Фанис Янышев. Душа, покрытая инеем

(Авторский перевод с башкирского)

Ночь клонится к утру, город спит. Вот прозвенел первый трамвай. От этого звука проснулся сладко спящий на большой кровати мужчина.

– Рано. Я еще сплю, – тонким голосом проговорила женщина, почувствовав рядом движение.

– Который час?

– Счастливые часов не наблюдают, как сказал какой-то писатель.

– Мы – не писатели... – Женщина не дала ему договорить, обняла, приласкала, поцеловала.

Однако мужчина не поддался на ее ласки, подвинулся к краю кровати и скатился на пол. Услышав стук, женщина плаксивым голосом заметила:

– Осторожнее. Покалечишься ведь, – и снова потянулась к нему.

– Все на месте. В целостности и сохранности.

– Пусть будет так, – ненасытная любовница поцеловала его. – Хочу, чтобы ты чаще был у меня. Только раз в месяц остаешься ночевать.

Любовник сурово отодвинулся от навязчивой подруги:

– Утром я делаю зарядку.

– Я тоже.

– И ванну нужно принять.

– Ладно, только твою спину и все остальное сама помою, – игриво ответила женщина.

Помылись, плескаясь. Попили чай. Мужчина оделся, вновь поцеловал ее в глаза и прошелся руками по груди и талии.

– Буду рад, если сегодня увижу тебя на работе с той же прической, как в нашу первую встречу.

Вырвавшись из объятий любовницы, он вышел на улицу. Сел в первое попавшееся такси. Посмотрел на часы. Начинался рабочий день секретаря областного комитета партии товарища Айранова.

В кабинете он один. Читает и пишет, читает и пишет. Бесшумно открылась дверь. Мягко ступая, с высоко начесанными волосами, подражая прической западным модницам, зашла помощница и сказала, делая ударение на каждом слове:

– Товарищ Айранов, к вам Хадича Калимуллина, жена репрессированного писателя Тухвата Янаби.

Хозяин кабинета встал, не глядя в сторону говорившей. Сняв с вешалки пальто, накинул его на плечи. Подошел к электрической плитке в углу, встал, потирая руки. Уже сколько дней в кабинете холодно. Батареи отопления лопнули, и никак не могут наладить. И уйти невозможно. Совещание за собранием, собрания да совещания. В эти дни занимаются рассмотрением жалоб родственников репрессированных. Совсем некомфортно в холодной комнате. Сколько чая, кофе выпито! Нынешний апрель капризен, и погода, и дела совершенно не весенние. Айранов, постояв немного возле электрической плитки, бросил взгляд на помощницу. Та, почувствовав внимание начальника, поправила прическу, выдвинула вперед аккуратную грудь и натянула на лицо улыбку.

– Ты что-то сказала?

– К вам пришла жена репрессированного писателя Тухвата Янаби Хадича Калимуллина.

– С каким вопросом?

– Хочет с вами лично переговорить.

– Ты ее знаешь?

– Несколько раз уже приходила, вы по причине своей сильной занятости не смогли ее принять.

Помощница врала. Хадича Калимуллина всегда появлялась в приемной вроде как не вовремя. На столе чай, сладости – и тут она, видите ли! А прерывать чаепитие ради какой-то вышедшей из тюрьмы, хотя и бывшей, жены писателя? К тому же взгляд такой, что кусок в горло не лезет. Вот и сегодня, увидев посетительницу, помощница сразу рукой с чашкой показала, где тут выход. Но Хадича Калимуллина, проявив настырность, заявила:

– Айранов обещал принять.

– Он мне не говорил.

– Забыл, наверное.

– Товарищ Айранов ничего не забывает.

– Не буду спорить. Скажите, что пришла Хадича Калимуллина.

Помощница повозилась с бумагами на столе, допила чай, подошла к зеркалу, поправила прическу и с вызывающим видом – мол, тебя все равно не примут, – зашла в кабинет начальника.

– Вот как, – Айранов, поиграв мускулами, потер руки, походил по комнате.

Протер очки, с вожделением посмотрел на модную прическу помощницы, ее миловидное лицо, хорошенькую грудь. Но сейчас не время. После бурной ночи нет ни сил, ни желания. Повернувшись к электрической плитке, поиграл пальцами.

– Сегодня в кабинете очень холодно. Нестерпимо, – сказал он, взяв очки в руки, – даже стекла потеют.

Помощнице надо было что-то ответить.

– Дед Мороз, хе-хе, хоть и конец апреля, не отступает. Хотите, товарищ Айранов, что-нибудь: чай, кофе, водка?

