Константин Емельянов. Наука

1

В двадцать четыре года я не привык еще к отчеству. И потому спросонья не разобрал, зачем кто-то настойчиво пытается меня разбудить:

– Константин… Викторович!… Товарищ вожатый второго отряда!

Мое полное имя и отчество и днем не сразу выговоришь, а уж глубокой ночью… Значит, сильно понадобился.

– Ты кто?

Приподнимаясь на кровати, вижу девчачью голову в окне нашего пионерского барака.

За окном ночь. Глубокая июльская ночь. Спит весь второй отряд третьей смены пионерского лагеря «Наука». Спит и весь лагерь. Только фонари уныло горят. Окна настежь. Жарко, темно и душно. Может, померещилось спросонья?

– Вероника из шестого отряда, – не отстает голос. При свете уличного фонаря с трудом разглядел рыжие нахальные косички. – Пичугина из шестого отряда.

– Ты чего в такой час?

– Там вас Дина Жолдасовна зовет, – говорит Вика, мелко подрагивая, – Помощь ей нужна.

Местные там у нас, в корпусе. Али-Баба и длинный тот. Пришли и не уходят. Боится она. За вами вот послала.

Сон пропал в две секунды. Задаю глупейший вопрос:

– А кто их пустил-то? 

Проигнорировав мою глупость, Вика просто смотрит на меня.

– Ты это, Вероника, не бойся. Я сейчас, только шорты надену. Знаешь, где корпус директора?

– Да не, я обратно к нашим, страшно там им, – разворачивается Вика, – так вы идете? Я Дин Жолдасовне тогда скажу…

– Да, да, скажи Дине… Жолдасовне… Через пять минут буду, – пытаюсь бодро отвечать и одновременно в темноте ногами нащупывая кеды.

От моего корпуса до шестого отряда примерно десять минут пешком. Их корпус в самом конце нашей «улицы» прямо перед умывальником и оврагом, отделяющим лагерь от бурелома, переходящего в небольшую лесную чащу.

В незашнурованных кедах на босу ногу, шаркая, бреду по направлению к корпусу, где Дине «повезло» встретить полуночных гостей. Впрочем, каких полуночных? На часах половина третьего утра.

2

Никто толком не помнил, когда эти двое появились у нас в лагере. Я впервые увидел их в середине сезона.

Приходили они на территорию вечером, в кино или на дискотеку. И только вдвоем. Как Пат и Паташон. Как Штепсель и Тарапунька. Как Алейников и Стоянов. Только эта парочка была не веселая и не смешная, а тихая и зловещая.

Один из них, по имени Жан, был высок, широкоплеч, с выцветшими соломенными волосами и потерянным взглядом блуждающих серых глаз. Кулаки его, с наколками на костяшках пальцев, напоминали два тяжелых молотка.

Ничего по-французски романтичного в нем не было, глядел он, как из подворотни вблизи вокзала Алма-Ата I, где по вечерам собиралась местная шпана.

Второй был ростом пониже и комплекцией пожиже. Чернявый, смуглолицый, больше улыбался, хотя глаза его, пронзительно карие, оставались неподвижными, просверливая холодными и злыми буравчиками замерших зрачков. Когда он накуривался, а делал он это почти ежедневно, зрачки его становились огромными, но по-прежнему мертвенно окостеневшими. Девчонки-вожатые ужасно боялись его улыбку змеиную и расширенные зрачки и называли за глаза Али-Бабой. 

Судя по наколкам и повадкам, ребята бывалые. С нами они практически не разговаривали, просто молча пялились на девчонок-вожатых.

В лагерь приходили постоянно, каждый вечер и вели себя все развязнее и развязнее. Кроме жуткой репутации насильников и уголовников приносили с собой еще и сильнейший запах портвейна, пота, дешевых сигарет и анаши, сопровождавший их повсюду.

Увы, история взаимоотношений местного населения и обслуживающего персонала такая же старая, как и сама история пионерских лагерей Советского Союза. Каждый, кто ездил во все эти «Лесные сказки», «Горные рассветы» и «Искорки», помнит, что общение сводились к одному: поиску тесных знакомств местных хлопцев с вожатыми женского пола. Как говорится, у вас товар, у нас – купец. Я сам, будучи пионером, помню, как каждый вечер собирались на наши дискотеки не отягощенные светскими манерами парни молодые и не очень, из окрестных деревень и сел, в поисках легкой любви. Одуревшие от тяжелого монотонного и ежедневного физического труда, крепкой выпивки и доступных наркотиков, слетались к нам они, как усталые мотыльки на ослепительный свет софитов.

