Фанис Янышев.Завещание Акмуллы

Повесть

 

В Санкт-Петербурге Мифтахетдин сразу заболел. Ему, прожившему долгие годы в сухой степи, не подошел влажный воздух столицы, к тому же утомила долгая дорога. Примешивалось и чувство тревоги: что же будет дальше?

Во время утреннего чая Ахметшах хазрат, вызвавший его сюда, предложил посмотреть город, и Мифтахетдин согласился, хотя трещала голова и першило в горле. В детстве стоило чуть простудиться, как бабушка Шэгербану поила горячим душистым чаем с медом, укрывала огромным теплым дедушкиным тулупом и укладывала спать, читая про себя молитвы. А здесь нет ни чая, ни бабушки, ни тулупа… Он вздохнул. «Жизнь, тюрьма закалили, не будем пасовать перед пустяком!» А когда Ахметшах хазрат со словами: «Здесь не киргиз-кайсакские[1] степи», дал ему вместо сапог из волчьей шкуры тонкие щегольские ичиги с калошами, Мифтахетдин понял, что прогулка будет неутомительная, и настроение сразу поднялось.

Однако гуляли они долго. Вначале рысистые кони Ахметшах хазрата, запряженные в открытую карету, примчали их к величественному дворцу. Мифтахетдин долго и внимательно глядел на здание, на окружавшие его ухоженные ели и сосны, на зеленые, даже в такой холод, кустарники и, не скрывая восхищения, прищелкнул языком:

– Это что, царский Зимний дворец? – спросил он.

– Во имя Аллаха, Его величества Николая дворец.

– С виду очень древнее здание.

– Слава Аллаху, и раньше царям нравилось жить в красивых домах. Этот выстроила императрица Елизавета Петровна и подарила своему фавориту графу Алексею Разумовскому. Когда трон заняла Екатерина II, дворец перешел ее фавориту князю Григорию Потемкину. В начале XIX века, после нескольких реконструкций, дворец передали детям-престолонаследникам государя-императора. Николай I перебрался сюда после своей женитьбы. Сегодняшний наш Государь-император Александр II жил здесь со дня женитьбы до занятия трона. А сегодня в этом дворце живут дети и супруга Великого князя Александра Александровича, сына Александра II.

– Красивый дворец.

– Слава Аллаху, и мне нравится. Архитектор здания – знаменитый Бартоломео Растрелли.

Ахметшах хазрат велел кучеру сильно не гнать, чтобы по пути знакомить гостя с памятными местами.

– Во имя Аллаха, сейчас проезжаем Александрийский драматический театр. Напротив – памятник Екатерине II. Слева – Пажеский корпус, знаменитое учебное заведение, где учился Губайдулла султан. Его выстроил канцлер, граф Михаил Воронцов во времена императрицы Елизаветы Петровны. Архитектор – тот же Растрелли. Наши семь лет жизни прошли здесь.

Ахметшах хазрат приумолк, когда разговор коснулся Пажеского корпуса, надеясь, что Акмулла начнет расспрашивать. Он даже приготовился рассказать несколько смешных историй, но гость молчал. У него болела голова, в горле пересохло, озябли ноги. Мысленно приказывая себе: «Не сдаваться, не сдаваться!» – он взглянул на Ахматшах хазрата. Тот заметил озабоченное выражение лица Акмуллы, догадался, что тот думает о своем, и продолжил давешний разговор.

– Слава Аллаху, выехали на Невский проспект. Слева – Казанский собор. На площади перед ним – памятник полководцам Отечественной войны 1812 года Михаилу Кутузову и Барклаю де Толли. Справа – Генштаб. А теперь взгляните прямо перед собой! Этот величественный дворец – Адмиралтейство Российского Военно-Морского Флота. Во-о-он там памятник великому Петру I. Едем по Неве. Вода, наверное, не застыла, несмотря на холодные дни. Во всяком случае, рыбаков на льду не видно.

– Акмулла хазрат, взгляните на другой берег, там – Петропавловская крепость. Не в этой ли тюрьме сидел наш Батырша?

– К несчастью. Говорят, в ней содержатся самые опасные для империи люди. Не дай бог попасть туда. Слава Аллаху, приехали к Зимнему дворцу. Объедем Эрмитаж и остановимся поближе к конюшне государя-императора.

Мифтахетдин выбрался из кареты и, приседая, размял ноги. Размахивая руками, быстро прошелся вправо и влево. Кажется, и ноги согрелись, и голова уже не так болит. Остановился и, глядя куда-то вдаль, задумался. Перед глазами друг за другом прошли Аничков дворец, Пажеский корпус, Казанский собор, здание Адмиралтейства, памятники. Нет слов, все сделано содержательно и со вкусом. И Зимний дворец красив и величественен. И памятник Александру I перед ним на своем месте. Все, что он увидел сегодня в столице, казалось, подтверждало силу и величие Российской империи. Но некоторые люди вроде него незаслуженно обижены.

На площади перед Зимним дворцом появились всадники в украшенных золотой бахромой седлах. Увидев их, Ахметшах хазрат оживился. Лицо озарилось гордостью и восхищением.

– Акмулла хазрат, обратите ваше внимание во-о-он на тех. Посередине – Государь-император Александр II и его младший брат Великий князь Николай Николаевич.

– Вы имеете в виду всадников на пятнистых конях?

– Да. Эти жеребцы подарены Абдул Азиз[2] султаном Османской империи. Восхитительны. Не так ли?

– Без сомнения, хороши. Я впервые вижу такую грациозность.

– Перед ними на двух как две капли похожих черных рысаках – граф Петр Шувалов и министр внутренних дел, генерал-адъютант Александр Тимашев.

– Их кони, словно братья после долгой разлуки, идут, плотно прижавшись друг к другу.

– Глаз у тебя острый.

– С детства ведь возимся с лошадьми, кое в чем разбираемся. А кто это за царем – на рыжем кабардинце? Похож на старого человека. Хоть и старается держаться прямо, но, по-видимому, не получается.

– Самый авторитетный деятель империи – канцлер Александр Горчаков.

– Это тот, который учился вместе с поэтом Пушкиным и был его закадычным другом?

Ахметшах хазрат с удивлением посмотрел на него, мол, а ты откуда знаешь. Мифтахетдин это заметил.

– В Троицкой тюрьме сидели разные люди. Достаточно много было русских и польских революционеров, высланных в города и близлежащие крепости Оренбургской губернии. Их сажали, находя разные причины. Годами исследовали дела, которые можно решить за один-два месяца. Среди них были хорошие знатоки литературы. Мы устраивали дискуссии по разным вопросам. Они читали Державина, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Белинского, Чернышевского, Тургенева, Гончарова, Некрасова, Лескова, Толстого, давали отзывы по ним. А я объяснял им творческие особенности стихов Куль Гали, Ахмета Ясави, Физули, Хайяма, Сагди, Рудаки, аль-Маари, Руми, Джами, Низами, Хафиза и других восточных поэтов. За одну тысячу пятьсот пятьдесят пять дней о чем только не поговоришь!

– Удивительно! Акмулла хазрат, в тюрьме вы получили образование и лицея, и корпуса, и университета.

– Не совсем, конечно, так, но все же немного осведомлен в мировой литературе, особенно русской и французской, ознакомился с философией известных государственных деятелей разных стран и эпох.

– Слава Аллаху, что вы стремитесь к знаниям, к науке, не тратите попусту время. Я тоже пытаюсь понять разные мировые учения. Читаю книги. Спорю с учеными. А что касается канцлера, он не только друг Пушкина, но и человек, влюбленный в его творчество. Говорят, на торжественных приемах, в застольях Александр Горчаков часами может читать наизусть стихи великого поэта, также помогает в издании его книг.

– Как настоящий друг…

Всадники остановились у памятника. Царь что-то объяснял, протянув руку. Ахметшах хазрат взглянул на них, усмехнулся и снова начал разговор:

– Слава Аллаху, Его величество наш Государь-император не живет без идеи. Наверное, рассказывает о необходимости продолжения какого-нибудь дела, начатого Александром I. Как я осведомлен, он много изменений внес в государственный строй России. Однако не все его начинания заканчиваются удачно. Много препятствий. Врагов видимо-невидимо. Возьми того же террориста Дмитрия Каракозова. Он ведь едва не убил Государя-императора. Ладно, поговорим об этом, когда вернемся. Понаблюдаем за ними. Вот, смотри, Государственный секретарь Дмитрий Сольский и наш Губайдулла султан приблизились к Государю-императору.

– Оба на сивых ногайских конях?

– Наш Губайдулла султан этих белых рысаков называет киргизской породой, я сам их не различаю.

– Возможно, киргизская порода. Однако ж красивые, очень красивые кони. Просто прелесть. Вчера Губайдуллы султана не было дома, он, оказывается, на службе.

– Три дня назад он уезжал в Кронштадт, чтобы принять от имени императора вступившее в строй новое телеграфное оборудование, важное для морского флота. Видимо, приехал прямо сюда.

– Наверное, со срочным сообщением. К слову, я не совсем осведомлен, на какой он службе. И вы в письме, Ахметшах хазрат, не написали.

– По воле Всевышнего наш Губайдулла султан – флигель-адъютант Государя-императора, полковник лейб-гвардии. Недавно удостоился титула «Князь Российской империи». Письмо оно и есть письмо, всего не напишешь. Можно попасть в беду, если перехватят жандармы.

К ним подошел сердитый жандармский офицер с длинными лохматыми усами.

– Ваши документы!

Ахметшах хазрат быстренько достал паспорт. Посмотрел на Мифтахетдина. Тот медленно развязал пояс и начал рыться во внутреннем кармане. Жандарм, видимо, потеряв терпение, гаркнул:

– Живее! Иначе отведу в управление!

– Сейчас, сейчас, господин офицер.

– Чего копаешься, бомбу, что ли, запрятал? Зачем махал руками в сторону Его величества?

– Простите, господин офицер. Я не махал. Просто разогнул замерзшие пальцы. Возьмите, пожалуйста, мой паспорт.

– Так, так. Мифтахетдин Камалетдинов сын Камалетдинов. Сорок лет. Мещанин. Город Троицк. Оренбургская губерния.

– Совершенно правильно.

– Что делаешь здесь? Разрешение есть?

– Пожалуйста, – Акмулла вручил офицеру жандармерии другой документ.

Тот дважды прочитал про себя по слогам и снова заорал:

– Почему разрешение взял в губернском управлении? Надо было взять из жандармерии!

– Простите, господин офицер. Так было по старым законам. Сейчас, согласно указу № 101 Его величества императора Александра II, с 1871 года все разрешения мещанам выдает губернское управление.

– Много знаешь. Еще раз увижу, как ты машешь рукой куда не надо, засажу!

Когда длинные лохматые усы удалились, Ахметшах хазрат тихо промолвил:

– Напугал, проклятый. Я опасался, что вы оставили документы дома.

– Они всегда со мной. Карман был зашит. Не сразу удалось распутать.

– Акмулла хазрат, по паспорту вы, оказывается, троицкий мещанин.

– Другой возможности не было. Поездки в Туксанбай, в волость и Уфу заняли бы много времени. Сами знаете, у меня каждый день на счету. Отправят в штрафной, если в течение года не смогу добиться помилования. Поэтому, получив ваше письмо, с помощью троицкого купца Ахметбая Бакирова быстренько оформил паспорт и выехал в Оренбург. Разрешение дали в губернском управлении. Затем поехал в городок Жаскус. Там в мечети на вечернем намазе узнал, что Букейская орда от имени нескольких казахских султанов собирается пригнать в престольный двести голов коней. Среди султанов оказались такие, которые знали меня. С радостью взяли с собой. На привалах развлекались, играя на домбре и напевая поэтические песни.

– Очень хорошо. По воле Всевышнего, я думаю, избавитесь и от штрафного.

– Да будет так. Ахметшах хазрат, я вам премного благодарен. Вы заботитесь обо мне, как сам Всевышний.

– Я получил немало писем от других правоверных, которые не согласны с тем, что такой благочестивый человек, как вы, Акмулла хазрат, несправедливо притеснен. И Губайдулла султан старается Вам помочь.

Оба притихли. У Мифтахетдина опять начали мерзнуть ноги. Чтобы согреться, он прошелся энергичной пружинящей походкой, внимательно следя за площадью Зимнего дворца. Вот около памятника с вихрем остановились мухортые рысаки, запряженные в узорчатую карету. Ханум в светло-коричневой шубе медленно вышла из кареты и так же медленно прошлась. Взглянула на императорскую свиту. Вытянув шею, посмотрела на небо и быстрыми шагами направилась к карете. Тотчас налетели голуби: видимо, ханум бросила корм, и те спешно начали его клевать. Чуть в стороне качался белый голубь. Синие собратья не давали ему приблизиться к корму.

