и ветра убежище. Для этого, по его прикидке, понадобится не меньше пятидесяти трёхметровых жердей.

В начинающемся почти сразу за террасой лесочке прямоствольных деревьев не было. Все кривые и перекрученные ветром. Придётся идти вдоль речки вглубь острова, где в распадках ветра не так сильны.

Выбирая подходящие сухостоины, подрубал ножом у комля и валил. На одном из стволов сохранилась кора с личинками елового усача. На вид малоаппетитные, зато крупные и на удивление сытные и вкусные.

Ветки Корней отсекал ножом так, чтобы оставались небольшие сучки для удержания в дальнейшем лапника, которым он будет покрывать скат.

После третьей ходки, а каждая не меньше километра, умаялся так, что буквально сам упал, как подрубленный, на лапник в нише.

«Так дело не пойдёт. Надо поесть». Заставив себя встать, он побрёл к речке проверить морду. В ней, к неописуемой радости островитянина, крутились три рыбины, похожие на речную форель: тёмная спина, светлые бока в радужных брызгах. Одну отдал Борою. Вторую, чтобы не тратить время на готовку, съел сырой. А третью оставил на вечер, чтобы запечь. Рыба без соли была безвкусной, но голод утолила и сил прибавила.

К вечеру на террасе появилось ещё несколько жердей. Эта в общем-то не сложная работа оказалась для него долгой и утомительной из-за того, что приходилось уходить всё дальше и дальше.

«Вот бы по речке сплавлять, хотя не годится – будут застревать между камней, а если и проплывут, то в море унесёт. Вообще не достанешь. Так и придётся таскать на себе».

Собирая сушняк для костра, он увидел на небольшой прогалинке между пихт пару десятков крепеньких рыжих лисичек. Они так вкусно пахли, что Корней не удержался и сразу съел их. Грибы радовали ещё с седмицу[3].

Через три дня Корней всё же позволил себе отдых. Но не в его характере было ничегонеделанье. Корней решил сделать календарь. Он ещё на льдине, завязывая узелки на верёвочке, отмечал дни, чтобы, не приведи Господи, не пропустить двунадесятые праздники. Теперь, выбрав жердь попрямее, перенёс на неё свои «узелки». По его «календарю» получалось, что на острове он оказался 17 июня 1960 года. Дни отметил короткими зарубками, седмицу одной более длинной, а месяц впоследствии отмечал двумя длинными.

После этого вбил на краю террасы метровый кол и, когда тень от него стала самой короткой, положил на это место камень-полдень. Потом сделал и часовые метки.

Для розжига костра надрал в запас с каменных берёз лохмотьев бересты, похожих на тонкую папиросную бумагу.

Его радовало, что здесь, как и на Чукотском Носе, полярного дня не было. Солнце хоть и ненадолго, но ныряло в море. Двухмесячный полярный день на побережье Ледовитого океана выбивал организм из привычной смены дня и ночи, и он начинал бунтовать.

Пройдя вдоль Ворчалки, нарезал охапку гибких веток, связал их и положил в воду, придавив камнем. Пока прутья вымачивались, вытесал доску для разделки рыбы. На следующий день взялся плести корзины. К вечеру первая корзина была готова. На вид, может, и неказистая, зато прочная и лёгкая.

Занимаясь этой несложной, знакомой с детства работой, Корней то и дело вспоминал дрейф на стремительно тающей льдине и всякий раз благодарил Господа и Николая Чудотворца за оказанную ему милость.

Чистое небо дождя не обещало. Спать улёгся на широком плоском камне, хранящем дневное тепло. Корней с детства любил перед сном разглядывать звёзды на небе, представляя, что где-то там Царствие Небесное с ангелами и архангелами. Правда, здесь, из-за светлых ночей, звёзд намного меньше, чем на Алданском нагорье.

Когда сухостоины закончились, пришлось валить живые деревья. Это занимало гораздо больше времени: их рубить было тяжелее и дольше.

Наконец, необходимое количество жердей лежало на террасе. Теперь предстояло «разделить» их на трёхметровые части. Тут Корней с ужасом обнаружил, что ножа в чехле нет. Он помертвел: «Когда? Где?» – пронеслось в голове.

Заставив себя успокоиться, стал вспоминать каждый свой шаг. Точно помнил, что, после того как очистил от веток последний ствол, засунул нож в чехол. Выходит, выронил, когда волок хлысты. Видимо, не до конца засунул в чехол, и рукоятка зацепилась за что-то.

Не беда – Борой махом найдёт. Кстати, где он? «Борой, Борой!» – позвал Корней пса.

Тот примчался, радостно размахивая хвостом-бубликом, – похоже, рыскал неподалёку.

– Дружище, беда! Нужна твоя помощь. Потерял нож, – Корней показал пустой чехол. – Ищи!

Умный пёс, обнюхав чехол, побежал в лес по тропе, которую уже набил Корней, таская жерди. На небе неожиданно громыхнуло. Их догоняла выползшая из-за сопки туча.

– Борой, давай быстрее. Начнётся дождь, смоет все запахи.

Пёс и так быстро петлял между деревьями, старательно выцеживая нужный запах. Корней, двигаясь следом, тщательно осматривал каждый кусочек пути.

Поиск для Бороя осложнялся тем, что следов хозяина в лесу было без счёта. Они то удваивались, то утраивались. Пёс то и дело скалывался с одного на другой. Тем временем туча нагнала их. Очередной раз громыхнуло, и полил дождь. Продолжать поиски стало бессмысленно.

– Не всё коту масленица, – успокаивал себя Корней, – сделаю каменный топор.

Переждав дождь в нише, он отправился на гору искать пригодный для топора камень.

Расколов друг о друга десятка три камней, отобрал подходящую заготовку. Два дня понемногу скалывал лишнее, чтобы придать камню форму топора, и затачивал, елозя лезвием по шершавой плите. Для топорища использовал ствол берёзы. Расщепив один конец, вставил в него топор и, крепко стянув расщеп, обвязал его крест на крест куском верёвки.

Топор превзошёл его ожидания. Первую же жердь разрубил за минуту. Верно тятя говорил: «Каков инструмент, таков и результат», – радовался Корней. Пока рубил, обвязка чуть-чуть ослабла. Эту проблему решил, вбив под верёвки деревянные клинышки.

Разрубая сырые, брызжущие соком стволы, Корней вспомнил, как чукчи угощали его «лапшой», нарезанной из сладковатой заболони, находящейся сразу под корой. Он стал соскабливать её и с удовольствием есть.

Утомившись, усаживался на тёплом камне и, подставив лицо солнцу, отдыхал, наслаждаясь ласковым прикосновением его лучей. Он представлял, что это ангелы ласкают и подбадривают его.

Работал топором весь день. Прервался лишь подкрепиться зашедшей в морду рыбой. Окрепший Борой перешёл на самообеспечение. Ловил зазевавшихся чаек. Изредка, надолго убегая, видимо в соседние бухты, приносил и кайру. В такие моменты на его морде играла гордая улыбка: «Хозяин, похвали меня! Я молодец!»

Обмазав птицу глиной, Корней запекал её в углях. После этого не нужно ощипывать: оперение легко отделялось вместе с глиняной коркой, а само мясо получалось мягким и сочным. Не хватало только соли.

Господь все эти дни баловал новопоселенцев: в морду регулярно заходило не меньше двух рыбин.

Дело продвигалось медленно, но благодаря тому, что Корней работал с утра до вечера с короткими перерывами, к десятому июля на террасе лежало шестьдесят пять трёхметровых заготовок для ската и десятки обрезков разного размера.

Устанавливал Корней жерди в распор так, чтобы верхний конец как можно плотнее упирался в козырёк ниши. Получилась крепкая наклонная стенка.

Утро принесло перемену погоды. Густой туман буквально сочился влагой. Это не помешало Корнею собрать на берегу и перенести к убежищу несколько охапок широких бурых, с зеленоватым отливом лент ламинарий.

Он с ходу принялся устилать ими скат так, чтобы верхний слой перекрывал нижний. Сверху ламинарии устлал несколькими слоями лапника, а чтобы его не сдувало, придавливал отрезками жердей.

Выходящий в сторону речки торец оставил открытым для входа, а второй попытался заделать обрубками жердей, но не получалось надёжно крепить. Поэтому торец заложил камнями, обмазывая их глиной, смешанной для крепости травой. Довольный своей постройкой, Корней улёгся на устланной пахучими ветками лежанке и заснул под ритмичный, успокаивающий шум прибоя.

На следующий день, проснувшись, Корней решил заняться благоустройством своего «дома», и они с Бороем отправились в соседнюю бухту, где с вершины Шишки видел скелет кита. За две ходки приволок выбеленную на солнце лопатку для стола, позвонок для табуретки и несколько пластин китового уса[4].

Для защиты дров от дождя соорудил рядом с хижиной навес, прикрывающий не только дрова, но и кострище. Вечер выдался до того уютным, тёплым, тихим, что Корней, бросив все дела, устроился на шершавом валуне полюбоваться закатом.