3

Пионерлагерь «Наука» принадлежал Академии наук и находился в Аксайском ущелье. Добраться туда можно было запросто: сесть на рейсовый автобус возле Зеленого Базара в Алма-Ате. После полутора часов муторной езды автобус доставлял тебя к воротам лагеря, на конечную остановку. Соответственно, случались и побеги пионеров из лагеря на автобусах.

С девчонками-вожатыми из пединститута я и мои товарищи-преподаватели КазГУ познакомились прямо в день открытия смены и заезда пионеров, когда все вместе сидели за большим столом, накрытым красной скатертью в беседке у ворот и под пионерские марши, грохотавшие из громкоговорителей, делили вновь прибывших пионеров по отрядам. Перешучивались, рассказывали анекдоты, всякие случаи из студенческой жизни. Иногда подшучивали над очень уж колоритными родителями. Те, с одной стороны, были рады на три-четыре недели избавиться от надоедливого чада, с другой – давали ему столько «полезных» советов и инструкций, как будто чадо отправлялось на Северный полюс или в джунгли Амазонки.

Генка, окончивший КазГУ три года назад и числившийся в аспирантуре, привез с собой жену Диану. Им достался самый младший отряд – восьмой, где кишмя кишели третьеклассники и прочая мелкота. Мой друг Алексей, которого все звали просто Лешич, и смешливая, громкоголосая Ирка из педа получили в свое «распоряжение», наоборот, самых старших – восьмиклассников с девятиклассниками. Меня в паре с Жанкой – смуглолицей хохотушкой из КазПИ – распределили к ребятам и девчонкам из шестого-седьмого классов. Были еще Дина, Алена и другие, имен которых уже и не помню.

Все – студентки Казахского педагогического. Будущие учительницы. И только три парня – Лешич, Генка и я.

Лет десять назад я приезжал в «Науку» в качестве пионера, и лагерь практически не изменился. Облезлая, пыльная площадка вместо футбольного поля, даже не размеченная и вдвое меньше стандартного школьного по размерам. Она же служила стадионом, куда по утрам мы, сонные и не выспавшиеся вожатые и воспитатели, гнали на зарядку таких же сонных пионеров. Иногда там играли в футбол. Вожатые против пионеров. Под непрерывный ор громкоговорителей, передающих по радио очередную «Пионерскую Зорьку». С раннего утра до позднего вечера, без устали, делясь с нами всем патриотическим набором радиостанции «Маяк» и содержанием архивов Гостелерадио СССР, замолкая лишь на два часа, положенных детям на послеобеденный сон.

Жили вожатые и пионеры в обшарпанных и кажущихся картонными корпусах, построенных, похоже, из фанеры. Корпуса стояли друг за другом, образовывая что-то вроде улицы в лагерном городке. В самом конце «улицы» находились умывальники с кранами, из которых лилась в любое время суток ледяная вода.

В корпусе, похожем на барак, – штук двадцать стоящих в ряд коек и отдельно у окна – койка вожатого. У нас даже не было перегородки от детей, не то что отдельной комнаты! За корпусами начинался овраг и лес, с другой стороны – стадион и поле соседнего совхоза. Между лагерем, лесом и совхозом – маленький хилый заборчик в сеточку, каким в городе огораживают детские сады.

Единственный кирпичный комплекс отдали малышне – восьмому отряду, чтобы они не мерзли по ночам. Так что Генке и Дианке, как паре семейной, было более уютно, чем нам – неженатым-холостым. Были еще на территории площадка для линеек и построений с бюстиком Ленина, бассейн по грудь, для ежедневных купаний, с зеленоватой неподвижной водой, и сцена с двумя дюжинами вмонтированных в асфальт сидений – наш «клуб». Здесь показывали кино два раза в неделю, по вечерам, а днем проводились всякие конкурсы: героической и сценической песен, КВНы и иная лагерная «идеологическая» чешуя. Самым же любимым досугом для пионеров была дискотека, на которой школьники лихо отплясывали под «Ласковый май», «Комбинацию» и прочие «желтые тюльпаны».