Мифтахетдин тяжело вздохнул. Ему хотелось быть полноправной личностью в этом бренном мире и так же, как этот голубь, избавиться от притеснений. С такими мыслями Акмулла приехал в столицу… А сейчас на одной площади находились люди в золотых погонах на оседланных конях, окутанных золотой бахромой, и одинокий, оставшийся без корма маленький-премаленький белый голубь… Судьба Мифтахетдина в руках этих людей в золотых погонах. Сможет ли он встретиться с ними? Или нет? Как все решится? Неужто опять отправят в тюрьму? Тревожные мысли не давали покоя. Мифтахетдин попытался уйти от них, продолжив разговор.

– Ахметшах хазрат, как долго вы живете в Санкт-Петербурге?

– Наша семья с давних пор дружит с семьей Жангир хана. Вначале я находился здесь в качестве воспитателя старшего сына Жангир хана Сахибгарей султана. Три года служил в Неплюевском корпусе в Оренбурге как воспитатель Губайдуллы султана и его брата Ахмет-Гарей султана. Осенью 1849 года приехали в престольный.

– И вы сами тоже поступили учиться?

– Нет. Взяли на работу в Пажеский корпус в качестве преподавателя и воспитателя сыновей Жангир хана – Ахет-Гарея и Губайдуллы. После учебы некоторое время они служили в Новочеркасске, Оренбурге, Вильно. Вот уже второй год мы вновь в Санкт-Петербурге.

– Оказывается, вы с Губайдуллой султаном вместе долгое время. Через редкие письма обо всем не узнаешь. К слову, говорят, что отец Губайдуллы султана Жангир хан удостоен был звания генерал-майора Российской армии.

– Слава Аллаху. В доме хранится указ нашего Государя-императора Николая I «О присвоении звания генерал-майора» Жангиру[3], хану Букейской орды Киргиз-Кайсака, от 1 декабря 1840 года. Жангир хан также окончил наш Пажеский корпус. Акмулла хазрат, у меня есть предложение: сходим в мечеть на намаз?

– Я озяб немного. В горле першит, и голова раскалывается от боли.

– Что ж вы молчали? Давайте скорее вернемся.

 

*  *  *

В доме Губайдуллы султана жил в должности гувернанта и медика мсье Ян де Фонише из Франции. Именно он и взялся за лечение Мифтахетдина. Но настои и лекарства француза не помогали. Как-то Мифтахетдин рассказал французу о методах лечения бабушки своей Шэгербану, и тогда Ахметшах хазрат где-то раздобыл несколько сухих веточек душицы и меду. Только после этого Мифтахетдин начал понемногу поправляться.

Француз оказался любознательным собеседником. Заходит с лекарствами и начинает расспрашивать или же сам рассмешит рассказами о своих знакомых французских и русских военных, о государственных деятелях, артистах и писателях. Этот забавный человек сразу понравился Мифтахетдину. Мсье Ян де Фонише то запоет, то прочитает стих, смешивая казахский, русский, французский языки. Музыкального слуха особого нет, но незнакомая мелодия как-то привораживала. Во всяком случае, так казалось Мифтахетдину.

В минуты душевного кризиса в памяти всплывали покрытые мхом зловонные стены Троицкой тюрьмы, бессонные ночи с клопами, и тогда все тело сводило судорогой, звенело в ушах и сердце начинало гулко биться. Он старался взять себя в руки, но ничего не получалось. И, мучительно терзая душу, в сердце рождалась новая песня:

 

Когда по брату своему скучаешь, одинок, –

Чужого в спутники себе берешь среди дорог,

От этой глупости твоей

Врагу еще смешней,

Он скажет: глупость обороть еще никто не мог.

 

Дитя похожим на отца становится тогда,

Когда наследует плоды отцовского труда.

Когда крива твоя нога –

То радость для врага,

И не заметит только друг увечья никогда.

 

Лишь благородством дорог нам прекрасный бриллиант.

Миллионы стоит голова, коль в голове талант.

Нуржан! Мы честности верны,

И в этом мы равны.

Пусть станет твой прекрасный род прекрасней во сто крат.

 

После нескольких повторов стихотворения вполголоса Мифтахетдин почувствовал, как приятно успокоилось сердце. И душа на месте. Он встал. Походил. Прочитал намаз. Заметив, что больной уже на ногах, зашел француз, осмотрел горло, дал лекарство и сказал:

– Мсье, вам надо было здесь, в Петербурге, дышать ртом, хотя это трудно. И уши надо было заткнуть ватой. Сырой ветер зимней Балтики очень свиреп. Он, как тюремный клоп, сразу нападает на приезжих. Это французский воздух Средиземного моря мягок, ласкает душу, как оливковое масло. По этой причине я каждое лето еду во Францию. Губайдулла султан тоже иногда отдыхает у нас. К слову, вы какой национальности?

– Башкир.

– Вы из родственников мсье Ахметшаха Абсалямова?

– Нет, знакомый, друг.

– Мсье Мифтахетдин, вы тоже с Бугульминских краев Самарской губернии России?

– Уважаемый господин Ян де Фонише, в России губернские и уездные границы постоянно меняются. Причина вам хорошо известна: империя вносит изменения каждый раз, как только подчинит себе очередные соседние страны и народы. В пору присоединения к России мы назывались Башкирским краем. С формированием губерний во владениях империи башкиры оказались на разных территориальных единицах. Отец нашего Ахметшаха Абсалямова муфтий Абсалям Абдрахманов, в свое время занимавший пост председателя Духовного управления оренбургских мусульман, родом из прежнего Башкирского края, ныне деревня Абдрахман Бугульминского уезда Самарской губернии. А я – из Оренбургской губернии (в настоящее время это Уфимская губерния), Белебеевский уезд, деревня Туксанбай. Природа моего родного края – словно сказочный мир: извиваясь, течет река Дим. Вокруг раскинулись безмятежные озера с лилиями, густые леса, горбатые горы, цветочные поляны. Вот я даже и расчувствовался, вспомнив все это. Давно, очень давно не был дома, истосковался.

– Отчего же?

– Очень длинная история. Не объяснишь в двух-трех словах, оставим на другой раз.

Мифтахетдин посмотрел на француза. Тот улыбнулся: мол, я согласен.

– А вы давно знакомы с Губайдуллой султаном, мсье Ян де Фонише?

– Многие годы. Вначале я служил во дворце Жангир хана в Жаскусе и во дворцах старшего хана, находящихся в промежутке между Оренбургской и Сеитской слободами. Я обучал его детей французскому языку. Кстати, ханша Фатима[4], мама Губайдуллы султана и его братьев, – дочь башкирского кантона из рода Тамьян с берегов реки Кызыл вдоль чудной горы Ирандек.

Услышав это, Мифтахетдин сильно удивился и даже оглянулся по сторонам, не совсем понимая, явь это или сон. И чтобы не выдать свое волнение, поспешил задать вопрос:

– Мсье Ян де Фонише, вы сказали, что одна из жен Жангир хана ханша Фатима из рода Тамьян. Откуда вы узнали? Она сама рассказала?

– Однажды теплым летним днем мы, хан Жангир, ханша Фатима и дети, казахские батыры, акыны со стражей, поехали на съезд тамьянских башкир, проходивший на сказочно красивом берегу реки Кызыл. После угощения приняли участие в разных играх и соревнованиях. На обратном пути Фатима ханша заболела. До сих пор помню, как ругал ханшу Жангир хан: «Про все на свете забываешь, как увидишь своих башкир. Ты – мать семерых детей. Могла не участвовать в каждом соревновании наравне с молодыми. Вон ведь, заболела теперь». Не знаю, какие соревнования имелись в виду, но ханша Фатима болела довольно долго. После выздоровления пристрастилась к пению. В степи в августе, сентябре много теплых, спокойных, звездных вечеров. В такие вечера ханша Фатима затягивала своим сильным мелодичным голосом башкирские песни. От наслаждения душа взлетала ввысь, забывалось всякое горе, мсье Акмулла:

 

За Ирендыком, Ирендек-горой

Другая есть гора – Янгузай.

Я здесь рожден под небом голубым,

И здесь обрел своих я друзей.

 

Я исходил всю гору Ирендык,

На Янгузае срезал курай.

И песню пел сквозь слезы в глазах,

Когда покидал отчий край.

 

Курай, курай мой, медных два кольца

Тебе я укрепил на два конца.

Коль молодец-егет не стережется,

Легко сослать такого молодца.

 

Чарующую мелодию в виртуозном исполнении ханши Фатимы на фортепьяно, башкирских и киргиз-кайсакских музыкальных инструментах с удовольствием слушали и русские чиновники. Его величество Государь-император России Николай I и его супруга Александра Федоровна также любили слушать ее пение, игру. Одаривали[5]. Однажды на собрании профессоров Казанского университета она поразила всех своим выступлением. Российский генерал-майор Жангир хан, многие годы бывший членом попечительского совета Казанского университета, оказывал ему всяческую поддержку. А я после трех лет службы во дворце хана, накопив немного денег, вернулся в Париж и окончил медицинское отделение университета.

Во Франции не стал искать работу, взял и вернулся вновь в Россию. В то время Губайдулла султан учился в Пажеском корпусе в Санкт-Петербурге.

 

*  *  *

Через три-четыре дня после выздоровления Мифтахетдин с Губайдуллой султаном отправились в Зимний дворец. Акмулла остался в приемной, а Губайдулла султан с флигель-адъютантом, стоявшим возле дверей, зашел к Государю-императору. В кабинете Александра II находились шеф жандармерии граф Петр Шувалов, министр внутренних дел, генерал-адъютант Александр Тимашев, государственный секретарь Дмитрий Сольский. Государь-император медленно оторвал взгляд от стола и повернулся к присутствующим: мол, кто начнет первым.

Граф Шувалов тотчас это заметил.

– Ваше величество, я против освобождения Мифтахетдина Камалетдинова сына Камалетдинова из Арестантского отделения, – сказал он, вставая. – Во-первых, у него сомнительные документы. Непонятно, то ли башкирец, то ли киргиз-кайсак. Во-вторых, что он делает в степях? Мы сейчас ведем военные действия в разных частях Туркестана. На каждом шагу встречаемся с подпольными войсками киргиз-кайсакских ханов и султанов. Из-за провокационных действий их шпионов, скрывающихся в степях, мы потерпели большие неудачи. По-моему, нога такого подозрительного человека, как Камалетдинов Мифтахетдин сын Камалетдина, не должна ступать там. В наших тюрьмах просто замечательно! Пусть и сидит там.

Губайдулла султан понял, что после речи графа Шувалова трудно будет добиться своей цели. Неужели все против? Он не ожидал. Но сегодня нужно молчать и терпеть! Мысленно отдав себе такой приказ, он повернулся к царю.

– Граф Петр Андреевич прав, Государь-император, нельзя выпускать из тюрьмы одного туземца, когда мы ведем войну против другого. Это ни к чему хорошему не приведет, – сказал генерал-адъютант Тимашев, поддерживая слова друга. – К тому же вместе со своей домрой он собирается обучать киргиз-кайсакских детей. Я думаю, туземцам не нужны знания. Самое лучшее – это неграмотный народ. Такими легче управлять, и доход от них больше. Раньше наши государыни Елизавета Петровна, Великая Екатерина II разрушали их мечети, медресе каждый раз, когда башкирцы восставали. А сейчас чуть ли не каждый день мы открываем то мечеть, то медресе этим туземцам. Надобно это остановить. В империи и без башкирцев много бунтовщиков. В тюрьмах для них сейчас не хватает мест. Вместо мечетей и медресе я предлагаю построить новые тюрьмы, Ваше величество!

Поглаживая свой нос и усы, царь взглянул на Губайдуллу султана. Чувствовалось, что царь подавлен. Сегодня император слышит только плохие новости. С утра канцлер Александр Горчаков сообщил о прибытии послов Якуб бека Мурзы с вестью о чисто мусульманском уйгурском ханстве на востоке Туркестана, отделившемся от Китая. Посланцы Якуб бека Мурзы просили Россию признать свое государство и намеревались установить дипломатические отношения, купить оружие. В недавних своих донесениях командующий группы войск генерал Бобков из Семипалатинска сообщал, что в результате провокации головорезов Якуб бека Мурзы погибло около двухсот российских солдат и офицеров. Очень сложная задача. По мнению канцлера, для переговоров с Якуб беком Мурзой[6] нужен очень надежный человек, военный дипломат, знающий каноны ислама. Император молча бросил пытливый взгляд на говорящего. Надежный, значит, приближенный к царю человек. Оба поняли это без слов.

– Еще одна важная задача, – продолжил Александр Горчаков, – канцлер Германии запретил России провоз пушнины во Францию через свою территорию. Наверное, намеревается вскоре поднять размер госпошлины. Исходя из этого, предлагаю объявить «бульдогу» Бисмарку (Александр Горчаков всегда называл канцлера Германии «бульдогом») ноту протеста за запрет провоза пушнины и о своем отказе покупать у них военное оружие.

