№7.2021. Анатолий Детинин. Чирок в ондатровом капкане. Рассказы

Анатолий Детинин с 1977 по 1986 годы работал в Мишкинской районной «Дружба» корреспондентом, заведующим отделом, ответственным секретарем. В 1986 году был приглашен в городскую газету «Октябрьский нефтяник» заведующим отделом партийной жизни, заместителем главного редактора. В Октябрьском работал также собственным корреспондентом  республиканских газет «Башкирия» и «Известия Башкортостана». После объединения  газет  «Известия Башкортостана» и «Советская Башкирия» работал в Уфе в газете  «Республика Башкортостан» корреспондентом, редактором журнала «Панорама Башкортостана». Здесь же издавал журнал Министерства культуры Республики Башкортостан «Башкортостан – дом дружбы».

 

Анатолий Детинин

Чирок в ондатровом капкане

Рассказы

 

Мнение лирического героя порой категорически

может не совпадать с мнением автора

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ ГРАФОМАНА,

или В каждой дырке затычка

 

Когда-то меня опрометчиво позвали попробовать поработать в районной газете, ибо был замечен в юном графоманстве – пытался писать рассказы. Некоторые из них были позднее там и опубликованы. Ответственному секретарю редакции они нравились тем, что в случае образования дырки на четвертой полосе ее всегда можно было заткнуть рассказом. Когда не было в папке актуальных материалов – они оказывались кстати. В подшивках с неровными строчками ручного набора издания форматом А3 из пожелтевшей типографской бумаги № 2 на них можно и сейчас наткнуться. Сегодня, когда газеты активно вытесняют интернет и туалетная бумага, эти опусы как бы вполголоса намекают на некое послесловие…

 

 

БЕРТОЛЕТОВАЯ СОЛЬ

 

«Мореный дуб». За Вязовой прудов было – не перечтешь; каждому деревенские и названия-то не дали. Это сейчас их спустили по той причине, что догляд производить за ними некому – не старухам же семидесятилетним, которые составляют теперь основное население деревни. А еще Вязовая знаменита своими рощами, не напрасно же так называлась. Мужики, ясное дело, пользовались древесиной для хозяйства, но не шалили – берегли дубравы.

Один из них – Колька Арямнов, крепкий мужик, за свой буйный характер успевший отсидеть, а теперь буянить возраст имел уже не тот. И только когда становилось совсем невтерпеж, он каким-нибудь макаром да, бывало, выплеснет из себя бушующую в его беспокойной душе энергию.

Вот и нынче с утра нашелся повод; сосед предложил вытащить из пруда огромные коряги, которые мешали и купаться, и рыбачить. А к кому еще – Колька отменный тракторист, да и аргумент был с собой, в оттопыренном кармане.

Предложение было принято без особых уговоров, к тому же к его дому стали собираться свидетели в виде народа – поглядеть, как будет тягать коряги Колька. За подготовку к делу взялись всем миром. Нашлись сразу и тросы, и водолазы из холостых парней.

После нескольких ныряний им удалось закрепить концы тросов за сучья потолще, после чего главный управитель работ – Колькин сосед – всем приказал отойти подальше.

Коряги оказались дубами в два обхвата толщиной. На дне их было до десятка. Что особенно удивило всех, так это состояние древесины: при стуке о ствол раздавался металлический звук. Тут же, на растревоженном берегу, дубы и оставили. Ребятня бросилась купаться в устоявшуюся воду, бабы разошлись по своим делам, мужики без сговора потянулись к Кольке. За выпивкой дед Макар вспомнил:

– Энти самые коряги я помню еще с двадцатых, мальчонкой, об них нас исчо отцы предупреждали.

За третьей бутылкой мужики единодушно порешили, что дубам этим лет сто, никак не меньше. А когда кончилась казенная и пошла домашняя, возраст вытащенных коряг дошел до трех сотен лет. И эта цифра грозилась еще увеличиться.

Со временем это событие в деревне перестало возбуждать воображение, о дубьях будто все забыли. Забыл и Колька. Но до тех пор, пока жена совсем не сгрызла его со своими дровами, мол, все соседи заготовили, а мы опять вспомним о них только с морозами…

После очередного крику Кольку осенила мысль о корягах из пруда. На самом деле, не зря же он выпер их из воды, да и за лето-то поди просохли. Жена ахнула, увидев подволоченные прямо к воротам страшные коряги, но деваться некуда, взялась с ребятней за пилу. Да не тут-то было: заточенные на днях зубья и выправленный развод пилы были бессильны перед мореным дубом.