От ворот, где парковались автобусы, до столовой простиралась зеленая, сосново-тополиная с одной стороны, яблочная с другой – аллея, украшенная пионерскими плакатами, портретами Марата Казея, Павлика Морозова, Зои Космодемьянской и других героев советской эпохи. Воздух здесь казался чище, а прохлада летнего лета держалась дольше, охраняемая от гиблой жары деревьями, как солдатами. Яблоки, правда, здесь были небольшие, зеленые и очень кислые. Но зато уродилось их в то лето видимо-невидимо, несмотря на вечно голодную двуногую лагерную саранчу с красными галстуками. Хоть и были неоднократно предупреждения, вплоть до официальных, многие из обожравшихся дармовыми дарами природы пионеров потом даже обращались за помощью в местный медпункт. И по выходе из него принимались за старое.

Здесь же, в спасительной тени деревьев, стояли маленькие, на одного-двух жильцов, деревянные жилые корпуса местной «знати»: директора, старшей пионервожатой, физрука и прочих, к детям прямого отношения не имевших. В отличие от нас, вожатых и воспитателей, по две человеко-штуки на отряд, деливших с ними, так сказать, все «радости» совместного проживания.

Впрочем, директора, толстого мужика в ослепительно белой рубашке с золотыми запонками, я видел в лагере лишь однажды, когда оформлялся на работу. Подписав, не читая, заявления: мое, Генки, Дианки, Лешича и других, – он сел в тоже ослепительную, только черную, «Волгу», управляемую персональным водителем, и удалился с территории лагеря до самого конца смены. Оставив вместо себя на хозяйстве старшую пионервожатую Ольгу, худющую и истеричную особу лет тридцати пяти, постоянно чем-то недовольную и орущую на детей, поварих-кухарок в столовой, сторожа и завхоза и на нас, вожатых.

Как вихрь, врывалась она в старые, недокрашенные корпуса с очередной проверкой на предмет, как заправлены койки (а они всегда, по ее мнению, были заправлены из рук вон плохо), подметена территория (грязно и пыльно, а в корпусах вообще – срач!), ухожены и заняты пионеры (вожатые – лентяи, алкоголики и развратники, а пионеры вообще малолетние бандиты!). За неполную первую неделю она так запугала нас, что мы старались, по возможности, избегать ее до вечерней ежедневной линейки, куда она приходила непременно.

4

В перерывах нехитрых лагерных будней, между обязательной уборкой территории после завтрака и каким-нибудь конкурсом политической песни или Днем Нептуна, перед ужином, изредка выбирались в город за «гостинцами». Обычно по два-три человека, на попутной машине, грузовичке завхоза или просто – на рейсовом автобусе. Девчонкам-вожатым привозили из таких поездок минералку, конфеты и лимонад. Нам, парням, – сигареты. Иногда пиво и вино, реже – водку для начальства. Настоящая жизнь у взрослых, как во всех пионерских лагерях, начиналась после отбоя, когда пионеры укладывались спать. Тогда в каморке физрука или просто в беседке у забора начинались пьянки, танцы-обжиманцы, иногда переходившие в любовь-морковь. 

Хотя тот состав лагеря был, скорее, морально выдержанный по причине наличия в наших рядах семейной пары, молодости и неиспорченности девчонок-вожатых. Для многих из них то была первая педагогическая практика. Поэтому, смею предположить, что Ирка, Дина и Жанна, подруги из педагогического, действительно приехали в лагерь из-за своей любви к детям, а не просто, чтобы «побалдеть», как я с Лешичем, или заработать немного денег в семейный бюджет, как Генка с Дианкой. Мне лично дети были как-то «до фонаря», несмотря на мое «вожатство», лишь бы с ними ничего не случилось. В таком «нежном» возрасте – от десяти до четырнадцати лет – они вообще неуправляемы, родители дома не могут справиться. Вот и орали мы на них, воспитывали, чтобы хоть что-то в башке у них оставалось.