На этот шаг царь не пойдет никогда. Во-первых, император Германии и прусский король Вильгельм I – родной брат матери Российского императора Александра II – Александры Федоровой (Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина). Во-вторых, они в хороших отношениях с Германией. Если «бульдог» Бисмарк неистовствует, его можно остановить и без ноты. Его величество разозлило желание Александра Горчакова показывать при любом удобном случае нелюбовь к немцам и всяческое уважение к французам. Канцлер начал рассказывать о положении дел в Турции, но Государь-император взял со стола колокольчик, мол, на сегодня хватит. Тотчас открылась дверь, и показался флигель-адъютант с позолоченными аксельбантами. Александр Горчаков был вынужден попрощаться с государем.

– Готов Толстой? – сердито спросил Александр II у флигель-адъютанта.

– Еще не прибыл курьер, вот-вот должен быть, ваше величество.

– Наказать.

– Кого, Ваше величество, – курьера или переписчиков?

– Всех.

На днях Александр II начал перечитывать «Войну и мир» Льва Толстого. Ему не нравился печатный текст. По этой причине книги готовились для него переписчиками со своеобразной каллиграфией. Вчера император заинтересовался описанием Аустерлицкой битвы, даже несколько раз перечитывал некоторые места. «Толстой не любит Александра I, даже посмеивается над ним, но в его письменах есть правда, – подумал он. – Кутузов тоже старается достоверно не извещать о своих идеях, планах, что-то выжидает, вернее, следит за очередной оплошностью императора и потом выражает свое несогласие по данному вопросу. Старый лис, хитрейший из хитрейших, но в Аустерлице Кутузов терпит поражение. Здесь нельзя не признать и военный талант Наполеона. Понимая положение обеих сторон, уместно применил ловушку для врага. Вначале он вел вялую войну против командующего левым флангом русских войск, генерала Буксгевдена[7], зная, что тот не особо прислушивается к словам Кутузова. Те начинают продвигаться вперед, не поняв хитрость французов, и оказываются притесненными к недавно замерзшим глубоководным запрудам. Ждавший только этого, Наполеон начинает крушить лед артиллерией. И в один миг 29 батальонов пехоты, 22 эскадрона кавалерии оказываются под водой. На войне нельзя игнорировать приказы главнокомандующего – к хорошему это не приводит. Каждый офицер должен понимать это! Как бы то ни было, в Аустерлицкой катастрофе виновен и сам Кутузов вместе с Буксгевденом». Александр II намеревался продолжить чтение книги непременно сегодня. Вдобавок нет никаких вестей от возлюбленной княжны Екатерины Долгорукой[8]. Прошла уже неделя, как она заболела, а медики до сих пор не могут установить причину недуга. Надо пригласить из Пруссии нового доктора. С этими мыслями император потянулся к колокольчику. Не глядя на вошедшего флигель-адъютанта, спросил:

– Есть вести от княжны?

– Нет, Ваше величество.

– Сообщи немедленно министру Дома императора графу Александру Адлербергу[9] вот о чем: пусть пригласит из Германии женского доктора. Отправь курьера сейчас же!

– Слушаюсь, Ваше величество.

Флигель-адъютант выбежал и тотчас вошел снова:

– Шеф жандармерии граф Шувалов Петр Андреевич и министр внутренних дел генерал-адъютант Тимашев Александр Егорович.

– Книга Толстого прибыла?

– Нет, Ваше величество.

– Виновных нашли?

– Курьер нечаянно выронил сумку, и рукописи унесло ветром, Ваше величество.

Переписчики приготовят роман к завтрашнему дню заново, один день можно потерпеть, но император намеревался прочитать сегодня. Какой-то бестолковый курьер может изменить желание государя! Александр II немного помолчал и, поджав губы, произнес сквозь зубы: «Пусть войдут Шувалов и Тимашев».

Войдя в кабинет, те поняли, что царь не в духе. Они подумали, что причиной тому, наверное, была болезнь княжны Екатерины Долгорукой. К тому же «старый мерин», канцлер Александр Горчаков, сообщил ему о неудачах в отношениях с Турцией, Францией, Великобританией и особенно с Китаем, несмотря на неважное самочувствие императора. Поэтому граф Петр Шувалов решил начать разговор с приятной вести:

– Ваше величество, указание Ваше выполнено. Мы выработали новые правила, касающиеся сельских старост, руководителей и офицеров местной жандармерии, и, согласовав с Сенатом, разослали по губерниям. На днях задержаны десять студентов. После обыска квартир выяснилось, что все они являются сторонниками Дмитрия Каракозова. Нашлись взрывчатка, карты с маршрутами передвижений генерал-губернаторов Санкт-Петербурга, Москвы, Киева и Вашими. Среди задержанных есть и два туземца.

Граф Петр Шувалов сообщил эту новость таким приподнятым тоном, что царь поморщился. Когда тебя затевают убить – новость не из приятных. Стараясь не выдать своего гнева, он резко повернулся к портрету отца в юности, Николая I, и, стараясь говорить как можно спокойнее, произнес:

– Наш флигель-адъютант, полковник, князь Жангиров Губайдулла Чингизхан просит освободить из Арестантского отделения одного башкирца по имени Мифтахетдин Камалетдинов сын Камалетдинова. Вы (император особо выделил это слово) знаете, полковник Жангиров – мой надежный человек, но для меня важнее безопасность империи. Поэтому я решил посоветоваться с вами.

– Государь-император, нам знакомо дело башкирца Мифтахетдина Камалетдинова сына Камалетдина. – Генерал-адъютант Александр Тимашев встал. Подражая Александру II, погладил усы и продолжил. – Мне не совсем нравится, что полковник Жангиров вмешивается в чужую службу. Заключение преступников в тюрьму и их освобождение входит в обязанности жандармерии и Министерства внутренних дел… Я… Я…

В это время распахнулась дверь и послышался бодрый голос флигель-адъютанта.

– Государственный секретарь Дмитрий Сольский с помощниками.

– Пусть войдут, – сказал император сквозь зубы.

Только те расселись за стол, как дверь вновь открылась:

– Флигель-адъютант, полковник, князь Жангиров Губайдулла Чингизхан и башкирец Мифтахетдин Камалетдинов сын Камалетдинов.

Его величество поочередно взглянул на шефа жандармерии и министра внутренних дел:

– Пусть войдет полковник Губайдулла Жангиров, а для разговора с башкирцем позже выйдет сам генерал Александр Тимашев.

Как только за Губайдуллой султаном закрылась дверь к императору, у Мифтахетдина неожиданно закололо сердце. «Не к добру», – подумал он. От императора вышел встретивший их флигель-адъютант и звякнул маленьким медным колокольчиком со своего стола. Движением руки позвал к себе Мифтахетдина. На звон колокольчика из открытой напротив двери вышел молодой, с еле пробившимися усиками, флигель-адъютант с золотыми аксельбантами.

– Его величеством Государем-императором приказано проводить башкирца Мифтахетдина Камалетдинова сына Камалетдинова в Министерство внутренних дел!

– Не понял. В подвал, что ли?

– В приемную генерал-адъютанта Александра Тимашева! – Затем посмотрел на Мифтахетдина. – Не забудьте угостить! Хорошенько угостить башкирца! – сказал с улыбкой, подняв большой палец.

Мифтахетдин  шел и не замечал красоту и богатство Зимнего дворца. Он быстро миновал залы, стараясь не отставать от провожатого. Картины на стенах, посты в углах и у дверей, скульптуры различных зверей быстро промелькнули перед глазами. Его интересовал лишь вопрос освобождения из Арестантского отделения. Он торопливо вышел за молоденьким флигель-адъютантом и сел в карету.

Во дворце Министерства внутренних дел их встретили несколько рослых полицейских. Сопровождавший Мифтахетдина царский флигель-адъютант что-то громко сказал им. Вскоре из Министерства вышли два адъютанта с аксельбантами. Один из них был похож на того жандарма, который проверял документы у Мифтахетдина на площади Зимнего дворца. Провожатый флигель-адъютант отвел этого офицера в сторону и, посмеиваясь, что-то сказал. В сопровождении двух адъютантов они не спеша поднялись на верхний этаж. Вошли в какую-то роскошную комнату с хрустальной люстрой. Офицер, похожий на того жандарма с площади, три раза звякнул маленьким медным колокольчиком.

На звон появился рассыльный офицер.

– Организуй стол! Чай, вино и хорошую закуску! Гость пришел. Башкирец! – И поднял большой палец.

Мифтахетдин задумался. Интересно, что это означает? Башкирец – хороший или плохой? Не поймешь, какие мысли у них в голове. Вроде собираются пить вино. То ли это привычка, возможно, таков порядок…

Со сказочной скоростью был накрыт большой стол с белым и красным вином, различными угощениями. Теперь можно и сесть. Мифтахетдин глянул на свои руки, те сразу поняли и отвели его в туалет. Наконец все сели за стол. К двум адъютантам подошли еще два полицейских офицера. Налили вино в узкие длинные стаканы.

Адъютант, похожий на жандарма, которого Мифтахетдин видел около Зимнего, с коричневато-алым носом, распростертым на пышной бороде и усах, взял полные стаканы и сказал звонко-басистым голосом:

– Господа! Сегодня у нас в гостях Мифтахетдин Камалетдинов сын Камалетдинов. Башкирец! За знакомство!

Он опрокинул стакан и начал есть копченое мясо.

– Господа офицеры, я, я, не пью ви… – он не закончил, потому что большой коричневато-алый нос громко рассмеялся на всю комнату.

– Хо-хо-хо! Чудесно! Я подумал, что вы немой. Ошибся. Будем знакомы. Полковник, князь Ярослав, главный адъютант министра внутренних дел генерал-адъютанта Александра Тимашева. Я из рода Великого Ярослава Мудрого!

Все сидящие за столом тоже представились.

– Я Мифтахетдин…

– Знаем. Гость нашего Государя-императора. Об этом сказал сопровождавший вас флигель-адъютант. А где живете?

– Я живу у Губайдуллы султана Жангирова.

– Хо-хо-хо! Это чудесно! За эту новость непременно надо выпить. Полковник, князь Жангиров наш друг!

Главный адъютант налил вино в стаканы. Те, соблюдая приличие и одобряя оратора, с улыбкой взглянули на главного адъютанта и на Мифтахетдина.

– За ваше здоровье! – Опрокинув стаканы, все принялись за копченое мясо, а затем захрустели солеными огурчиками.

Мифтахетдин взял в рот одно из угощений, отметив, что это дичь. Не ошибся. Это был копченый кавказский фазан. Он пробовал этот деликатес давным-давно в Астрахани. Принесли чай. Коричневато-алый нос главного адъютанта заметно покраснел. В глазах появилась теплая улыбка. У Мифтахетдина замерцала надежда на благополучный исход. «Человек, умеющий чувственно и тепло улыбаться, не должен сделать плохое», – подумал он. Остальные тоже были очень вежливы. У сидевшего напротив офицера с лицом калмыка улыбка и вовсе не сходила с лица. Узкие глаза светились добродушием, а по-девичьи изогнутые брови выдавали тонкую натуру, прибавляя его плоскому лицу какую-то чарующую нежность. Они абсолютно не похожи на обидчиков, хоть и служат в Министерстве внутренних дел. Мифтахетдин пришел к такому выводу, еще раз оглядев сотрапезников. Немного погодя, заговорил второй адъютант, который до этого только ел и ел:

– Значит, ты с края башкирцев?

– Да.

Сидевшие за столом три офицера переглянулись и вышли покурить. А главный адъютант продолжил разговор.

– Далеко ли от вас до Оренбурга?

– Не совсем.

– Бывал ли там?

– Да, даже жил.

– Хо-хо-хо! Чудесно! Сейчас я сообщу тебе ошеломляющую новость. Прабабушка нашего министра, генерал-адъютанта Александра Тимашева, – башкирка!

– Не может быть!

– Еще как! Из рода князя Шагали Шахмана! После женитьбы капитана Ивана Лаврентьевича Тимашева тамьянские башкирцы в виде калыма подарили ему семь тысяч десятин земли[10]. С этого у него начинается взлет. Сейчас их род – из самых богатых.

– Извините, уважаемый князь Ярослав эфенди. Хотелось бы узнать, откуда у вас такая информация?

– В деле генерал-адъютанта Александра Тимашева есть документ, где говорится, что «5 ноября 1751 года Иван Лаврентьевич Тимашев купил у башкирцев семь тысяч десятин вотчинной земли за 70 рублей». Кто бы ему продал землю за 70 рублей вместо 70 тысяч, не будь он зятем? Понятно?

– Не совсем понял. Возможно, вы ошибаетесь?

– Хо-хо-хо! Чудесно! Я не ошибаюсь! – Он опять налил вина и выпил. Шумно вдохнув, продолжил. – Бабушка генерал-адъютанта Александра Тимашева полубашкирка-получеркеска. У них тоже много земель в башкирских краях. А мать министра – великая поэтесса Екатерина Загряжская[11] – была близким другом Пушкина.

Рассказ главного адъютанта стал для Мифтахетдина большой новостью. На душе полегчало. Он взял со стола стакан вина и залпом выпил. Съел кусок фазана, попробовал творог. Выпил чашку чая. Большой красный нос напротив, пошмыгивая, тоже продолжал есть.