Опять заговорили о дубах в деревне. Приходил почти каждый деревенский, пробовал пилить, но толку выходило мало. Особенно раззадорились те же холостяки, которые ныряли цеплять эти коряги. На спор пилили, кто сколько сможет осилить, но больше чурки на пару пильщиков не получалось – не выдерживали пилы. Тут же находились знатоки точить и выправлять развод, колоть хрустальные чурки. На поленья приходили смотреть даже старики; они были чуть ли не прозрачными и хрустально позванивали. Колька на радостях добавил и угостил парней. Все бы хорошо, но душевное равновесие Кольке испортил Василий, здешний удельный князь – лесник:

– Был ты, Колька, шалапутом, им и остался. Ведь я к зиме хотел их на доски распустить. Эх, ни себе, ни людям. Ты знаешь хоть, что мебели из мореного дуба в городе цены нет? Простофиля!..

Колька не был готов к такому повороту дела, да и на простофилю он явно не тянул:

 – Значит, если не продаю налево и направо лес, так и простофиля?! Да плевать я хотел на твои коряги!

Ну и сцепились мужики. Как и бывает, деревенские только мнут друг друга, как медведи, а толком-то вдарить не могут, вернее, не хотят. Покатились борцы по траве в лог, через который начинался хутор. Там ручей с ледяной водой и охладил их. Поднялись мокрые и помятые, смачно сплюнули и разошлись.

 – Чертова коряга, – бурчал Колька, – еще на доски тебя… И так в печке сгоришь синим пламенем…

(Районная газета «Дружба», 1984 год).

 

Поначалу нашу деревню солидно называли Вязовая, потом она получила более легкомысленное название – Брюховка. В основном ее жители были русскими потомками переселенцев из Вятки. Матушка – из местных, а вот отца сюда направили после демобилизации по ранению.

Он был искренне системным человеком; после фронта как грамотного офицера то ли назначили, то ли избрали председателем сельского совета. На деревенской гулянке какой-то заезжий фраер из освободившихся начал излишне вслух ругать советскую власть. У отца партийные нервы не выдержали, и он кинулся в атаку, несмотря на незажившие раны. Бугай подмял его под себя и начал душить. Матушка, во время войны служившая фельдшером и прошедшая суровую школу госпиталя, набитого геройской солдатней, скрытно выдвинулась к фраеру с тыла, засунула ему пальцы в рот и разорвала до самых ушей.

Через некоторое время уже помогала дежурному хирургу зашивать чрезмерную улыбку. Это были еще добрые сталинские времена; никто не донес на бывшего зэка за антисоветскую пропаганду, а на матушку – за нанесение ему тяжких телесных повреждений. Хотя не уверен, что в идеологическом разрезе она была полностью на стороне отца.

Она была женщиной с изюминкой: с разными глазами – черным и карим. Некоторые за это опасались, тем более бабушка, ее мама, имела способность заговаривать боль и лечить травами.

Когда было совсем невмоготу от содержания пятерых ртов и покалеченного войной мужа, матушка уходила подальше от деревни в лога и кричала в полный голос. Как только становилось легче, бежала домой.

…Давит типичная боль позднего ребенка – не успел сделать что-то хорошее для матери…

 Как и в любой русской общине, не успевшей забыть крепостное право, доброта самым естественным образом уживается с жестокостью. Накануне революции бабушкину соседку обвинили по тем временам в страшном грехе – воровстве. Она зарезала овцу на тяжкую крестьянскую работу – сенокос, а на соседней улице в тот же день пропала такая же по весу и окрасу. После скорого суда община вынесла решение: каждый должен нанести ей удары сыромятной плеткой. Раздели, на голое тело нацепили еще сырую овечью шкуру, подводили к каждому двору, где от хозяина требовали участия в исполнении правосудия. Перекрестился и отказался только один – деревенский богатей Пестерев. Вечером, полуживую, с одной отсеченной грудью, заперли в общинном арестантском доме с замком, который при открывании постоянно уросил, где она ночью и испустила дух.

Утром заблудшая овца вернулась из леса к своей хозяйке, показавшей на соседку. Бабу парализовало до конца оставшихся ей дней, а община отреклась от сирот убиенной женщины и на содержание их никаких средств за неимением таковых не выделила.