– Чай? Нет! – Он мучился от того, что не мог вспомнить, кто просил за пришедшую к нему на прием женщину.

От холода голова совсем не работает. А-а-а!.. Артистка... Бадер Юсупова...

Айранов подошел к миловидной помощнице.

– Хадича Калимуллина – знакомая Бадер Юсуповой или родственница?

– Эта женщина – родная сестра мужа артистки Галимьяна Галиевича Юсупова.

– Хе, понятно. Значит, квартиру просит. Пусть зайдет. Скажи, чтобы долго не сидела, мол, совещание будет.

– Я думаю, не стоит принимать.

– Почему?

– Может повредить вашей карьере. Сколько трудились, сколько преодолели препятствий, чтобы подняться. Сейчас у вас все хорошо, и я вами довольна. Стараясь помочь какой-то бабе, вышедшей из тюрьмы, можно нечаянно навлечь на себя беду.

Айранов, глядя на помощницу, улыбнулся: как говорит! Почище театральной актрисы из мелодрамы: «И я вами довольна!». Как сыр в масле катаешься, если и этим недовольна будешь, земля поглотит. Скажи уж, что о себе заботишься. Думая так, Айранов медленно провел рукой вниз по спине симпатичной помощницы. Та, глядя в глаза любовника, склонилась к нему.

– Обещал Бадер Юсуповой. Любимая моя актриса, все спектакли ее смотрел. Обещание не выполнить...

– Я советую все же отложить прием.

– Что это нам даст?

– Проблема забудется, человек изменится или умрет.

– Хе, обманывая, мол, завтра примем, будем ее смерти ждать? Как-то неудобно перед актрисой.

– Судя по внешнему виду Хадичы Калимуллиной, она долго не протянет, – очень истощена. А пока дайте Бадер Юсуповой какой-нибудь орден-медаль или звание.

– Она уже все получила.

– Хорошо подумайте, найдите. Если с работы слетите, поздно будет локти кусать.

Услышав последние слова помощницы, Айранов даже вздрогнул. Чтобы успокоиться, прошелся по кабинету.

– Я обещал ее принять. Пусть зайдет. Умирающему можно и пообещать! Только в кабинете долго не держи. Найди повод, чтобы быстрее выпроводить.

Седоволосая, сухощавая, Хадича Калимуллина, войдя в кабинет, шумно протопала кирзовыми ботинками и остановилась. Айранов сидит за столом, делает вид, что пишет. Ожидающей кажется: очень долго. Две... три... четыре минуты прошли... Она никак не решается: то ли обратиться к секретарю обкома, то ли сесть. А хозяин кабинета все что-то пишет. Наконец их взгляды встретились. В черных глазах у нее – ненависть. Будь воля господня, в эту же секунду бросила бы в адский огонь, в преисподнюю сидящего перед ней типа в очках. Айранов встал. Громко высморкался.

– Слушаю.

– Я Хадича Калимуллина. Жена репрессированного писателя Тухвата Янаби.

– Я его лично не знал, но слышал о нем. Слышал о нем, – повторил он, задумавшись.

Вернее, не мог подобрать подходящие к случаю слова.

Айранов врал: в 30-е годы, будучи молодым корреспондентом, он несколько раз встречался с Тухватом Янаби, разговаривал с ним. Стремящийся помочь пишущей братии Тухват Янаби, в то время редактор республиканских газет и журналов, вызвал его однажды в свой кабинет, долго с ним беседовал, объяснял, что желающий посвятить себя служению литературе должен помнить о патриотизме, о вековой борьбе наших предков за свою свободу, о чаяниях народа, его стремлении к знаниям, к лучшей жизни. Тщательно изучив сырой айрановский материал, помог исправить ошибки и поделился секретами мастерства, вдобавок еще напоил чаем.

Секретарь обкома, может, забыл, а может, вспомнить не хочет. Не глядя на посетительницу, продолжил:

– Мы по твоему заявлению на прошлой неделе восстановили Тухвата Янаби в партии. С него снято клеймо «враг народа». Он чист. Взяла, наверное, решение бюро? – Айранов сделал многозначительную паузу: якобы я тебе одолжение сделал, скажи спасибо.

Однако с губ женщины сорвались другие слова:

– Все имущество Тухвата Янаби конфисковано по решению суда. А в документах о реабилитации об этом ни слова.

Айранов растерялся, но быстро взял себя в руки:

– Тебе квартира нужна?

– Нет. Я у вас квартиру не прошу.

– Тогда что?

– Я хотела узнать судьбу конфискованных рукописей мужа.

– Он был редактором газет и журналов, видимо, все, что написал, было опубликовано.