Сколько Мифтахетдин ни думал, никак не мог понять, зачем его привели в эту комнату Министерства внутренних дел. Не для угощения же! В чем дело? Либо молодой адъютант неправильно понял указание, либо эти заводят какую-то интригу.

Большой красный нос опьянел, начал икать, усы зашевелились. Однако сумел взять себя в руки, трижды встряхнув головой, встал.

– Уважаемый Мифтахетдин Камалетдинович, этот стакан поднимаю за вас! Пью за башкирцев, написавших гениальную повесть «Кузый Курпес и Маянхылыу». Я тоже поэт. У меня много публикаций.

– Князь Ярослав эфенди, как мне известно, автором повести «Кузый Курпес и Маянхылыу» является Ти…

– Я точно знаю! Ее написал башкирец Тимергали из рода Тамьян – родственник жены Ивана Лаврентьевича Тимашева. Крещеное имя Тимофей Савельев сын Беляев. Кстати, вы сколько еще пробудете в Санкт-Петербурге?

В эту минуту в комнату вбежал адъютант и вручил князю какую-то бумагу. Красный нос посмотрел на бумагу, на Мифтахетдина, налил в стакан вина.

– Продолжайте, я слушаю.

– Я не знаю, сколько пробуду здесь. Как решится вопрос….

– Какой вопрос?

– Губайдулла султан Жангиров не велел об этом распространяться.

– Хо-хо-хо! Чудесно! Вы кто? В этом доме принято отвечать ясно и четко! Понял?

– Понял. Я Мифтахетдин Камалетдинов сын Камалетдинов…

– Знаем. Зачем приехал в Санкт-Петербург?

Только недавно деликатно обращавшийся с ним на «вы» человек начал орать, раздирая горло. Мифтахетдин поднял голову и с удивлением посмотрел на адъютанта, красный нос вновь стал коричневато-алым. Только что мягко улыбающиеся глаза сверкали ненавистью.

В это время второй адъютант, открыв дверь, сообщил на французском языке о прибытии министра, генерала-адъютанта Тимашева. Сию же секунду за ним вбежали два офицера и взяли Мифтахетдина под руки. Завели вниз, в подвал. Закрыли в камере.

Спустя полчаса к нему вошел недавно распивавший напротив него вино калмык с изогнутыми бровями в сопровождении полицейского, у которого в одной руке был хлыст, а в другой – ручка с листками бумаги. Сел. Закурил. Улыбнулся, обнажив зубы. От издевательского взгляда и алчного лица калмыка стало Мифтахетдину не по себе, пронзила страшная мысль, что его собираются стегать хлыстом. Полицейский положил на стол ручку с листками. Задрал одежду Мифтахетдина на голову и, развернувшись, ударил хлыстом два раза по ребрам. Удар был более жестким, чем в Троицкой тюрьме. Мифтахетдин не издал ни звука, выдержал, стиснув зубы. Узкие глаза издевательски улыбнулись, и калмык заговорил:

– Я следователь по важным делам Министерства внутренних дел подполковник Калмыков. – Поближе придвинул стул. – А теперь будем отвечать на вопросы кратко и ясно. Ведется протокол. Понятно?

– Да.

– Ты кто?

– Мифтахетдин Камалетдинов сын Камалетдинов.

– Возраст?

– Сорок.

– Национальность?

– Башкир.

– За какое преступление сидел в тюрьме?

– Киргиз-кайсакские начальники Малой орды Исангильде и Батуч подали жалобу в управление жандармерии.

– О чем?

– Якобы я укрываюсь от царской воинской службы.

– А ты ежегодно выполнял свой долг?

– Да.

– В каких местах служил в период от восемнадцати лет до заключения в тюрьму?

– Трудно вспомнить, я ведь не записывал.

– Хотя и трудно, придется освежить память. Где родился?

– Оренбургская губерния, Белебеевский уезд, 12-й Башкирский кантон Кульиль Минской волости, деревня Туксанбай.

– Куда прикреплен ваш кантон для прохождения службы?

– Около Илецка Оренбургской губернии.

– В каком году ты был там в последний раз?

– В 185…

– В чем состояла твоя служба?

– Нашему кантону была поручена не охрана границ, а перевозка соли из Соль-Илецка обозами. Разъезжали в Астрахань, Саратов, Самару, Бугульму и Белебей.

– Понятно. Значит, ты семнадцать лет развозил соль из Соль-Илецка?

– Нет. Семь лет только ездил, а в последнее время платил деньги за службу.

– Это законом разрешено?

– Да.

– На основании жалобы Исангильде и Батуча ты был заключен в тюрьму, твое дело расследовали 4 года, шесть месяцев и 15 дней, так?

– Так. Долго копались, искали вину.

– Придержи язык! Кажется, ты не слышишь то, что говоришь! Обнаглел! Как это, искали вину?!

– В моем деле отсутствует документ об уплате за три года! Батуч и Исангильде жалобу написали в 1864 году после ссоры. До сих пор помню, как они кичились после поездки в управление жандармерии. На суде жалоба зафиксирована апрелем месяцем 1863 года.

– А что это меняет?

– Все переворачивает верх дном! 14 мая 1863 года было покончено с башкирскими кантонами, а 2 июня – с башкирскими войсками. Нет войска – нет службы, другими словами, Мифтахетдин Камалетдинов сын Камалетдинов не скрывался от царской воинской службы, а с изменением даты жалобы – скрывался!

– А как насчет денежной оплаты?

– В последние годы в деревню не ездил. За воинскую службу деньги только отсылал.

– Значит, родственники не платили?

– Нет! Не может быть.

– Ты виновен! Во-первых, башкирцы полностью перемещены с воинского сословия на основании Указа Государственного Совета Российской Империи 2 июля 1865 года. Понятно? Во-вторых, службу ты должен был оплатить собственноручно! Суд справедливо приговаривает тебя к двум годам лишения свободы в штрафном отделении! Есть еще одна большая провинность. Ты призывал киргиз-кайсаков выступить против нашего Государя-императора! Я б тебя навечно сослал в Сибирь! Якобы он акын! Якобы поэт! Наглец! Ни стыда ни совести, он еще собирается на прием к Государю-императору. Чтоб ни звука, паршивый башкирец! К тому же, насмехаясь перед народом над уважаемым Исангильде султаном, со словами «собака загрызет голову коварного врага, как ты», распространяешь в степи пасквиль. – Калмык, как голодный волк, потоптался около Мифтахетдина и зарычал на полицейского: – Стегай, хлыстом стегай! Так, чтобы и пикнуть не посмел.

Тот, видимо, только и ждал такого приказа. Быстро задрал одежду Мифтахетдина на голову и изо всех сил начал драть его по спине. Хо-хо-хо! Гоп-гоп-гоп! Но вот открылась дверь, и сначала показался адъютант с коричневато-алым носом, за ним Губайдулла султан Жангиров.

Увидев, что творится в камере, Губайдулла султан, оттолкнув главного адъютанта, как рысь, готовая растерзать врага, кинулся к полицаю, вырвал хлыст из его рук и с размахом сначала ударил калмыка по курносому носу, а потом рассек уши полицейского.

Мифтахетдин услышал звонко-басистый голос князя Ярослава: «Хо-хо-хо! Чудесно!» – и потерял сознание…

 

*  *  *

Мифтахетдин открыл глаза. Но тяжелые веки снова опустились. Скрипя зубами, застонал: «О-оу! О-оу! О-оу!»

Ахметшах хазрат влил ему в рот чай. Вместе с французом промыли раны на спине, смазали мазью и перевязали. Попозже, простонав несколько раз, больной снова заснул. Проходил день за днем. Наконец у Мифтахетдина появились силы вновь открыть глаза. Но в голове по-прежнему громыхал рев главного адъютанта: «Хо-хо-хо! Чудесно!»

Он потряс головой. Погладил уши. Но звонко-басистый голос все звенел в голове: «Хо-хо-хо! Чудесно! Хо-хо-хо!» Чудесно! Может, он спятил? Закрыл глаза – темно. Подергал бороду – больно. Мизинцем поковырял в ухе. Однако досадный звук никак не исчезал, откуда-то слышался гул. «Хо-хо-хо! Чудесно! Хо-хо-хо! Чудесно!» Перед глазами всплыло оскаленное лицо калмыка. В руках хлыст.

Заметив, что Мифтахетдин проснулся, мсье Ян де Фонише промолвил:

– Как же вы напугали! Разве человек может проспать целую неделю?

– Я проспал семь суток? – Он поднял голову, стараясь приподняться.

– Пожалуйста, не двигайтесь так резко. Я помогу.

Он посадил Мифтахетдина и прислонил его к большой подушке. Вымыл ему лицо, руки, ноги. Напоил отваром. Накормил кашей. Снова дал чаю. Увидев, что у больного состояние немного улучшилось, начал:

– Бесчувственный изверг, так жестоко избить безвинного человека!

– В подвале Министерства внутренних дел.

– Действительно?

– Сами видите. Сначала в роскошной комнате на втором этаже пили вино, ели копченое мясо. Затем отвели в подвал и пороли хлыстом.

– Не слышали про изверга князя Ярослава?

– Сидели вместе в роскошной комнате. Он меня угощал, расхваливая башкир.

– Если так, то дела плохи.

– Не понял. Он представился главным адъютантом Министерства внутренних дел.

– Верно – он адъютант. Но он самое доверенное лицо Государя-императора Александра II и шефа жандармерии графа Петра Шувалова. По-другому – их шпион. Генерал-адъютант Александр Тимашев его боится.

Мсье Ян де Фонише дал больному лекарства. Напоил еще чаем.

Долго сидели молча. Француз поправил подушку. Принес поесть. Немного спустя Мифтахетдин почувствовал усталость. Положил голову на подушку и закрыл глаза.

Спал долго. Не бредил, и ничего не снилось. Даже не слышался вчерашний крик: «Хо-хо-хо! Чудесно!» В комнате тихо. Проснувшись, он присел на кровать. Взял в руки четки и, проговаривая про себя, начал медленно перебирать камешки… «Счастье привалит, была б голова цела. Сегодня… возможно, завтра...» Родился стих:

 

Не горюй, что дни проходят, –

Дней создатель не учел.

Нас достаток производит

В люди; нищета низводит

К сраму – худшему из зол.

 

Знай: урод тебя погубит,

Коль войдет в твой дом урод.

А народ тебя полюбит –

Заблистаешь, как народ.

 

Пытаясь запомнить стих, повторил раза два-три. Глазами поискал записную книжку. Не видать. Какая жалость! Разве до книжки было в последнее время? Опять представил подвал Министерства внутренних дел. Калмык с изогнутыми бровями орет: «Наглец! Насмехаясь перед народом над уважаемым Исангильде султаном со словами: “Собака загрызет голову коварного врага, как ты”, распространяешь в степи пасквиль. Стегай, хлыстом стегай! Так, чтобы и пикнуть не посмел!»

От этих воспоминаний его снова бросило в жар. На лбу выступил пот.

Стараясь избавиться от тяжелого чувства душевной боли, сердечных страданий, Мифтахетдин закрыл глаза.

 

Не странно ли: коль ты богат, ты всем на свете мил,

А беден – значит, виноват, позора заслужил.

 

Нарядный, словно попугай, одетый в блеск и лоск,

Застолье смело собирай, пусть рот разинет гость.

 

Не странно ли: коль ты бедняк, тебя на свете нет.

Разбогател – будь ты дурак – прими хвалу, привет.

 

Мулла – тогда мулла, когда надменен и спесив.

Приветить нищего? Ну да!.. Да боже упаси!

 

Богач ему милей всего – киргиз он иль нугай –

«Добро пожаловать!» Его попробуй отругай!

 

Будь ты прекрасен, как Лукман, изящен и красив –

Твои достоинства – обман: ты беден, он спесив.

 

Святой закон казахи чтут: способен – помоги.

Не так у богатеев тут: сожрут, как пауки.

 

Пять дней отпущено всего на праздник бедняку,

Потом – в солдаты. У него так было на веку.

 

О Акмулла, будь терпелив к течению времен,

Хоть сам ты и не горделив, – отвергнут, притеснен…

 

«Ты притеснен, ты отвергнут – кто же тебе поможет?» – разговаривая сам с собой, не заметил, как заснул. Проснувшись, увидел Ахметшах хазрата, читающего книгу. Заметив, что Мифтахетдин проснулся, он подошел поближе.

– Вижу, вы успокоились. Значит, раны заживают. Да будет так по воле Всевышнего.

– Чувствую, что иду на поправку. Только иной раз бока начинают зудеть. Невозможно терпеть.

– Говорю же, раны заживают, поэтому и зудят. Мсье Ян де Фонише ушел за мазью. Скоро должен вернуться. Вы откиньтесь на подушку и посидите так, пока спина не устанет. Вечером перед сном вновь смажем мазью.

– Спасибо вам за заботу. Я приехал, как камень на вашу голову.

– В такое время каждый верующий позаботился бы о ближнем. Кстати, как вы оказались в Министерстве внутренних дел?

– Сам не знаю. Губайдулла султан зашел к царю, а меня проводили туда. Вернее, отвезли на паре лошадей.