На горизонте догорало, окрашивая всё вокруг в малиновые тона, солнце. Его отблеск тянулся по воде волнистой дорожкой прямо к ногам Корнея. Казалось, наступи на неё и придёшь к самому светилу. И море сегодня удивительно спокойное. Оно такое гладкое, словно довольное чем-то. Прощаясь с уходящим светилом, беспокойно кричали птицы. Вот уже лишь пурпурный диск, похожий на раздутый ветром уголёк, тлеет на краю океана, но и он вскоре гаснет. Зато на небе отчётливо стал виден серебристый коготок месяца и уверенно заявила о себе короткая, малозвёздная северная ночь.

Сегодня морда впервые оказалась пустой. «Неужели всё выловил? Речка-то маленькая. Похоже, без удочки не обойтись. Из чего же сделать крючок?»

Более тщательно осматривая выброшенное на берег, наткнулся на полузасыпанный песком обломок доски от ящика. У его края торчали два гвоздика, обвитые проволокой. Гвозди настолько проржавели, что крошились в руках. Зато из проволоки удалось сделать, отбив на камне, три крючка. Вместо лески распустил на нити китовый ус. В качестве поплавка использовал гусиное перо, очищенное от ворсинок. Для грузила долго искал камушек с дыркой, но, подумав, решил, что можно попробовать и без него. Осталось срезать ветку подлинней для удилища.

Борой, наклоняя голову то влево, то вправо, всё это время внимательно наблюдал за хозяином.

Испытывать удочку отправились к небольшой заводи, защищённой от прибоя цепочкой больших камней. Насадив на крючок мидию, Корней привычным взмахом забросил снасть и замер, не сводя глаз с поплавка.

Долго ждать не пришлось. Вытянул одну за другой четыре красноватые, зубастые рыбины с торчащими длинными шипами. «Морской окунь», – догадался он. Пятый оказался таким крупным и буйным, что ушёл вместе с крючком.

«Эх, похоже, недолго мне рыбачить!» – сокрушался расстроенный Корней. Морского окуня он ел впервые. Понравился не только вкус, но и то, что у него не было мелких костей. Прочные шипы спинных плавников сохранил – знал, что из них делают иглы, а подумав, отложил и остальные косточки.

Время от времени Корней поднимался на Шишку (так он назвал ближнюю сопку) и до боли в глазах вглядывался в морскую даль в надежде увидеть проходящее судно. В этом, правда, не было смысла – как дашь знать о себе? Даже если успеешь развести костёр и его заметят, никто не будет менять курс: мало ли костров жгут промысловики.

Море ни разу не порадовало появлением судна.

***

Организм все настойчивей требовал соли. Пресная пища уже вызывала отвращение. Корней давно заметил, что вода в Тихом океане гораздо солоней, чем в Ледовитом океане, и оставшаяся после отлива в неглубоких углублениях, испаряясь, оставляет белый налёт. При очередном приливе его смывает.

«А что, если попробовать налить в углубления плит, до которых прилив не доходит, морскую воду и, подливая её, после испарения, получить соль?» – подумал Корней.

Присмотрев подходящие камни, он промыл их и налил морскую воду. Концентрация соли с каждым днём росла, и вскоре на камне появились белые кристаллы. Наступил день, когда он собрал в чумашку из пихтовой коры первый «урожай».

Хотя солнце светило до полуночи, соль набиралась медленно, а следовало запасти ещё на осень и зиму. Вдохновлённый успехом, Корней в тот же день занялся расширением «плантации».

Когда возникала угроза дождя, Корней соскабливал створкой мидии образовавшийся концентрат в пластиковую бутылку со срезанным верхом и уносил в хижину.

Солнце баловало до десятого августа. Одиннадцатого Корнея разбудил дробный стук редких, но полновесных капель. Через минуту на остров обрушился ураганный ветер, следом начался такой мощный ливень, что казалось, смоет всё, что есть на острове.

Струи дождя, смешиваясь с морскими брызгами, летели почти горизонтально. Грозный рёв прибоя заглушал все остальные звуки. Волны выносила на берег груды ламинарии.

Лило, затихая на пять-десять минут, чтобы возобновиться с новой силой. Корнея больше всего расстраивала не непогода, а то, что она нагрянула внезапно и он не успел собрать всю соль. По его прикидкам из того, что смыло, получилось бы не меньше двух горстей.

А вот хижина порадовала. Она не только выдержала натиск ветра, но и не пропустила ни единой капли.

Поймав момент затишья, обеспокоенный Корней пошёл проверить морду. Как он и опасался, поднявшаяся вода унесла её в море. Это не самая страшная потеря. Как только непогодь стихла, сплёл две новые и установил, привязав для надёжности к кустам.

Во время дождя, чтобы занять себя, он по примеру чукчей дёргал и сматывал в клубки нитки из китового уса. (Эту муторную и кропотливую работу он долго откладывал на потом.)

Вообще-то в «хозяйстве» ему не хватало многих вещей. Более всего, конечно, ножа – сейчас его отчасти заменяли острые створки мидий, и котелка, в котором можно было бы заваривать травы: он очень страдал без горячего взвара.

Корней уже пытался отжечь из глины посуду, но она трескалась либо при сушке, либо при обжиге. Видимо, местная глина не годилась для гончарных дел.

***

Как только погода наладилась, Корней полез на сопку, где ему попадался обсидиан – камень с однородной, без трещин и прожилок структурой. Наколов топором с десяток пригодных по форме кусков, вернулся к становищу. Для придания нужной формы грубый топор не годился. Для этого он подыскал крепкий заострённый камень.

Аккуратно скалывая скользящими ударами от центра к краю лишнее, Корней старался придать обсидиану форму обоюдоострого лезвия. Дело это оказалось не простым. Несколько уже почти готовых «ножей» пришли в негодность из-за неточных ударов.

Корней разнервничался и решил пока отложить эту работу. На следующий день, когда нож был почти готов, он опять сколол лишнее. Тут он едва не заплакал.

Наконец, седьмой вариант порадовал. Рукоятку, чтобы было удобно держать этот нож, обложил пихтовой корой и плотно обмотал тремя слоями китовых ниток.

Зная, что после шторма на берегу можно найти много чего полезного, Корней решил пройтись по берегу. Океан не подвёл: кроме обычных пластиковых бутылок подарил побитого о камни годовалого тюленя.

Разделывая его, Корней благодарил Господа за столь щедрый дар – этого мяса должно хватить надолго. Каменный нож не подвёл. Править приходилось, но не часто. Жир собрал в пластиковые бутылки. Внутренности отдал Борою, а нарезанное на полосы мясо развесил на ветру. Тут опять пригодились нити из китового уса. Хорошо, что не поленился и надергал несколько клубков.

Шкуру растянул на плоском камне мездрой наружу. Птички тут же налетели и принялись выклёвывать остатки мяса.

Глядя на возросшее число разнокалиберных пластиковых бутылок в прибрежном мусоре, Корней подумал: «А не соорудить ли из них матрас?» Ночами, несмотря на толстый слой лапника, он спиной чувствовал холод, идущий от камня.

Вроде бы бутылок принесло много, но, чтобы собрать достаточное количество, пришлось перебрать прибойный хлам ещё и в соседней бухте.

Среди пластиковых бутылок попалась одна стеклянная, густо облепленная мелкими ракушками. Внутри неё что-то постукивало. Корней подумал: «Вдруг это письмо? Возьму с собой, открою в хижине!»

Одна из «раскопок» завершилась неожиданным подарком – море возвратило ему алюминиевую фляжку.

Вернувшись к стану, Корней, очистив горловину от черного вара, выковырнул пробку. На ладонь выпал скрученный в трубочку листок, исписанный множеством чёрточек, таких же, как на некоторых пластиковых бутылках. Корнею были понятны только цифры: 24.08.1945.

Судя по дате, бутылка плавала почти двадцать лет. «На всякий случай сохраню этот листок».

Рассортировав бутылки по размеру, он связал их китовыми нитями. Получившийся «матрац» покрыл лапником. Лёг, чтобы проверить. Когда начинал ворочаться, он потрескивал, но лежать на ней было тепло и удобно.

Ненужные бутылки сложил в костёр, оставив несколько для воды. А сам, прихватив две из них, пошёл к речке. Возвращаясь к стану, увидел, что бутылки, начавшие уже плавиться, откатились. Сунув бутылку из правой руки под мышку, стал перекладывать «беглецов» в центр костра. В этот момент бутылка из подмышки выскользнула и упала прямо в огонь.

 «Вот растяпа, не надо делать два дела одновременно! Сейчас лопнет и затушит костёр», – пробурчал он. Решил подождать, когда все оставшиеся бутылки догорят. Каково же было его удивление, когда бутылка с водой не только не расплавилась, а, слегка раздувшись, продолжала спокойно лежать в догорающем костре.

Выхватив её из углей, удивился: бутылка была очень горячей и не повреждённой. Отвинтив крышку, чуть не ошпарился выплеснувшейся водой. Корней опешил:

– Ничего себе! Оказывается, в этих мягких бутылках даже воду можно греть! Или это какая-то особая бутылка? Надо проверить другие.