– У Тухвата Янаби были неоконченные роман, рассказы, стихи и либретто для оперы.

– Об этом мне ничего не известно.

– Вы почитайте газеты за 1934–36 годы. О его романе и либретто много написано. Если у вас нет времени, поручите своим помощникам.

– Обком партии не будет такой ерундой заниматься. Понадобится, литераторы найдут. – Айранов натужно улыбнулся, всем своим видом показывая, чтобы его не утруждали такими мелкими вопросами.

В комнате воцарилась тишина. Хозяин кабинета прошел в угол, где стояла электроплитка. Хадичу Калимуллину, видимо, закалили тюремные сквозняки, – хоть и в ситцевом платье, а на лице проступили капельки пота. Она очень волновалась. Тревога за судьбу творческого наследия мужа лежала на душе тяжелым камнем. И нет конца и края этим переживаниям. Кто поможет? Мужа нет, и теперь творчество по крупинкам растаскивают!..

Открылась дверь, в проеме показалось миловидное лицо с модной прической. Опять что-то жует, никак проглотить не может.

– Товарищ Ай... Ай... Айранов, скоро совещание начнется. Чай, кофе принести?

– Сейчас уже освобожусь. – Машинально взяв со стола первую попавшуюся бумагу, начинает ее читать, показывая стоящей напротив Хадиче Калимуллиной, что время приема истекло.

Видя, что Айранов не хочет с ней больше разговаривать, она, гремя кирзовыми ботинками, подошла к столу.

– Меня еще одна проблема волнует

– Какая?

– В документах по реабилитации, а также в вашем решении бюро нет ни слова о тех, кто написал грязный донос на Тухвата Янаби, о следователях, выдавших черное за белое, о судьях, его судивших. Как это понимать?

– Многие из них уже на том свете.

– Есть и живые. Написавшие донос Идрисов и Салаватов умерли, говорят, а Ка... Ка... Ка... – Хадича Калимуллина не смогла выговорить слово, язык не поворачивался, из глаз потекли слезы.

– Мы вернули народу честное имя Тухвата Янаби. За это спасибо скажи. Другие до сих пор еще ходят.

– Я считаю, что народ должен знать имена грязных доносчиков! Особенно молодежь.

– Сказал ведь, что они уже на том свете!

– На том свете или на этом, преступники должны быть привлечены к ответу!

– Это работа НКВД.

– Накажите по партийной линии, назовите поименно всех, варварски издевавшихся над беззащитными людьми, готовивших приказы убивать и исполнявших эти приказы извергов! Вчерашний день прошел, но его события нельзя забывать. Современные люди, особенно руководители, зная, что каждое преступление наказуемо, будут остерегаться унижать беззащитных людей.

– Ты закончила?

– Нет.

– Я спешу.

– Мой муж...

– Может, хватит на сегодня…

Но Хадича Калимуллина продолжила.

– Мой муж ведь не сам сел в тюрьму, чтобы его расстреляли! Назовите хоть имена этих гнусных доносчиков!

– Мстить оставшимся в живых за то, что Тухват Янаби умер? Время было такое. Говорю же, что мы восстановили честное имя писателя. Партия мужественно пошла на этот смелый шаг.

– О каком мужестве вы говорите?

– О реабилитации.

– Кое-как оправдать безвинного осужденного на смерть вы считаете реабилитацией?

– Не говори лишнего!

– Моего мужа с клеймом «буржуазный националист» исключили из партии. Через восемь месяцев расстреляли, объявив членом террористической, буржуазно-националистической банды, воевавшей против советской власти. Где логика? Объясните!

– Не говори лишнего.

– Глаза не видят, что руки пишут, уши не слышат, что язык говорит! Партия ваша руководила арестами и расстрелами безвинных людей, а сейчас, когда реабилитация началась, притаилась.

– Не говори лишнего.

Однако Хадича Калимуллина разгорячилась и, не слыша предостерегающих слов Айранова, уже не могла остановиться.

– Верховный суд вынес решение о невиновности Тухвата Янаби. А вы его когда восстановили в партии?

– Документ у вас на руках.

– Вот именно. Год чего-то выжидали, сами себе не верите. «Мужественно», видите ли...

– Не было заявления.

– В тюрьму сажать, расстреливать – находите заявление, а как выпускать – так нет?

Терпение Айранова иссякло, и он заорал:

– Хватит!

– Не пугайте.

– Забыла, видимо. Придется напомнить тебе, кто ты такая. Ты, Хадича Галеевна Калимуллина-Юсупова, по документам НКВД, 6 ноября 1937 года отреклась от Тухвата Янаби. А сейчас ходишь: «Он – мой муж, где его рукописи, то да се...»