– Вот как! Непонятно. Что-то скрывается за этим…

– Возможно. Сначала меня хорошо угостили. Поили вином. Рассказали о родственниках генерал-адъютанта Александра Тимашева.

– Интересно. О чем же они пустословили?

– Якобы его прабабушка – башкирка. Дед Николай Тимашев взял на воспитание родственника своей матери, тамьянского башкира Тимергали. Выпустил его книгу «Куз-Курпяч, башкирская повесть, написанная на башкирском языке одним курайчем и переведенная на российский в долинах гор Рифейских, 1809 года». Крещеное имя – Тимофей Савельев сын Беляев.

– Об этом и я слышал. Возможно, это правда. Подполковник Иван Лаврентьевич Тимашев руководил одним из карательных отрядов, которые были направлены Екатериной II для подавления восстаний во времена пугачевско-салаватских битв. Значительное количество полковников Пугачева, да и Каскын Самаров, Канбулат Юлдашев из тамьянских явились к нему и подчинились. Многих участников восстания казнили, выслали на каторгу. А тамьяны как ни в чем не бывало вернулись в свои волости и стали старшинами. В народе говорят, что их спас зять Иван Тимашев. Сын его, Николай Тимашев, у которого в жилах течет башкирская кровь по линии матери, действительно помог в выпуске повести «Куз Курпяч», написав письмо Гавриилу Державину в Казань. Это произведение написано так увлекательно, что я перечитываю его дважды-трижды каждый раз, когда беру в руки. С первой строки видно, что написано башкирским патриотом. Тимофей Беляев действительно крещен, но он не отрекся от своего народа, и его нужно принимать как великого поэта, восхваляющего свои корни.

– Наверное, вы правы, Ахметшах хазрат. Я тоже слышал, что старшины из рода тамьян получили прощение после подавления пугачевско-салаватского восстания. А вот об авторе повести «Куз Курпяч» не задумывался. Впрочем, в 1861 году, на одном из йыйынов моих родичей из рода Тамьян, живущих на реке Кызыл, один сельский сэсэн рассказывал, что сказание о Куз Курпяч написал наш джигит, кураист Тимергали. И еще он сказал, что помещик Тимашев усыновил его после смерти родителей на Салаватской битве и что он крещен и жил в деревне Ташлы. Я сначала не обратил внимания на эти детали из-за своих хлопот, а теперь вот вспомнил.

– О чем еще говорили?

– Мать Александра Тимашева – поэтесса, близкая знакомая Александра Пушкина.

– И это верно. Они хорошо общались. Великий поэт в альбоме Екатерины Тимашевой записал посвященные ей лирические стихи. Минуточку!

Ахметшах хазрат быстрыми шагами вышел из комнаты и вернулся с книгой в руках.

– Послушайте, пожалуйста, Акмулла хазрат, что пишет Александр Пушкин к этой уважаемой ханум:

 

Я видел вас, я их читал,

Сии прелестные созданья,

Где ваши томные мечтанья

Боготворят свой идеал.

Я пил отраву в вашем взоре,

В душой исполненных чертах,

И в вашем милом разговоре,

И в ваших пламенных стихах;

Соперницы запретной розы

Блажен бессмертный идеал...

Стократ блажен, кто вам внушал

Не много рифм и много прозы.

 

Каждый куплет Ахметшах хазрат выразительно и спокойно два раза прочитал вслух. Потом спросил, взглянув на Акмуллу:

– Ну как?

– Слов нет, стихи очень хорошие.

– И мне тоже понравились. Есть и стихи Екатерины Тимашевой, посвященные поэту Александру Пушкину. Вот один из них:

 

Где ты, учитель мой минутный,

Когда и кем ты увлечен…

Иль в вихре вальса, в зале шумной

Ты снова ножкой поражен…

Иль, может быть, воспоминания

Тебя далеко увлекли…

Друзей погибших, их страдания

Невольно душу потрясли.

Ах, прах невинных кто слезою

Горячей в дань не оросил.

И кто об них в душе с тоскою

Не вспоминал и не тужил!

 

– Эмоциональная.

– Всевышний благосклонен к ней. Еще говорят, что жена великого Пушкина Наталья Николаевна тоже из рода Загряжских.

– Прекрасно. Ахметшах хазрат, меня волнует, по какой причине главный адъютант выдал такие сведения про министра внутренних дел? Не зря же ведь?

– По-моему, Акмулла хазрат, он намеревался разузнать, не террорист ли ты, который приехал в престольный с покушением на нашего Государя-императора или на кого-нибудь другого. Даже побили с целью устрашения. Биографию генерал-адъютанта Александра Тимашева знают многие. А о нем рассказал, наверное, по ходу разговора. Вот сейчас беседую с вами, а сам думаю. Нам нужно воспользоваться еще одной возможностью, чтобы спасти вас.

– Какой?

– Акмулла хазрат, напишите лирическое письмо поэтессе Екатерине Тимашевой, матери министра внутренних дел. Я постараюсь передать его в руки уважаемой ханум.

– Разве Екатерина Тимашева жива-здорова?

– Жива-невредима. В тот день на площади перед Зимним дворцом ханум, приехавшая на парных лошадях и оставившая корм голубям, была очень похожа на Екатерину Тимашеву. Во всяком случае, карета точно их.

– Ахметшах хазрат, я думаю, ваше предложение вполне уместно. Будет вдохновение, и стихи сочиню. Говорят ведь, каждый человек – кузнец своего счастья. Просить у Всевышнего то, что ты сам в силах сделать, – глупо. Я размышлял над этим. Только во всем нужно знать меру. Всевышний создал небесное светило для процветания жизни на земле. Без него нет существования. Но если в жаркое лето, раздевшись, ляжешь посреди степи, через день-два сгоришь. Обращение к Екатерине Тимашевой не оказалось бы чрезмерно навязчивым, иначе результат может быть отрицательным, сын ведь большой чиновник.

– О чувстве меры помним и вы, и я. А другие, особенно чиновники, знают ли об этом? Сомневаюсь… И все же поэтическое послание нужно составить…

Разговор на этом закончился. Вернулся мсье Ян де Фонише с лекарствами.

 

*  *  *

На следующее утро Мифтахетдин встретил Ахметшах хазрата улыбкой. Он был уже на ногах и чувствовал себя прекрасно.

– Я жду вас с самой зари.

– Неужто стихи готовы?

– Не знаю, понравится ли вам! Послушайте. Вот «Обращение Акмуллы к Екатерине Тимашевой»…

Прочитав стихотворение до конца, Акмулла чему-то улыбнулся.

– Что скажете, Ахметшах хазрат?

– В вашем обращении, Акмулла хазрат, много поучительных мыслей. По-моему, если у человека в сердце есть хоть искорка милосердия, то он просто воспылает от этих слов. Теперь нужно вручить ваше обращение Екатерине ханум и побеседовать с ней. Я думаю, генерал-адъютант Александр Тимашев прислушается к словам своей матери.

– В Троицкой тюрьме ни разу не слышал ничего хорошего о министре внутренних дел.

– Наверное. Его отец, Егор Николаевич, в своем имении Ташлы пьянствовал и путался со своими крестьянками. Он был дурень дурнем. У него было одно занятие – охота. Много раз судился с башкирами из-за затоптанных сотнями собак сенокосов, хлебных полей, из-за кражи лошадей. Сын его Александр тоже приезжал в Ташлы на летние каникулы. Однажды башкиры держали его в подполе взаперти в течение десяти дней с целью обуздать бестолкового отца. И хлыстом пороли. Мальчик от испуга очень серьезно заболел. Уже больше года лечится. Говорят, с тех пор Александр Тимашев ненавидит башкир. При каждой возможности старается отомстить. А Екатерина ханум много времени проводила в Санкт-Петербурге. В башкирском имении она, вероятно, бывала редко.

– Задача, оказывается, не из легких.

– Акмулла хазрат, вы же сказали, что глупо просить у Всевышнего то, что мы сами можем сделать. Давайте постараемся.

Они притихли. У каждого в голове теснились разные мысли. Принесли поесть. Ахметшах хазрат задумчиво произнес:

– Я принес рубаи Омара Хайяма. Вы не забыли персидский язык? – и положил на стол толстенькую книгу.

– В последнее время и сам размышлял о творчестве Омара Хайяма. Свои стихи в Троицкой тюрьме я сначала думал и писал на персидском, а затем переводил на башкирский или на казахский.

 

*  *  *

Вечером к Мифтахетдину зашел Губайдулла султан. Сначала осмотрел его спину, бока. Только потом перешел на разговор о жизни Мифтахетдина.

– Как я знаю, башкиры вашего кантона должны перевозить соль с Соль-Илецка. В вашем тюремном деле указано, что вы там не были с 185… года. В чем же причина?

– Киргизский султан Суюнчегали Джанали забрал мою жену с двумя детьми. А власти запретили мне жить и служить в тех краях.

– Непонятно.

– Я же свою невесту выкрал было у Бухарских купцов…

– Интересно. Рассказывайте!

– Долгая история. Объясню в двух-трех словах. Было это в конце лета 185… года. Мы остановились в городе Яик с десятью обозами, загруженными солью. Заметил молодую девушку в менном дворе. Она вдвоем с хромым стариком носила корм и воду десятку верблюдов. Видно было, что бедная девушка устала, ходила медленно. При удобном случае я осмелился обратиться к ней. Она разговаривала вежливо, а взгляд был такой же грустный, как у моего верного коня. Оказывается, отчим продал ее четвертой женой семидесятилетнему каракалпакскому баю. Вот она и направлялась к жениху. Звали ее Минсылыу. Хозяин каравана – бухарский купец. У каракалпака, наверное, не было возможности самому забрать молодую жену. Может быть, старый человек не мог осилить дальнюю дорогу, а может быть, по другой причине не приехал. Большие деньги – калым за невесту – передал через этого купца. Он и обязался привезти Минсылыу. Купцы пошли встречать караван со стороны Волги – Саратова. Должны были вернуться через три-четыре дня, но уже прошло больше недели, а их все не было. Смотрители за верблюдами заболели то ли малярией, то ли какой другой болезнью. Не зная, что делать, эти двое кормили, поили скотину. Мне стало их жаль, и я начал помогать им. Встречаясь, разговаривая с этой девушкой, я влюбился в ее ласковые глаза, чарующий взгляд, серьезные рассуждения о жизни и грустно-мелодичный голос. И сердце Минсылыу потянулось ко мне. Не откладывая в долгий ящик, сразу решили пожениться. У знакомых в Яике совершили никах, мусульманский обряд бракосочетания, и с нашим обозом направились в Саратов. Невесту переодели в мужской наряд, чтобы по дороге никто не привязывался.

– А после Саратова поехали к себе в деревню?

– Не-е-ет! Мой отец не из тех, которые разрешают подобное. Если б он узнал, что я украл невесту, он бы сам отвез ее хозяину. Мы обосновались в деревне около Соль-Илецка. Летом я выполнял воинскую обязанность, а зимой обучал казахских детей письму.

– А документы для обучения у тебя были?

– В Троицком я сдал экзамены на муллу и учительскую степень Рахманкул ахун хазрату.

– Кто разрешил жить в Киргиз-кайсаке? Ведь среди жителей не должны находиться случайные люди.

– На основании договора Оренбургского религиозного мусульманского собрания и Оренбургской пограничной комиссии муллам и учителям было разрешено проживание у казахов.

– Понятно. А потом?

– Началась красивая жизнь. У нас родились два мальчика. Я исполнял обязанности муллы, обучал детей. В хозяйстве было около трехсот голов курдючной овцы, два верблюда, две лошади и другая скотина. Но тут нас разыскал ее отчим. Каракалпак, не дождавшись молодой невесты, с гневом потребовал деньги обратно. А кто же отдаст несколько тысяч? Трясущийся над богатством хозяин младшей орды Суюнчегали Джанали султан отправил своих шпионов, доверенных людей в степь сразу после получения вестей из каракалпака. Разыскали. Наложили на мои руки-ноги кандалы и бросили в подпол. Жену с двумя детьми отправили в объятия каракалпака, а наше богатство полностью перешло к Суюнчегали Джанали.

– Род Суюнчегали знаю хорошо. Ради денег они готовы на все. После смерти моей мамы, ханши Фатимы, большую часть нашего семейного имущества присвоили родичи Суюнчегали и опекуны. Благослови Аллаха за то, что оставили тебя в живых. Как же ты избежал беды? Кто тебе помог?

– С помощью нашего милосердного муфтия Габделвахит хазрата Сулейманова[12] меня освободили от кандалов и отправили в Троицк.

– Отправили к тем киргиз-кайсакам?