К Дине из шестого отряда, каждые выходные приезжал из города парень. Аленка, разбитная, несмотря на юный возраст и флиртовавшая в то лето со всеми без исключения, даже с женатым Генкой, была неоднократно приглашена на физруковские вечеринки. Позднее на танцах была замечена в «опасной» близости, танцующей то с физруком Виталием, то с музруком Степанычем. Видели мы ее и возвращавшейся с тех вечеринок под утро в свой корпус.

У наших более старших товарищей из администрации лагеря, включая директора, физрука, старшую вожатую и музыкального руководителя (по совместительству – ди-джея), вечеринки были более «крутыми»: с водкой, пивом и доставкой из города громко хохотавших девиц. Вожатых на те вечеринки не приглашали. 

В один жаркий июльский день выбрались в город и обнаружили с ужасом, что нигде нет сигарет. Ни в табачных ларьках, ни в гастрономах. Стоял июль 1990 года. Пала уже Берлинская стена, и ряд наших «братьев» по социалистическому лагерю с великой радостью из этого лагеря побежали. Союз еще жил, казалось, своей обычной жизнью, хотя нехватка продуктов и повседневных вещей в магазинах уже ощущалась. «Сухой» закон отменили пару лет назад, но теперь исчезли сигареты – появился еще один советский «дефицит». Даже дешевенькая «Прима» без фильтра исчезла. Хорошо еще, что нашли в магазине, где-то за базаром, папиросы «Беломорканал», и набрали их на все имеющиеся деньги.

По приезде в лагерь обнаружили пропажу: исчез, испарился, как ртуть в воздухе, пионер Коля Болотников. Тихий, вежливый мальчик. Не задира и не спортсмен, а книжник и шахматист. Упитанный и в меру воспитанный. Или наоборот. Ни в столовую на ужин он не пришел, ни на линейку вечернюю, в корпусе и библиотеке его тоже не было. После линейки все вожатые и воспитатели, оставив пионеров в клубе, где вот-вот должен был появиться на своем драндулете киномеханик, начали судорожно «прочесывать» лагерный периметр. Ничего.

Дело принимало нехороший оборот. Легкое беспокойство начинало перерастать в легкую же панику. Пропавший пацан был из моего с Жанкой отряда. Еще раз опросили ребят и девчонок. Не сильно стараясь их при этом пугать. Мало ли куда пионер мог сдуру забрести. Может, в лес пошел и заблудился. Кто-то вспомнил, что вроде бы видел Болотникова, идущего по аллее к автобусной остановке. 

Позвонили, наконец, родителям Коли. Телефоны безмолвствовали. 

Паника погнала нас с физруком, на его «Жигулях», в город на розыски.

Пока добрались, нашли адрес, стемнело. Без всякой надежды, с нарастающим беспокойством стали подниматься по лестнице на пятый этаж только что построенного жилого дома. 

Позвонили. Дверь открыла мамаша, небольшого роста полноватая женщина в халате-кимоно.

– Здрассьте, - начал я, отдышавшись, - мы из лагеря, а Коля не у вас случайно?

– Коля? – задумалась на секунду женщинa. – Да, Коля у нас.

– А можно с ним переговорить? – у меня аж голос сел от возмущения! Мы этого щенка малолетнего ищем везде, а он дома отдыхает!

– Рая, кто там? – громко донесся мужской голос из кухни.

– Это к Коле, из лагеря, – также громко ответила Рая кухне. – Коля, иди сюда! – теперь она обращалась к гостиной.

Я и Виталий-физрук продолжали томиться в прихожей. Наконец, вышел Коля – пухлый светловолосый мальчуган лет двенадцати, в белой рубашке и зеленых шортах выше колен. При виде нас он немного растерялся, глазенки его заблестели и забегали.

– Коля, – вкрадчиво начал я, – ты ничего не хочешь нам сказать? Мы там тебя ищем, ищем, а ты… 

– Ну, я... это… Я… В общем, мне в лагере не понравилось! – наконец заявил этот малолетний подонок, нахально поглядывая на нас в спасительной близости от мамаши.

– Ну, ты хотя бы мог…– старательно подыскивая слова и сдерживаясь, просипел я. Со стороны, впрочем, это могло напоминать шипение змеи перед тем, как броситься на жертву и смертельно ужалить ее. 