Услышав эти слова секретаря обкома, Хадича, оторопев, долго не могла ничего сказать. Она никак не ожидала услышать эту гнусность в кабинете, где призывают к великим идеям.

Айранов с издевательской улыбкой, потирая руки, поверх очков смотрит то на часы, то на кирзовые ботинки.

В этот момент в голове Хадичи зазвенело, закололо иголками и в глазах потемнело. Перед ней как будто предстал начальник тюрьмы в 1937 году. Он также потирал руки, приближаясь к ней, и бесстыдно хватал за интимные места. А затем, будто богатырь, победивший в схватке медведя, заливисто смеялся. А ты от стыда и боли катаешься по полу. И этот тоже, потирая руки, видимо, ждет удобный момент, чтобы схватить. Нет, нет, этот не только унизит ее, он растопчет! Во всяком случае Хадиче так показалось.

– Смотрите, – смелыми шагами она подошла к столу, протянула вперед руку. – Пальцы не сгибаются. Следователь за то, что не отрекаюсь от мужа, ударил железным молотком по пальцам, и меня, раздетую, кинул в камеру к рецидивистам, потерявшим человеческий облик...

Она не успела договорить, открылась дверь. Симпатичная помощница, что-то прожевав, торжественным голосом сообщила:

– Товарищ Айранов, комиссия по реабилитации репрессированных собралась!

Секретарь обкома еще немного посмотрел на посетительницу в кирзовых ботинках и, что-то бормоча под нос, собрался выходить из кабинета. Хадича тоже вслед за хозяином кабинета пошла было к выходу, но ноги не слушались. Она медленно осела. Душа переполнилась горечью, только слез нет. Все слезы выплакала в тюрьме, в ссылке. Кончились слезы. Сейчас не плакать! Хадича дала себе такую клятву.

Успокоилась. Упорядочились мысли, носящиеся в голове, как сбившиеся с пути лошади. Память вернула в молодость, перед глазами встали деревня Янаби-Урсай, берега Демы, где они с Тухватом, собирая цветы, поднимались на вершину горы. Восхищаясь безмятежностью природы, воодушевленный Тухват декламирует:

...Горю желанием озарить

Светом разума свой народ.

Спасая их от нищеты,

Необразованности и бед.

Чувства мои в поиске и в пути.

Как исполнить это желание?

Сердце мое всегда с народом.

В мыслях моих его страдания*...

(*Подстрочный перевод)

...Тухваткаем, твоя душа болит о судьбе родного народа, а моя – о тебе, о твоем творческом наследии...

Немного погодя, видимо дух Тухвата дал силы ее ногам, поднялась и направилась к двери. Однако в этот момент в приемной поднялся шум. Кто-то крикнул: «Скорую вызывайте!» Кто-то громко пробежал. Отовсюду слышен телефонный звон. Ах, бах! Падает стул.

Хадича не успела пройти несколько шагов, как в кабинет вбежали двое парней – один низкорослый, другой толстый – и, взяв ее под руки, повели к выходу.

– Я сама.

– Быстрее.

– Что случилось?

– Иди давай, – толстый парень неожиданно больно дернул ее за руку.

Его голос звучал, как будто били железом об железо. Тогда, в лагере, если кто-либо из заключенных исчезал или умирал, таким вот голосом устраивали перекличку. Сердце Хадичи сжалось от предчувствия беды.

– Отпустите, сама выйду.

– Тетенька, шевелись быстрее, – низкорослый оказался мягче, он, чтобы Хадича не упала, тихонько обхватил ее за поясницу.

– Что, война где-то началась? Бегают. Кричат.

– У помощницы кусок хлеба в горле застрял, – толстый парень на этот раз почему-то прошипел как змея.

– Это та женщина с начесанной прической?

– Да.

– Сколько ни посмотри, все время что-то жевала...

– А теперь без лишних разговоров шагай, тетенька, – добродушный низкорослый парень, покрепче сжав Хадичу за пояс, немного подтолкнул ее вперед.

А у той ноги не слушаются, заплетаются. То ли ботинки большие, то ли сил нет от голода.

– Умерла?

– Не дышит, говорят.

– Несчастная. Торопилась, наверное, когда кушала.

– Не болтай, – толстый парень, дернув ее за руку, торопливо открыл дверь. – Сейчас начальство, милиция придет. Быстрее отсюда уматывай!

Хадича Калимуллина, освободившись от парней, не зная, куда идти, гремя огромными тяжелыми ботинками, медленно идет по улице. А на улице, несмотря на апрель, до сих пор трещат морозы... и даже душа покрылась инеем...

Из архива: июнь 2012 г.