– Нет! Пять-шесть лет жил в своих башкирских деревнях, но с киргизами связи не прерывал. Их песни, напевы, мелодия домбры очень близки моему сердцу. Этот простой народ приветлив. Очень стремится к образованию. Поэтому при любой возможности участвовал в киргизских йыйынах, состязаниях. На одном йыйыне карабалыкские киргизы пригласили меня в гости. Видимо, я понравился им. Сначала жизнь на чужбине сложилась хорошо. Был муллой, обучал детей. Однако киргизам была непонятна моя холостяцкая жизнь. И я был не против женитьбы. Но я сильно в то время скучал по жене и детям. Даже подумывал съездить к ним, следуя за купцами. Сдерживал только недостаток денег в кошельке – бухарцы и хивинцы за дорогу просили дорого. А как только собрал деньги и договорился с купцами о поездке в Каракалпакию, старшина по имени Батуч пригласил меня в гости и сосватал за свою овдовевшую дочку. Якобы зять пропал без вести два года назад во время путешествия в Хиву. Среди братьев не было подходящего жениха. Одни еле двигающиеся старики. Что поделаешь, согласился, хоть и душа не лежала. Против старшины ведь не пойдешь. Но в назначенный день никаха вернулся потерянный зять. Оказывается, был в плену в Хивинском ханстве.

Благословляя Всевышнего за избавление от Батуча, я уже раздавал милостыню, как карабалыкский султан Исангильде начал сватать свою овдовевшую сестренку. Но пыл угас. Нельзя же жениться каждый день. Тайком начал собираться на родину. Заметили. Заковали руки-ноги и бросили в подпол. Чтобы отложить побег на более удобный момент, решил жениться.

– Вы, кажется, легкомысленно отнеслись к женитьбе?

– Я стараюсь не распространяться о всех коварных делах султанов, там очень сложные обстоятельства. Казалось, что, женившись, я буду жить без волнений и тревог, но не тут-то было. Как-то Исангильде, не спросив, продал русским купцам мой скот, который я скопил для милостыни. Было очень обидно, я даже сочинил про него злой анекдот. После этого Исангильде начал привязываться ко мне при любом удобном случае. Привыкший всегда одерживать вверх тяжело переносит обиду. Как-то пришел читать заупокойную: у бая умерла бабушка. Исангильде тоже был там. Решив задеть меня, сказал, показывая своей палкой на мой живот:

– Ой-бай, у казаков есть пословица: «Бык жиреет на пастбище, собака – на дохлятине, а мулла жиреет там, где покойник». Так же и этот истяк, вон как разжирел, поглядите!

Я не выдержал и ответил ему еще грубее.

– Господин мой, ты прав, бык жиреет на пастбище, собака – на дохлятине, мулла – там, где покойник, а если бы в степи не было муллы, то голову такого коварного врага, как ты, загрызла бы собака!

За эти слова я сильно пострадал. Более четырех лет отсидел в тюрьме. Теперь вот отправляют на два с половиной года в штрафной…

 

*  *  *

Вот уже который день Ахметшах хазрат после утреннего чая выходит в город. Мифтахетдин догадывался, что он пытается попасть к Екатерине Тимашевой.

Неожиданная беда постигла Яна де Фонише. Его жена с дочерью уехали гостить во Францию и пишут, что его родители внезапно тяжело заболели. На выздоровление нет надежды, и он должен приехать, чтобы уладить наследственные дела. Но если француз преждевременно расторгнет договор с Губайдуллой султаном, его служба не будет оплачена. К тому же Мифтахетдин болен. Так что мсье в последнее время без настроения и постоянно что-то бормочет себе под нос по-французски.

Вот и сегодня принес настой и сказал: «Выпейте это, chere amie[13]». Мифтахетдин ответил сразу же: «C’esr bien, mon cher[14]».

Мсье Ян де Фонише посмотрел на него с улыбкой и, вытянув руку вперед, прочитал стих:

 

Avez-vous vu la tendre rose,

L’aimable fille d’un beau jour,

Quand au printemps a peine eclose,

Elle est l’image de l’amour?[15]

 

Неожиданно Мифтахетдин вспомнил другие стихи Пушкина:

 

Vous me demandes mon portrait,

Mais peint d’arpes nature;

Mon cher, il sera bientot fail,

Quoique en miniature.

 

Je suis un jeune polisson,

Encore dans les classes;

Point sot, je le dis sans facon

Et sans fades grimaces.

 

По-русски это стихотворение звучит вот так:

 

Ты хочешь видеть мой портрет,

Написанный с натуры.

Мой милый, отчего же нет.

Прими миниатюру.

 

На школьной я сижу скамье.

Я молодой повеса.

Неглуп – сказать не стыдно мне,

Жеманству же – завеса.

 

– Мсье Акмулла, вы вроде не говорили, что знаете французский?

– Наверное, к слову не пришлось.

– Наверное. Мсье Акмулла, ваш гувернант или же учитель был, видимо, бургундцем. У них мягкое произношение. А мы – гасконцы! – Мсье Ян де Фонише поднял большой палец. – Мы говорим на чистом литературном языке!

– Меня обучал не гувернер.

– А кто?

– Я научился в тюрьме.

– Сами?

– Да.

– Значит, в тюрьме вы осваивали французский язык?

– Здесь нет ничего удивительного. Я получил некоторые знания и по другим наукам. В тюрьме находятся разные люди. Среди них были и выпускники университетов Санкт-Петербурга, Москвы, Киева, Парижа, Бордо и даже окончившие медресе Каира, Бухары, Мекки.

– Значит, вы…

– Правильно думаете, вдобавок к своему образованию в медресе я прослушал уроки, лекции по другим разным наукам, дабы мог немного разбираться в них. Мы много спорили.

– И по-русски вы говорите хорошо. Я засомневался, когда при знакомстве сказали, что вы башкир. Теперь понятно, учителя у вас были хорошие.

– Мои учебные пособия в тюрьме – стихи Вольтера, Андре Шенье, Теофила Готье, Виктора Гюго. Там же я начал знакомиться с прозой Александра Дюма, Проспера Мериме – частично на русском и частично на французском языках. Но понял не все. То ли из-за того, что в моем располряжении были лишь переписанные вручную отрывки, то ли просто не хватило способностей.

– Французская литература вам наверняка понравилась? В ней мало пафоса, больше романтизма.

– Смотря с какой литературой вы сравниваете.

– Как я знаю, у немцев и русских сильный пафос.

– Немецкая литература мне совершенно незнакома. А русские поэты разные. Достаточно и романтиков, и пессимистов. Мне самому близки реалистические стихи. Как человек, влюбленный в восточную поэзию, я знаю: по сравнению с французской, персидская поэзия сильна философией. Вот послушайте:

 

С той горсточкой невежд, что нашим миром правят

И выше всех людей себя по званью ставят,

Не ссорься! Ведь того, кто не осел, тотчас

Они крамольником, еретиком ославят.

 

После этих слов мсье Ян де Фонише побледнел, вытаращил глаза и с перекошенным ртом, жуя губы, большим пальцем покрутил у виска, мол, не дурак ли ты. На лице был такой нескрываемый ужас, как будто начинался ураган или обваливалась гора:

– Мсье Акмулла, вы забываетесь! Это вам не киргиз-кайсакские степи. И у стен есть уши.

– Я читал рубаи Омара Хайяма…

Разговор прервался. В дверях показался Ахметшах хазрат. Он быстро вошел и сел рядом с Мифтахетдином. Вместе прочитали молитву. Было видно по лицу Ахметшах хазрата, что он очень взволнован

– Сегодня нас ждет Екатерина Тимашева.

– Правда? – Мифтахетдин встал. – Я не думал, что так быстро получится. Так неожиданно… Надо бы помыться…

– Не волнуйтесь. Вчера только в бане помылись. Сейчас совершим омовение и пойдем.

– Сегодня перевел поэтическое обращение на русский язык. Ахметшах хазрат, было бы лучше, если б вы посмотрели, возможно, что-то не так. Как бы не оказаться в неловком положении.

– Акмулла хазрат, вы гораздо образованнее меня. Ваше обращение и по-русски будет звучать очень хорошо. Поэты распознают стихотворение с его ритма. Не так ли?

– Да, верно, но я боюсь, как бы не проскользнуло какое-нибудь неловкое слово.

– Тюрьма и притеснения оставили тяжелый след в вашей душе, и в целях защиты возможны непредвиденные поступки. Сегодня вы, Акмулла хазрат, выглядите очень обаятельным, поэтому, ни в чем не сомневаясь, двинемся и будем надеяться только на хорошее.

Спустя полчаса их карета остановилась перед двухэтажным аккуратненьким домом. Швейцар молча отворил дверь и проводил их внутрь. Лакей помог раздеться. Миловидная голубоглазая камеристка беззвучно подошла к ним в своей мягкой легкой обуви и поклонилась. «Немка или француженка», – подумал Мифтахетдин. А губы кажутся знакомыми. Нижняя и верхняя части ровные, не тонкие, не толстые. Да, да, эти губы, красные, как вишня, созданные для нежных слов, для поцелуев в пламени любви, были похожи на губы его жены Минсылыу. Сколько времени прошло, а нежность любимых уст не забыта. Мифтахетдин с улыбкой посмотрел на девушку.

Ахметшах хазрат представился и сообщил о назначенной встрече с Екатериной Тимашевой. Миловидная девушка опустила огромные небесные глаза, давая знать, что все поняла, и, мягко ступая, пошла наверх. Через несколько минут вернулась.

– Madam приносит извинения.

– …

– Генерал-адъютант Александр Тимашев едет справляться о состоянии здоровья своей матери. Оставьте письмо, я передам madam. Ответ получите в конце этой недели.

Ахметшах хазрат вручил девушке поэтическое обращение Акмуллы, написанное на русском и башкирском языках.

Та опустила огромные голубые глаза, опять же давая знать, что письмо принято.

Лакей помог одеться. Швейцар молча отворил дверь.

 

*  *  *

Наконец назначили день приема к Государю-императору. Вечером перед сном Ахметшах хазрат и Мифтахетдин получили два известия. Первое, очень несвоевременное, – об организации террористического нападения на экипаж Александра Тимашева, о гибели князя Ярослава и подполковника Калмыкова. Второе пришло от Екатерины Тимашевой. Она выразила благодарность за оказанное внимание. Было сказано: «Акмулла эфенди, ваши стихи очень понравились, Пушкин бы порадовался, прочитав их». Сообщила, что напишет сыну письмо. «Я знаю генерал-адъютанта Александра Тимашева как защитника интересов и безопасности государства, но чувство сострадания не чуждо ему, он постарается оказать участие, если не будет сильного нажима со стороны», – беспокоилась она.

После этих известий Акмулла понял, что ждать помощи от министра внутренних дел генерал-адъютанта Александра Тимашева очень сомнительно. Как много непонятного в этом мире! Екатерина Тимашева беспокоится о людских судьбах и оказывает сострадание голубям. Как птица, стремящаяся вырваться из клетки на свободу, так и сердце поэта горячится, рвется на волю, но самодержавная Россия опутывает руки и ноги. А могла бы спасти не только Акмуллу, но и других литераторов, находящихся в тюрьме…

Некоторые люди, вращающиеся в высших кругах, так далеки от переживаний поэтов! Александр Тимашев получил письмо матери, когда собирался к Государю-императору, но, подумав, что дело, наверное, не так важно и срочно, закинул его в ящик стола.

…Сегодня для рассмотрения вопроса о судьбе Акмуллы Государем-императором были приглашены наряду с графом Петром Шуваловым, генерал-адъютантом Александром Тимашевым и государственным секретарем Дмитрием Сольским Великий князь Николай Николаевич и канцлер Александр Горчаков. Однако последних двоих не было видно. Государь-император по совету графа Петра Шувалова отменил приглашение. Об этом Губайдулла султан узнал после встречи. Подпишет ли Государь-император документ о помиловании? В последнее время он начал решать некоторые вопросы о государственной и личной безопасности после многократной проверки. Кто знает, наверное, так нужно. Дома перед выходом Ахметшах хазрат, Мифтахетдин и Губайдулла султан обменялись мнениями, помолились Всевышнему.

Придя в Зимний дворец, они быстро поднялись наверх. Губайдулла султан, видимо по договоренности, остался в приемной, предупредив Акмуллу, что к императору его не позовут. Мифтахетдин вошел, сделал три-четыре шага, остановился, положив руку на грудь, поздоровался, низко наклонив голову. Душу сверлил один вопрос: «За какую провинность посадили в тюрьму?» Однако граф Петр Шувалов начал разговор с другого. Сказал, что документы сомнительные. Его сразу же поддержал генерал-адъютант Александр Тимашев. Сюда же ввернул обучение детей и игру на домбре. Какое это имеет отношение к тюрьме? «Неужели сейчас начнут говорить о курае, кумызе, о песнях и стихах?» От этих мыслей у Мифтахетдина зазвенело в ушах, голову охватила пульсирующая боль. Перед глазами потемнело. Раньше такое с ним случалось каждый раз, когда тюремный смотритель Троицка бил по груди прикладом ружья. Тогда он научился брать себя в руки. Резко встряхнул головой. Сделал глубокий вдох через нос и выдохнул через рот. Проделав это несколько раз, он почувствовал облегчение.

Император, погладив усы, посмотрел на Мифтахетдина. Сомкнул глаза и резко встал, словно хотел скрыть от мусульманина свой обеспокоенный вид. Переложил с места на место на столе то одну, то другую бумагу. У него и сегодня не было настроения. Ему нисколько не хотелось думать о стоящем перед ним человеке.