Взбодрив костёр, он поставил только что принесённую бутылку без крышки в центр костра и стал ждать, что будет. Вскоре в воде появились пузырьки, и вот уже закипевшая вода выплёскивается из горлышка.

Ошеломлённый Корней долго сидел, тупо глядя на кипящую воду.

Но, решив, что это чудо, принялся отбивать земные поклоны и благодарить Создателя.

«Полная бутылка долго закипает, надо попробовать согреть полбутылки, мне ведь не надо много горячей воды».

Ещё раз сходив за водой, Корней набрал только полбутылки. Поставил её в огонь и стал наблюдать. Верхняя часть на глазах начала коробиться и, согнувшись буквой «Г», повалилась на угли.

 «Надо же! – удивлялся Корней. – Столько времени страдал без любимого травяного взвара, а, оказывается, это так просто решалось».

Счастливый Корней побежал собирать травы для заварки. Для стакана опять же пригодилась бутылка.

После многих дней употребления холодной воды горячий взвар показался ему божественным напитком. «Как мало, иной раз, нужно человеку для счастья», – размышлял он, наслаждаясь каждым глотком.

 ***

Корней каждый день думал о том, что надо подняться на Поперечный хребет и получить, наконец, ответ на мучавший его вопрос: где он – на острове или на полуострове? В глубине души теплилась надежда, что это всё-таки полуостров.

Теперь, когда жилище готово и создан кое-какой запас продуктов, можно потратить на это два-три дня.

После утреннего правила он сложил в заплечную корзину провиант и, испросив у Николая Угодника защиты, зашагал с Бороем к хребту по восточному, более пологому побережью.

Летнее солнце быстро подсушило придавленные росой травы. Тишина утра нарушалась лишь резкими криками чаек. Пройдя уже натоптанной тропой в Китовую бухту, разглядел на выступающих из воды валунах греющихся нерп. Они, отфыркиваясь от назойливых мошек, с любопытством разглядывали невиданных пришельцев. Появление человека и собаки не вызвало у них беспокойства. Лишь старый самец, подняв голову и хвост, на всякий случай грозно хоркнул. После чего, потянувшись во всю длину, широко зевнул.

Следующий мыс был значительно выше и круче. Неустанная работа прибоя промыла в его основании глубокие полости. Обрываясь в океан почти отвесной, с многочисленными уступами стеной, мыс был идеальным пристанищем для тысяч разномастных пернатых. Гвалт стоял – хоть уши затыкай. Одни, истошно крича, кружились над мысом серой метелью. Другие, вынырнув с серебристой рыбёшкой в клюве, взмывали в воздух и спешили к гнездовьям. Корней видел птичьи базары, но такого огромного скопления птиц не доводилось. На нижних уступах сидели рядами белогрудые кайры. «Так вот откуда приносил их Борой».

Увидев собаку, птицы на всякий случай посыпались в пенистые волны. Выше – гнёзда непривередливых глупышей и небольших аккуратных чистиков.

В этой многоэтажке ни одной пустой квартиры. Настоящий город с многотысячным населением. Разные виды, а как-то научились мирно сосуществовать.

Убедившись, что в следующую бухту по берегу не попасть, Корней стал подниматься на мыс по склону. Он был настолько крут, что приходилось цепляться за кусты и корявые стволики.

Открывшаяся бухта, судя по многочисленным тёмным валунам, выступавшим из воды, была неглубокой. В море, напротив бухты, резвилась стая касаток. Разрезая высокими спинными плавниками водную гладь, они то и дело выбрасывали лоснящиеся гибкие тела из воды и тут же исчезали в ней.

Спустившись с мыса, Корней оказался в густом, влажном лесу, увешанном космами мха-бородача.

Причина необычайно тучной растительности выяснилась, когда он переходил ручей, струившийся между камней, покрытых бархатистым мхом. Почувствовав запах тухлых яиц, Корней опустил руку в воду. Она была тёплой, попробовал – на вкус солоноватая.

Чтобы выяснить, отчего вода такая тёплая, пошёл вверх по течению. Через километр у подножья сопки упёрся в небольшое, вонючее озерцо, вскипавшее время от времени пузырчатыми кругами. Почва вокруг него была тоже тёплой. Чуть в стороне пузырилось несколько грязевых луж. Подобные места Корнею попадались и на Чукотке.

Глина здесь была совсем другая: серая и на ощупь маслянистая. «На обратном пути надо будет взять с собой. Может, из неё удастся сделать посуду», – подумал Корней.

Вернувшись на заваленный лентами ламинарий берег бухты, он с удивлением понял, что увиденные сверху валуны на самом деле и не валуны вовсе, а морские звери с густой, довольно длинной шерстью и добродушными мордашками.

Неподвижно лёжа в тёплой зеленоватой из-за зарослей ламинарий воде, эти милашки, сложив передние лапки на груди, казалось, загорают. Те, что поменьше (видимо, самки), умиротворённо урчали, более крупные похрюкивали. Малыши перекликались, как чайки, только потише. Это были каланы[5].

Корней много читал и слышал о них, но живьём видел впервые. Эти симпатяги совершенно не реагировали на пришельцев.

Время от времени кто-нибудь из них нырял, а вынырнув, ложился на спину и, вытащив из складки кожи подмышкой собранные раковины, разбивал их на животе камнем, вынутым из другой складки.

Спрятавшись за валуном, Корней с интересом наблюдал за ними. Борой, сообразив, что шуметь нельзя, тоже затаился.

Вот ещё один калан исчез в слегка покачивающихся лентах ламинарий и через минуту появился с кальмаром. Придерживая лапками, начал с аппетитом поедать его. Наевшись, остатки спрятал в кожаные складки и, почесав длинными когтями живот, принялся нежно поглаживать соседку. Та кокетливо оттолкнула ухажёра.

Корнея особенно умиляло, как мамаши возятся со своими детёнышами. Клали к себе на живот и, придерживая лапами, качали, гладили и даже целовали. Совсем как люди. Некоторые, играя, подбрасывали малышей вверх. Другие учили плавать, осторожно сталкивая малыша в воду. Когда мамочка понимала, что малыш устал, клала себе на живот и ласково гладила.

Папаши же, забравшись в самую гущу бурых зарослей, гасящих волнение моря, дремали, сложив лапы на груди.

Внимание Корнея привлёк калан, беспорядочно барахтавшийся недалеко от берега. Приглядевшись, понял, что бедолага запутался в обрывке рыбацкой сети. К нему на помощь спешили собратья. Опередивший всех принялся толкать запутавшегося товарища к берегу.

Борой, увидев приближающихся зверей, прижался к земле, готовясь к прыжку.

– Сидеть! – шепотом приказал Корней: ему хотелось посмотреть, чем завершится спасательная операция.

В итоге спасатель сам запутался в сети. Попытки разгрызть капроновую сеть не давали результата. Напротив, вскоре оба едва шевелились.

Было очевидно, если им не помочь, животные погибнут. Вытянув с помощью жерди «кокон» с пленниками на берег, Корней принялся разрезать ножом капроновые нити. Каланы вели себя спокойно – сообразили, что их освобождают.

Первый калан, не веря, что избавлен от пут, некоторое время лежал неподвижно. Потом поковылял к воде. Немного отплыв, захрюкал, словно благодаря. Дождавшись, когда Корней освободит второго, они, взявшись за лапки, поплыли рядышком.

Неожиданно раздался пронзительный свист, и все животные ринулись в гущу водорослей. В бухту, чуть шевеля хвостом, заплывала акула. Она покрутилась вокруг зарослей ламинарий, но, поняв, что каланов ей не достать, удалилась.

Не меньшую опасность для этих созданий представляли и орланы. Когда неосторожная мамаша ныряла за пищей, оставляя малыша одного, эти сильные птицы выхватывали детёнышей прямо из воды. Поэтому особо осторожные, прежде чем нырять за едой, заворачивали малышей в водоросли.

Наблюдать за этими симпатягами можно было бесконечно, но надо было идти. В следующей бухте ничего примечательного не оказалось.

Время близилось к вечеру, и Корней решил заночевать у ручья, выбегавшего из распадка.

Когда они с Бороем подошли к берегу, из травы с шумом выпорхнула стайка чирков. Борой прыгнул было следом, но куда там: шустрые утки, оставляя дорожки, выбитые крыльями, взмыли в небо.

По воде то и дело расходились круги жировавшей рыбы. Корней вырезал ветку для удилища и насадил на новый костяной крючок пару слепней. Не успела наживка коснуться воды, как ей навстречу вылетел хариус. Леска натянулась. Через секунду серебристый красавец с высоким спинным плавником, отливающим всеми цветами радуги, волчком вертелся в траве. Борой облизнулся в предвкушении ужина. Следом Корней подсёк ещё несколько штук. После этого клёв как обрезало.

– Не расстраивайся, нам хватит! – успокоил он пса, сматывая снасть.

