Александр Унтила. Два рассказа

НОГА

 

Третий сводный отряд специального назначения от 54-го отдельного разведполка ВДВ выходил на боевую задачу. Отряд отвечал за всю горно-лесную часть Веденского района до самой Грузии, и ранней весной 2001 года работы разведчикам хватало. Закопошились зимовавшие в селах под легальными документами боевики, разномастные воины ислама потихонечку поперли со стороны грузинской границы – кто на заранее оборудованные лесные базы, а кто просто подкалымить где придется. Набирал обороты очередной сезон затянувшейся войны, которую с подачи руководства приказано было именовать «контртеррористической операцией». Офицеры в отряде быстро переименовали ее в «контрацептическую», давно махнув рукой на стратегические цели и идеи и сведя насущные заботы к минимуму – сберечь солдат и, по возможности, собственное здоровье, без потерь дотянуть до конца очередной командировки.

Без потерь, правда, не обходилось. Мало того что многодневные сидения в засадах и пешие прогулки по зимним чеченским горам в поисках окопавшегося или выдвигавшегося на очередной промысел душья никому не прибавляли жизненного тонуса. Из без того немногочисленного списка личного состава желтыми зубами выгрызал свою долю гепатит, от дистиллированной воды из горных речек сыпались зубы. Содержимое сухих пайков, неизвестно по какому принципу скомплектованное, то цементировало наглухо содержимое желудков, то дружно подсаживало бойцов и командиров на жидкую струю. Обморожения, потертости, фурункулы считались личным недосмотром их обладателя, за такую напасть от начмеда можно было получить разве что пинок под зад в плане профилактики на будущее да временный титул «дежурного чухана».

3 марта 2001 года, 23:00.

Колонна пошла. Тихо, без света, почти на холостых. Три БТР с личным составом на броне, «Урал» с боеприпасами и командно-штабная «шишига»*. Не болтать, не курить, наблюдать во все стороны. Головной БТР ведет колонну на ощупь – ни звезд, ни силуэтов гор на чуть бледном небе. Со всех сторон – моросящая снегом непроглядная темень. Раскисшая ледяной глиной колея осталась слева, движение – по обочинам. На инженерную разведку времени нет, к рассвету надо быть под Элистанжами, встать, закрепиться, замаскироваться. Первая группа спецназа с ходу выдвигается и садится на засаду, остальные тихо налаживают временный быт передвижного командного пункта – с этой точки 14 дней отряду работать по окрестным горам. Не дай бог засветиться на марше или при оборудовании временного лагеря: духи в лучшем случае затаятся, отойдут, и вся работа пойдет прахом. В худшем – понаблюдают, подтянутся и накроют. Хоть и малочисленный, отряд специального назначения – желанная добыча для любого

 

*«Шишига» – «ГАЗ-66».

полевого командира, и подставляться никому не хочется.

Две недели при минимуме тепла и пищи. Фонарями не пользоваться, костры не жечь, одежду сушить на себе. Сон – урывками. Две группы на засадах или в разведке, одна в охранении. Позади остался базовый лагерь – более-менее обжитый «Шанхай» с нехитрым уютом, печками, самодельными банями и чахлым, вечно больным электричеством от дизель-генераторов.

4 марта, 2:20.

Подморозило, небо очистилось. Глиняная жижа схватилась коркой, хрусталем лопается под скатами крадущихся БТР, глушит ровный тихий свист турбированных дизелей, демаскирует.

На посветлевшем своде проклюнулись ночные светила, обрисовались силуэты гор. Ориентироваться стало легче.

– Омич – Палычу.

– Связь.

– Две тройки.

Палыч – командир механизированной группы и зампотех отряда. Колонну ведет он. Капитан, 24 года, тянет уже третью командировку. У Палыча давно нет имени и фамилии, для офицеров – и воинского звания. По отчеству, ставшему позывным, к нему обращается даже командир отряда – грозный подполковник Шувалов, он же Омич.

Опытный, знающий, надежный и невозмутимый офицер, чемпион округа по боксу, внушал благоговейный уважительный ужас солдатам. Палыч мог днем и ночью провести колонну вне дорог в любом направлении. При полном отсутствии запчастей починить БТР. За два месяца из любого сопливого призывника, которого мама перед армией не научила умываться, подготовить хорошего механика-водителя или пулеметчика. Он не орал, не топал ногами, не раздавал зуботычин и практически не наказывал бойцов за их многочисленные «косяки». Провинившемуся десантнику он смотрел в глаза и бросал одну только фразу, которая надолго делала несчастного посмешищем. Самой большой катастрофой для солдата было попасть к капитану на профилактическую беседу с глазу на глаз – общался с «преступником» Палыч в этом случае почти на равных, угощал чайком и сигаретами, но даже у самого отчаянного раздолбая в итоге долго шевелились от ужаса волосы на голове, холодный пот тек за шиворот. Воин икал и пускал газы, трясся от стыда и сознания собственной ущербности.

«Две тройки» – значит «колонна, стой!». Метрах в сорока по курсу – две пары зеленых угольков. Палыч поднял «Вал»*, приник к ночному прицелу. Волки. Две матерых тени с горящими светодиодами глаз. Стоят, не уходят, не шевелятся. Капитан чуть повел стволом, потянул спуск. Тихонько чавкнул затвор, между передних лап первого зверя зеленоватым облачком взметнулся фонтанчик мерзлой земли. Второй волчара – видимо, помоложе или самка, – резко присел, подогнув хвост между задних ляжек. Вожак невозмутимо потряс передними лапами, досадливо стряхивая стегнувшие по ним льдинки. Звери продолжили

 

 

*«Вал» – автомат специальный, калибр 9 мм, имеет интегрированный прибор бесшумной и беспламенной стрельбы.

 

путь.

– Омич – Палычу.

– Да.

– Две пятерки.

«Две пятерки» – можно двигаться дальше. Колонна пошла.

4 марта, 5:30.

Вышли на место. В галогеновом мерцании увязнувших в дымке звезд наметились очертания небольшой поляны с провалами старых капониров под технику. Когда-то, еще в первую кампанию, на этом месте стоял артиллерийский дивизион, стоял основательно и плотно. Вгрызшись в землю, обложившись мешками с песком и окутавшись паутиной колючей проволоки, дивизион контролировал гаубичным огнем добрую треть Веденского района. Поляна чуть возвышалась над рельефом, была замаскирована подлеском, имела хороший обзор.

– Странник – Омичу.

– Связь.

– Проверь… Грач, охранение.

Приступили к работе саперы, проверяя место будущей стоянки. Солдаты поминутно останавливались, присаживались, поднимая левую руку, и осторожно ковыряли поляну щупами и пехотными лопатками.

4 марта, 6:30.

Омич собрал командиров. Вытирая пот, подошел Странник. Над командиром саперов колыхался светлеющий воздух, от БЗК* шел пар.

– Долго еще?

– Звенит все, товарищ подполковник. Банки, гильзы, колючка ржавая… Если все копать – часа два как минимум.

Шувалов на секунду задумался, потер кирпичный подбородок.

– Так, хорош, не успеваем. Палыч, распредели технику по капонирам и загоняй. Грач, готовь группу на засаду. Татарин, с тебя охранение. Ставь аккуратно, в кусты пусть не лезут. Странник, как рассветет, вокруг лагеря проверишь, могли растяжек понаставить.

В самый глубокий капонир Палыч загнал «Урал» с боеприпасами. Подошел к Страннику:

– Николаич, капониры проверял?

– Не все успел, Палыч. Там все звенит, мусора накопали кучу.

– Эх…

На рассвете Странник снял в кустах вокруг лагеря четыре растяжки. Гранаты были относительно свежие, не проржавевшие. Свежими были и накопанные гильзы и банки, как будто специально принесенные и насыпанные вокруг да около для усложнения работы саперов. Сомнения, возникшие накануне, заворочались, как упитанные ежи в корзине, закололи душу.

– Местечко-то наше засвеченное, Странник.

 

*БЗК – боевой защитный комплект. Включает противоосколочный комбинезон, бронежилет 5-го уровня, защитный шлем.

– Да я уж понял… – сапер досадливо сплюнул. – Ждали нас тут, или предусмотрительные очень. Странно, что на въезде фугасик не поставили. Видимо, очень хотели, чтоб мы въехали.

– Что командир?

– Согласен. Думает, спалили нас. Скорее всего, у душья за такими местами постоянное наблюдение. Какой-нибудь бача раз в два-три дня делает обход, смотрит, не ведут ли свежие следы к местам старых стоянок.

– Думаешь, подтянутся? – Палыч щелчком стряхнул с плеча снежинку.

– А хрен их знает! Могут. Может, так из минометов постреляют…

Шувалов принял единственно возможное в сложившейся ситуации решение – доложив в Ханкалу о случившемся, отправил все три группы на засады, на пути возможного подхода боевиков. В лагере оставили броню и минимум личного состава. Организовали круговую оборону, наблюдение за дорогами. На случай возможного обстрела из минометов или эрэсами* решено было восстановить старый блиндаж. Им занялись саперы. Расчистив вход, Странник послал бойца на разведку. Воин сунул в жерло укрытия миноискатель, и тот сразу истошно завопил зуммером. Осторожно потыкали щупом. В блиндаже было по щиколотку воды, схваченной ледяной коркой, из которой, как остовы затонувших кораблей, торчали пустые цинки из-под патронов. Посветили фонариком на сочащиеся влагой стены, под покрытый сосульками и мерзлыми поганками бревенчатый потолок… Есть. Еле заметная проволочка на уровне глаз. Грамотно, ничего не скажешь. Заходя в незнакомое помещение, человек обычно светит по сторонам и себе под ноги, не замечая того, что находится перед его носом. Снимать растяжку пока не стали – кто его знает, сколько раз и где этот фугас продублирован. Рассеялись последние сомнения. Духи упорно ждали, когда кто-нибудь встанет на это место, ждали и готовились.

Омич приказал в случае обстрела прятаться в БТР и сразу же выводить машины с площадки и теперь сидел над картой, грыз карандаш и ломал голову, куда уводить отряд. Двигать в базовый лагерь тем же путем было опасно, просить пехоту выставить блокпосты – значило окончательно запороть всю операцию.

Тянулся пасмурный день. Группы мерзли на засадах, потихоньку жевали галеты и холодную тушенку. Редкие снежинки кружили белыми мухами, ныряли в стылую грязь.

4 марта, 16:46.

– Омич – Татарину. Три двойки, по руслу. Вижу восемь. Вижу десять… двенадцать…

Духи шли по руслу. Шувалов быстро прикинул расклад. Нормально. Направление подхода угадано, мины выставлены, группа успела окопаться. Грач чуть сместился, отрезая боевикам пути возможного отхода. Отряд был небольшой, двенадцать «чехов», вооружение стрелковое, два пулемета, гранатомет, – наверняка разведка. Шли грамотно, головкой, боковые дозоры и тыл, но уж больно торопливо – видимо, не терпелось засветло выйти к лагерю и организовать наблюдение. Здоровенькие, упакованные, видно, что не первый год воюют, а

 

* РС (эрэс, НУРС) – неуправляемый реактивный снаряд.

вот дисциплина в подразделении хромает: идут вроде осторожно, а веточками похрустывают, стволами кусты цепляют, в ядре еще и ругаться умудряются полушепотом.

Головной дозор сняли из двух снайперских винтовок и сразу растащили по кустам, забрав радиостанцию. Русло ручья в этом месте делало небольшой изгиб, остальные «бородатые» держали дистанцию метров в сорок и не услышали и не увидели случившегося. На духовский запрос по станции ответили двумя щелчками тангенты – заблаговременно подслушанный условный сигнал. Главные силы противника двинулись дальше, дошли до поворота, Татарин произвел подрыв установленных мин. Четыре осколочно-заградительные мины разом грохнули, разметав клочья по деревьям. Боковые дозоры и тыл боевиков тут же залегли, открыв стрельбу во все стороны, но группа Татарина вжалась в отрытые окопчики, слилась с мерзлым мхом, отмолчалась. Не получив ответа, духи успокоились. Решив, что заминированное русло никем не прикрывалось, повыглядывали из укрытий, закаркали гортанными голосами. Наконец двое полезли в ручей, осмотрели тела подорвавшихся, собрали оружие и закарабкались вверх по склону. Тихо всхлипнули бесшумные винтовки, два трупа, бряцая оружием, покатились на дно. Немногочисленные остатки банды, уже не прячась, ломанулись назад по руслу, прямо на пулеметы Грача. Тут уже деликатничать не стали, бойцы прилежно отработали по патронному коробу.

Шувалов был доволен. Минусы обернулись плюсами, среди разведчиков раненых и убитых нет, результат впечатляет. Шуму, конечно, наделали, но тут уж не до жиру. Забито двенадцать «бородатых», если их основные силы где-то на подходе – вряд ли сунутся, услышав звуки боя и потеряв связь со своими. Трофейная станция пару раз что-то обеспокоенно спросила на чеченском и замолкла – духи ушли на другую частоту. Сейчас ноги в руки, и сваливать отсюда. Жаль, погода хреновая, вызвать бы вертолеты, может, получилось бы засечь остальных и грамотно навести артиллерию… Надо спешить. Пока светло, есть шанс проскочить.

4 марта, 18:00.

– Палыч – Омичу.