Вот их взгляды встретились. В голубых навыкате глазах Александра II Мифтахетдин заметил равнодушие, словно они говорили: «Таких, как ты, сотни, тысячи, а я один. Если начнешь думать о судьбе каждого, кто побеспокоится о безопасности империи, о близком будущем царской семьи? Твою судьбу должны решать уездные жандармы. А ты находишься здесь с помощью флигель-адъютанта, полковника, князя Жангирова. Да еще на каждом шагу – бунтовщики, террористы. Вроде не на плохом месте был, лицо упитанное, выглядишь молодцом».

Император же прочитал во внешности Мифтахетдина страх и недоверие, и в то же время колкий взгляд. Словно на смуглом лице большими буквами было написано: «В этом кабинете мне не дождаться сострадания».

Его величество задумался на несколько секунд, затем спросил:

– Ты башкирец? Или киргиз-кайсак?

– Ваше императорское величество, я башкир. Родился в семье муллы Камалетдина деревни Туксанбай Кульиль-Минской волости Белебеевского уезда.

– Что делаешь в киргиз-кайсакской степи?

– Был приглашен для обучения детей.

– Почему не обучаешь башкирцев? Среди них тоже много неграмотных.

– Ваше императорское величество, башкиры бедные. У них нет денег на учебу, поэтому мы стараемся обучать своих бедных сородичей только из доброты. На жизнь и семью зарабатываем небольшие деньги, обучая казах-кайсакских детей.

– Башкирцы не бедные, башкирцы – бунтовщики! – Его императорское величество разгорячился. – В нашей империи в тюрьме не держат невинных.

Он с шумом сел в кресло, внимательно оглядел присутствующих и взял в руки какую-то бумагу. В кабинете воцарилась тишина. Сейчас кто-нибудь должен был что-либо сказать. Со своего места поднялся государственный секретарь Дмитрий Сольский и, глядя на императора, произнес:

– Ваше величество, предлагаю запросить новые материалы у оренбургского генерал-губернатора Николая Андреевича Крыжановского и управления губернской жандармерии о Мифтахетдине Камалетдинове сыне Камалетдинове.

Эта идея удовлетворяла большинство присутствующих. Царь торопился выйти скорее на свежий воздух. Нужно справиться о состоянии здоровья княжны Екатерины Долгорукой. Вчера сообщили о ее беременности. Как она чувствует себя сегодня? Не нуждается ли в какой-нибудь помощи? После завтрака назначена встреча с военным министром, графом Дмитрием Милютиным о ходе военных действий в Турции. Младший брат, Великий князь Николай Николаевич, давно не возвращается с охоты. Ушел на три-четыре дня, прошло две недели, а его все нет. Впрочем, он сам разрешил не торопиться. Столько нерешенных вопросов, а они вот уже полчаса ломают голову по делу этого башкирца. Почувствовав, как гора свалилась с плеч, Александр II проговорил: «Пусть будет так», и, не глядя на тех двоих, подписал документ, подготовленный Дмитрием Сольскием для Крыжановского и управления губернской жандармерии. Шеф жандармерии граф Петр Шувалов и министр внутренних дел генерал-адъютант Александр Тимашев, видимо, вспомнив о важных государственных делах, шевельнулись со своих мест. Зазвенел колокольчик. В дверях показался флигель-адъютант, сопровождавший Мифтахетдина в кабинет.

 

*  *  *

По возвращении из царского дворца Мифтахетдин опять слег. Ян де Фонише сказал: «Мсье Мифтахетдин, ты как нежная девушка с тонким станом – чуть посильнее подует ветер, падаешь в постель». На этот раз Акмулла болел долго. Не мог поднять голову полтора месяца. Губайдулла султан, Ахметшах хазрат несколько раз пытались с ним заговорить, но, не разобрав смысла его ответных слов, притихли. Мифтахетдин мучился, пытаясь вспомнить разговор с императором. Француз говорит, что после продолжительной высокой температуры сильно ухудшается память. Наверное, он прав.

Сегодня Мифтахетдин погулял на свежем воздухе, видно, что у больного появился интерес к жизни. Мсье Ян де Фонише начал понимать его речь. К вечеру больной заснул спокойным сном. Спал так хорошо, что, глядя на его изменившееся лицо, француз прищелкнул языком, мол, джигит поправился. На другой день мсье Ян де Фонише сделал ему массаж и умыл. Еще раз помассировал, еще раз умыл. После выздоровления начали готовить Мифтахетдина в дорогу. Согласно указу царя он должен был находиться под Калугой до получения известий от Оренбургского генерал-губернатора Николая Крыжановского и начальника губернской жандармерии.

По причине болезни Акмулле продлили пребывание в Санкт-Петербурге еще на два месяца. Мифтахетдин будет жить в Калуге под наблюдением полиции и будет получать из казны 30 копеек серебром в день. Все это было организовано по ходатайству Губайдуллы султана.

По словам мсье Ян де Фонише, на резкое ухудшение здоровья Мифтахетдина повлияли не только напряженные события и сырой холодный климат, но и, конечно, изменение рациона питания. Мифтахетдину, четыре года подряд прожившему только на тюремной похлебке, один раз в месяц получавшему от Троицких друзей лепешку и сушеный курут, не подошли жирное мясо, рыба, молоко, сметана, картофель, капуста, овощи, фрукты, которые он ел здесь ежедневно. Проанализировав это, француз дал ему бульон с добавлением курута, изготовленного из верблюжьего молока. Постоянно был душистый чай с медом. С изменением питания Мифтахетдин почувствовал себя лучше, к нему вернулась память, и он окончательно поправился.

За день-два до отъезда в Калугу к нему зашел Губайдулла султан.

– Акмулла акын, вижу, ваше лицо светится. – До этого он называл его Мифтахетдином Камалетдиновым сыном Камалетдинова. А сегодня назвал «Акмулла акын». После такого обращения Мифтахетдин так расчувствовался, что не смог сразу заговорить.

– Вы заметно выздоравливаете, – сказал султан, улыбаясь.

– С помощью Всевышнего и вашими заботами, Губайдулла султан! На каждом намазе молюсь с пожеланиями успехов в вашей очень сложной и очень ответственной должности. Да не разлучит вас Всевышний с учениями нашего пророка Мухаммеда.

– Пусть будет так, если будет угодно Аллаху. Акмулла акын, мне хотелось бы услышать от вас посвященное мне послание. Что-то не все мне понятно. У меня много музыкальных инструментов. Я подарю полюбившуюся вам казах-кайсакскую и башкирскую домбру, башкирский курай. Пожалуйста, Акмулла акын, примите.

– Спасибо за подарок, Губайдулла султан. А про послание я и сам хотел вам сказать, но как-то не было возможности. Домбру башкирскую не держал уже давно, но верю, что руки меня не подведут, и если обнаружите неуместные выражения в моем жалобном послании, вы уж простите бедного человека.

 

Прошение султану Губайдулле

Да будет мир над вами, мой султан,

Кому и дух, и ум высокий дан!

Шлю свой привет несмелый аргамаку,

Влетающему первым на майдан!

Мне петь бы, словно ласточке в саду,

А я сижу, как сыч, – попал в беду.

Коль я наказан за грехи Всевышним,

В молитвах выход, думалось, найду,

Но нет – по наущенью Сатаны

Я продан с торга плутовской страны

И вот кричу: «Спасите!» – из неволи,

Едва не из могильной глубины.

Негаснущей надеждою согрет,

Сто тысяч раз взываю к вам, хазрет,

Хоть умному довольно и намека,

А лишние слова – себе ж во вред.

Ко многим обращался я с мольбой –

Никто моей не занялся судьбой,

Ни слова в утешенье горемыке,

Не видящему неба над собой!

О слово! В нем и сладкий мед, и яд,

Им могут ранить, им же исцелят…

Султан мой, помогите вашим словом,

На страждущего обратите взгляд!

Для всех, кому грозил суровый рок,

Был Меккой ваш спасительный порог.

 

Вы тот, кто может с лезвия клинка

Зазубрины свести без оселка.

Вещь первозданной блещет чистотою,

Коль ваша к ней притронется рука.

Сужденье ваше – истины оплот,

Налившийся на древе знаний плод.

Богатство ваше всей стране известно,

Да множится оно из года в год!

Найдя у вас защиту и приют,

Вам должное за щедрость воздают.

С живой водой сравнима ваша помощь,

Не счесть домов, где эту воду пьют.

Великодушью вашему – хвала!

О нем сейчас тоскует Акмулла.

Не обойдите узника участьем,

Хоть крошку киньте с вашего стола!

И пусть преуспеванием в делах

Вознаградит за это вас Аллах,

Пусть враг страшится вашего проклятья,

И прочь бежит, и обратится в прах!

 

Умолкли звуки домбры. Губайдулла султан, качая головой, на некоторое время отдался чувствам, затем резко вскочил, обнял Акмуллу.

– Молодец, акын. Вы доставили мне огромную радость своей божественной мелодией. Давно не слушал домбру с таким волнением. Спасибо! Оказывается, я вас правильно воспринял уже тогда, когда хлопотал за вас. Мы встречались раньше?

– Два раза. Оба раза у тамьянских башкир, живущих на реке Кызыл недалеко от Оренбурга.

– Интересно. Когда это было? Я что-то не помню.

– Мне было тогда 13–14 лет. Вы же, Губайдулла султан, знаете Башкирский край. Я сам родился в деревне Туксанбай Белебеевского уезда.

– Во время службы у Оренбургского губернатора я обошел твою страну вдоль и поперек. У моих братьев есть имения около Белебея. Проездом заезжал каждый раз. Несколько лет назад были в Белебее, затем через волостной центр Азнай вышли в Оренбург. В тех местах переходили коварную реку Дим. Споткнулся конь сопровождавшего нас унтер-офицера, и бедолага не смог подняться, вода унесла обоих в одно мгновенье. Это врезалось в память.

– Моя родная деревня находится в 7–8 километрах от того волостного центра, где вы были. Кстати, моя покойная мама родом из Азная.

– Возможно, наша дорога лежала через ваш Туксанбай. Но наша встреча, Акмулла акын, состоялась на башкирской стоянке, на реке Кызыл, не так ли?

– Да, да. Губайдулла султан, я стараюсь объяснить вам, как я там оказался. Моя бабушка Шэгербаныу, мама моего отца Камалетдина, родом из Ереклекуль, что находится в трех-четырех километрах от Туксанбая за рекой Дим, где вы потеряли коня. Они – тамьянские башкиры. В 1740–1750 годах переселились из известного вам русла реки Кызыл. Отец моей бабушки, Жаниш, выдал замуж там двух дочерей, чтобы не потерять связь с сородичами. В 184… году мы с отцом были у них в гостях. Был большой йыйын. На праздник приехал и Жангир хан со своей женой, детьми и многочисленной охраной. Я тогда впервые увидел киргиз-кайсаков. Все были в ярких нарядных одеждах. У каждого в поясе – плеть с красивыми кистями. Ходили как надутые индюки. Заинтересовавшись, я стащил у одного из них плеть с нарядными кистями. Кто-то из деревенских донес. Вынесли решение – высечь меня краденой плетью, привязав руки-ноги к столбу. Стоило им ударить один раз, я так завизжал, скажу вам, что, наверное, меня услышали за сто километров. Заныв, я ждал второго удара, как трое-четверо сыновей Жангир хана с плачем обняли меня.

– Тогда я был маленьким, и меня в путешествие к реке Кызыл не взяли, но из рассказа моего брата князя Ибрагим-Гарей Чингиза знаю. Впоследствии мой отец Жангир хан подарил тебе ту понравившуюся плеть, верно?

– Да, верно. Сказал: «Больше не кради у киргизов, если надо – попроси. Мы уважаем истяков. Если понравится, мы тебе подарим не только плеть, но и киргизскую девушку».

– Киргизские девушки хороши. Как увижу их, сердце начинает гулко биться. К слову, говорят, моя бабушка же Карима из рода Тамьян с реки Кызыл. Мама, ханша Фатима, несколько раз приезжала на свою родину вместе с Жангир ханом и детьми. Вы тогда и встречались с ними. Я и сам полюбил эту местность.

– Губайдулла султан, думаю, вторая встреча была именно с вами. Была осень 1861 года. Прошла первая пороша. Весь день был на охоте и теперь торопился домой, чтобы добраться до деревни засветло. Вы знаете, осенью, в пору первой пороши, подрастают волчата, и они начинают охотиться вместе со взрослыми волками. Попадешь в беду, если в эту пору встретишься с ними. Я быстро шел вдоль большой низменности, покрытой густым лесом, и вдруг услышал стон. Смотрю – лежит здоровенный мужик. Попался в волчий капкан. Освободил его от железного обруча. Тот все еще стонет и что-то про себя бормочет, не может прийти в сознание. Осторожно растер лицо снегом. Он открыл глаза, спросил: «Вы кто?» – «Охотник, – говорю. – Как ноги, не замерзли?» Он не смог ответить, снова закрыл глаза. Смотрю, нога, высвободившаяся из железного обруча, замерзла, стала как колотун. У охотника кроме ружья на плечах в поясе есть еще и топор. Быстренько срубил деревья потоньше и кинул возле него. Еле затащил здоровяка на эту самую кучу. Собрал сухие ветки и развел огонь. Не спеша, стараясь не задевать раненое железным обручем место, начал растирать ногу. Через некоторое время здоровяк пришел в сознание. Попросил воды. Нога согрелась. Я надел на него свой суконный чулок, дал в руки ружье и побежал в деревню.