Вечер выдался тихий. Воздух чуть шевелился. Тишину наступившей светлой северной ночи нарушало лишь нудное зудение комаров. Робкие единичные звёздочки отражались на лёгкой ряби дёргающимися чёрточками. Летом на севере звёзд видно мало, особенно когда подсвечивает ночная странница луна. Всегда можно разглядеть лишь Большую Медведицу.

На зорьке рыба заиграла вновь. Сделал несколько забросов, но в этот раз ни одной поклёвки. Борой оказался удачливей. Он всё же подкараулил одну из дремавших уток и принёс хозяину. Не успели развести костёр, как море взъерошилось. Ветер замесил частые, мелкие волны.

Вскоре объявилась и причина – из-за хребта выползала тёмная, в седых космах туча, быстро затянувшая небосвод. Она словно всё накрыла собой.

Море стало чёрным. Оживляли его лишь белые пенистые гребни. Шквалы ветра яростно срывали их и швыряли на берег.

И вот уже первая, выпущенная громовержцем стрела освятила округу. Почти одновременно грянул гром. Земля, словно испугавшись, вздрогнула. Следом хлынул, поливая остров косыми, болезненными струями, ливень. Раскаты грома, шум низвергающейся воды, вой ветра – всё слилось в оглушительный рёв.

Спасаясь от холодных струй, Корней с Бороем укрылись под плотным игольчатым шатром ели. Им было удивительно видеть, как, невзирая на дождь, по берегу туда-сюда бесстрашно бегает плотно сбитая коричневатая пуночка.

Старательно склевывая принесённых потоками воды червячков, она подёргивала чёрной треуголкой хвоста, как бы говоря: «Вкусно! Ох, как вкусно!» Но вот и она юркнула под валёжину.

Гроза ушла так же неожиданно и резко, как и пришла. Сырая земля источала густой запах. На кончиках хвоинок и листьев повсюду поблёскивали готовящиеся упасть капельки дождя.

Идти по лесу после такого ливня было неразумно. Решили, пользуясь случаем, приготовить утку. Развели костёр, запекли добычу и после сытного обеда продолжили путь.

 ***

Дабы понять остров это или полуостров, нужно было взобраться на гребень хребта. Выбирая, где удобней подниматься, Корней оглядел склоны. Выбор пал на самый пологий распадок, по дну которого сбегал ручей. Вода в нём после грозы шумно билась на уступах, вздымаясь белыми бурунами.

По мокрым камням приходилось шагать с особой осторожностью. Борой же, легко прыгая с камня на камень, сразу убежал далеко вперёд.

В одном месте путь перегородила осыпь. Когда Корней добрался до её середины, она ожила и потянула за собой вниз. Пришлось быстрыми мелкими шажками выбираться на монолитный склон.

Неожиданно совсем близко раздался пронзительный писк. Серая, едва различимая на фоне камней и редкой растительности пищуха, размером с молоденького зайчонка, предупреждала сородичей об опасности.

Перебежав повыше, она застыла, не сводя глаз с собаки. Борой среагировал мгновенно – и вот уже сытый и довольный опять бежит впереди.

Распадок сужался. Тут трава ещё боролась с камнями, пробиваясь между ними, но уже заметно, что царство камней побеждает.

А вот и первые участки оледеневшего снега, переходящие по мере подъёма в плотный фирн. Из-под него сочились ниточки воды. «Надо же, такие тонюсенькие, а, сливаясь, образуют полноводный ручей», – подумал Корней.

Последние шаги на гребень делал с замиранием сердца… Увы! – и за хребтом всё та же беспредельная гладь океана. Тяжёлые валы прибоя, красиво закручиваясь вперёд, с грозным рокотом набрасывались на изъеденный берег.

Хотя Корней в общем-то смирился с тем, что он на острове, крохотный огонёк надежды всё же теплился. Теперь погас и он. Мир окончательно сжался до этого клочка суши.

– Ну что ж, значит, такова Его воля, – смиренно заключил Корней.

Он ещё раз оглядел океан, а там, словно приветствуя его, показалась целая «флотилия» китов. Периодически извергаемые ими «фонтаны» напоминали клубы дыма. Это придавало китам сходство с кораблями.

В небе, широко расправив крылья, парил, изредка коротко и мощно взмахивая крыльями, старый знакомый – белохвостый орлан.

Ещё раз обведя всё вокруг взглядом, Корней с чувством произнёс:

 – Господи, как я благодарен Тебе, что вижу всё это, а не лежу на дне холодной бездны, обглоданный рыбами.

Всплывшее воспоминание о деде-отшельнике навело его на мысль, что Господь начертал и ему жить отшельником. Впрочем, не совсем отшельником. Господь и тут проявил милосердие, оставив ему Бороя.

Поскольку западный берег острова был крутым и скалистым, возвращался тем же путём, что и пришёл. В этот раз по времени получилось намного быстрей – как известно, дорога домой всегда короче.

В каланьей бухте оказался уже ночью, но не удержался, нарезал при слабом свете звёзд полную заплечную корзину ламинарий – лучшее средство от цинги. Здесь она была более мясистая и упругая.

Медовая ополовиненная луна, поскитавшись между звёзд, провалилась за горизонт. Сразу стало темно, хоть глаз выколи. Зато из открывшихся тайников высыпала уйма новых звёзд. Дальше шёл почти на ощупь.

Эта экспедиция отняла так много сил, что, вернувшись на становище, Корней проспал почти до вечера. Спал бы ещё, да над ухом горячо задышал Борой. Корней рукой попытался отодвинуть морду пса, как наткнулся рукой на мягкие перья – заботливый друг принёс ему поесть – очередную кайру.

– Спаси Христос, мой хороший! С тобой не пропадёшь. Пойдём разводить костер. Ты ведь тоже больше любишь запечённую уточку.

Борой, радостно виляя хвостом, понёс кайру к кострищу.

Дожидаясь углей, Корней разговаривал с ним как с человеком. Объяснил ему, что жить им тут долго и надо серьёзно готовиться к зимовке! Пёс, слегка наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, внимательно слушал.

Пока утка запекалась, Корней обошёл соляную плантацию. Гроза пронеслась и здесь. Пришлось по новой заполнять полости морской водой. После этого развесил нарезанные ленты ламинарий сушиться.

От костра повеяло ароматом утиного мяса. Борой в ожидании своей доли, втягивая воздух, умильно жмурился. Корней, освободив утку от глиняной «скорлупы» вместе с оперением, по-братски разделил истекающую жиром тушку.

Тут Корней вспомнил, что перед уходом поставил морду. «Не унесло ли её? Надо проверить». Ещё не подойдя к речке, в прозрачной воде, на фоне галечного дна увидел идущих против течения серебристых рыбин. Сначала две, следом ещё три.

– Неужто кета? Точно, она самая! Похоже, разведчики! Нужно срочно сооружать вешала и делать острогу.

Привязанная морда не подвела: в ней крутилось два гольца. Как говорится, не было гроша, да вдруг алтын!

Утром, выглянув из жилища, Корней увидел перед собой сплошное молоко. Туман был до того густой, что, казалось, его можно резать ножом. Ожидая, когда солнце «съест» туман, прилёг на лежанку и принялся размышлять, где сложить печурку, как сделать дверь в «берлогу». Пока прикидывал и примерялся, туман стал подниматься. Как только сквозь него едва различимым мутным пятном проступило солнце, Корней, подложив в костёр две валёжины и сгорая от нетерпения, спустился к речке.

Острога не понадобилась: Корней просто выхватывал руками серебристых, ещё не тронутых брачным нарядом рыбин и выбрасывал на берег, приговаривая: «Спаси Христос! Спаси Христос!»

Борой тоже был при деле. Следил, чтобы рыба не «упрыгала» обратно в воду: хватал самых шустрых пастью и уносил подальше от воды.

Когда число рыбин перевалило за три десятка, остановился – ведь надо ещё выпотрошить, вынуть мешочек с икрой и, распластав от хвоста до головы, повесить вялиться. На это ушёл остаток дня.

От костра к этому времени остались пышущие жаром угли. Корней разгреб их и, положив обмазанную глиной кетину в вырытую ямку, завалил сверху горячей золой с углями.

Когда разбил корку, пахнул такой аромат, что у него потекли слюни. Борой же на протянутый ему кусок не прореагировал: наелся сырой ещё во время лова.

Выпотрошив из мешочка янтарные икринки, посолил их и с наслаждением попировал: разве есть в мире что-нибудь более вкусное! Оставшееся в других мешочках размазал на камнях сушиться, а часть запёк на углях.

На второй день выловил ещё полтора десятка кетин. Часть, как и вчера, развесил вялиться, а несколько штук отложил для копчения. Чтобы защитить развешенную на жердях рыбу от возможного дождя, расширил навес.

Дни стояли ясные, и лоснящиеся жиром оранжевые пластины, обдуваемые ветром, вялились быстро. Теперь Корней был спокоен – голод им с Бороем, слава Господу, не грозил. Одной кеты за время хода выловил и развесил около семидесяти хвостов. Ягоды здесь не росли, а вот грибов было в избытке. Белые Корней ел сырыми, остальные сушил, нанизывая на китовые нити.