– Связь.

– Все, отход, ленту на дорогу.

БТР и «шестьдесят шестая» выползли на дорогу, построились в походный порядок. Наводчики хищно поводили жалами крупнокалиберных танковых пулеметов, обшаривая в прицелы стремительно темнеющие склоны. Груженый «Урал» беспомощно елозил в своем укрытии – за день жирная глина подраскисла, солидолом забила протекторы колес. Из леса потянулись разведчики – пыхтящие, нагруженные трофейным оружием и снаряжением. Развернули охранение, полезли на броню. Водитель «Урала» – бритоголовый, с оттопыренными ушами боец по фамилии Клюков – смешно пучил глаза и вытягивал шею, отчаянно газовал.

Палыч подошел к «Уралу», глянул в капонир, открыл дверь в кабину:

– Слушай сюда, Клюква. Я тебя сейчас бэтээром зацеплю, как трос натянется, дашь на первой полный газ, как вылезешь – сразу нейтралку и по тормозам. Понял?

– Так точно…

– Давай…

Палыч выдернул из колонны замыкающий БТР, подогнал задом, завел буксирный трос. Отошел метров на двадцать – не дай бог лопнет – срежет как бритвой. Махнул механику. БТР пыхнул соляркой, потянул, Клюков дал газу, «Урал», поднимая фонтаны жидкой грязи, полез из своей ловушки…

4 марта, 18:10.

Земля встала вертикально и с размаху ударила Палыча по затылку. Пропали звуки, смазалась картинка. Капитан попытался вдохнуть – не смог. Подвигал челюстью, выплюнул что-то соленое, дунул в нос, прочищая ходы. Поморгал глазами. Прямо по курсу было пасмурное небо, под ногами пустота. Наконец до него дошло, что он лежит на спине, впечатавшись в огромную лужу, ледяные струйки уже весело текут за шиворот, холодят гудящий затылок. Сразу встать не получилось, Палыч перевернулся на живот, встал на карачки, утопив в жиже ладони. Закашлялся, выхаркивая из легких комья глины. Все действия казались невообразимо затянутыми, как при замедленной киносъемке.

Так, «Урал»… Где он? Поднялся, помотал головой…

Грузовик скатился назад, в капонир, кабина была разворочена, левое переднее колесо залетело в кусты.

На выезде из укрытия чернела воронка, над которой все еще висело в воздухе сизое облако, напоминающее небольшой ядерный гриб. Возвращающееся обоняние резала вонь солярки и тротиловой гари.

«Оружие?» – обожгла мысль. Палыч поискал вокруг себя. Автомат оказался в руках, только держал его капитан как будто двумя кусками дерева. Забросил оружие за спину и, шатаясь и потирая отсушенные ладони, побежал к «Уралу».

Грузовик наклонился на левый бесколесный бок, крыша вздыблена, искореженную дверь заклинило. Срывая ногти, потратив бесконечные секунды, удалось ее открыть. Палыч встал на подножку, хрустнул стеклянным крошевом. «Урал» накренился еще больше, застонал рваным железом. Вот он, Клюков, как обычно, выпучил свои глаза, затянутые красной сеткой полопавшихся сосудов, пялится с ужасом и непониманием.

Секунда на оценку обстановки. Боец зажат между сиденьем и рулем в районе таза, голову держит, значит, шея не сломана. Странно, потолок кабины над его головой вмят, явно здорово припечатался. Правая рука сломана и неестественно вывернута, ниже локтя вообще сплошное месиво, а дальше… Дальше. Левой ноги не видно, теряется где-то под остатками приборной доски. Пах разворочен, лоскутья и клочья ваты – остатки штанов – густо пропитаны кровью. Правая нога… Правая разбита в районе бедра, явно разорвана артерия – кровь хлыщет пульсирующими толчками, скатывается ртутными шариками по снежно-белому обломку бедренной кости.

Клюков пялится необыкновенно осмысленным взглядом, но явно не понимая, что с ним произошло и что ему делать, – боли он, по всей видимости, еще не чувствовал из-за шока. Палыч глянул на него построже, тихо сказал:

– Рот закрой, воин. Нормально все.

Боец немедленно захлопнул отвисшую челюсть, длинно, со свистом выдохнул, пустив из угла рта кровавые пузыри, и вдруг обмяк, мешком сполз на сиденье.

Все. Надо вытаскивать его отсюда. Палыч обернулся, хрипло проорал через плечо:

– Жгуты и промедол!

Правая нога солдата оказалась обмотанной вокруг рычага переключения передач, держалась на лоскуте кожи и лохмотьях ватных штанов. Недолго думая Палыч вытащил нож и обрезал все это. Дернув вниз остатки штанины, проткнул ее сбоку лезвием, пару раз крутанул, затягивая импровизированный жгут. Водительское сиденье со своих креплений было сорвано. Капитан вышиб его пинком вглубь салона, потянул молчавшего Клюкова на себя. Левая нога выскользнула из своего плена, изгибаясь в тех местах, где ей совсем не положено. Все ясно, тоже раздроблена. Пачкаясь в липкой крови, подхватил бойца под тощий зад, передал кому-то в подставленные руки.

Стали подходить разведчики, прибежали командиры групп. Доставали промедол, потрошили свои индивидуальные перевязочные пакеты. Кто-то не сдержался, запричитал:

– Ой, бля…

– Ой, ё…

Клюков задышал, оглянулся безумными глазами и заскулил.

– Тихо все! На хрен ушли отсюда! – Палыч поймал взглядом вытаращенные глаза первого попавшегося разведчика. Тихо и внушительно сказал: – Сейчас жути нагоните, он запаникует и умрет. Все нормально, всем улыбаться, ясно? И вообще, дуйте по своим местам, не дай бог обстрел начнется.

Подошел Омич, разогнал разведчиков.

– Ты как сам-то, Палыч?

– Нормально…

Капитан дошел до БТР, постучал в броню прикладом.

– Тимоха, цел?

– Так точно…

– Воды умыться дай… И бушлат чистый.

Пока механик возился внутри машины, Палыч повернул на себя зеркало заднего вида, глянул… Да уж, ну и рожа. Весь в крови и глине, на черта похож. Скинул бронежилет, бушлат, ставший комком сырого теста. С пятилитровой пластиковой баклажкой подскочил Тимоха.

– Вот, товарищ капитан… Из силового, теплая…

– Полей…

Палыч умылся, стуча зубами, теплой водой, натянул чистый бушлат и пошел помогать доктору.

Клюков, обколотый лошадиной дозой промедола, наконец потерял сознание. Доктор уже навертел из бинтов целый футбольный мяч и затолкал его солдату в пах, наложил нормальный жгут на оторванную ногу и теперь накладывал шины на переломанные конечности.

– Как он, Док? – мысли тяжело ворочались в гудящей голове, заплетался язык.

– Хреново… Крови потерял много, если внутренние повреждения есть – вряд ли довезем. Омич вертолет пошел вызывать… Тут и так целый набор, еще и нога…

«Нога!» – молнией мелькнула мысль в разжиженном контузией мозгу.

– Тимоха!

Примчался Тимоха, вылупился на распростертого Клюкова, отвалил челюсть и завис. Палыч вывел его из ступора подзатыльником, отвел в сторону.

– Тимоха, лезь в «Урал». Там осталась нога Клюкова, возьмешь ее, ботинок и штанину снимешь, наберешь чистого снега – вот с этой горки, дальше не лезь. У тебя две РШГ лежат в десанте, снимешь с них целлофан. В один замотаешь ногу, вложишь в другой, а промежуток забьешь снегом. Если летчики быстро прилетят, может, еще и пришьют. Понял?

Тимченко умчался, Палыч, превозмогая тошноту и мотая головой, помогал Доку. Начмед что-то говорил, но пчелы, свившие улей в черепной коробке и отчаянно гудевшие, мешали его слушать.

– Слушай, Док, сустав у него цел тазобедренный?

– Да вроде…

– А яйца?

– Там все всмятку, Палыч. Мягкие ткани все в лоскуты. Как он жив-то еще, не пойму. Я вот помню…

– Слышь, Димон, а ногу ему можно пришить? Я сказал, чтоб ее в снег замотали. Ну, я читал где-то, что так можно сохранить оторванную часть…

– Не знаю… вряд ли. Судя по всему, ему с бедра вынесло кусок, я из-под бушлата две горсти обломков выгреб… Хотя можно вставить штырь металлический, а кожу и мышцы со спины вырезать… Ты сам-то как? Ого, у тебя кровь из уха…

Доктор опять затрепал языком, видно, ему необходимо было говорить, чтобы отвлечь себя от страшной работы.

Опять заморосило. Клюкова бережно перетащили в БТР, накрыли одеялами. Док с трудом нашел у бойца вену, воткнул иглу, подвесил под броневой потолок какой-то пакет.

Снаружи забарабанили.

– Палыч!

– Чё?

– Не «чё», а «я»… Вылезай.

У БТР стоял Омич.

– Как боец?

– Жив пока…

– Я с Ханкалой связался. Двигаться нам нельзя, и вертушка придет только утром. Темно уже, и погоды нет… – комбат выругался. – Расставь бэтээры по периметру охранения и иди к бойцу. Продержи мне его до рассвета, слышишь, Палыч? Тебя солдаты слушаются, вот и прикажи ему, чтобы не умирал…

– До рассвета… Ногу не пришьют, поздно будет.

– Какую ногу? – не понял Шувалов.

Палыч рассказал ему про ногу.

– Ничё… Снег чаще меняйте. Бывают исключения, – обнадежил комбат и, развернувшись, ушел в темноту.

4 марта, 23:05.

Палыч полез в десант. Клюков очухался, застонал, разлепил глаза.

– Товарищ капитан… Товарищи капитаны… где я?

– В бэтээре ты, Клюков. Спи давай, чего проснулся?

– Я подорвался, да?

– С чего ты взял…

Клюков с трудом сглотнул, хотел кашлянуть, но не смог.

– Я знаю, подорвался… Сильно?

– Зацепило маленько… Меня самого тряхнуло, голова гудит. Жить будешь. Не истери мне тут!

– Не, я нормально… Я только вот одного не пойму, товарищ капитан…

Клюков зажмурился, из глаз ручьями потекли слезы, – промедол отпускает, догадался Палыч.

– Почему я, товарищ капитан? Ну почему я? Столько народу, командировка, считай, к концу подходит, и все целы, почему я-то? – Губы водителя задрожали, в глазах вспыхнуло отчаянье…

Все, сейчас сорвется, понял Палыч. Ему жалко, невообразимо жалко было Клюкова, но он понимал: пожалей он сейчас бойца – и тот зарыдает, забьется, замечется, выдерет сломанными руками капельницу, разорвет бинты. Надпочечники выплеснут в кровеносное русло адреналин, повысится давление, сердце закачает – погонит и без того скудные остатки крови из сочащихся ран. Жалость поставит их на один уровень, а Клюкову сейчас нужен командир. Он должен чувствовать рядом силу, бояться и слушаться ее, не позволять себе расслабиться. Палыч поймал мутный взгляд Клюкова, спокойно и зло сказал:

– Ты охренел, мартышка? Ты что, хотел, чтобы Тимоха подорвался или я? Тебе легче было бы, воин?

– Да нет, я не о том…

– Вот и помалкивай, лежи, силы береги. И вообще ты у нас везунчик, лежишь тут живой, болтаешь всякую хренотень. Починят – плясать будешь. Нам еще два месяца корячиться, а ты сейчас домой улетишь, к подруге, она тебе, герою, плюшки будет в госпиталь таскать...

– Подруга… – Клюков вылупил глаза. – Товарищ капитан, а у меня… ТАМ… цело все?

– Ясен пень, – соврал Палыч, поняв, что с подругой допустил осечку. – Ты вон на доктора так возбудился, что ему пришлось твое полено к ноге примотать. Ты, может, у нас нетрадиционный, а, солдат?

Клюков попытался улыбнуться, его перекосило.

– Тебе больно, воин? – встрял доктор.

Палыч зыркнул на него, сильно пихнул локтем в бок. Не хватало еще, чтоб солдат сконцентрировался на своих ощущениях.

– Больно…

– Док, на хрена ты спросил? – зашипел Палыч. – Коли теперь промедол.

– Нельзя, и так уже шесть тюбиков.

– Ну а на хрена спросил тогда? Клюков, ты терпи, понял? Сейчас вертолет придет – и все, конец. Госпиталь, белые простыни, медсестры… Терпи, родной... Терпи, с-сука!

Боец заметался, пошел испариной. Впал в забытье, заскулил. Вкололи еще промедол. На возражения доктора Палыч резонно заметил, что допустимые дозы рассчитаны с большой перестраховкой, а если боец помрет от боли, то доктор ляжет рядом с ним.

5 марта, 5:30.

Клюков то терял сознание, то просыпался, бредил и стонал. Палыч то материл его последними словами, то успокаивал, смачивал распухшие горячие губы водой и чаем, выдавливал их по капле из ватного тампона солдату в рот. Он рассказывал ему байки и анекдоты, заставлял слушать, смеяться и смотреть в глаза. То называл Клюкова братом, то уродом маминым, плаксивой телкой, макакой и позором ВДВ. Заставлял рассказывать про свою деревню, читать стихи, исполнять гимн России… Палыч тянул его на тросах нервов, на канатах сухожилий, усилием воли выдирая и сплетая их из собственной плоти, физически ощущая, как звенят они от натуги, дрожат перетянутыми струнами, удерживая ускользающее сознание солдата, как потрескивают, рвутся, кучерявятся кольцами их отдельные пряди.