Колю, по-видимому, это мало волновало, тем более из кухни, наконец, показался отец, такой же пухлый и светловатый, только лет на тридцать старше, так что природная их семейная светлость волос проявлялась еще и в виде седины на висках, а под носом – снежным налетом на холеных усиках.

Я сразу вспомнил его, приезжавшего в лагерь на родительские дни по воскресеньям: всегда с огромной авоськой продуктов, яблок, конфет, пирожных и даже с арбузом – всё это Коля поедал там же, в беседке, пока отец сидел рядом со скучающим видом, почитывая газетку.

– Видите ли, коллеги, – изрек, не здороваясь, папаша, обнимая сынка пухлой рукой, – Коля – мальчик очень чуткий. А у вас там в лагере жара, грязь, вода холодная, мальчишки грубые. 

Мы с Виталием молча переглянулись.

– Так что, – продолжал Болотников-старший, – лучше ему дома, с нами. Мы бы вам все равно сообщили. Только завтра.

V

…Возвращались в лагерь на машине Виталия молча. Злость и паника потихоньку отступали. Я все еще думал, что, Коля, конечно, говнюк, но понять его, почему он вот так, ничего никому не сказав, сбежал домой на рейсовом автобусе, можно. Слишком чужеродным телом смотрелся он там, во втором отряде пионерлагеря «Наука», среди вечно гомонящих, орущих, дерущихся и никогда не спящих подростков. Может, задирали его в отряде, о чем я, к стыду своему, не имел ни малейшего представления. Заводилой был некий двенадцатилетний тип по имени Рашид.

По причине его неугомонности и абсолютной неуправляемости, мы с Жанной называли его между собой Ра-Шизом. Его вечно хмурая, не улыбающаяся мать, работающая бухгалтером, и отец – шофёр автобуса, отдавали его в лагерь на все четыре сезона – аж до сентября!

Рашид, или Ра-Шиз, довольно быстро сколотил себе «банду» из таких же неуправляемых и невменяемых подростков и спокойненько управлял своим отрядом, да и другими тоже. У меня с ним был, скорее, «стратегический» союз: я закрывал глаза на то, что он курил за забором (все равно ведь будет!) и отпускал по ночам в походы с зубной пастой. Он, в ответ, обеспечивал в корпусе мальчишек дисциплину и порядок, когда я исчезал после отбоя веселиться.

Но вот Болотникова я, похоже, совсем упустил. Скорее всего, ему доставалось от «банды» Ра-Шиза немало, в силу его домашности. Помню я, что по утрам он был измазан пастой зубной, пожалуй, больше всех остальных пацанов в отряде. А пожаловаться мне или кому-то другому побоялся. Наверное, было что-то еще, чего мы, вожатые, увлеченные своей ночной жизнью, не замечали. Не зря же все свои передачи-посылки продуктовые он сжирал всегда один, там же, в присутствии отца, и делиться, и угощать никого из лагеря он не хотел.

Подумал я, что, видимо, вместе с продуктами по воскресеньям наверняка привозил ему отец и деньги. Так, на всякий случай. И, видимо, вариант с побегом старший и младший Болотниковы обсуждали. Хотя бы однажды. Так что не такой уж Коля оказался слабый и беспомощный. Если способен пройти незамеченным от корпуса до ворот и остановки, дождаться автобуса, купить билет и добраться до дома. Чему-то его родители все-таки научили.

Добрались почти к отбою. Кино в тот вечер показывать пионерам не стали – не приехал с новыми пленками киномеханик. Устроили дискотеку. В углу танцплощадки я мельком увидел две знакомые фигуры, Жана и Али-Бабы. Али оживленно, но как-то искусственно, напоказ, рассказывал Жану, жестикулируя руками, на что тот также искусственно и как бы от души смеялся. 

Видно было, что оба пытаются привлечь к себе внимание наблюдающих за детьми наших девчонок, Ирки и Динки. Право, как мальчишки в младших классах, блин. Не хватает только им за косички начать дергать да портфелем бить по спине.

Девчонки-студентки, конечно, слышали и смех, и натужную попытку обратить на себя внимание, но смотреть в их сторону даже мельком явно побаивались. И я понимал почему, дай тем двоим повод – потом не отцепишься.