В эти дни он питался, как никогда прежде. Да и еда не была такой однообразной, как на переходе к Чукотскому Носу.

 ***

Посеребривший траву иней напомнил, что зима на пороге и надо позаботиться не только об утеплении хижины, но и об одежде. Без шапки, рукавиц и тёплой обуви зимой не обойтись. Да и малица совсем истёрлась. А штаны ещё послужат.

Однако первоочередной задачей было всё-таки утепление хижины. Для этого нужно было в открытом торце сделать дверь.

Пришлось опять валить лесины, разрубать их и строить стенку с проёмом для двери. Саму дверь сплёл из ивовых прутьев. После этого скат и торцы обмазал глиной, смешанной с сухой травой и хвойным опадом.

В хижине стало теплее, но, как только закрывал дверь, становилось темно. Вот тут и пригодился собранный в бутылки тюлений жир. Под светильник приспособил тяжёлую раковину устрицы.

Для фитиля использовал скрученные нити лишайника. Они быстро подгорали, и Корней заменил их на распущенный кусочек верёвки. Свет был неровный и тусклый, но вполне достаточный. Когда света требовалось больше, запалял второй фитиль.

Прежде он пользовался лучинами: тонкими, узкими, длинной сантиметров сорок, щепами из сухого берёзового полена. Света от них было больше, чем от жирника, и его можно было регулировать, меняя угол наклона. Чем ниже горящий конец, тем ярче пламя. Но у лучин имелся один, но существенный, недостаток – она горела не более десяти минут.

Теперь следовало придумать, как отапливать этот внушительный, наполовину каменный дом. Открытый очаг не годился – дыму выходить некуда. Единственный реальный вариант – сложить печурку с дымоходом.

 Натаскав камней и глины, Корней принялся выкладывать печурку на стыке скальной ниши и сложенного им каменного торца. На эту довольно сложную работу ушло с просушкой несколько дней. Особенно долго мучился с дымоходом.

 Приходилось подбирать подходящие по форме и размеру камни. Зато печурка получилась на славу. Когда глина высохла, набил топку полешками и принёс от костра горящую ветку. Тяга была такая, что дрова занялись сразу. От печурки повеяло теплом и давно забытым уютом. И так хорошо стало на душе северного робинзона, что он начал распевать любимые псалмы. Закончив, встал на колени и обратился к Создателю:

– Господи, ты один ведаешь, что мне потребно. Отче, даждь рабу Твоему, чего я сам уразуметь не умею. Благовею и безмолвствую пред Твоею святой волею.

 ***

После завершения печной эпопеи приспело время обеспечить себя меховой одеждой. В первую очередь нужны были малица, шапка, рукавицы и чуня на ногу.

Корней знал, что самый ноский и тёплый мех у каланов, но убивать этих милых созданий ему не хотелось. Как быть? Нерп, тюленей не взять. Да и шкура их пригодна только на обувь либо лежанку застелить.

«Деваться некуда, возьму двух каланов покрупней, их должно хватить», – после долгих колебаний решил он.

Для выделки шкуры требовалось много мочи. Пока выдалбливал корыто для вымачивания шкур, собирал её в бутылки. А чтобы ускорить сбор мочи, специально пил много воды. Когда её набралось достаточно, с тяжёлым сердцем отправился в каланью бухту…

Проквасив шкуры и просушив до полувлажного состояния, Корней отминал, растягивал их до тех пор, пока мездра не стала белой и мягкой. Потом прокоптил шкуры до коричневого цвета, чтобы они стали более прочными и не промокали.

 Заготовки для штанов вырезал, разложив на шкуры свои старые штаны. Из обрезков сшил варежки, шапку и чуню на ногу. Скорняжничая, помучился – одних игл от спинного плавника морского окуня сломал не менее десяти.

 ***

 После первых заморозков в хижине появились мыши. Вели они себя бесцеремонно, игнорируя хозяев. Дошло до того, что забирались Корнею на колени и клянчили угощение. А с Бороем квартиранты и вовсе подружились: спали, забравшись в его шубу. Что любопытно, эта шайка другие мышиные семьи на свою территорию не пускала.

Чтобы спасти запасы юколы, стойки лабаза пришлось обернуть разрезанными вдоль пластиковыми бутылками. С наступлением морозов, для пущей надёжности, облил стойки ещё и водой.

В эти осенние дни на мелководье к вечеру поднимался невообразимый шум от десятков разномастных стай, останавливающихся для отдыха перед броском к местам зимовки. С восходом солнца они вновь сбивались в косяки и с гомоном покидали остров.

Пользуясь моментом, Борой повадился по ночам охотиться на неповоротливых гусей. Притаившись за камнями, выжидал, когда стая заснёт, и, подкравшись, хватал крайнего. Однажды, во время сильного ветра, он отличился – принёс одного за другим трёх гусаков. В итоге островитяне были обеспечены не только сытными обедами, но и изрядно запаслись в зиму мясом.

 ***

Ночью приснилась мать. Неслышно подойдя, она поставила перед ним блюдо с пирожками. Под ногами уже путается, ластится Борой – просит вкусненького. Дом! Мать! Какое это счастье! Проснулся в ожидании чуда…

Днём, собирая грибы на западном склоне Шишки, куда он заходил редко, Корней разглядел за разросшимися кустами странное тёмное пятно.

– Интересно, что это там?

Продравшись сквозь заросли, понял, что это вход в пещеру. Обуреваемый любопытством, шагнул в таинственный полумрак, Борой шмыгнул следом.

 Пригляделся: дно сухое, в мелких камешках, с потолка свисают чёрные кулёчки – летучие мыши. Тишина такая, что слышно сопение обнюхивающего пол и стены Бороя.

 Когда глаза привыкли к полумраку, Корней разглядел кострище: уложенные в круг валуны, несколько чёрных головёшек.

«Гляди-ка, остров-то не простой! Здесь бывали люди! Интересно, откуда они взялись? Куда делись?» – задавая себе эти вопросы, Корней метр за метром обследовал пещеру.

У одной из стен наткнулся на чугунок.

– Ух ты! Это же самая необходимая вещь для меня! – обрадовался было он, но, взяв его в руки, увидел трещину. – Ну вот, рано радовался!

Однако, приглядевшись, понял, что трещина только до середины и пользоваться чугунком он сможет.

– Ого! Тут ещё и ружьё!

Но то оказалось изъедено ржавчиной, а ложе и вовсе рассыпалось в труху, как только он взял его в руки.

Продолжая обследовать пещеру, краем глаза заметил, что у дальней стены мелькнула тень.

– Фу ты! Борой, ты меня напугал!

Подойдя к тому месту, откуда вынырнула собака, обнаружил проход в следующий зал, но там была абсолютная тьма.

Вернувшись в становище, сделал из лишайника, пропитанного тюленьим жиром, два факела и на следующий день вернулся в пещеру.

Запалив факел, сразу направился в скрытый за поворотом зал. Над головой бесшумно метались потревоженные летучие мыши. Воздух колебался от частых взмахов перепончатых крыльев, а одна даже врезалась в копну его волос[6].

Пол пещеры оказался сплошь заставлен множеством одинаковых бочонков. Корней вынес один из них на свет и внимательно осмотрел. Пробка залита сургучом с выдавленным изображением двуглавого орла и цифрами «1851» под ним.

– Так вот, оказывается, кто здесь жил! Наши же, русские!

Сбив сургуч, с трудом вытащил пробку. В нос ударил знакомый запах.

– Господи! Да это же спирт!

Макнув палец, облизнул:

– Верно – спирт! Борой, понюхай!

Тот в ответ лишь фыркнул.

– Правильно, пошто он нам? Впрочем, для розжига сгодится. И шкуры обезжиривать хорошо. А бочонок вообще замечательный! Буду в них рыбу да грибы солить.

Воздав хвалу Господу за неожиданный подарок, Корней, взвалив находку на плечо, направился к становищу напрямик и почти сразу наткнулся на родничок, поднимавший со дна фонтанчики мелкого белого песка.

«Надо же, какое приятное и удобное для жизни место! – думал он. – Жаль, что не набрёл на него раньше».

 Бежавший впереди Борой ни с того ни с сего принялся скулить и крутиться, как волчок, на месте. И тут Корней ощутил несколько толчков в ноги. Вода в бухте покрылась мелкой, беспорядочной рябью. Где-то с шумом покатились камни. Всполошившиеся птицы взлетели и, истерично галдя, закружили над островом.

«Землетряска! Чур меня!» – закрестился Корней.

Теперь в его сумке кроме пластиковой бутылки с водой на всякий случай всегда лежала фляжка со спиртом. Светильник, заправленный им, горел чистым голубым огнём и заметно согревал жилище, но света от него было мало.

***

14 сентября 1960 года.

По утрам уже подмораживает каждый день. Низинки перед рассветом покрываются серебристым налётом инея. Днём в воздухе летает невесомая паутина – верный знак погожих дней.

Понимая, что скоро грянут настоящие морозы, Корней старался больше времени уделять заготовке дров.