После убийства уже нашего преданного, в том числе кровными заморскими родственниками, царя-батюшки общинная плетка снова пригодилась для изгнания из деревни Пестерева и священника ближайшей церквушки.

Бабушка рассказывала, что в ее молодости деревенские девчата не выходили из дома работать в поле без золы. Она неплохо помогала от ухаживаний излишне озабоченных представителей революционных и контрреволюционных масс. Если что, кидали ее в залитые зенки и успевали убежать. А у взрослых баб от тяжкой крестьянской работы дело геморроем не обходилось – время от времени приходилось пальцем вправлять вывалившееся внутреннее хозяйство обратно.

Искоренила ли жестокость воровство? В одном поселке люди до сих пор опасаются во время похорон выставлять крышки гроба в подъезд – исчезают… Как-то звоню брату соседа с предложением навестить умирающего родственника. Приехали с женой в час, когда дети его были на службе, не одни, но не с врачом или священником, а с нотариусом; вытрясли у старика с онкологией генеральную доверенность на право продажи его имущества…

… Заметил, если общаешься доброжелательно, то некоторые мужики это воспринимают за слабость, а дамы – за ухаживание. И только когда переходишь на родное хамство, все возвращается к норме…

Если соседи враждовали, то с небольшой фантазией. Подкидывали на участок неприятеля семена хрена, который вывести непросто. Или – ляжку лося на его сеновал, сообщив участковому, мол, сосед вроде браконьерничает.

В деревне были свои ругательства и имена нарицательные. Если девчонка что-то сделает не так, как от нее ждут взрослые, ее называли Маней Заузолкиной. Оказывается, в стародавние времена была у нас деревенская дурочка с таким именем. Была даже семья с неожиданной фамилией – Троцкие. Когда одного из них как передового тракториста принимали в партию, на строгий вопрос секретаря райкома, мол, а не родственник ли вам Лев Давидович, испуганный парень прошептал:

– Нет, даже не однофамилец.

…Иногда снится наша исчезнувшая нищая, родная и не всегда добрая деревушка. Мол, приехал будто к председателю сельсовета и стал просить земли для постройки домика с сиренью и ставнями.

– Да я бы выделил, но все ваши вернулись, отстроились, так что свободных участков нет.

И действительно, едем по деревне, а кругом вернувшиеся наши неказистые мужички возвели двухэтажные особняки, рядом с которыми стоят шикарные автомобили. Может, они Там так и живут?.. Говорят, это хорошая примета, когда во сне тебе не дали земли…

 Когда бабушка Арина впервые приехала в нашу новую квартиру со всеми удобствами, долго возмущалась, что в помещении ходить в туалет грешно; даже в барском доме Пестеревых, где служила в детстве в няньках, такого не бывало. До этого отказывалась готовить на газовой плите, только на дровяной печи, мол, вреден газ. Но она оказалась неплохой ученицей – на второй приезд освоилась…

Наш колхозный парторг, рослый красавец и яростный борец с опиумом для народа, как заболеет после многочисленных мероприятий, в семье скандалы не закатывал, но при жене стонал:

– Покрести в церкви детей!..

На следующий день жена то ли с надеждой, то ли с издевкой переспрашивала, мол, не передумал ли?

– Не смей смеяться над партийным органом!

Этот номер долго продолжался.

Свою жену, миниатюрную красавицу, в этом же состоянии упрекал:

– Нарожала мелкотню, испортила всю породу…

Иногда случайно встречаю наших постаревших деревенских. Подхожу, на всякий случай уточняю, представляюсь. Удивляются, что узнал через столько-то лет. А я не удивляюсь – у них особые лица и глаза. Как и у годовалого внука, с которым у нас один и тот же раздражающий фактор: есть планы и идеи, но сил на их реализацию пока-уже не хватает…

…Так как система дошкольного образования в деревне напрочь отсутствовала и потому благополучно прошла мимо, то наиболее яркие впечатления от ранней общественно-политической жизни закрепились лишь со школы.

В детстве я не был таким угрюмым, как сейчас, а даже довольно приветливым типом; в первый день первого класса каждый раз здоровался со своей учительницей, когда та проходила мимо меня в школьном коридоре. Пришлось Галине Ивановне объяснять излишне жизнерадостному ребенку, что в течение дня достаточно однажды поздороваться. Математика мне не была чужда, гуманитарные предметы нравились больше, так как на них иногда дозволялось говорить обо всем и ни о чем, что зачастую оказывалось в тему. По итогам внеклассных уроков о пионерах-героях точно знал, что знамя никогда нельзя терять ни при каких обстоятельствах, держаться за него даже при явной угрозе получить в глаз.