– Акмулла акын, так тот человек – это вы? Мы ведь даже ваше имя не узнали. Сказали, что башкир, приехал в гости издалека, из долины реки Дим.

– В те годы я обучал детей в деревне, в 50–60 километрах от тамьянов. Родственники пригласили на угощение после забоя скота. После трех-четырех дней вышел в лес размять ноги. О вас был наслышан. Сказали, что оренбургский генерал-губернатор Безак с двумя сыновьями Жангир хана остановились в доме кантона.

– Верно, мой брат, бывший гвардии ротмистром Российской армии князь Ибрагим-Гарей Чингиз, и я – в то время штабс-ротмистр – по указу царя Александра II проверяли золотые прииски в Башкирском крае. Они большие любители выпить. Я не занимался этим, отправился на охоту. И вот вижу: передо мной вперевалочку проходит лиса, лениво поигрывая своим мохнатым хвостом. Решил шлепнуть ее и уже прицелился, но наступил на волчий капкан. Если б не вы, я, несомненно, остался бы без ноги. Из деревни пришли, забрали меня и сразу же отправили в Оренбург, затем – в Петербург. И сейчас эта непутевая нога иногда побаливает, давая знать о перемене погоды. Ваш суконный чулок до сих пор храню как память. И вам как-нибудь покажу его.

Они с улыбкой посмотрели друг на друга. Губайдулла султан вздохнул, обдумывая услышанное. «Сколько лет я искал человека, спасшего меня от смерти, а он сидит передо мной. Даже не могу поблагодарить его от души. Неудобно как-то. В другой раз надо будет отблагодарить».

После чая прогулялись по улице. Губайдулла султан велел мсье Яну де Фонише что-нибудь приготовить. Пришел курьер, оставил пакет из Царского дворца. Прочитав, Губайдулла султан сел напротив Мифтахетдина и возобновил разговор.

– Акмулла акын, вам, наверное, известно, что после покушения террориста Дмитрия Каракозова на царя в России изменились многие законы. Сейчас управление жандармерии за малейшую провинность может без суда и следствия посадить в тюрьму или отправить в штрафное отделение. А вопрос о помиловании решает только его величество Государь-император. Но и здесь есть одна сложность. В последнее время его величество Государь-император старается не рассматривать подготовленные документы о помиловании. Учитывая это, Акмулла акын, я решил, что вы сами должны прийти к нему. Мой друг – Государственный секретарь Дмитрий Сольский – разъяснил мне разговор, состоявшийся у императора. Оренбургский генерал-губернатор Николай Андреевич Крыжановский – очень упрямый и даже злой человек. Он ненавидит местное население, особенно башкир. С Александром Безаком, Владимиром Обручевым, Василием Перовским общий язык можно было найти, а к этому и близко не подойдешь. Выгнал башкир из их священного дома Караван-сарая и сам поселился в нем. Он и вас соизволил временно освободить из тюрьмы после неоднократных обращений моего друга по охоте великого князя Николая Николаевича. Сам знаешь, с оружием в лес с кем попало не пойдешь. Вся работа Николая Крыжановского состоит в том, что под предлогом межевания он отбирает у башкир их вотчинные земли и продает. В 186… году он написал на меня жалобу, и меня перевели на бесплатный труд[16]. После получения запроса от главы жандармерии графа Петра Шувалова он сейчас от страха не даст положительной информации. Учитывая это, я отправил почтеннейшего Ахметшаха Абсалямова в Оренбург. Туда скоро прибудет мой брат – полковник Российской армии князь Ахмет-Гарей Чингиз. В данный момент он должен быть в столице Букейского ханства, в Жаскусе. Во всяком случае, он известил меня об этом с Кавказа. Думаю, с почтительнейшим Ахметшахом Абсалямовым он найдет выход из затруднительного положения. А сейчас, Акмулла акын, я хотел бы послушать какую-нибудь нашу песню на казахском, после чего пойду отдыхать. Завтра нужно решить очень важные вопросы.

Мифтахетдин взял в руки домбру, провел по струнам в поисках мелодии и начал по-казахски:

 

Сокыр ғой надан адам нүрды көрмес,

Көз жоғын мойнына алып соңына ермес.

Әркимге өз керегин издеу керек,

Балаға жыламаған емшек бермес...

 

Увидев, что Губайдулла султан разомлел, Акмулла улыбнулся и затянул свою любимую башкирскую народную песню «Уйыл»:

 

По-над Уилом травы хороши,

Там два егета сено себе косят.

Когда здоровы, молоды мужи,

Куда судьба их только не заносит.

 

Мухортый конь мой весело идет,

Хоть пот уже давно прошел сквозь спину,

Егет с Урала славу обретет,

Куда б его не занесла судьбина.

 

Задумчива уильская вода,

Весь век она печаль свою струила.

Я вспоминал о родине всегда

Над берегом далекого Уила.

 

Как вам сыграют песни курайчи,

Башкирского курая не имея?

Егет, не пой, а лучше помолчи,

Коль в сердце не пылает вдохновенье!

 

Закончилась песня. Но Губайдулла султан долгое время не мог говорить, он был очарован. Божественный печальный голос перенес его душу в волшебный мир. Казалось, каждое слово из песен отражало его судьбу. А Акмулла думал, что пересказал свою судьбу. Вспомнил бабушку Шэгербану, которая исполняла народные песни проникновенно, с любовью, вспомнил ее душистый чай, башкирский мед. «Уйыл» Мифтахетдин услышал впервые именно от нее. Вместо «вдоль Уйыл», «воды Уйыла» она пела «вдоль Кызыл», «воды Кызыл». Эх, были же времена! Беззаботно жили под крылом бабушки! Мысли увели Акмуллу далеко-далеко, на Родину…

Габдулла султан встал, пытаясь скрыть волнение.

– Спасибо, акын, за доставленные мне счастливые минуты! Такой сэсэн, призывающий наши народы своими песнями, благозвучной мелодией к красивой жизни, не должен гнить в тюрьме! Я спасу тебя из штрафной, Акмулла акын, даже если меня выгонят с царской службы. Клянусь!

Воцарилась тишина.

Они улыбнулись, глядя друг на друга. Их души объединило в этот миг чувство солидарности и верности обещанному.

 

Комментарии:

 

 

[1] Киргиз-кайсак – так называли раньше нынешний казахский народ.

[2] Абдул Азиз (1830–1876) –32-й султан Османской империи.

[3] Жангир хан (1803–1845) – российский генерал-майор, правитель нугайского племени казахов (1812), хан Букейской орды (1824–1845), сын хана Букея (1749–1815).

[4] Ханша Фатима (1809–1845) – старшая жена Жангир хана (1824–1845), дочь Каримы, второй жены Мухаметьяна Хусаинова (1756–1824), почтеннейшего муфтия Оренбургского религиозного собрания. У Жангир хана не было денег для женитьбы. За помощью он обращается к Оренбургскому губернатору Эссен (письмо приводится в оригинале).

1824 г., октября 30. Письмо хана Джангира оренбургскому военному губернатору П. К. Эссену с просьбой о денежной ссуде в связи с женитьбой на дочери бывшего оренбургского муфтия Мухаммеджана Хусаинова Фатиме.

«Ваше высокопревосходительство! Милостивый государь! По случаю продолжительной отлучки моей из управляемой мною Киргиз-кайсакской орды в г. Оренбург, по делам сей Орды и в г. Уфу, где с дочерью покойного муфтия Гусейнова я вступил в брак по магометанскому закону нашему; издержки были так значительны, что я теперь имею надобность в деньгах и, не находя здесь у кого позаимствовать, решился утруждать Ваше высокопревосходительство всепокорнейшею просьбою приказать отпустить мне из казенных сумм четыре тысячи рублей за указанные проценты, на годовой срок, в который я возвращу оные сполна, и мзду сию почту знаком благоволения Вашего высокопревосходительства.

С глубочайшим моим высокопочитанием и таковою же преданностью имею честь быть Вашего высокопревосходительства, милостивого государя, покорнейшим слугою

Джангир Букейханов.»

ГАОрО. Ф. 6, оп. 10, д. 3717, л. 1 и об. Подлинник.

[5] Одаривали – была в дружеских отношениях с императрицей Александрой Федоровной, получала подарки. Приводится письмо.

1829 г., июня 14. Письмо ханши Фатимы императрице Александре Федоровне с благодарностью за подаренные драгоценные украшения.

«Всемилостивейшая государыня! Я имела счастье получить через посредство супруга моего доставленные к нему от г. оренбургского военного губернатора Петра Кирилловича Эссена диадему, склаваж и серьги из прекраснейших бразильских топазов, коими вашему императорскому величеству благоугодно было удостоить меня. Не нахожу слов, коими бы в восторге благоговейной признательности принести достойное благодарение всемилостивейшей царице и благодетельнице. Возможно ли, августейшая государыня, чтобы ваше величество соизволили привести на память неизвестную и полудикую киргиз-кайсацкую ханшу? В пустынных степях наших вместе с супругом моим и народом, имеющими в сем царственном даре залог благодетельного и вечно для киргизцев славного вашего императорского величества к верноподданным своим внимания, не престанем из глубины умиленных сердец воссылать ко всевышнему мольбы о сохранении драгоценнейшей особы всемилостивейшей монархини!

Вашего императорского величества, всемилостивейшей государыни верноподданная ханша Фатима».

С подлинным верно: хан Внутренней киргизской орды Джангер.

ГАОрО. Ф. 6, оп. 10, д. 3489, л. 5 и об. Заверенная копия.

[6] Якуб бек Мурза (1820–1877) – правитель восточного Туркестана.

[7] Буксгевден (1750–1811) – генерал инфантерии, командующий левым флангом русских войск в Аустерлицкой битве (1805).

[8] Екатерина Долгорукая – возлюбленная Александра II, в 1873 году у них рождается сын Георгий.

[9] Александр Адлерберг (1818–1888) – хозяйственный, военный и государственный деятель, в 1870–1888 гг. министр императорского дома.

[10] После женитьбы капитана Ивана Лаврентьевича Тимашева Тамьянские башкирцы дарят ему семь тысяч десятин земли – в архиве есть такой документ. Купчая грамота башкир Тамьянской волости Тюкана Балтасова «с товарищи» капитану И. Л. Тимашеву от 5 ноября 1751 г. сообщает, что они продали «...ему, Тимашеву, жене его, детям и наследникам в вечное владение без выкупу и бесповоротно... свою вотчинную землю... по той речке Ялышанке от устья и по вершин по обе стороны... в степь на 10 верст, где и грань поставить, а от той грани вниз и вверх по 5 верст, а от устья вверх по реке Сакмаре на 3, а вниз на 4 версты, где по всем тем местам поставить же грани; с лесом, сенными покосами, и всякими, имеющимися в той окружности угодьями. А взяли оне, Тюкан с товарыщи, у него, Тимашева, за тое проданную землю с угодьи денег 70 руб.». Как видно, размеры проданной земельной площади в десятинах не указываются. Возможно, менее 7 тысяч десятин. Таким образом, Тимашев покупал каждую десятину за 1 копейку, когда казна в это время продавала дворянам землю на льготных условиях 1 десятину за 1 рубль.

[11] Екатерина Загряжская (1798–1881) – поэтесса, в 1815–1849 гг. супруга Егора Николаевича Тимашева, мать Александра Егоровича Тимашева.

[12] Габделвахит хазрат Сулейманов (1786–1862) – духовное лицо, в 1840–1862 гг. – муфтий.

[13] Chere amie (франц.) – мой друг.

[14] C’esr bien, mon cher (франц.) – хорошо, дорогой друг.

 

[15] Avez-vous vu la tendre rose,

L’aimable fille d’un beau jour,

Quand au printemps a peine eclose,

Elle est l’image de l’amour?

 

Первое четверостишье стихотворения «Стансы» Александра Пушкина:

 

Видали ль вы нежную розу,

Любезную дочь ясного дня,

Когда весной, едва расцветши,

Она являет образ любви?

 

[16] Согласно рапорту генерала-губернатора Николая Крыжановского, 29 марта 1866 года Губайдуллу султана с присвоением звания подполковника направили в Новочеркасск под формулировкой – «не служит», «не оплачивается», но состоит при атамане Донского войска. До этого Губайдулла султан в год получал серебром 531 рубль за службу, 342 рубля за квартиру. РГВИА, Ф. 400, оп. 9, д. 1649, 1866 п/с, л. 740.

Из архива: октябрь 2009г.