6

…Под гулкий стук своего сердца я зашел в корпус шестого отряда.

Али-Баба-Ибн-Хатаб, он же Карабас-Барабас, он же Мальчиш-Плохиш, или как там его еще, с видимым комфортом расположился на кровати перепуганной Динки. Вожатая, выглядевшая сейчас не старше девчонок своего отряда, сидела у самой стены, прислонившись к подушке напряженной спиной. Полностью одетая, в джинсах и кофте, обняв руками колени, молчала, не глядя на непрошеного гостя.

Он же, полулежа на локте в метре от нее, что-то лопотал неясное, поминутно хихикая и запрокидывая голову к потолку. Похоже, скуренная за день анаша начала заволакивать его мозги. И в ближайшем будущем уходить отсюда он не собирался.

Жана в корпусе, слава Богу не было. Напряженные силуэты девчонок под одеялами, притворяющихся спящими. 

Я уселся на пустующую кровать и достал пачку «Беломора».

– Пойдем покурим, брат? – обратился я к Али.

– А ты че не спишь, брателло? – натужно обрадовался Али. – Ну, пойдем, какой базар!

Идя к выходу, я уронил пачку на темный пол возле двери и, подняв ее, обернулся назад. Али все так же находился в противоположном конце комнаты. Дина уже не сидела, обняв колени, а лежала на своей койке, отвернувшись к окну, все так же полностью одетая, вдобавок наглухо закрылась сверху одеялом. Али, пустившийся было за мной к выходу, вдруг вернулся к ней и, наклонившись, принялся что-то ей нашептывать. 

Ей-богу, лучше бы он этого не делал! 

Лежавшая на боку Дина вдруг резко развернулась, как пружина, и хлестко отвесила правой рукой звонкую пощечину Али, угодив ему прямо в ухо. При внешней хрупкости, судя по смачному шлепку, чувствовалось, что рука у нее по-настоящему тяжелая.

Очумевший от внезапной атаки, Али замычал и, схватившись за пострадавшее ухо, вскочил и в бешенстве громко пнул стоявшую рядом пустующую койку. Жалобно затрезвонили старые пружины.

Не дожидаясь второго пинка или второй пощечины, я мгновенно подскочил к Али-Бабе и медвежьей хваткой обнял его, прижав крепко к груди. Так же быстро развернулся ко входу и потащил незваного гостя по направлению к дверному проему. Со стороны могло показаться, что заботливый отец несет непослушного сына, который лишь молча и зло вырывается и дрыгает ногами. Или грузчик несет мешок картошки или коробку гвоздей, крепко прижав к груди и боясь отпустить.

Вытащив Али через распахнутую пинком дверь девчоночьего корпуса, я отбросил его от себя в сторону и вверх. И остался в дверном проеме, загораживая проход. Вопреки моему ожиданию, он не упал, а приземлился на обе ноги. И, уставившись на меня, полез рукой в задний карман.

Я молча смотрел на него. Через секунду-другую он вдруг улыбнулся и, пробурчав что-то неразборчивое, стал не спеша удаляться вверх по нашей «улице», по направлению к танцплощадке.

Дождавшись, пока он полностью исчез в темноте, я вернулся в корпус шестого отряда и обнаружил Дину, так же молча лежавшую на боку спиной ко мне и лицом к окну. В той же позе что и раньше.

– Дина, – осторожно начал я, опасаясь, как бы она не приняла меня за Али, – он ушел. Я положил руку на ее плечо. И одернул ее сразу же. Дина мелко, почти незаметно в темноте, подрагивала всем телом.

–Ты молодец, Динка! Он не придет теперь сюда никогда. 

Но я ошибся. Через пятнадцать минут Али вновь заглянул в оставшуюся открытой дверь. Я сидел на койке рядом с лежащей в той же позе Диной, отвернувшейся к окну, и молча смотрел на него. Ни говорить, ни что-то делать не было больше сил.

– Слышь, а где Жан? Не видел? – спросил Али.

Я лишь молча покачал головой. Еще через секунду он вышел из двери и пропал в темноте.