Перед очередным пионерским слетом подбегает ко мне завуч:

– Тройки за четверть есть?

– Нет.

– Молодец! Понесешь знамя пионерской организации района!

Гордо несу вырывающуюся от ветра святыню, сзади невпопад издают резкие звуки горнисты и барабанщики. С ощущением абсолютного счастья завожу колонну на стадион и встаю в общий строй не менее жизнерадостных пионеров, озабоченных комсомольцев и обремененных членскими взносами партийцев. С облегчением опускаю древко на землю, с глубоким удовлетворением отмечая, что почетный караул сзади бдительно меня охраняет. Гордость переполняла недолго: вдруг строевым шагом подходит мальчик из конкурирующей школы, берется за древко моего знамени и начинает его тянуть к себе. Я, как правильный пионер, не дрогнул и тоже стал тянуть древко к себе. На нашу возню вокруг знамени прибежал тот же завуч и зашипел на нас, вернее на меня:

– Это смена караула, отдай знамя.

Не без сожаления перестал упираться и уступил святыню.

Не паниковать и не сдаваться учили и родители. Отец мальчишкой купался на Белой, на которой до войны активно сплавляли лес. Вот под такие плоты и попал ныряльщик; хочешь глотнуть воздуха, а бьешься головой о бревна. Но просвет все-таки находился, когда казалось, что все потеряно…

Были ли между нами межнациональные конфликты? Возникали. Самый серьезный даже запомнился. Зареванный Витька вбегает домой с криком:

– Маааааам, меня Ринат татарской мордой обозвал!

Уставшая после работы тетя Маруся как может успокаивает:

– Ничего страшного, сынок, главное, ты своего друга так не называй…

Были ли грехи подросткового возраста? Сколько угодно. Почему-то запомнилось, что пацаны воровали в основном что-то съестное, а мы с другом – книги. Видимо, духовный голод был сильнее…

Болели не часто, так как питались натуральными картошкой и мясом, а ту же пищеварительную цепочку замыкала не ароматизированная трехслойная бумага, а свежесорванный лопух.

Учителя нашему классу попадались разные. Кто-то простые темы пытался объяснять так сложно, что можно было понять только кандидату наук. Другие учителя сложнейшие теоремы разъясняли так доходчиво, что самый последний троечник при всем нежелании не мог их не понять. Классная руководительница, филолог, стимулировала наше стремление к знаниям при помощи наглядных пособий, роль которых играли купюры. В день зарплаты она пересчитывала красные червонцы не у кассы, как требовало объявление, а в классе, с комментариями, мол, будете хорошо учиться, тоже будете при деньгах. Как будто знала, что где-то подрастает жизнерадостный рыжий мальчуган и нас стоит уже сейчас готовить к появлению ваучеров. Для справки надо отметить, что в стародавние советские времена чиновничество уважительно относилось к учителям, и их зарплаты действительно были достойные. Еще классная нравилась и тем, что, как активная участница районной художественной самодеятельности, обладала дикторской речью. Это позволяло перед диктантами не зубрить грамматику, а лишь внимательно прислушиваться к диктовке; длина каждой паузы указывала на тот или иной знак препинания. Даже мне, начисто лишенному музыкального слуха, это помогало иметь за диктанты высокие оценки.

Учитель немецкого языка был бывшим военнопленным, которому довелось вынужденно общаться с арийцами с лета сорок первого до весны сорок пятого, пока союзники не освободили. Поэтому он был больше практик, не очень внятно забивал наши головы малопривлекательными плюсквамперфект и партицип цвай, и нам удалось нащупать слабое звено в его методике преподавания чуждой грамматики. Видимо, он и сам не был в восторге от артиклей, поэтому довольно легко велся на наши провокационные просьбы рассказать о плене. Это была его стихия; любил рассказывать даже о малейших деталях немецкого быта. В частности, охотно переходил от грамматики к быту доброй фермерши-эсэсовки, у которой батрачил вплоть до освобождения англичанами. Отмечал безукоризненный орднунг, что кормила своих работников строго по режиму четыре раза в день. Невольно вспомнилось, что жена меня кормит без всякого режима и только три раза. Все справедливо. Каждому свое. Кто не работает, тот не ест.