Тросы жгли руки, резали ладони, капитан наматывал их на локти и тянул, так сжимая челюсти от напруги, что скулы, казалось, вот-вот прорежут кожу, раскрошатся зубы, лопнут мелкие сосуды и вены на руках.

Клюков жил, держался, цеплялся за капитана. Он боялся умереть, зная, что нарушит его, командира, волю и Палыч будет недоволен им, может, даже назовет «солдатом-обезьяной». В его обескровленном, изломанном теле теплился уголек духа и твердая вера в командирское слово. Если Палыч сказал, что Клюков выживет, значит, так оно и будет. Не может не быть.

Дважды заглядывал Омич. Приходил Странник, рассказал про фугас: безоболочечный, замыкатель прикопан и засыпан гильзами сантиметров на семь. Когда загоняли «Урал», земля была подмерзшая – он и не сработал, а за день подтаяло… Да Клюков еще, как назло, буксанул, колесами сверху поелозил. Источник питания – японский аккумулятор большой емкости – вынесен далеко в сторону, закопан на метр и утеплен. У фугаса была и вторая часть, гораздо более мощная, и рвануть она должна была прямо под кузовом груженного боеприпасами «Урала». Части устройства соединял детонирующий шнур, но он почему-то не сработал.

5 марта, 6:30.

Забрезжил рассвет. Клюков уже ничего не соображал. Он осунулся, посинел, ничего не говорил и не слышал, только чуть шевелил побелевшими губами. Палыч уже просто сжимал его единственную целую руку, пытаясь через кожу перекачать из себя жизнь в тряпичное тело солдата. Усилием воли подгонял неторопливые секунды.

Пришел вертолет, грузно коснулся колесами поляны. Поднял ледяную пыль, змеями погнал по земле оранжевый дым пирофакелов, обозначавших место посадки. Два «крокодила»* сопровождения кружили в воздухе. Клюкова погрузили, за него тут же взялись ханкалинские врачи – воткнули плазму, надели маску, еще что-то…

Палыч шел от вертолета к БТР. Поднял глаза и увидел, что навстречу ему, скользя

по грязи, бежит Тимоха, прижимая к груди пакет.

– Товарищ капитан, нога, ногу забыли!

Ё-моё… Палыч вырвал у солдата пакет, бросился к вертолету. «Восьмерка»** уже закрыла боковую дверь, готовясь к взлету.

– Стойте, стойте, черти! – кричал капитан. – Ногу заберите!

Дважды его сбивало воздушным потоком, Палыч падал и снова бежал. Наконец вертолет оторвался и, заложив с места крутой вираж, полез в светлеющее небо.

5 марта, 7:05.

Палыч сидел, прислонившись к колесу БТР, злые слезы текли по лицу. Дикое напряжение крайних суток отпускало, выходило нервной электрической дрожью. Капитан вдруг обозлился на себя, встал, размазал копоть рукавом. Подошел доктор, принес в железной кружке граммов сто спирта. Палыч молча проглотил, запивать не стал.

– Доктор, а ногу-то не забрали. Не успел я отдать. Теперь все, не сохраним? Может, с колонной центроподвоза отправить?

– Не, Палыч, теперь все. И так-то шансов мало было.

– Эх, баран я, надо было ее сразу у Тимохи забрать!

– Разверни, давай хоть посмотрим, – предложил Док.

Разрезали верхний пакет, вытряхнули снег. Внутренний пакет оказался неестественно маленьким и мягким. Развернули, высыпали… Кусок ступни с пальцами, пятка, куча разрозненных лоскутов плоти и обломков кости, самый большой величиной с ладонь.

– Тимоха! Что это за херня, воин!

– Нога, товарищ капитан… – Испуганный Тимоха таращил из люка заспанные глаза. – Я в «Урале» окошки позавешивал и всю ночь собирал с фонариком. Все собрал, до последней крошки… Не пришьют?

Палыч молча сгреб «ногу» обратно в пакет, бережно положил в БТР.

– Нормально все. Заводи давай и вставай в замыкание. Мабута*** уже до нас блокпосты выставила, двинемся сейчас.

5 марта, 7:45.

– Палыч – Омичу.

– Связь.

– Готов?

– Да.

– Три пятерки.

* «Крокодил» – боевой вертолет Ми-24.

** «Восьмерка» – транспортно-боевой вертолет МИ-8.

***«Мабута» – общее название, придуманное десантниками для подразделений, не относящихся к ВДВ. Интонация при использовании – от снисходительно-ироничной до презрительной.

– Понял.

Колонна пошла…

 

 

Эпилог

 

Клюков выжил. Из Ханкалы его перевели в Ростов, потом в Москву, в госпиталь Бурденко. Солдату с оторванной правой ногой пришлось еще ампутировать левую ниже колена и правую руку выше локтя. Заштопали легкое, удалили селезенку и еще бог знает сколько всего. Клюков на удивление стойко переносил тяжелейшие операции, держался и даже пытался шутить. Когда же его наконец перевели в палату и разрешили посещение родными, боец сломался под их сочувственными взглядами и похоронным нытьем. Он причитал и капризничал как маленький, размазывал по лицу сопли и слезы, ревел сутки напролет. Бился в истерике, швырялся посудой и ничего не ел. После дикой дозы успокоительного впадал в жар, липкий бред, все стонал, грозил какому-то Палычу, обещал найти его и убить за то, что не дал ему, Клюкову, умереть, заставил жить обрубленным кастратом с привязанной до конца дней к культе бутылочкой…

Как-то месяца через полтора уставшая, перепуганная мать бочком протиснулась в палату. Клюков лежал и, безучастно уставившись в потолок, изучал трещины в побелке.

– Опять ничего не ел… Осунулся-то как, сынок, кожа да кости, прям светишься весь. Тебя лекарствами пичкают, кушать надо…

За окном шумела буйная молодая листва, верещали птахи. Четвертый этаж. Сегодня ночью он сделает это, лишь бы окно не закрыли. Любой ценой, на руке и зубах, перелезет через дужку кровати на подоконник, совершит свой последний в жизни прыжок. Не крайний, как говорят в ВДВ, а именно последний.

– Письмо тебе, сынок… Из части, что ли. Москва-400, капитану Путилову. Прочитать тебе?

Клюков заморгал, оторвал глаза от гипнотической трещины в потолке.

– Дай сюда… Сам я.

С трудом разорвал конверт, вытащил исписанный с одной стороны листок.

Солдат читал письмо и менялся на глазах. Обрисовались скулы, появился блеск в глазах. Он живо пробегал глазами строчки, уже не в первый раз перечитывая написанное. Наконец опустил листок на грудь, вытянулся, подобрался. Казалось, он сейчас стоит в строю – только почему-то лежа. В глазах – деловая озабоченность, на впалых щеках – впервые румянец. Вошла старая докторша, осеклась на полуслове, оторопело уставилась на пациента.

Клюков расправил на груди тельняшку, перевел на мать повеселевший взгляд.

– Мам, принеси воды теплой, бритву, щетку зубную. Я тебе сейчас адресок черкану, сходишь в Союз ветеранов. Скажешь, капитана Путилова солдат, пусть помогут чем смогут. И книжек принеси – в институте восстанавливаться надо. Скоро командир приедет…

 

 

*  *  *

 

Как мать ни просила, письма ей Клюков так и не показал. Сын часто его перечитывал и хранил как величайшую драгоценность. Она ревновала и не могла понять – какие такие неведомые слова смог найти командир и почему их не подсказало ей материнское сердце. Однажды ей случайно удалось разглядеть первую строчку. Письмо начиналось словами: «Клюков, обезьяна…».

 

 

 

ЗАПАХИ

 

Специальная сводная группа ФСБ подорвалась в районе моста через реку Басс. «Фэйсы» выехали ночью на адресное мероприятие в одно из сёл Веденского района. БТР, выделенный от третьего сводного отряда специального назначения, шел головным, за ним бронированный уазик. Основная масса народа во главе с командиром облепила «броню». Операцию планировали провести быстро – информатор предоставил точный адрес, ставка была на эффект неожиданности. Хозяин одного из домов, по предоставленным данным, скрывал у себя подстреленного накануне боевика – необходимо было это дело проверить. Инженерную разведку решили не проводить – иначе какая уж тут внезапность…

Прокравшись вброд через обмелевшую речку параллельно мосту, БТР и УАЗ полезли вверх по грунтовке, ведущей в село. Тут уже двигаться по обочине возможности не было – заборы крайних домов вплотную прилегали к колее. Проволочную паутину, натянутую метрах в трех над дорогой, естественно, никто не заметил.

Командир механизированной группы, капитан Панов, в чьем хозяйстве числились БТР, давно поснимал с машин штыревые антенны. Толку от бортовых радиостанций было мало, для связи экипажи (спасибо спонсорам) использовали более удобные и надежные «Стандарты». Без антенн риск поймать растяжку «верховых» фугасов, которые вошли в моду в этом сезоне, существенно снижался. Бронетранспортер к тому же был оснащен генератором помех – громоздким электронным устройством, «гравицапой», как его обозвали разведчики. Хреновина эта глушила радиоволны в широком диапазоне и призвана была свести к минимуму опасность подрыва на радиоуправляемом взрывном устройстве. Аппаратура имела комплект своих – довольно длинных – антенн и кучу недостатков. Помимо сигналов, посланных со спутниковых телефонов, пейджеров и радиостанций затаившихся с видеокамерами по обочинам боевиков, она успешно глушила всю собственную связь разведчиков и, по непроверенным слухам, крайне отрицательно влияла на мужскую потенцию личного состава. К тому же бронетехника часто использовалась для «тихих» ночных операций – точечных зачисток, вывода и эвакуации разведгрупп, когда элемент скрытности являлся важнейшей составляющей успеха. Все пути-дороги так или иначе проходили вблизи населенных пунктов, и если крадущуюся в темноте на почти холостых оборотах машину, лишенную всех световых приборов, разглядеть было не так-то просто, то по сбившемуся сигналу спутниковых «тарелок», по испортившейся картинке в своих широкодиагональных плоских телевизорах несчастное и угнетенное чеченское население соображало, что на их улице гости. В двухэтажных халупах из итальянского красного кирпича, «восстановленных» на деньги русских налогоплательщиков, начиналась деловая суета. Задергивались занавески за тройными стеклопакетами, из укромных мест извлекались спутниковые телефоны. Днем во дворах начинали чадить сигнальные индейские костры. Система оповещения работала слаженно и чётко. При планировании таких операций командиру отряда приходилось из двух зол выбирать меньшее – либо скрытность и связь, либо радиозащита…

 

Чем зацепили ту проволочку – антенной «гравицапы» или просто головой сидевшего на броне бойца, уже никогда не узнать, но фугас, начиненный болтами и гайками, сработал безупречно. Рвануло справа. Из девяти человек, расположившихся на броне, пятеро погибли сразу, остальных здорово посекло. Стальные элементы взрывного устройства прошивали бронежилеты и разгрузки, как пули газету. Командиру группы, сидевшему справа от механика-водителя в открытом люке, волной оторвало голову вместе со «сферой», офицер мешком сполз в десант. Так получилось, что своим телом командир прикрыл бойца, сидевшего за рулем. Рядовой Потапов вел машину «по-походному», положив под задницу короб с патронами для крупнокалиберного танкового пулемета, голова торчала из люка. Солдат ослеп-оглох на пару минут, но остался цел. Уазик, двигавшийся за БТР на удалении, не пострадал, если не считать срезанного зеркала заднего вида.

 

Капитан Панов на этот выезд не поехал. Обычно командир мехгруппы выезжал тогда, когда на задачу выделялось две и более единиц бронетехники. В его обязанности входило прикрывать тяжелым вооружением, а при необходимости и бронированным телом машин основные силы колонны, корректировать огонь всех «коробочек». Если же выезжал один БТР, с этими обязанностями справлялись сами командиры разведгрупп. Палыч возился в парке, перебирая с двумя бойцами «стуканувший» двигатель. Время близилось к полуночи, пора было закругляться, но оставлять работу недоделанной не хотелось. В маленькой палатке, приспособленной под ремонтный бокс, тускло светила лампочка, трещал приемник. Пахло теплым отработанным маслом, кофе и жженым сухим спиртом – на самодельном таганке коптилась железная кружка. Примчался посыльный по отряду, сунул под брезентовый полог голову в каске:

– Товарищ капитан… Два бэтээра на выезд.

– Что случилось? – Палыч оторвался от работы, вытер лоб замасленным рукавом.

– Не знаю… Вроде с нашими что-то… кто на «адрес» уехал.

Бойцы насторожились, уставились на командира.

– Заводите семнадцатый и двадцать первый, выгоняйте на исходную. Оставите на холостых, пусть греются. Тут порядок наведете – и в палатку.

Панов побежал в свое расположение, на ходу вытирая руки ветошью. Дал команду разбудить экипажи, оделся…

 

На месте подрыва были минут через сорок. Раненые держались из последних сил. Оставшиеся невредимыми четверо из уазика, соблюдая светомаскировку, в кромешной тьме перевязывали товарищей, кололи промедол.