Лес с каждым днём светлее и просторнее. Деревья в предчувствии холодов словно съёжились. Остывающее море постепенно меняло зеленоватый цвет на серый. Теперь перед сном Корней обязательно протапливал печурку.

Зима подкрадывалась исподволь. Береговая кромка всё чаще покрывалась ледком. В воздухе уже попахивало снегом.

Выпал он 23 сентября. К полудню он, разумеется, растаял, но это было предупреждением: зима на пороге. Все последующие дни снег сыпал регулярно, но задерживался лишь на макушках сопок.

Проснувшись, Корней спешил выглянуть из своей берлоги в надежде, что на смену бесконечным дождям и туманам явилась зима. Однако небесная канцелярия преподнесла сюрприз – циклон принёс не снег, а холодный обложной дождь, не дававший высунуть нос из тёплой, сухой хижины.

В одно прекрасное утро, выйдя за дровами, Корей обомлел: деревья, скалы, облитые ледяной глазурью, сверкали в лучах солнца так, что слепило глаза. В бухте толкались первые лепёшки льдин, а сам берег обметал белый воротник припая.

 – Как хорошо, что сделал навес для дров, – хвалил себя Корней, набирая дрова. А когда, скользя по льду, с трудом спускался к речушке, ругал себя за то, что не снял морду раньше. Она, поди, вмёрзла. На речушке действительно образовались забереги. Чтобы вытащить морду, пришлось разбивать лёд. Рыбы в ней не было, видимо, ушла зимовать в ямы. Вытащив морду, повесил её на дереве до весны.

Только в конце октября невесомые хлопья медленно, словно листья, падая с высоты, укрыли остров белым одеялом. Мир сразу посветлел. Зима пришла окончательно и надолго. Корней радовался: осенняя непогодь опостылела, а мороз в меховых обновах его не страшил.

 «Интересно, как там каланы? Надо будет сходить посмотреть. Хотя тёплый ключ вряд ли даст бухте замёрзнуть», – подумал он.

Взяв сделанную задолго до морозов деревянную лопату, Корней очистил площадку перед хижиной, прокопал дорожку к речушке, принёс воды, затопил печурку и поставил на огонь полиэтиленовую бутылку с водой кипятиться. Теперь по утрам он всегда готовил травяной взвар.

После завтрака спустился на берег. В чёрных разводьях между льдин мелькали круглые головы глазастых нерп. Их пока не взять. Надо ждать, когда море затянет льдом, и уж тогда попробовать караулить у продушин.

Темнело с каждым днём всё раньше. Солнечные лучи уже не греют. Зато теперь рассечённое Млечным Путём небо усеяно тысячами звёзд. Скитающаяся между ними луна из ночи в ночь делалась всё полнее и полнее, словно отъедалась на обильном звёздном пастбище.

Некоторые созвездия, незаметно меняя положение, исчезали за горизонтом, а на смену им выплывали другие. Лишь одна Полярная звезда упрямо висела на одном месте.

 ***

Зима в каждодневных трудах и заботах пролетела незаметно.

Малица, сшитая осенью из шкур каланов, не подвела. Она ни в чём не уступала тем, что шили эвенкийские мастерицы в стойбище матери. Разве что не было вышивки. Да и то по причине отсутствия цветных ниток. А по носкости она превзошла все ожидания. За всю зиму ни одной потёртости.

Когда солнце вымело, словно сор из избы, снег и в новой малице стало жарко, он сменил её на старую, оленью.

Летом у Корнея всегда просыпалась жажда движения, жажда новых впечатлений. Ежедневная рутина тяготила. К середине лета он уже исследовал весь остров, дважды проведал каланов, прошёл до истока Ворчалки и теперь всё чаще поглядывал на островок, одиноко торчащий на западе.

«По открытой воде до него не добраться, только по льду. Придётся ждать зимы», – расстраивался он, но за массой хлопот не заметил, как пришла осень и бухту стало затягивать ледком. Вот уже и солнце совсем не греет.

 ***

В начале ноября арктический холод на две недели раньше, чем в предыдущую зиму, спаял льдины в прочное, торосистое поле, местами непривычно тёмное из-за сметённого ветром снега.

Убедившись, что лёд достаточно прочный, Корней стал готовиться к походу. Волокушу смастерил из берёзовых веток и елового лапника. На неё уложил сушёное мясо, юколу, топор, дрова с расчётом на четыре дня; бересту и бутылку спирта для розжига. Груза было немного, но волокушу сделал побольше, в надежде добыть на переходе нерпу.

Световой день в эту пору с мышиный хвостик – меньше пяти часов. Остальное время долгие утренние и вечерние сумерки. Чтобы успеть дойти до острова до темноты, вышли, когда рассвет только начал стирать с небосвода звёздные письмена.

Путь оказался сложней, чем он ожидал: море замёрзло не гладко. Ровные участки чередовались с торосами, состоящими из наползших друг на друга льдин. Их торцы переливались под лучами солнца.

Торосы сильно замедляли продвижение, хорошо, что ветер успел забить пустоты снегом. Это заметно облегчало путь. Зато возле таких нагромождений встречались продушины. Преодолевая очередную «полосу препятствий», Корней услышал фырканье и чавканье.

«Тюлень», – догадался он.

Зверь, лёжа на льду, расправлялся с кальмаром. Увидев собаку, он оставил недоеденную добычу и, помогая себе ластами, соскользнул в воду. Борой не преминул воспользоваться неожиданным подарком.

До островка оставалось километра три, не более, когда холодный диск солнца скрылся, оставив после себя жёлтую полоску.

Продолжать путь по торосам при плохой видимости Корней не стал. Мороз крепчал. По небосводу неспешной волной прокатился зеленоватый свет. Следом новая волна, только шире и ярче, постепенно меняя оттенки. И вот северное сияние разлилось на полнеба.

То разгораясь, то затухая, сполохи, ещё немного поколыхавшись, потухли. На потемневшем небе вновь замерцали россыпи созвездий.

Корней любил это природное явление, и он каждый раз удивлялся его неповторимости и красоте. Луна взошла неправдоподобно огромная, с тревожным красноватым отливом.

Пожевав вяленой гусятины, путешественники улеглись, прижавшись друг к другу.

Чем ближе островок, тем выше торосы. Отыскав удобный проход, выбрались на берег. У его кромки торчали доски. Корней подёргал – вмёрзли намертво. Серые скалы резко контрастировали с искрящимся на солнце льдом.

Островок разочаровал Корнея. Он оказался голым и безжизненным. Из снега не выглядывало ни одного кустика. Лишь на скалах угадывались гнёзда. Всего за час обойдя весь островок, они не встретили ни одного деревца, ни одного следа. Жизнь здесь, похоже, существует только с весны до осени.

Их остров отсюда напоминал сухогруз «Арктика», на котором три года назад Корней зимовал на Лене: задранный нос, длинная, прямая середина, белая надстройка на корме.

Корней, понимая, что задерживаться нет смысла, решил подкрепиться и возвращаться. Выбрав место, защищённое от ветра, развёл костёр.

Борой быстро сгрыз три пластины юколы и, похватав пастью снег, свернулся калачиком на волокуше носом к огню. Корней согрел в бутылке воду, подрумянил мясо на огне и с удовольствием поел. В освободившуюся бутылку набил снега и подержал над костром. Когда снег растаял, добавил ещё. И так, пока бутылка не наполнилась водой. Засунув её за пазуху, запряг Бороя в волокушу, и они двинулись в обратный путь.

Не прошли и километра, как лёд под ногами как-то странно заскрипел.

– С чего бы это? – удивился Корней.

Скрип тем временем усилился, и по льду в разные стороны побежали трещины. Борой, ухватив зубами край малицы, потянул хозяина назад, к островку.

К треску добавился гул. В километрах пяти-семи от путников, прямо на одной линии с их островом, лёд вздыбился и в воздух поднялся столб воды, окутанный клубами желтоватого пара. Лёд под ногами задрожал.

«Что-то неладное происходит», – встревожился Корней.

Лёд в это время зашевелился как живой, а вскоре и вовсе пошёл волнами. С хрустом лопаясь, он пучился всё ближе и ближе. Борой, уже не оглядываясь на хозяина, мчался с волокушей к островку. Корней, сообразив, что промедление может стоить жизни, тоже рванул за собакой, перепрыгивая через трещины.

Выбравшись на берег, освободил Бороя от лямки, затащил волокушу повыше и поднялся на утёс. Увиденное повергло в ужас. Из глубин океана вырывались один за другим многометровые столбы воды и пара. Вокруг них всё бурлило. Чёрное пятно открытой воды вокруг росло. Над ним поднимались клубы пара, а по льду расходились во все стороны трещины. В воздухе сильно пахло тухлыми яйцами.

Прямой путь к дому был отрезан. Теперь только в обход. Правда, пока тоже непонятно, что будет дальше, в какую сторону и как далеко обходить.

Опасность Корнея никогда не пугала, а наоборот, заставляла сконцентрироваться и принять правильное решение.