Потом его заменила молоденькая выпускница инфака арийской внешности, которая познавательные рассказы о плене заменила пытками бессмысленной немецкой грамматикой, и интерес к предмету у класса сошел на нет.

Класс в основном подобрался гуманитарный; на математике и физике дремал с открытыми бессмысленными глазами и оживлялся только на истории и литературе. Учительница физики билась с нами как могла, на лабораторных занятиях ставила такие опыты, что не понять новую тему урока было просто невозможно. Однажды в отчаянии нарисовала на доске вместо схемы таракана, и большинство из нас тупо его перерисовали. В учительской возмущалась:

– Вы представляете, нарисовала им вместо схемы таракана, так они без каких-либо вопросов его перерисовали. Даже отличников ничего не смутило!

Конечно же, всех объединяла любовь к лабораторным работам. Кто не воровал на них бертолетовую соль, тот не понял всей привлекательности химии. Мы обожали после уроков взрывать ее на школьном дворе. Но однажды сосед по парте украл ее в таком количестве, что можно было гарантированно заниматься членовредительством и косить от армии. Химичка не на шутку испугалась за нас и обороноспособность страны –  обошла по домам весь класс, виновник переполоха дрогнул, признался и отдал опасную добычу, не успев никого покалечить. Как показала дальнейшая взрослая жизнь, сделал он это не из хулиганских побуждений, а из искренней любви к предмету – стал обеспеченным нефтяником.

Ну а что же, многие из нашего класса определились с профессией и судьбой своевременно. Славка уже с пятого класса оставался после уроков и договаривался с учителями о пересдаче контрольной работы или экзамена на более высокую оценку. Мы к этому совершенству учебного процесса пришли с существенным запозданием, лишь в институте перед защитой диплома. Поэтому старость, в отличие от остальных одноклассников, он заслуженно встретил с министерской пенсией.

Шурик уже с первого класса на переменах продавал экзотические тогда резиновые жвачки по рублю, тогда как мясной беляш в школьном буфете стоил пятнадцать копеек. Учителя его порицали, а зря: он стал успешным предпринимателем и спонсором альма-матер. Хотя надо отметить, что лишнего после школы он не учился; у него было завидное тождество врожденных способностей и благоприобретенного образования. Чего не скажешь о многих других однокашниках, которым не довелось монетизировать ни то, ни другое.

Характеристики в школе для продолжения образования мы тоже получили разные. Вере, освобожденной от физкультуры, написали: «Физически недоразвита». Ане, не замеченной в нудных комсомольских мероприятиях, подчеркнули: «Обладает дезорганизаторскими способностями».

Родители к образованию детей относятся по-разному. Кто-то пускает эту конфузию на самотек, кто-то в ее разрешении видит смысл всей своей жизни. Один мой товарищ задался целью сделать из сына большого милиционера, и они поступили с ним на платное отделение. Оплачивал обучение чем мог. Договорился в счет оплаты доставить в институт фуру цемента. Добрались до склада только к концу рабочего дня; грузчики уже ушли, завскладом с трудом согласился открыть ворота институтских закромов. Никого не нашел для разгрузки, уговорил водителя подавать ему мешки, а сам уже принимал и заносил цемент на склад. Поздней ночью получил он заветную подпись в накладной квитанции от разгневанного завсклада. Спины не было, но было полное удовлетворение от закрытого вопроса. Примерно так он расплачивался с институтом все пять лет.

Как-то поссорились они с женой, как обычно, на пустом месте, в расстроенных чувствах ушли оба на работу. Заходит вечером сын, уже ставший действительно большим милиционером. Батя подумал на радостях, вот, мол, пришел сынок, обнимет, как в детстве, успокоит, и станет легче. И правда, с порога успокоил:

– Смотри, посажу тебя!