Палыч первым делом разыскал своих бойцов. Экипаж бэтээра прикрывал. В башенный прицел в ночной деревне не многое разглядишь, поэтому солдаты укрылись в придорожной канаве, вооружившись пулеметом фээсбэшников. Деревня драла глотку хриплым пёсьим лаем, не светилось ни одно окно.

Картина была привычная и страшная. Мёртвые уже лежали в десанте бесформенной грудой и сладко пахли свежим мясом. Раненые были сильно покрошены, особенно пострадали неприкрытые бронежилетами руки-ноги. У одного из офицеров вырвана нижняя челюсть. Парни держались, старались не стонать. Их перенесли в семнадцатый, и доктор с фельдшером пытались найти у ослабленных кровопотерей людей хоть какие-нибудь вены…

С рассветом пришли вертолеты, отряд от внутренних войск ушел в село проводить широкомасштабную зачистку. Раненый с оторванной челюстью до эвакуации не дотянул, остальных дикими усилиями доктора удалось отправить живыми.

 

Палыч с доктором сидели в медпункте, пили чай. Использованные пакетики бросили в переполненное кровью и бинтами ведро. Разговор не клеился, настроение было хуже некуда. Доктор тяжело вздохнул, провел пятерней по стриженой макушке:

– Эх, хорошо духи поработали… Шесть по двести.

– Да уж… – Палыч поморгал, потер красные от недосыпания глаза. – Ты бы видел, что с бэтээром, доктор. С правого борта все навесное сорвало, триплекса вышибло… Потапова у меня контузило маленько… Посмотришь потом?

Доктор кивнул. Панов допил чай и поплёлся в парк. День был жаркий. Солдаты наводили порядок в машинах, заканчивали сборку двигателя. Подраненный БТР стоял чуть поодаль, с правого бока бронированная шкура была усеяна мелкими щербинами от стегнувших по ней гаек, отчего приземистая машина была немного похожа на леопарда. Три первых колеса с той же стороны пробиты. Больше всего досталось второму – покрышка изодрана в клочья. При эвакуации Палыч с бойцами открутили его и закинули на броню. Освободившийся бортовой редуктор подтянули повыше, приспособив буксировочный трос, дырки в остальных колесах позатыкали гильзами от патронов 7,62 мм, врубили на полную подкачку и доехали так. Теперь же все эти проблемы необходимо было устранять.

Рядом с машиной возвышалась куча промокшего тряпья. Из десанта вылез пулеметчик, сержант Назаров. Палыч вздрогнул. Назаров стоял в одних трусах и выглядел так, как будто с него содрали кожу. Воин был весь, от пяток до макушки, перемазан красно-черным, в кисельных сгустках и слизистых разводах. В руках он держал пластмассовое ведерко и совок, вырезанный из пустой пластиковой бутылки. Пулеметчик, щурясь, оглядел себя, перевел на командира спокойный и чуть виноватый взгляд.

– Крови с двухсотых натекло, товарищ капитан. Все коврики, все сиденья промокли… Второе ведро выношу.

Назар был толковым контрактником. Экипаж этот был самый опытный, тянул вторую командировку. Палыч назначил сержанта своим нештатным заместителем и ни разу не пожалел об этом.

Капитан заглянул в на две трети заполненное ведро, зачем-то потрогал густую студенистую массу пальцем.

– Куда выносишь?

– Я там за складом ГСМ яму специальную выкопал, потом засыплю, чтоб мухи не налетели.

Палыч кивнул.

– Коврики сжечь надо будет. Отнесешь на помойку, сольешь литров десять соляры. С комбатом я вопрос решу.

– Так точно.

 

У Потапова оказалось-таки легкое сотрясение, еще и осколок со спичечную головку в щеке. На скоротечном консилиуме с Доктором решено было с ближайшей колонной центроподвоза отправить бойца в Ханкалинский госпиталь, чтобы зафиксировать ранение. Потап пытался было упираться, но Палыч многозначительно показал ему кулачище и строго наказал без справки не возвращаться. Сопровождающим Панов назначил Назарова – пусть зам заодно развеется, в магазин сходит… Отмытый БТР на время отсутствия экипажа закрыли и опечатали.

 

Назаров с Потаповым вернулись на четвертый день. Механику с его сотрясением полагалось проваляться в госпитале намного дальше, но хитрый воин к предстоящему лечению тщательно подготовился. Прикинувшись дурачком, «забыл» на базе военный билет. Солдата все-таки положили. Тогда он предусмотрительно спрятал форму и ботинки, а вместо них сдал на госпитальный склад драную подменку. Жалобно блея, подкупив врача каким-то трофейным ножиком, он выцыганил себе вожделенную справку уже на второй день, достал из-под матраса заныканную амуницию и дал дёру, оставив на кровати записку – «чтоб не волновались». Расторопные контрактники где-то раздобыли шесть блоков сигарет, шмат сала и четыре буханки белого хлеба. Забрали в «отстойнике» письма на весь отряд и, поймав попутный вертолет, довольные, двинулись восвояси.

Палыч беззлобно отодрал их для профилактики. Сигареты и снедь разделили на группу.

 

На следующий день на импровизированном стрельбище близ лагеря были запланированы пристрелка оружия и занятия. До полигона было километра полтора, прикрывался он блокпостом с горки, дорога утром перед занятиями проверялась сапёрами, которым в сопровождение выделялся БТР. На этот несложный выезд Панов назначил Назарова с Потаповым – пусть опробуют машину после ремонта и вынужденного простоя.

Утром мехгруппа с командиром вышла на физическую зарядку, экипаж ушел готовить на выезд машину. Солдаты размялись, расползлись по самодельным снарядам и принялись добросовестно качать железо. Палыч забавлялся с гирей, изготовленной из большой жестяной банки и аккумуляторного свинца: подбрасывал ее вверх, отжимал от груди, разгоняя кровь по жилам. Довольно крякал, чувствуя, как просыпаются после короткого сна подрасслабившиеся мышцы.

Прибежал Назаров. Лицо у сержанта было бледно-зеленого цвета и идеально гармонировало с тканью застиранного камуфляжа.

– Товарищ… Товарищ капитан…– Назарова трясло, он героически пытался совладать с собой. Проглотил ком, заговорил внятно: – Товарищ капитан, БТР не сможет выехать.

Палыч бросил гирю. Назар был не из тех, кто болтает попусту. Вопросительно глянул.

– Запах… Запах в машине. Воняет страшно.

– Ты же вылизал её всю. Забыл какую-нибудь тряпку?

– Не знаю…– сержант явно был расстроен и озадачен.

В добросовестности проделанной им работы можно было не сомневаться.

Палыч помолчал.

– Ладно. Вам отбой. Шестнадцатый на выезд, я сейчас подойду.

 

Зачерпнув ведром холодной воды из бочки, зашел за палатку, обмылся до пояса. Накинул китель на голое мокрое тело, пошел в парк. Несмотря на ранний час, солнце уже поднялось высоко над горами и начинало припекать, пытаясь подсушить раскатанную парковую грязь. Прыгая по сухим островкам, добрались до машины. Потапов стоял метрах в трех, переминался с ноги на ногу. Капитан подошел к БТР, повернул ручку бортового люка, потянул. Из чуть нагретой солнцем машины дохнуло теплым…

 

С чем можно сравнить смрад разлагающейся человеческой плоти? Есть ли на свете запах, способный перебить его? Тяжелый, густой и сладкий, как жирный лосьон, он в мгновение пропитывает одежду, въедается в волосы, липким кляпом перекрывает дыхание. Сложнейший букет, невообразимая смесь миазмов – патока, элитные сорта сыра с плесенью и концентрированное зловоние, от которого, кажется, не отмыться, не продышаться…

Нет приятнее аромата, который излучает тельце новорожденного ребенка в первые дни его жизни, и нет страшнее запаха, который человек же испускает через несколько дней после смерти.

…Палыч аккуратно прикрыл люк, отошел, длинно выдохнул. Постояли, помолчали…

– Назар, ты под поликами вычищал?

– Нет…

– Значит, туда натекло и протухло. Погода теплая, БТР четвертый день не солнце. Сейчас пока все люки нараспашку, и пусть постоит. Потом полики надо будет вскрыть.

Капитан упёр в Назарова тяжелый взгляд, тот, сглотнув, кивнул.

БТР мыли неделю. Отогнав его подальше от стоянки, задыхаясь, скрутили металлические полики, прикрывавшие трансмиссию, свинтили дренажные лючки на днище. Промывали водой, соляркой, дефицитным стиральным порошком. Щепочками, старыми зубными щетками, стеклом выскабливали каждый рычажок, каждую тягу.

Запах держался. Вонь, казалось, въелась в металл, пропитала стекло и пластик.

В конце концов разожгли паяльную лампу и прошлись огнем по стальным внутренностям машины – там, где это было возможно. Ядовито шипела, вскипая пузырями, серая шаровая краска, дымилось испаряющееся масло…

Дело было сделано, полики прикрутили на место…

Но все равно – тонкий, как паутина, как винное послевкусие, запах смерти продолжал обонятельной галлюцинацией витать под стальными плитами раненой машины.

 

Командира механизированной группы вызвал комбат. Ибрагимовцы выезжали на какое-то мероприятие в Махкеты, просили в прикрытие два БТР. С местным «антитеррористическим подразделением» отношения у разведчиков были натянутые. Были среди них нормальные мужики, но в основном бойцы отряда, возглавляемого бывшим полевым командиром, напоминали пиратскую банду. Разномастностью оружия, одежды и отсутствием дисциплины они мало чем отличались от бродивших по горам земляков. Среднестатистический «ополченец», «индеец» или «партизан», как предпочитали называть их спецназовцы, выглядел довольно экзотично: клочковатая борода, куртка от армейского камуфляжа (наверняка имеющая пару заштопанных пулевых отверстий), какие-нибудь заношенные псевдоадидасовские трико с раздутыми пузырями-коленками, стоптанные кроссовки. Довершали наряд традиционная чеченская тюбетейка и вытертый до белизны, перемотанный изолентой автомат без потерянного где-то дульного тормоза-компенсатора. Несмотря на слабую подготовку и затрапезный внешний вид, пальцы у народных мстителей растопыривались веером даже на ногах. Разговаривали партизаны с разведчиками свысока, мешая чеченские слова и русский мат и периодически сплевывая сквозь зубы жеваный насвай. Кое-кто из ибрагимовцев наверняка работал на два фронта, поэтому спиной к ним капитан предпочитал не поворачиваться…

Комбат хотел было вежливо послать просителей, но те заручились поддержкой вновь назначенного командира сводной группы. Фээсбэшник по связи объяснил, что задача согласована и его ребята выезжают тоже. Комбат тихо выматерился, но два БТР дал.

В 23:30 двинулись. Замыкающим шел «двадцать первый» с бойцами и командиром специальной сводной группы, головным – отремонтированная и отмытая «семнашка». Между ними тряслись по каменистой дороге все тот же фээсбэшный уазик и «бронированный» ЗИЛ-130 ополченцев. Сквозь грубо наляпанную зеленую краску просвечивали синие колхозные борта, обшитые по внутреннему периметру бревнами и мешками с песком. «Антитеррористы» сидели в кузове, гоготали и грызли семечки, оружие, как садовый инвентарь, торчало у каждого между коленок. Ни дать ни взять – ударники сельского хозяйства едут на полевые работы.

Когда въезжали в деревню, выключили «гравицапы», восстановили связь в колонне. Светила полная луна, видимость была хорошая. Позывной подполковника, командира сводной группы, – «Овен». Был он мешковат, суетлив и вообще весь какой-то невоенный. Бойцы, видимо, своего нового командира воспринимали «не очень», так как между собой называли его «кусок овна» – явно недоговаривая при этом в позывном первую букву.

Красивый двухэтажный дом, в котором предположительно находились боевики или «причастные лица», обложили «углом». Палыч отогнал свой БТР на соседнюю улицу, укрыл за домами, – машина стояла так, чтобы проверяемое здание было хорошо видно в простенок между ними. Сводная группа на соседней улице спешилась с замыкающей «брони». ЗИЛ пристроился за капитаном, уазик ушел за Овном. Рассредоточились, заняли оборону ближе к дому, в палисадниках. По короткой перепалке в эфире стало ясно, что Овен предлагает старшему ибрагимовцев самому досмотреть «адрес», своих же людей оставляет прикрывать. Палыч мысленно поставил подполковнику «плюс» за грамотное решение. В итоге чеченцы горохом высыпали из своей колымаги, в открытую подошли к кованым высоким воротам, заколотили ногами… Самый нетерпеливый перемахнул через забор, открыл воротину изнутри.

Вооруженная ватага пересекла двор, в дальнем углу которого сиял лаком и хромом новенький иссиня-черный «Мицубиси Паджеро» с причудливой ярко-оранжевой молнией вдоль борта.

Забарабанили в дверь. «Что они творят?» – только и успел подумать Палыч. Хоть бы рассредоточились да под окнами кто-нибудь встал…

Дом был расположен к капитану под углом, дистанция метров пятьдесят. Видны две стены – одна с дверью, куда ломились ибрагимовцы, плюс два окна второго этажа. На второй – только окна, по три на этаж. Крыша под красной черепицей, два чердачных окошка – за ними особый контроль. Панов быcтренько назначил наводчику ориентиры.