– Ну что, дружище, кажется мы с тобой в очередной раз влипли. Придётся какое-то время пожить здесь. – Но в голове всё же мелькнуло: «Лишь бы совсем не отрезало от острова».

Небо на глазах затягивали густые облака. Повалил снег. Поднявшийся ветер погнал по льду густую позёмку. Эти перемены в погоде были вызваны, по всей видимости, выбросами горячей воды с паром.

Корней огляделся, высматривая подходящее место для временного убежища. За скалой увидел плотный снежный надув. Работая руками и ножом, вырыл пещерку, подобную тем, что делают белые медведицы. Забравшись в неё через узкий лаз, позвал Бороя. Но тот предпочёл остаться снаружи.

 Трудно было определить, сколько времени Корней проспал. Судя по свету, проникавшему в лаз, было уже утро. Когда он выбрался, перед ним предстало бледное, будто вылинявшее небо и такое же бесцветное солнце. Стало заметно теплее. Обойдя остров, понял причину: открытая вода почти доходила до южной оконечности его острова. Правда, она уже не бурлила, а лишь парила. С одной стороны, ситуация ухудшилась, а с другой – появилась надежда, что извержение завершилось.

Обильно выпавший снег преобразил и Малыша. На него словно нахлобучили снежную шапку. Там, где вчера торчали камни, сегодня всё выровнено толстым снежным покровом. Причиной столь обильного снегопада был, похоже, выброс огромной массы горячей воды. Снег из-за общего потепления сделался таким влажным, что на следах был виден каждый коготок Бороя.

А вот и он! Подбежал, виляя хвостом, и, заглянув в лицо хозяину, как бы сказал: «Пора бы поесть».

– Эх, Борой! Тебе главное поесть. Ну, пошли, пожуём.

Обрадованный пёс побежал к волокуше, гадая, чем хозяин покормит: гусятиной или юколой? Хорошо бы гусятиной.

Откопав волокушу, Корней достал полешки и, очистив каменную плиту от снега, развел экономный костерок. Борой был счастлив – ему и правда дали вяленого гуся.

– Эх, Борой, вот ты радуешься, а радоваться нечему! Не повезло тебе с хозяином. Нет чтобы сидеть дома у печурки в тепле, зачем-то потащился сюда, на эти голые скалы, – приговаривал Корней, ласково ероша загривок пса, одновременно с тревогой поглядывая на море.

Было непонятно, как долго придётся оставаться на этом голом, безжизненном островке. «Надо на всякий случай ограничить расход продуктов», – подумал он, очередной раз спускаясь с утёса.

Пятно открытой воды продолжало расти, вытягиваясь на юг.

Как ни экономил Корней продукты и дрова, на шестой день они закончились. Надо было на что-то решаться. Ждать, когда вода замёрзнет, глупо. Хотя вулкан успокоился, подогрев воды наверняка будет продолжаться. А может случиться и повторное извержение.

Пока совсем не оголодали и погода позволяет, надо уходить. Обходить открытую воду придётся с севера. Путь при этом, конечно, удлинится на километров тридцать, но выбора нет.

– Ну что, друг мой, идём в обход, – объявил Корней Борою. Тот, соглашаясь с хозяином, завилял хвостом.

 ***

Одолев вал береговых торосов, пошли бойче. В прорехи туч то и дело ободряюще выглядывало солнце.

Первые километры трещины были узкие, и путники легко перешагивали их, а те, что пошире – перепрыгивали. Когда попадались слишком широкие, шли вдоль трещины, пока не находили место поуже.

В некоторых трещинах из-за ветра снег начисто вымело, и сквозь молодой прозрачный лёд были хорошо видны вмёрзшие в него погибшие при извержении рыбины.

Нерпы не встречались. Видимо, ушли, предчувствуя катастрофу. Для путников эта вмёрзшая рыба была спасительным подарком. Улёгшись на живот, Корней вырубал её топором, и они с Бороем тут же её съедали. Чем северней они забирались, тем реже и уже трещины. Спать легли в обнимку прямо на льду.

Обогнув через день открытую воду, дальше уже шли, с каждым шагом приближаясь к дому. До своей бухты добрались к концу третьего дня. К хижине пришлось пробираться через высоченный барьер из обломков разнокалиберных льдин.

Чудовищная мощь извергавшейся воды выжала их на берег ещё в первый же день. Подпирая друг друга, они образовали вдоль всего западного побережья мощный пояс торосов.

Только теперь Корней осознал, сколь сильным было извержение. Льдины остановились всего в нескольких метрах от его террасы.

Пробираться к двери пришлось по пояс в снегу.

Расчистив заваленный вход и оказавшись внутри, он долго не мог высечь огнивом искру: замёрзшие руки не слушались. Как только первые искры вылетели из-под кресала, огонь сразу объял политые спиртом полешки. Хорошо, что, уходя, он набил дровами печурку. Слава Богу!!! Он дома! Самое страшное позади!

Повыдёргивав из бороды и усов намёрзшие сосульки, Корней достал коробок с сушёной красной икрой и с наслаждением поел, не забыв выдать Борою тройную порцию юколы.

Утолив голод, вынул из-за пазухи иконку Николы Чудотворца и, приложившись к ней, со слезами произнёс: «Защитник мой, благодарю тебя за неустанную заступу и помощь!», после чего буквально упал на лежанку: сил совсем не осталось. Последнее, что мелькнуло в голове: «Как славно оказаться в тепле и слушать, как потрескивают в печурке дрова».

Эта экспедиция вновь пробудила почти забытый страх перед океаном.

Проснулся от сильнейшего озноба. Зубы выбивали частую дробь. В голове тяжесть, всё тело ломит. Сказалось многодневное переохлаждение. При каждом движении кровь волной приливала к голове, усиливая боль.

Корней знал, что при таком переохлаждении нужно просто выпить спирт и хорошо пропотеть. Дрожащими руками он достал иконку и, попросив прощение за нарушение запрета, чуть не задохнувшись, сделал несколько глотков из фляжки. Потом растёр ступню спиртом, натянул чуню и улёгся на лежанку, положив сверху ещё и старую малицу.

Проснулся от ощущения, что лежит в луже: он был совершенно мокрый. Подбросив побольше дров в печурку, снял с себя всё сырое и надел сухую старую малицу. Дедовский способ помог. Утром голова не болела и его уже не знобило.

 ***

В конце зимы Корней заметил, что количество продушин в бухте возросло. Похоже, потепление воды привлекло сюда большие косяки рыб, а следом за ними и нерп с тюленями.

Корнея, давно мечтавшего добыть нерпу, это заставило задуматься, как перехитрить этих пугливых животных. Жёсткое вяленое мясо надоело, хотелось свежего.

Главная сложность – как незаметно подкрасться к ним? На Чукотке ему рассказывали, что охотники, чтобы не спугнуть нерпу, толкают впереди себя большой кусок льда. «Но как заставить нерпу отползти от лунки? – ломал голову он. – А что, если наловить рыбы и заранее разложить её подальше от продушины, чтобы успеть перекрыть нерпе путь к лунке, когда та отползёт за рыбой?»

Не откладывая назавтра, снял висящую на дереве морду и опустил в одну из продушин. Утром в ней крутилось несколько небольших рыбёшек.

Приметив лунку, возле которой лежала нерпа, Корней, выждав момент, когда та соскользнула в воду, разложил рыбу в нескольких метрах от лунки и затаился за ледяным экраном.

Но нерпа, выбравшись на лёд, приманкой не заинтересовалась. Ей, видимо, хватило того, что поймала сама, и теперь, жмурясь от солнца, она наслаждалась жизнью.

Борой, издали наблюдая за ними, не вытерпел и, нарушив запрет хозяина, прополз между торосов поближе к продушине. Увидев, что нерпа задремала, с грозным рыком бросился на неё. Оказавшись между лункой и нерпой, оттеснил ластоногого болезненными ударами по носу от спасительной продушины…

Вечером Корней с Бороем отметили удачную охоту щедрым пиром из свеженины. Особенно радовался Борой: жёсткая юкола ему изрядно надоела.

А через несколько дней на лежанке появилась мягкая, тёплая шкура.

 ***

Высокое небо сияло девственной синевой. Корней с радостным волнением наблюдал, как садятся и темнеют сугробы, как углубляются приствольные проталины.

Сегодня обласканный тёплым ветром снег так размяк, что прилипал к обувке тяжёлыми гирями. К утру он смерзался в твёрдую корку – наст.

Вот уже на первых проталинах солнышками вспыхнули подснежники – нетерпеливые храбрецы, рвущиеся навстречу теплу и свету. Открывающаяся земля пахла прелью и грибами. Лес загустел, будто ветви стали толще.

Корней нарвал букетик подснежников и поставил в пластиковой бутылке на стол. Эти посланники весны волшебным образом преобразили его берлогу.

Но недолго островитяне радовались пробуждению природы. С севера прорвался арктический холод, и весна, съёжившись от хлынувшей стужи, испуганно отступила. Подснежники «сварились», их головки поникли. Трава стала полупрозрачной. Однако недолго властвовала пытавшаяся вернуться зима. Весна, собравшись с духом, взяла верх.