Пройдя до половин расстояние между ее корпусом и своим, я вдруг услышал слабый переливчатый свист. Немного погодя, увидел, как вдалеке, по зеленой аллее, от ворот куда-то вверх бегут два милиционера. В голубых форменных рубашках с коротким рукавом, фуражках и с оттопыренной на задах брюк пистолетной кобурой. Один из них держал во рту свисток и время от времени издавал короткую трель. Увидев меня на достаточно большом расстоянии от них, он замедлил шаг и вдруг погрозил мне кулаком. Затем отвернулся и бросился вдогонку за своим напарником.

Так в тот день в пионерлагерь «Наука» пришло утро.

VII

– Прикинь, они к нему приходят, а он им: «Да вы че, я вообще всю ночь здесь спал, мол, никуда не выходил! Какой лагерь?» А дружок его, этот чернявый, вообще пропал, типа, в бега подался. Теперь ищут его по всей области…

Убаюканный монотонным голосом физрука, я задремал и не заметил, как мы подъехали к воротам лагеря, возвращаясь из очередного «табачного» похода. На подъезде заметили, как от нас врассыпную бросились бегом двое-трое пионеров, один из них даже в надетом на плече и подпрыгивающим при беге походном рюкзачке.

–Яблок, что ли, натырили? – удивился Виталий, заводя машину вглубь территории через ворота. Как будто мы раньше этого не видели.

Беглецы с рюкзаком исчезли в глубине аллеи, ведущей от ворот к столовой.

Прошло чуть больше суток с той памятной ночи. «Сладкая» парочка более в лагере не появлялась. 

Приходил местный участковый, тот самый мужик, что грозил мне кулаком. Он и старшая пионервожатая о чем-то долго переговаривались за закрытой дверью, не ставя нас в известность, о чем именно.

На следующее утро первым делом услышал на улице встревоженный голос вожатого из соседнего отряда: 

– Оба-на! А это еще что такое?!

Выйдя и щурясь на освещенную солнцем площадку перед корпусом, я вдруг увидел необычную картину:

Группа пионеров, человек пять из моего и других отрядов, во главе с Рашидом, бойко шествовали по направлению к воротам. За спиной у них были рюкзаки, у некоторых в руках чемоданы. 

– Эй, Рашид, вы куда поперлись? – замахал я руками им, чтобы остановились.

Ра-Шиз и его компания, пойманные с поличным, секунды две размышляли, как им себя дальше вести: бежать к остановке или вернуться. В итоге вся группа осталась на месте, положив на землю рюкзаки и чемоданы, а их главарь, медленно и неохотно подошел ко мне.

– Мы едем домой! – объявил он, все же не доходя пару шагов до меня и останавливаясь. – И у нас есть деньги на билеты, и родители знают!

– Да ты чего, какие деньги? Какие родители? – возмутился я. – Сезон еще не закончился!

И вдруг увидел, как из корпуса шестого отряда вышла похожая группа беглецов, на этот раз во главе с Викой Пичугиной. Так же, с чемоданами и рюкзаками, по-воровски оглядываясь и семеня мелким шагом, почти бегом, насколько позволяли чемоданы, по направлению к воротам и спасительным автобусам за ней.

– А мы у Ольги Александровны отпросились, – нахально заявил Рашид – нам разрешили!

Я заметил вдалеке еще одну группу детей, наших пионеров, два-три человека, задумавших закончить смену пораньше. А за ними еще одну, выходящую из столовой. И еще одну, на этот раз из садов вблизи футбольного поля. Разного возраста, от восьми лет до тринадцати, детишки бодро топали к воротам, волоча свои немногочисленные вещички и, похоже, возвращаться не собирались. Что погнало их отсюда? Наши ночные разборки? Два пьяных бандита, разгуливающих ночами по лагерю с дубинкой и ножом в руках и «косяком» в зубах? Или бессилие вожатых, администрации и милиции остановить их? 

Как будто это имело сейчас какое-то значение.

Картина напоминала массовый исход. Похоже, для нас и для пионеров лагерная смена и лето уже закончились. 

Где-то в глубине зеленой аллеи послышался истерический крик Ольги, старшей пионервожатой. Или показалось. По-прежнему ревели репродукторы, транслируя марши и бодрые репортажи из пионерских лагерей Союза. Это был очередной час «Пионерской зорьки».

За воротами возле остановки начали подходить первые автобусы, идущие в город.

Из архива: ноябрь 2016г.