Встал за машиной, поверх брони наблюдая за домом и подступами… Тихо зашипела станция:

– Овен – Палычу, Казбеку.

– Связь.

– Операцией командую я. Без моей команды не стрелять.

– Палыч: да.

– Казбек: да…

 

Дверь открыли, старший ибрагимовцев шагнул было внутрь. В недрах дома полыхнула короткая очередь. Переломившись пополам, Казбек покатился с невысоких ступенек, остальные бросились врассыпную. Еще две коротких – уже с чердачного окошка. Еще два силуэта, дрыгая ногами, забились на земле, остальные залегли за ближайшими укрытиями. Железная дверь с грохотом захлопнулась. Единственное светлое окно на втором этаже погасло. Тишина.

– Овен – Палычу…

Пауза.

– Палыч – Овну: вижу точку. Огонь?

Пауза.

– Огонь?

– Н-нет, нет, не стрелять, Палыч… Ибрагимовцы где?

– Три по триста наблюдаю. Остальные ко мне ползут.

Пауза.

– Овен – Палычу: уходим… Отход.

– А трехсотые?

Пауза.

– Овен – Палычу: пусть их свои вытаскивают – и отход.

– Понял.

Ибрагимовцы, пригибаясь, перебежали за БТР. Палыч знал одного из них, Мусу, по прошлым выездам, объяснил ему положение. Посовещавшись, четверо ополченцев побежали к дому. Только первая двойка сунулась на залитый светом луны и фонаря двор, как дом ожил, зазвенел выбитыми стеклами, ощетинился вспышками. Сначала стреляли из верхних окон и с чердака, потом присоединились нижние. Две случайные пули цокнули по броне, вышибая искры, одна, выбив форточку, угодила в кабину ЗИЛа. В кабине истошно заорал водитель.

– Потап, малый назад!

Взвизгнул стартер, БТР, пыхнув соляркой, попятился.

– Влево! Прямо! Вправо! Прямо! Стоп!

Вильнув по дороге кормой, «семнадцатый» прикрыл собой ЗИЛ от обстрела. Ушедшие на эвакуацию раненых ибрагимовцы ёжились за хилыми дворовыми укрытиями. Первая двойка укрылась за великолепным «Паджеро» – по ним, кстати, не стреляли, явно берегли машину, но и высунуться из-за нее у мужиков шансов не было. Тем более вернуться к БТР. С хрустальным звоном разлетелась фара-искатель. Оставшиеся ополченцы перевязывали раненного в плечо водителя ЗИЛа.

– Палыч – Овну.

– Связь...

– Овен, у меня люди в котле. Надо выводить. Добро на огонь?

– А… э-э…

– Понял!

Капитан все это время находился на откинутой нижней створке десантного люка со стороны, противоположной обстрелу. Сунул голову внутрь.

– Назар, работай по чердаку. Короткими: огонь!

Сержант выдохнул: «Есть!» – и утопил кнопку электроспуска. Автоматные хлопки сразу утонули в грохоте. Короткая очередь из главного калибра в куски разнесла раму импортного стеклопакета крайнего левого окна, выломала кирпичи из сводчатого проема, вздыбила черепицу. Вспышки МДЗ-снарядов сверкнули внутри помещения расплавленными брызгами. Назар перенес огонь на второе окно…

– Палыч – Овну.

– На связи… На связи… Что у тебя там, Палыч?

– Долбят. Пытаюсь людей отвести. Два вышло, еще два за «Паджеро». Вы не стреляйте, не раскрывайтесь.

Поздно. Сводной группе тоже захотелось повоевать, со стороны залёгших на соседней улице по дому хлестнули трассы. В ответ сразу открыли плотный огонь с верхних этажей.

Нет худа без добра. Воспользовавшись моментом, двое ибрагимовцев перебежали из-за «паджерика» за БТР. Запоздалые очереди со второго этажа с жестяным громом ударили по воротам.

– Овен, твои отошли?

– Нет, огонь плотный…

– Подключаю броню?

– Давай…

Два БТР крошили здание. Крупный калибр залетал в окна, рвался внутри, вырывал из кладки гроздья кирпичей. В доме что-то загорелось, повалил дым. Механики, перебравшись к пулеметчикам, меняли короба, соединяя ленты непрерывной цепью. Случилось то, чего капитан больше всего опасался, – когда обстреливали верхний этаж, с нижнего в сторону «двадцать первого» метнулся огненный хвост гранатометного выстрела. Граната, зацепив хвостовым оперением забор, свечой ушла вверх в пяти метрах от машины.

– Двадцать первый, семнадцатый, длинными по первому!

Бойцы сводной группы тем временем удачно отошли и принялись лупить по нижнему этажу из своих гранатометов. Из-за БТР, прокричав: «Аллах акбар!», пальнул из своего гранатомета Муса. Ошмётья и кирпичное крошево летели в разные стороны. Верхние этажи продолжали огрызаться. Простенки между окнами постепенно переставали существовать.

Вдруг внутри здания что-то натужно лопнуло, прокатилось волной, ультразвуком срикошетило от зубов, нервов и барабанных перепонок. Из окон вырвались оранжевые шары, черные дымные хлопья – то ли в склад боеприпасов угодили, то ли в газовый баллон. Вылетел правый от входа угол. Дом накренился. Теряя черепичную крышу, просел на один бок и рухнул, взметнув в светлеющий воздух облако кирпичной пыли. «Некачественная постройка», – отметил капитан, присев от неожиданности. Рыжий дым клубами полз от развалин. Муса со своими, пригнувшись, побежали за убитыми, притащили четыре трупа. За телами извивались по земле красные ручьи.

 

Над раскаленным стволом крупнокалиберного танкового пулемета колыхалось марево, из десанта курился пороховой туман. Назар, насквозь мокрый, с красными глазами, на карачках выполз из десанта. Хрипло закашлялся, выхаркивая из легких накопившуюся гарь, закапал на песок потом, слюной и слезами.

Трупы заволокли за БТР, пыхтящий Муса подбежал к Палычу:

– Командыр, у нас вадила ранэн, калесо прастрэлен, ЗИЛ бросить нада! Давай убитый тебе в бэтээр?

Палыч взглянул на сочащиеся тела, на смесь протеста и ужаса в вытаращенных глазах Назарова… То ли в воздухе, то ли в закоулках мозга материализовался, поплыл липкой тошнотворной химерой запах гниющей крови...

– Нет, парни, грузите-ка к себе. Водителя я дам, колесо сейчас заменим. Запаска есть?

– Запаска ест, врэмя нэт!

Муса был прав, уходить надо было срочно. Кто знает, сколько в селе боевиков, – наверняка не в одном доме все сидели.

В мгновение поддомкратили ЗИЛ, скрутили пробитое колесо, наживили лысую запаску. Других повреждений у машины не было. Чеченцы попрыгали в кузов, на этот раз присели за «броней», ощетинили борта стволами. В кабину ЗИЛа Палыч посадил Потапова, за руль БТР сел сам. Второй БТР и уазик уже дожидались на перекрестке, башни развернули в разные стороны, задрав стволы, чтобы не зацепить придорожные столбы. Отход!

Проскочили деревню, сразу съехали в поле, рассредоточились. Взяли окраину на прицел. Вдали пылила подмога. Подтянулась большая колонна – почти весь третий сводный отряд ВВ (внутренних войск), Курганский СОБР. С головного БТР спрыгнул комбат. Коротко переговорили. Палыча и две «брони» оставили на въезде в село – организовать блокпост и дожидаться вертолета. Доктор хлопотал над водителем и бойцом сводной группы, комбат с вэвэшниками двинули в село – проводить досмотр и зачистку. Через полчаса пришла «восьмерка» с сопровождением, забрала раненых.

 

На блокпосту проторчали почти до вечера. Сначала ждали второй вертолет с какой-то досмотровой группой из Ханкалы, потом Панов долго бродил с ними вокруг да около развалин, отвечал на дотошные вопросы: где стоял, куда стрелял…

Вокруг сновали и таращились на бесплатное представление осмелевшие селяне, выла какая-то баба. От чуть дымящихся руин мусорный ветер нес запахи горелого пластика и шашлыка, голодный организм реагировал желудочными спазмами и выделением слюны.

Наконец все кончилось. Место боя оставили под охраной ФСБ и ибрагимовцев, построили колонну и двинулись в лагерь. Несколько следующих дней мотались на разбор завала. Разведчики стояли по периметру охранения, в обрушенном доме копались местные власти и ФСБ. Руководил всем какой-то полугражданский седой мужик. Полковник из Штаба горной группировки ходил за ним по пятам, преданно заглядывал через плечо. На все негромкие указания усиленно кивал.

Всю информацию держали в секрете. Сколько и кого настреляли, узнать не удалось.

 

 

*  *  *

 

– Товарищ капитан, вы закончили?

– Да.

– Что-то я не видел, чтоб вы что-то переписывали. Я же вам сказал: исправить.

– Исправлять нечего, товарищ подполковник. Эта объяснительная – четырнадцатая. Содержание предыдущих я помню наизусть.

Следователь скорчил гримасу, небрежно сгреб объяснительную на пяти листах, зашуршал бумагой.

– Огонь приказали открыть вы?

– Да.

– А вот подполковник Селезнев утверждает, что руководство адресным мероприятием было возложено на него. И он предупреждал вас о том, что огонь необходимо открывать только в крайнем случае и только по его команде.

– Крайний случай был. Перед открытием ответного огня я с ним свои действия согласовал.

– А он утверждает, что не согласовывали… – Подполковник походил по кабинету, взял стоявшую на сейфе детскую пластмассовую лейку в виде слоника, заботливо полил какой-то лопух в горшке. – Устроили Сталинград в центре села… Вы хоть понимаете, сколько мирных граждан могло пострадать? И пострадало! Мне не следует вам всего говорить, но в доме, который вы расстреляли, были заложники, ни в чем не повинные люди. Что молчите?

Палыч вздохнул. Мурыжили его уже месяц. Сначала какие-то дознаватели прилетали в отряд, дергали его и солдат из экипажей. Ничего толком не объясняли, только заставляли писать и рассказывать по сто раз, что да как. Прояснить ситуацию не мог даже комбат. Теперь же капитан уже пятые сутки парился на Ханкале. Стало ясно, что под него по какой-то причине «копают». Официально не арестовывали, но удостоверение личности и автомат забрали, с пересыльного пункта не выпускали. Между допросами капитан тоскливо слонялся по колючему периметру. От нечего делать стрельнул сигарету, закурил, закашлялся. Подозвал какого-то солдата, отдал отраву ему. Боец козырнул и тут же затянулся, воровато оглядываясь. Болела душа за группу – пятый день одни… В том, что службу не завалят, Палыч не сомневался, но тем не менее…

– Что молчите? – Подполковник наливал себе кипяток из чайника.

– Я все указал в рапорте. Был ранен водитель ЗИЛа, убиты четверо.

– Значит, надо было блокировать дом и доложить командованию, а не принимать самостоятельных решений.

– Люди Селезнева находились по периметру охранения. По ним велся плотный огонь, отойти без прикрытия они не могли. У боевиков наверняка были и ночные прицелы. Один БТР был обстрелян из гранатомета, стояли бы мы молча – нас бы сожгли. Отошли бы – бросили бы охранение и тела, упустили бандитов.

– Все равно… Нет команды – не стреляй. Вы военный, капитан, или как? – Следователь явно пытался острить, все переводил разговор в тон задушевной беседы. – А заложники? А? Повесят их теперь на тебя…

– Ты так думаешь? – Палыч упер в подполковника тяжелый взгляд.

Тот на мгновение опешил, на гладко выбритом лице мелькнула тень возмущения, которое он, впрочем, тут же дипломатично подавил. Заулыбался.

– Извиняюсь… На вас повесят… Чаю хотите?

– Нет. А вы уверены, что это заложники, а не хозяева дома, которые устроили у себя перевалочную базу и склад? Не связные? Они что, в наручниках были?

– Следствие, как говорится, разберется… И вопросы тут все-таки задаю я, капитан… Товарищ капитан. Командование всеми силами пытается стабилизировать обстановку в регионе, а вы такие провокации устраиваете. В соседнем дворе от вашей стрельбы погибла корова. За дом уже сын хозяина – питерский бизнесмен, кстати, – иск готовит. Джип племянника, который во дворе стоял, расстрелян и восстановлению не подлежит. Вы за все это платить будете?

Палыч вспомнил, как бродил по развалинам с досмотровой группой. «Паджеро» стоял, чуть припорошенный кирпичной пылью, но ни царапин, ни тем более пулевых пробоин капитан на нем категорически не припоминал.

– Давайте-ка еще раз по порядку. С момента выезда из лагеря.

– Я все указал в рапорте.

– Да насрать мне на ваш рапорт!– Дознаватель все же вышел из себя. Тут же попытался сгладить, подошел к небольшому холодильнику, распахнул дверцу. Тихо звякнули водочные бутылки. – Хотите курицу? Только не отказывайтесь! Домашняя, мне посылка на днях пришла. После ваших сухпайков – милое дело! – Достал пакет, зашуршал. Потом вдруг брезгливо принюхался, отвел от себя сверток: – Черт, кажется, испортилась… Свет часто отключают. Дневальный!