Сделав в берёзах дырочки, Корней собирал в бутылки сок. Чтобы он тёк не по стволу, а в бутылку, в отверстие вставлял трубчатый стебелёк.

Поскольку солнце уже хорошо припекало, Корней возобновил заготовку соли. В первый год её хватило лишь до Рождества. Нынче, благодаря расширению плантации, дотянул до Пасхи. Одновременно собирал и развешивал сушиться уродившуюся в этом году черемшу, пополнял запасы дров.

В течение дня больших и малых дел набиралось такое множество, что ему редко удавалось посидеть на берегу, послушать море, полюбоваться закатом.

Он много, особенно после похода к островку, размышлял о море. Корнея поражало то, что оно всегда было разным. То величаво, в едином ритме катило волны, то покрывалось сердитыми белыми барашками, то становилось гладким, как стекло. А бывало и так, что ветра нет, а по воде ходит беспокойная островерхая зыбь.

Теперь он думал о море как о живом существе и даже, как ему казалось, чувствовал его настроение. Оно было то спокойное, то бурчливое, то яростное.

Сегодня море почему-то было сердитым: при полном безветрии покрыто рябью. Появившиеся вскоре волны, накатывая на припай, принялись потихоньку разрушать его. Но тот крепко держался за берег и не хотел уступать. Ещё больше рассердившись, море призвало на помощь ветер. Вдвоём они махом разметали остатки припая по всему берегу. Воспользовавшись этим, Корней набил кусками льда яму, выкопанную ещё в первый год для ледника.

Наконец и для Бороя настала любимая пора. Сотни стай возвращались на свои летние гнездовья. Не было утра, чтобы он не принёс к ногам хозяина утку или гуся. Корней даже приспособился варить в расколотом чугунке мясной бульон (с молодой черемшой это было невообразимо вкусно). Излишки мяса частью вялил, частью складывал в ледник, укрывая толстым слоем лапника.

17 июня 1965 года.

Этот день Корней уже пятый год начинал с благодарственных молитв Господу и Николаю Чудотворцу за спасение от гибели в морской пучине.

О внешнем мире он уже не грустил: какой смысл терзать себя мыслями о недоступном? Надо напомнить, что одиночество никогда не было ему в тягость.

За все пять лет ни одно судно так и не появилось на горизонте. Было очевидно, что остров в стороне от морских путей. Впрочем, Корнея это не волновало. Он сыт, одет, с Бороем ему не скучно. Казалось, никто и ничто не может нарушить его душевного покоя, но сегодняшнее событие взбудоражило его.

В середине дня до него донёсся мощный, быстро нарастающий гул. Мелькнула мысль: «Неужели самолёт?» Не прошло и десяти секунд, как над ним, сотрясая округу оглушительным рёвом, пронеслась серебристая «птица». Следом с таким же рёвом – вторая.

Ошеломлённому Корнею понадобилось время, чтобы прийти в себя.

Появление самолётов взволновало его. Он опять каждый день стал всматриваться в безбрежность океана. Ему показалось, что лётчики, пролетевшие так низко, заметили его и не сегодня завтра за ним пришлют катер.

Самолёты словно вернули его в мир людей. Столько лет жил один и не скучал, а тут вдруг навалились тоска, воспоминания: скит, монастырь, запретные пещеры, водопады, хижина деда.

Ему стало недоставать людей с которыми можно поделиться чувствами, мыслями. Вместе полюбоваться красотой заката, неукротимой яростью шторма или просто посидеть у костра и поговорить о том, как прошёл день.

Как оказалось, без этих мелочей жизнь человека становится бесцветной.

Нехватку общения отчасти компенсировали беседы с Бороем. Корней разговаривал с ним, как с человеком. Пёс внимательно слушал и, судя по реакции, многое понимал. Но всё же это не был полноценный диалог.

Вот ведь, какое странное существо человек, то мечтает об одиночестве, то подавай общество. То он молил Бога не дать сгинуть в холодной бездне океана и был согласен на всё, лишь бы под ногами ощутить земную твердь, а теперь этого уже мало. Как странно устроен человек.

 ***

Чтобы отвлечься, Корней, отложив нескончаемые дела, отправился в бухту, посмотреть, как поживают каланы.

Взойдя на перевальный мыс, застыл в изумлении: на берегу стоял катер! Возле него копошились два человека.

«Выходит, я не ошибся, меня всё же заметили и прислали катер», – обрадовался Корней.

Он собрался было завопить во всю мочь: «Я здесь!» Но ему показалось странным, что люди не разыскивают его, а заняты какими-то своими делами.

Корней, столько раз рисовавший в своём воображении встречу с людьми, вдруг испугался.

Приказав Борою не подавать голос, начали спускаться, стараясь быть не замеченными. Подойдя поближе, затаились за деревьями. Ветер принёс давно забытый запах солярки.

Люди в брезентовых робах и резиновых сапогах снимали на галечном берегу шкуру с убитого калана. Уже снятые и обильно посыпанные солью, лежали стопкой неподалёку. В воде покачивались десятки ободранных туш.

Сообразив, что это зверобои, Корней вышел из укрытия и, показывая открытые ладони, поприветствовал на чукотский манер:

– Дорова!

Смуглолицые мужчины с чёрными, прямыми волосами, собранными сзади в хвостики, оставив работу, выпрямились и, не выпуская ножей из рук, что-то ответили, но Корней их не понял.

Объясняться пришлось мимикой и жестами. Корней нарисовал на песке Чукотский полуостров, Аляску, пролив между ними. Показал жестом, что он с Чукотки. Потом нарисовал небольшой кружок и прочертил линию от Чукотки к этому кружку и рядом с ним домик. Хлопнув себя в грудь, показал на домик – я тут живу, а вы откуда?

На удивление они поняли и поставили точку на изображении Аляски.

Корней, показывая на Аляску, пытался объяснить, что ему очень надо туда, но те только пожимали плечами и твердили: «Босс, босс».

В это время, увидев рядом со зверобоями обросшего, бородатого человека, из рубки вышел и уверенной походкой направился к ним короткостриженый детина в линялой футболке и висящим на поясе здоровенным тесаком.

 Сойдя по шаткому трапу, он, скрестив на груди волосатые руки, широко улыбнулся:

– I am Dan! Who is you?

Повисла пауза.

В этот момент к берегу подплыл на каяке, буксируя трёх крупных каланов, ещё один загорелый, средних лет инородец.

Зверобои наперебой принялись ему что-то объяснять, тыча пальцем на нарисованную Корнеем картинку.

Тот, мельком глянув на неё, понял, что незнакомец с Чукотки, и заговорил с ним по-русски.

Корней объяснил ему, как он оказался здесь, и спросил, не могли бы они забрать с собой на Аляску?

Выслушав перевод, Дэн поинтересовался:

– Сколько вас здесь?

– Я и моя собака.

 Ответ, судя по всему, его устроил:

– Чем платить будешь?

Корней, обескураженный такой прямолинейностью, растерялся.

Заметив это, Дэн добавил:

– Лучше золотом.

– У меня золота нет.

– Тогда отработаешь на промысле.

Корней, представив, что придётся убивать каланов, замялся. Тут его осенило – спирт!

– Скажи боссу, могу заплатить спиртом.

– Спиртом? И сколько его у тебя? – ухмыльнулся Дэн.

– Литров двадцать.

Глаза у Дэна округлились:

– Не врёшь? Откуда он у тебя?

– Я тут пять лет живу. Штормом бочонок прибило. Подумал, хорошая тара для рыбы, выкопал из песка, а в нём спирт. Израсходовал совсем мало.

Дэн с деланым безразличием произнёс:

– На материк не сегодня. Ближе к отъезду поговорим. Где тебя искать?

– За этим мысом, во второй бухте.

– Нункан, сходи, проверь, не врёт ли, – велел Дэн зверобою.

(Окончание следует)

[1] Дель – полотно рыболовной сети.

[2] Сажень – старинная русская мера длины в 2,134 метра.

[3] Седьмица (устар.) – семь дней недели.

[4] Китовые усы – это пластины, рядами свисающие с десны верхней челюсти, образуя густое сито.

[5] Каланы – самые крупные представители семейства куньих. Взрослые самцы достигают полутора метров и веса 40 килограммов. Вес самки не превышает 20 килограммов. Короткие и сильные конечности с перепонками и большие лёгкие позволяют им нырять на глубину до 50 метров и находиться под водой до 8 минут. Они хорошо видят, как над, так и под водой, а усы – вибриссы, позволяют им ориентироваться даже в мутной воде. Благодаря большому размеру почек они могут пить морскую воду. Их шкура – лучший в мире гидрокостюм. Необычайно густой мех не пропускает воду. Питаются каланы устрицами, морскими ежами, осьминогами, кальмарами и крабами. Держатся они колониями недалеко от берега. На сушу выходят редко (в основном во время шторма).

[6] Волосы не отражают ультразвуки, излучаемые летучими мышами.