Вбежал воин, забрал протухшую курицу и на вытянутых руках понес к выходу.

«Зря, – подумал капитан, глядя вслед солдату. – Может сожрать».

Под низким потолком щитового домика невидимой тяжестью повис уже близкий и родной, щемящий и ласковый запах разлагающейся плоти…

Палыч молчал.

 

Панов сидел в столовой в своем выцветшем камуфляже, рядом суетился белоснежный солдат-официант. Капитан безучастно проглотил наваристый борщ, съел картошку, окорочок. Залпом выпил непривычно сладкий компот. Собираясь встать, автоматически пошарил возле лавки в поисках оружия и на секунду оторопел, когда рука повисла в пустоте. Вспомнил, что автомат отобран, беззвучно выматерился.

Вошел посыльный, попросил разрешения обратиться. Вызывали к дежурному по лагерю. Палыч не спеша побрел к дежурке. Из деревянной бани доносилось приглушенное нестройное пение, капитан заглянул из любопытства. В предбаннике сидели голые мужики, пили водку и горланили. Один из них, румяный крепыш, сделал театральный жест рукой, смахнув со стола пластиковый стаканчик.

– Заходи, капитан! Плесните капитану! За ВДВ!

На вешалке висели новенькие камуфляжи с майорскими и подполковничьими погонами.

– Не могу. В наряд заступаю, – отрезал Панов первое, что пришло на ум, развернулся и вышел.

По пути потрепались с местным зампотехом.

– Что это у вас за певцы в бане, Саня?

– Так это же ваши, из разведотдела штаба войск. Прислали их на три недели… Бухают и моются все время, задолбали. Слава богу, улетают завтра…

В дежурку Панов вошел без стука, не ожидая ничего хорошего. Рядом с дежурным сидел знакомый подполковник-следователь. Поздоровались.

– Получите свое оружие, документы. Колонна центроподвоза отходит с «пятачка» через два часа. Можете быть свободны… пока.

 

 

*  *  *

 

Отряд заменился. Промелькнули напряженно-радостное время ожидания сменщиков, встреча и братская попойка, пересыльные лагеря Ханкалы и Моздока, многочисленные погрузки, разгрузки, досмотры на таможенных пунктах. Панова опять вызывали, то в штаб войск, то в гарнизонный военный суд. Опять допрашивали, толком ничего не объясняя… Потом как-то резко все затихло.

Как-то вечерком Палыч с доктором решили посидеть, чуть выпить да потрещать. Сгоняли в магазин, пошли к Панову в общагу. В обшарпанном полутемном коридоре пахло плесенью. Переступили через валяющийся посреди дороги детский велосипед, запнулись о чей-то тапок. Капитан толкнул дверь своей девятиметровой комнаты. Крутанул лампочку – включил свет. Распугал тараканов.

– Что там у тебя, Палыч, по тому делу?

– Не знаю, Док… – Капитан пожал плечами. – Отстали пока, но чую, добром не кончится. Сделают из меня второго Ульмана или Буданова, придется в тайгу уходить или во Французский легион… если успею.

– Да ну…– Доктор безуспешно пытался выловить из банки огурец. – А ты юристу полковому, Владу, позвони. Он в суд мотается, у него там однокашники, может, и пробьет чего.

– И то дело…

Позвонили юристу. Влад о ситуации слышал только краем уха. Сказал, что на Панова запрашивали характеристики и выписки из личного дела, обещал что-нибудь разузнать.

Через неделю встретились, сели в кафешке. Влад помолчал, собираясь с мыслями.

– Ситуация такая, Палыч. Сколько народу было в доме, я не выяснил. Среди них были гражданские – хозяин дома и какие-то родственники. Сын хозяина в это время был в Питере. Когда на него вышли, он сказал, что дорогого папу кто-то взял в заложники и требует выкуп. Сообщать в органы сынуля якобы побоялся, начал собирать деньги, а на следующий день приехали федералы, то есть вы, – и спалили родовое гнездо вместе с папашей. Уж не знаю, кто там ему поверил, только всех начали иметь по жесткой схеме… Причем на самом высоком уровне. Все, естественно, стали отмазываться, тебя решено было сделать крайним. Потом поработало следствие, разобрались. Попался, видимо, кто-то честный и принципиальный. Доказали связь хозяина дома с боевиками. Нашли у него в карманах американские деньги той же серии, что и в карманах убитых «духов», схрон в подвале… Да и так ясно было. Сынулю этого питерского тоже за задницу взяли. Один из прибитых вами боевичков оказался чуть ли не приближенным бен Ладена – какой-то крутой парень, еще с первой войны в разработке. Ситуация сразу перевернулась, теперь все строчат на себя наградные. Командующий группировкой себя вроде на «Героя» подал, но не прокатило – фээсбэшники перетянули. Про тебя вроде забыли, дело закрыто.

Помолчали.

– На бойцов наградные подписали, не знаешь? Я солдат из экипажей на «Отвагу» представлял.

– Не знаю, Палыч. Это надо в штабе войск узнавать.

– Ладно… Спасибо, Влад.

 

Шло время. Отдельный батальон, в котором служил Панов, был расформирован в угоду грянувшим военным реформам. Большинство офицеров части решило увольняться. Распался слаженный боевой коллектив, служить стало не с кем. Скрепя сердце подал рапорт на увольнение и Палыч, получивший к тому времени майорские погоны. Прошел медкомиссию, вышел «за штат» и пополнил бесконечные ряды очередников на получение жилья. Устроился на какую-то работу…

Первое время было ничего, но скоро продажная гражданская жизнь встала поперек горла. Иногда собирались с сослуживцами, грустили и пили, борясь с ностальгией.

23 февраля решили встретиться всем коллективом в бывшей солдатской столовой, переданной теперь каким-то связистам. Накануне позвонил комбат.

– Здорово, Палыч. С праздником.

– С наступающим, товарищ полковник.

– В Москве завтра будешь?

– Да.

– Собираемся в десять. А тебе к девяти в штабе войск надо быть. В разведотделе.

– По какому такому случаю?

– Не знаю. Я тебе позже скину номер кабинета и фамилию, к кому.

 

23 февраля в 8:45 майор вошел в стеклянные двери штаба. Назвал дежурному фамилию. Тот проверил документы, позвонил.

Палыч поднялся на четвертый этаж, нашел означенную дверь… Не успел Панов постучаться, как дверь распахнулась, из кабинета, хохоча, выпорхнула рыжая размалеванная мадам в погонах старшего прапорщика. Эротично повизгивая и стреляя глазками, деваха отбивалась от крепыша подполковника в расстегнутом кителе, все норовившего ущипнуть её за пышный зад.

– Вам кого? – офицер штаба неприязненно уставился на майора в камуфляже.

Его румяная физиономия показалась Палычу знакомой. На кителе поверх рядов разноцветных планок у подполковника криво висел новенький орден Мужества, под мокрой колодкой расплывалось пятно. «“Обмывают”, – пораскинув мозгами, догадался Штирлиц».

– Я к полковнику Сизову. Майор Панов. Он знает.

– Сейчас…

Подполковник скрылся в кабинете. Товарищ старший прапорщик, повиливая бедрами, с независимым видом продефилировала следом.

Через пару минут Палыча пригласили войти. В кабинете за накрытым столом сидели человек десять старших офицеров, несколько женщин. Поднялся усатый полковник.

– Майор Панов?

– Так точно.

Полковник молча прошел в угол, к сейфу, извлек картонную коробочку и удостоверение, раскрыл его.

– Указом Президента России от ... ноября … года вы награждены медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» второй степени. Давно лежит. Чего ваш кадровик не забрал?

– Нет кадровика, товарищ полковник. Часть расформирована.

– Ты из восемьсот двенадцатого?

– Так точно.

– Тогда ясно…

Полковник пересек кабинет, вручил награду, пожал руку.

– Поздравляю!

– Служу Отечеству. Разрешите идти?

– Идите.

Палыч развернулся.

– Стойте! Товарищ полковник! Положено обмыть! Плесните майору!

Румяный орденоносец и любитель ханкалинских бань, недавно проявлявший половой гигантизм, театрально махнул рукавом, смахнув со стола фужер с шампанским.

Полковник поиграл бровями, взглянул на Палыча вопросительно.

– Не могу, товарищ полковник. Пока своему командиру не представился – не положено. Разрешите идти?

– Идите. Еще раз поздравляю.

– Благодарю.

 

Панов вышел на улицу, вдохнул морозный воздух. Рядом со входом сизыми клубами дымила чугунная урна – видимо, кто-то неудачно бросил окурок. Палыч стукнул кулаком в стекло, кивнул дежурному. Тот заметался, как рыба в аквариуме. Мусорный дым пах шашлыком и горелым пластиком.

 

К стеклянным дверям тем временем прибывали все новые защитники Отечества. Сияли награды, полковничьи и генеральские погоны. Стоянка перед штабом была сплошь заставлена дорогими авто. Крайним справа сверкал лаком, хромом и инеем иссиня-черный «Мицубиси Паджеро» с причудливой ярко-оранжевой молнией вдоль борта.

 

Экипажи бэтээров за ту командировку так и не наградили.

 

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Михаил Чванов

Бывших офицеров не бывает, или Как становятся писателями

 

Что нужно, чтобы стать писателем? Говорят, нужен талант. А чтобы отточить талант, нужно окончить Литинститут имени Максима Горького, которому партия большевиков присвоила титул «великого пролетарского писателя». Но из одного таланта, пусть и отшлифованного в Литературном институте, как говорится, шубы не сошьешь. Не открою Америки, если скажу, что писатель – это прежде всего биография, точнее, судьба, помноженная на талант. Можно, конечно, самому строить, лепить биографию, Но судьбу сам не слепишь. Судьба – от Бога, и получается, что не Литинститут, а в конечном итоге Бог определяет, кому быть или не быть писателем. И счастлив тот, кого он в этом выборе минет, – может, пожалеет. Ибо еще не известно, награждает он этой ипостасью человека или наказует. Потому как писательство, тем более в наше сугубо коммерческое время, – не профессия и даже не образ жизни. Ныне – может, более, чем когда-либо, – наивная и отчаянная жертва, когда книги уже не читают и даже не ставят в гарнитуры в виде интеллектуального украшения; ныне почти у каждого дома после очередного квартирного евроремонта около мусорного контейнера можно укомплектовать богатую библиотеку: дети и внуки, пользуясь случаем, освобождаются от собранного отцами и дедами, ставшего им ненужным духовного груза, и выбрасываются на свалку не Донцова с Марининой, а Гомер, Пушкин, Толстой, Бунин… Писатель – какая же это профессия, если книги теперь издаются (если еще издаются!) мизерными тиражами, и не кормят они ни тебя, ни семью, а чаще за них вообще не платят, даже наоборот, за их издание платить приходится, и дарят их писатели друг другу и зачастую являются единственными читателями друг друга. И радоваться или горько плакать тебе, а еще более твоим близким, если Бог наградил тебя талантом и болеющей за Родину, за все человечество душой? Но все равно – не переводятся в России люди, которые, несмотря на писательскую беспросветность, берутся за перо в наивной надежде, что написанное, выстраданное ими кто-то прочтет, пусть даже всего один человек, пусть даже через много лет, и хотя бы один человек станет после этого лучше, а по этой причине хоть ненамного лучше станет все человечество.

Как становятся писателями? Когда и как отзовется твое слово?

Летом 1912 года из Санкт-Петербурга во Владивосток Северным морским путем отправилась парусно-паровая шхуна «Св. Анна» под руководством лейтенанта флота Георгия Брусилова, племянника выдающегося русского военачальника А. А. Брусилова. Но уже в октябре, зажатая тяжелыми льдами около Ямала, а потом вмерзшая в них, она стала дрейфовать на север и на следующий год оказалась в широтах, близких к Северному полюсу. Летом 1914 года часть экипажа во главе с уроженцем Уфы штурманом Валерианом Альбановым отправилась в беспримерный переход по дрейфующим льдам к ближайшей земле – архипелагу Земля Франца-Иосифа, который тоже еще не был спасением. Из 13 человек до мыса Флора, где их по счастливой случайности подобрал возвращающийся после гибели во время неудачного похода к полюсу Георгия Седова парусник «Св. вмч. Фока», дошли только двое: штурман Валериан Альбанов и матрос Александр Конрад. По сей день оставалась в полной неизвестности судьба оставшихся на судне членов экипажа, как и судьба членов группы Альбанова, с которыми он дошел до Земли Франца-Иосифа и с которыми вынужденно расстался на мысе Ниль. Валериан Альбанов, вернувшись на теплую землю, ничуть не помышляя о писательской славе, написал «Записки о путешествии по дрейфующим льдам Северного Ледовитого океана летом 1914 года. (На юг, к Земле Франца-Иосифа.)», которые были опубликованы в приложении к сугубо специальному изданию, к 41-му тому «Гидрографических записок», и по причине начавшейся Первой мировой войны остались практически не замечены, а сам он скоро сгорел в горниле братоубийственной гражданской войны. Бог дал ему писательский талант, о котором сам Альбанов не подозревал, и жестокую судьбу, чтобы через много десятилетий его вроде бы сугубо документальные «Записки…», по-прежнему мало известные российскому читателю, стали откровением для читателя в Германии, Англии, США, где их назовут «забытым шедевром русской литературы, забытым везде, прежде всего в России». В 2005 году на знаменитом книжном салоне в Париже я столкнулся с тем, что французское издательство вышло на него не с книгой французского автора, а с «Записками…» Валериана Альбанова.

В 30-е годы прошлого века «Записки…» Валериана Альбанова задели душу писателя Вениамина Каверина. Мало того, он остался в отечественной литературе благодаря Альбанову, который послужил прототипом штурмана Климова в его знаменитых «Двух капитанах». Когда незадолго до его смерти я навестил Вениамина Александровича в подмосковном Переделкине, он чуть ли не с раздражением мне говорил: «Ну что вы все с этими “Двумя капитанами”, словно я ничего другого, более значительного, не написал». И я с удивлением обнаружил, что ни одной из более чем пятидесяти написанных им книг, кроме «Двух капитанов», не знаю. Он так и ушел в мир иной с горьким сознанием, что остался писателем одной книги, хотя редкий писатель может похвалиться подобным счастьем.

Летом 2010 года меня в Подмосковье, в Переделкине, нашли матерый полярный волк, полковник МЧС Валерий Кудрявцев, и другой полярник с немалым экспедиционным стажем – Александр Чичаев. Оказалось, что их души тоже задели «Записки…» Валериана Альбанова. Они нашли меня не только потому, что в свое время, задетый за живое «Записками…» Альбанова, я поставил себе целью попытаться размотать нить его судьбы, поскольку не были известны даже места и время его рождения и гибели, в результате чего написал роман-поиск «Загадка штурмана Альбанова», но и потому, что в конце 90-х годов прошлого века мы с выдающимся полярным летчиком, заслуженным летчиком-испытателем СССР, заслуженным испытателем космической техники, Героем Советского Союза Василием Петровичем Колошенко и легендарным флаг-штурманом полярной авиации Валентином Ивановичем Аккуратовым готовили поисковую экспедицию на Землю Франца-Иосифа. Но этому помешал развал Советского Союза, как помешал он и осуществлению практически уже подготовленной экспедиции на вертолетах по меридиану через два полюса; и мужики поставили себе целью совершить эту экспедицию, попытаться выяснить судьбу отставших от него четверых спутников. Они нашли меня, чтобы попросить стать консультантом планируемой ими экспедиции. Они не могли спокойно жить при мысли, что где-то лежат не преданными земле наши соотечественники. И когда Российское географическое общество отказало им в гранте, предпочитая шумные пиар-кампании, они стали готовить экспедицию на свои деньги, чтобы отправиться туда в свой единственный в году отпуск.

Костяк экспедиции составили бывшие офицеры спецназа ВДВ, за плечами у которых была война, и спасатели аэромобильного отряда «Центроспас» МЧС России, за плечами у которых тоже была война, профессионалы высочайшего класса, работающие на ликвидации последствий природных и техногенных катастроф не только в России, но по всему миру. Но в глубинную Арктику со всем экспедиционным скарбом как-то нужно было заброситься. На брошенный девиз «Бороться и искать, найти и не сдаваться!», который прозвучал как клич боевой трубы, откликнулись бывший офицер-десантник, генеральный директор ООО «Полярный мир», почетный полярник Олег Леонидович Продан и ученик В. П. Колошенко, тогдашний командующий авиацией ФСБ, военный летчик-испытатель первого класса, заслуженный военный летчик, полярный летчик, осуществивший первым на вертолете Ми-8 посадки на Северный, а потом на Южный географические полюсы, Герой России, генерал-лейтенант Николай Федорович Гаврилов, за плечами у которого была не одна война. В результате на погранзаставу Нагурское на Земле Франца-Иосифа экспедицию забросил военно-транспортный Ан-72, а дальше, на исходные точки маршрутов, поисковые группы забрасывали транспортно-боевые вертолеты ФСБ России.

Когда я кому-нибудь рассказываю об этой экспедиции, меня, увы, нередко, словно удар обухом, возвращает в нынешнюю прагматично-коммерческую действительность удивленно-снисходительный вопрос: «И что их туда потащило на свои деньги в свой единственный в году отпуск?».

Начальника экспедиции, в прошлом офицера-десантника, у которого за плечами более полутора тысяч парашютных прыжков, в том числе парашютное десантирование на Северный полюс и десятки сложнейших полярных экспедиций, Олега Продана позвало жизненное кредо: «Сделать то, что другие до тебя не смогли!». Врач экспедиции Роман Буйнов, оставивший врачебную практику, так как на зарплату врача был не в состоянии прокормить пятерых детей, так ответил на этот вопрос: «Позвал поиск правильной жизни, когда все понятно: кто с тобой и с кем ты. А практически привел в экспедицию Леня Радун, мы познакомились в 1995 году во фронтовом Грозном – он был спасателем, а я врачом. Повидали много (у Лени, кстати, много правительственных наград, в том числе и орден Мужества за Чечню). Так вот спустя десять лет он пригласил меня в Арктику. Просто как человека, в котором уверен, ну и плюс мой врачебный опыт».

Ответ самого молодого члена экспедиции, спасателя Александра Унтила, журналистке Елене Березиной, уже после возвращения из Арктики бравшей у него интервью во время ликвидации катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС: «Когда я служил в воздушно-десантных войсках, у нас был закон – своих не бросать. Сколько человек ушло на задачу – будь то засада, налёт или разведывательно-поисковые действия, столько же должно вернуться, и неважно, мертвые они или живые. Вытаскивать необходимо всех. Были случаи, что при спасении одного человека или при эвакуации погибшего товарища гибли другие, но никто никогда не ставил под сомнение непреложность этого неписаного закона братства и чести. Из истории Великой Отечественной мы знаем, что война не окончена, пока не отыскан и не захоронен последний солдат. Люди, которых мы сейчас ищем в Арктике, – в своем роде тоже солдаты. У них был свой фронт, пали они за то же, за что погибнут их потомки на различных полях брани, – за укрепление мощи и славы России, расширение её границ, за Великий Северный морской путь, в открытие которого они внесли свой вклад. Путь, который оказался таким незаменимым для Советского Союза во время Великой Отечественной войны, который спас тысячи жизней. Найти их для нас – дело чести и смысл жизни, пусть страна сейчас и живет другими ценностями».

Так вот, первые сенсационные находки – останки одного из членов группы Альбанова, дневник, экспедиционные вещи – сделал, когда казалось, что поиск нужно было сворачивать, именно Александр Унтила, и, я полагаю, совсем не случайно. Бог таким образом наградил его, вдобавок к прежним боевым наградам, за всю его предыдущую, еще не длинную, но яркую, горькую и честную жизнь. Сидели у костра, обсуждали безнадежность дальнейшего поиска, и он вдруг встал, словно его кто-то повел, и стал подниматься по нависающей над лагерем плывущей морене. Через какое-то время его крик раздался, казалось, на всю Арктику: «Нашел!»

«Когда я служил в ВДВ…» Он не просто служил в ВДВ. К 2007 году, к своим тридцати годам, он – майор, заместитель командира отдельного 218-го разведывательного батальона спецназа ВДВ, в свое время геройски проявившего себя в Карабахе, Приднестровье, Абхазии, который организационно входил в знаменитый 45-й отдельный гвардейский разведывательный полк им. Александра Невского, но практически был отдельной войсковой частью. Сформированный в декабре 1994 года, прямо во время боев, 45-й полк на то время был едва ли не единственной полнокровной боевой единицей во всех Вооруженных силах России. Создавал его начальник разведки ВДВ полковник Павел Поповских, тот самый, которого потом обвинят в убийстве журналиста Д. Холодова и долго, несмотря на несколько оправдательных приговоров, продержат за решеткой. 1 января 1995 года под звон кремлевских бокалов полк бросили в Грозный, как последний резерв всей Российской армии, и он спас армию, как, впрочем, и Россию, от позора, поражения и окончательного развала.

Обязательный для нынешних журналистов вопрос о пресловутой дедовщине заставил Александра Унтила усмехнуться: «Моим солдатам некогда было этим заниматься. Дедовщина – от избытка свободного времени, а у нас его не было. И потом, наше подразделение – боевое, здесь другие взаимоотношения. Сегодня ты молодого обидишь, а завтра пойдешь с ним на боевую задачу. И он не обязательно выстрелит тебе в спину, а просто, скажем так, не захочет, рискуя жизнью, вытаскивать тебя, раненого, из огня. Убить можно и бездействием… Как удалось не потерять ни одного солдата? Секрет прост: дрючить и еще раз дрючить, и солдат, и тем более себя, – и в плане дисциплины и в плане боевого мастерства. Спасибо моему первому ротному! Он говорил так: ранили или убили – значит, дурак, плохо воевал! Наверное, и Бог помог, хотя верующим я себя назвать не могу, только еще иду к нему… Уже в 22 года я стал командиром группы спецназа. Четыре месяца я входил в специфику ведения боевых действий. Ездил по “учебкам”, отбирал солдат, обычно хулиганов, детдомовцев, с условными судимостями – из такого контингента, как правило, получаются лучшие солдаты. Когда командир спецназа готовит солдат к операции, он с ними спит и ест. Два месяца подготовки проходят в лесу, где вы вместе живете, добываете себе пищу, отрабатываете засады, вождение, стрельбу боевых машин. Командир группы – сколько бы ему ни было лет, хоть двадцать два, – полностью за все отвечает. И, пока их готовишь к боевым операциям, сплетаешься с ними душой, держишь их, конечно, на дистанции, но, тем не менее, получается почти семья. Я дважды ночью вставал, обходил казарму, знал каждого солдата, как зовут его папу, маму, знал клички их кошек, собак, знал, на какой пятке у кого какая мозоль… Жаль, что так внезапно все закончилось. Тяжело было жить, когда наш батальон расформировали. Можно сравнить это с любовью: как если бы ты любил человека, полностью был поглощен им, и потом вас внезапно разлучили».

На вопрос, какие награды для него самые дорогие, он ответит: «Солдатская медаль “За отвагу” и случайно услышанный разговор: новобранцы спрашивают старослужащего, к кому в роту лучше попроситься. Тот отвечает: “Все вы к Унтила не попадете, но счастье тому, кто попадет к нему. Будет тяжело, будете гоняемы нещадно, но до дембеля доживете”».

И вот в 2007 году Александр Унтила, за два года восемь месяцев боев и специальных операций на Кавказе не потерявший ни одного солдата (вряд ли кто еще может похвалиться подобным!), в расцвете своего боевого опыта и таланта был выброшен из Российской армии в результате ее «реформирования» «маршалом Табуреткиным». (Наивный вопрос: кто, за какие заслуги назначил директора мебельного магазина министром обороны? Только за то, что он был зятем вице-премьера правительства?) Самый инновационный в истории России министр обороны намеревался вообще расформировать войска ВДВ по причине их «ненужности», но легендарному генералу Шаманову все-таки удалось отстоять их. Однако судьба отдельного уникального 218-го батальона специального назначения все равно была предрешена: он попал под каток «реформирования» по той простой причине, что квартировал, в отличие от 45-го полка, не в Кубинке, а в центре Москвы, в Сокольниках. А земля в центре Москвы, дураку понятно, дороже всякого золота и даже интересов обороны страны. Батальон полностью разогнали, аллею Героев раскорчевали, землю продали и построили на этом месте элитные многоэтажки. Александр потом с горечью говорил мне: «Мне предложили единственный вариант: занять в Кубинке, в 45-м полку, нижестоящую на две ступени должность командира роты… обеспечения (баня, столовая, склады); других офицеров, а среди них были люди намного авторитетнее меня, просто выбросили на улицу, ничего не предложив. Хвататься за соломинку и менять “ориентацию” я не захотел, ушел со всеми». Так он в 30 лет стал бездомным военным пенсионером.

Полк в Кубинке тоже пошерстили, на 60 процентов сократили количество офицеров. От расформирования его спас генерал Шаманов, а от передислокации – не поверите – удивительные обстоятельства. Многих в стране резануло по сердцу, когда 16 августа 2009 года разбился, выполняя рядовой тренировочный полет, начальник 237-го гвардейского Центра показа авиационной техники им. И.  Н. Кожедуба в Кубинке, командир, ведущий и соло-пилот легендарной, известной всему миру пилотажной группы «Русские витязи», заслуженный военный летчик полковник Игорь Ткаченко. Этому предшествовало решение властей передислоцировать Центр и, соответственно, пилотажную группу в бесквартирный Липецк, а авиабазу отдать миллиардеру Сулейманову под VIP-аэропорт для олигархов. Игорь Ткаченко куда и к кому только не обращался, пытаясь спасти авиабазу! В последний день перед своей трагической смертью, потеряв последнюю надежду на спасение авиабазы, он в отчаянной беспомощности написал рапорт об увольнении из Вооруженных сил и утром, взлетев с натянутыми до предела нервами, погиб, столкнувшись в воздухе с другим самолетом, чего в обычной обстановке никак не мог допустить не только ас, но и рядовой летчик. Известный летчик-испытатель Магомед Толбоев на вопрос журналистов, что он думает по поводу перевода авиабазы из Кубинки, однозначно назвал это решение преступлением. И вот после трагической гибели командира всемирно известной пилотажной группы вдруг стало известно об отмене решения о переводе авиабазы и, соответственно, пилотажной группы в Липецк. Я, как, наверное, и многие, наивно подумал, что у кого-то эта смерть пробудила совесть. Но, увы, с совестью у принявших это решение менеджеров от власти было все в порядке. От совести откупились, присвоив посмертно Игорю Валентиновичу Ткаченко звание Героя России. А спасло Кубинку то, что она, оказывается, входила в перечень военных объектов, которые по соглашению с НАТО подлежат взаимной инспекторской проверке. И в НАТО возмутились, что российская сторона нарушает соглашение, не поставив западных партнеров в известность, переводит авиабазу в другое место. Как говорится, спасибо «родному» блоку НАТО!..

Но, оказывается, цену офицерам 218-го батальона знали. Через какое-то время пробивающегося случайными заработками Александра Унтила пригласили не куда-нибудь, а… в охрану первых лиц государства. Позади потерянная, пока воевал, от бездомья семья, на горизонте – московская квартира, полковничьи погоны. Но через несколько месяцев, найдя удобный повод, Александр Унтила уволится в запас. «Не офицерское дело, – скажет он, – бегать за коньяком, выгуливать собачку хозяина и носить за его женой сумки в магазине. Пусть я снял погоны, но до конца жизни я должен блюсти свою честь. Все знают, что я был офицером. А я должен помнить, что я и остался офицером, только запаса. Бывших офицеров не бывает. Ты не вправе совершать недостойные поступки».

Война вроде бы далеко позади. Но до сих пор он не может отделаться от привычки: где бы ни был, ночью просыпаться через каждые 15 минут – ровно на 4 секунды, чтобы окинуть взглядом «палатку», спросить дежурного о наличии людей и оружия. Эта сидящая в нем пружина офицера спецназа после долгого поиска работы по душе в конце концов приводит его в МЧС. Ознакомившись с его, как ныне говорят, «резюме», ему предложили командирскую должность, но он, встретившись глазами с построенными перед ним будущими подчиненными, у многих из которых на груди был орден Мужества, а за спиной, как и у него, война, сказал: «Я не могу командовать этими людьми. Прежде чем взять над ними командование, я должен доказать, кто я. Прошу зачислить меня в этот отряд рядовым».

За три года в МЧС он уже освоил – в дополнение к многочисленным военным профессиям – еще и 12 необходимых спасателю профессий, хотя многие из них были ему не в новинку. Он принимал участие в спасательных операциях на Алтае, в Туве, на Гаити, в Японии, в ликвидации техногенной катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС. Во исполнение поручения Президента России в качестве гуманитарной помощи разминировал самые тяжелые в минном отношении территории Сербии, у которых не было карт. Принимал участие в работе поисковых и мемориальных отрядов на территории Смоленской, Тверской, Ленинградской, Московской областей по поиску, идентификации и перезахоронению останков советских воинов Великой Отечественной войны, уничтожению боеприпасов. Принимал участие в водолазной экспедиции к останкам эскадренного миноносца «Керчь» на траверсе Кадошского маяка (г. Туапсе), на затонувшие суда в Арктике, в акваториях Баренцева и Белого морей… Я выпросил у члена Попечительского совета Аксаковского фонда, генерального директора Катав-Ивановского приборостроительного завода по производству навигационного оборудования для военно-морского флота компас для диверсантов-подводников и через Олега Продана переслал Александру. Уже через неделю получил по электронной почте письмо: «Огромное спасибо! Он очень мне пригодился, пришлось искать погибшего внутри затонувшего судна в абсолютной темноте, во взвеси ила, где ничего не видно на расстоянии протянутой руки и трудно сориентироваться, где верх, где низ».

Сейчас как бы параллельно существуют две России: одна – все на продажу, во главе с Чубайсами, Абрамовичами и Прохоровыми, с инновационными министрами, которые уничтожают национальное образование, культуру, медицину, и другая – коренная, униженная, втоптанная в грязь, пытающаяся спасти то, что от России еще осталось, прежде всего ее духовную суть, без чего она перестанет быть Россией. Доблестный русский офицер Александр Унтила, в 30 лет вышвырнутый из армии (сколько еще солдат спас бы он в той же Чечне, Дагестане, Ингушетии!), стал профессиональным спасателем, потому что он по жизни – спасатель. Когда случилась трагедия на Саяно-Шушенской ГЭС, сразу несколько комиссий, авторитетных ученых, аналитиков пришли к заключению, что страшная техногенная катастрофа – прежде всего результат расчленения Чубайсом единой энергетической системы страны и Саяно-Шушенской ГЭС, вставал даже вопрос о возбуждении против него уголовного дела. Но уже через неделю как по команде, а может, действительно по команде, или даже не по команде самого Чубайса его имя в связи с катастрофой уже не упоминалось, нашли других виновных, мелких «стрелочников». В то время, когда Александр Унтила, рискуя жизнью, разгребая жуткие завалы, спускался все ниже в жерло порушенной станции, пытаясь найти еще живых, а его товарищи ныряли в смесь воды и вытекшего из трансформаторов масла в легких водолазных костюмах, к тому же ночью, – то и другое категорически запрещено, потому что сопряжено со смертельной опасностью, но некогда было ждать, когда привезут специальные водолазные костюмы, счет идет на минуты и даже на секунды, поскольку была еще надежда найти живых, и четыре водолаза в результате попали в больницу с тяжелым отравлением масляными парами, – Чубайс уже восседал, вальяжно развалившись, на каком-то правительственном мероприятии и, нагло улыбаясь, поучал власть, как управлять страной. Он не только, как всегда, вышел из воды сухим, через какое-то время он уже командовал другой «инновационной» корпорацией, «осваивавшей» народные деньги.

В позапрошлом году 45-й полк ВДВ за его боевые заслуги в мирное время президент Медведев наградил орденом Кутузова. Правда, перед этим он наградил главным орденом страны – Андрея Первозванного – главного разрушителя страны Михаила Горбачева, что было воспринято народом как плевок в душу, и на этом фоне все другие награды выглядят чуть ли не оскорблением. Полк в день 66-й годовщины Великой Победы без Александра Унтила и без других офицеров доблестного 218-го батальона прошел по Красной площади в парадном строю. Незадолго до этого Александр Унтила вернулся из Японии, где работал в самом разрушенном землетрясением районе – Сендае. Вполне возможно, что он не видел парада даже по телевизору, по крайней мере его телефон и электронная почта в тот день и позже молчали, вполне возможно, что в это время он, спасая людей, работал на очередном стихийном бедствии или техногенной катастрофе. Надо признать, парад неплохо смотрелся, несмотря на инновационную мешковатую форму от Юдашкина, в которой уже перемерзло, переболело и даже перемерло столько российских солдат. Парад неплохо смотрелся, но у многих поведение первых лиц государства буквально вызвало шок. Даже кремлевские старцы, как к ним ни относись, в свои восемьдесят с лишним лет в День Победы стоически выстаивали военный парад, отдавая дань уважения прежней армии – освободительнице – и нынешней – охранительнице Родины. А тут три «богатыря» – главнокомандующий, премьер-министр и министр обороны – раскрепощенно так, даже вальяжно, расставив ноги, как в народе говорят, по-бабьи сидели на лавочке, только что семечки не лузгали, словно мимо них в торжественном марше проходила не Российская, теперь впервые за всю свою историю на самом деле ставшая рабоче-крестьянской (может, потому к ней такое отношение?) армия, воюющая и несущая боевые потери, тот же 45-й полк, а какие-нибудь наемные ландскнехты вроде французского Иностранного легиона.

И еще одно. О понятии «русский»: что это – чистота крови или отношение к России? Как ни горько, может, некоторым «суперрусским» признать, но факты говорят о том, что Александр Матросов, возможно, был башкиром, и меня, русского, например, переполняет гордость, что башкир погиб за Россию принципиально русским солдатом и что одна из самых любимых у башкир старинных песен – песня «Любизар» о Великой Отечественной войне 1812 года. «Любизар» – в переводе «любезные». Так назвал башкирские конные полки Кутузов. Они доблестно сражались в частях атамана Платова и однажды вместе с донскими казаками чуть не взяли в плен самого Наполеона. И нынешние башкиры гордятся этим, и потому они для меня русские. В том и суть истинной русскости, что под ее духовным влиянием люди самых разных национальностей, оставаясь башкирами, татарами, таджиками, узбеками, становятся русскими, то есть любящими Россию и даже отдающими за нее жизнь. Не могу сказать, что меня не тревожит нынешний мощный наплыв в Россию так называемых мигрантов. Но если Россия снова станет сильной, великой страной, если у нас по-прежнему сильная кровь и сильная объединяющая национальная идея, то страна наша перемелет любых мигрантов. В конце концов, и Пушкин, и Лермонтов – потомки мигрантов. Если мы будем только стенать и плакать, лить слезы и размазывать сопли, нищие телом и духом, – как говорится, туда нам и дорога! «Пятая колонна» в российской власти, в российских СМИ гораздо страшнее мигрантов.

В свое время я поинтересовался у Александра его странной фамилией и заметил, что он упорно не склоняет ее, хотя мужские фамилии в русском языке склоняются. «Нет, моя не склоняется», – твердо ответил он. Потому что доблестный русский офицер Александр Унтила – этнический финн. Его дед попал в плен в так называемую Финскую кампанию, из-за начавшейся Великой Отечественной войны не успел вернуться на родину, а уже его сын, отец Александра, офицер-вертолетчик, доблестно воевал в Афганистане.

И возвращаясь к полярной поисковой экспедиции – да, она сделала сенсационные находки. Но, по-моему, главный результат ее в том, что она вообще состоялась – через 96 лет после случившейся в Арктике трагедии! Ведь до этого пропавшую экспедицию практически никто не искал. Нашлись люди, которые не могли жить спокойно при мысли, что где-то лежат не преданные земле останки наших соотечественников. Результаты экспедиции послужили толчком к тому, чтобы имя Валериана Альбанова было возвращено в Уфу. Во время XXII Международного Аксаковского праздника состоялась торжественная церемония присвоения одному из судов Уфимского командного речного училища имени «Штурман Альбанов». Специально на церемонию прилетели дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт В. П. Савиных, один из организаторов поисковой экспедиции по следам пропавшей группы Альбанова, выдающийся военный и полярный летчик, Герой России генерал-лейтенант Н. Ф. Гаврилов, начальник поисковой экспедиции О. Л. Продан и сделавший первые сенсационные экспедиционные находки рядовой аэромобильного отряда «Центроспаса» МЧС России Александр Унтила. Чтобы пригласить его на Аксаковский праздник, я обзвонил всех участников экспедиции, но никто из них не знал, где он может быть, молчали мобильник и электронная почта. И только через три месяца, в конце мая, по электронной почте пришли две фотографии: на одной Александр Унтила в камуфляже и головном уборе, похожем на чалму, с автоматом Калашникова в каких-то джунглях, на второй – уже с американской винтовкой М-16 – на каком-то корабле, – как позже узнал от него, на проводке судов через пиратские районы Африки. Кстати, глубоко символично, что если Валериан Альбанов спасал в Арктике людей, то отправившийся после торжественной церемонии в первый свой рейс «Валериан Альбанов» недалеко от Бирска спас терпящее катастрофу судно.

Прощаясь после праздника, обнялись. Я чувствовал, что Саша что-то недоговаривает.

– Куда ты сейчас? – спросил я.

– Не знаю. Где что обрушится, взорвется, заработает вулкан, взметнется цунами… Помимо того… – Он долго молчал. – Перед тем как лететь сюда, разыскало меня армейское начальство: «Предстоят тяжелые операции на Кавказе. А воевать некому. Проглоти обиду, майор. Не Родина-мать тебя обидела. Может, вернешься?» – «Хотя бы годом раньше, – говорю. – Пока воевал, одну семью уже потерял. Сейчас снова женился, маленький ребенок…» – «Думай, майор. Ты же сам говорил: бывших офицеров не бывает. Необстрелянные под пули пойдут». Вот и думаю…

Через день он прислал мне по электронке письмо: «Михаил Андреевич, ну нет слов. Был бы я чуть сентиментален, отписался бы в восторженных тонах. Ощущение, что глотнул чистого воздуха и хлебнул свежей воды. Теперь вопросы “зачем” и “ради чего” долго не возникнут – за вот таких людей, как Ваши земляки, – хоть под пули, хоть в завал. Спасибо, что показали НАСТОЯЩУЮ Россию, а то в этой долбаной Москве все представления исказились. Живы мы и жить будем…».

И замолчал. До сих пор молчат его мобильник и электронная почта. Где он, в какой части света, в какой ипостаси? Спасает людей после очередной природной или техногенной катастрофы? Или снова во главе подразделения спецназа в горах Кавказа?

 

 

P. S. Какое отношение к заявленной теме «Как становятся писателями?» имеет мой рассказ об Александре Унтила? Не от него, а от врача экспедиции Романа Буйнова я узнал, что Александр пишет. Я попросил его дать мне что-нибудь прочесть. Саша смутился: «Да какой я писатель? Я только пробую… Я лишен воображения. Я ведь пишу только о том, что сам пережил-перевидел».

Александр Унтила, как и Валериан Альбанов, не собирался стать писателем и не оканчивал Литературного института имени великого пролетарского писателя. Но это не значит, что я против Литературного института. Просто у каждого писателя своя начертанная Богом судьба и, соответственно, свои университеты...

Из архива: февраль 2013 г.