У папаши тоскливо заныла спина, как после разгрузки фуры цемента…

…Жизнь показала, что наш класс оказался дружным: каждые пять лет в поредевших составах встречаемся на юбилеи выпуска. Понятно, суставы и стоматология уже не прежние, но приятно в очередной раз убедиться в том, что по большому счету мы не изменились, уже как бы ждем проявления наших характерных фишек. Знаем, что после пятого тоста Захар будет традиционно приставать ко всем с самыми разнообразными претензиями. Например, к нашей старенькой классной руководительнице – с принципиальным вопросом, почему его в старших классах вполне заслуженно не перевели из «Б» в «А» класс? Или – к Вале, пережившей семейную трагедию:

– Почему твой муж повесился? Вот у них же не повесился…

И опять кивнет в мою сторону. И снова мне станет неловко, что так подвел одноклассника…

Одноклассники на него не обижаются, относятся к его высокому стилю общения с  пониманием и сочувствием -  все-таки ему несколько лет довелось тянуть лямку клерка при министерстве культуры.  После института  уехал в глухую деревню, а так как автомобилей боялся с детства – отец в школе преподавал машиноведение, - то всю осознанную  жизнь в город на работу проездил  на общественном транспорте. Ближе к старости     захотелось заслуженного общественного признания; выдвинулся в какие-то местные деятели, что требовало некоторых средств. Постоянно клянчил у всех знакомых, которые в основном его посылали заняться хоть каким-то делом.

На юбилейных встречах парни, в отличие от мудрых девчат, обычно предпочитают хвастаться мифическими успехами. Володька, остепененный преподаватель по финансам и бухучету, все тосты увязывал со своим любимым предметом и поучал одноклассников, как зарабатывать деньги. Когда неблагодарные слушатели интересовались, почему же на встречи он приезжает на ржавом «жигуленке», доцент обижался…

У ума и глупости так много ипостасей и форм совместного существования даже в одном человеке, что не стоит торопиться записывать его в мудрецы или дураки: жизнь сама выдаст подлинный аттестат зрелости. И даже в самом запущенном случае она может послать шанс в виде умной жены. Или наоборот. Кстати, заметил странную закономерность на встречах оставшихся одноклассников – вчерашние отличники зачастую имеют допотопные «жигуленки», а троечники – сеть магазинов.

В продуктовом случайно встретил одноклассницу жены, близкую подружку детства и даже свидетельницу на нашей свадьбе. У нее в молодости случилась душевная травма; муж со свекровью  коварно выставили ее из дома, не пустив на порог с младенцем на руках. Разумеется, с тех пор не верила ни ближним, ни дальним.

Не без вызова поинтересовалась:

- Вы еще вместе? Хочешь сказать, что все это время не изменял ей?

Я, как всегда, все и сразу испортил:

- У тебя есть какое-то предложение?

- Циник! – каким-то чудом она смогла найти в этом звонком слове шипящие и гордо скрылась в направлении кефира.

Мои приятели имеют самый разный социальный статус, поэтому и хоронят их в разных гробах – и из красного дерева, и из муниципальных сырых горбылей. Не знаю пока, кто комфортнее себя чувствует, есть ли для них разница, но вид у ребят одинаковый – несколько бледный.

На нашем городском кладбище есть христианский, мусульманский и языческий участки. Недавно появился платный сектор, более престижный и благоустроенный. Здесь уже плечом к плечу лежат христиане и мусульмане, язычники и атеисты. Это тот случай, когда деньги нас объединяют и делают интернационалистами. Ну а что же, без денег  толком ни Богу не помолишься,  ни карму не подлечишь.

Мне нравятся люди все независимо от досадного деления нас по национальным и религиозным признакам. Не нравится неуважение друг к другу как таковое. Например, когда кавказцы в русском регионе устраивают автогонки со стрельбой в воздух.  Или когда русские парни  заходят в кафе Халяль  и излишне шумят с пивом и ненормативной лексикой.

Среди моих приятелей в основном оптимисты, не думающие о светлом будущем. Обычно утверждают: умирать – день терять. Серега так и говорит о главном:

– Вот уйду на повышение…

И не боится конфликтовать с родственниками. Мы его поучаем:

– Ну что же ты так со своими наследниками, ведь им же тебе подавать пресловутый стакан воды и собирать в последний путь…

– Да знаю я все; вот лежу, порчу воздух уже на площади наследников, так что они оперативно переселят меня на законные два квадратных метра…

…С напарником на осенней охоте как-то стреляли множество раз в чирка, обнаруженного у берега заросшего брюховского пруда. Вроде попали. Оказалось, долго мазали по бедолаге, попавшемуся в ондатровый капкан. Потому трофей был субтильный, вокруг себя объевший всю доступную траву. Так что в рюкзак с другой добычей бросили его без особой радости. Во дворе дома уже в сумерках открыли рюкзак с кряквами и чирками и начали делить добычу. Дохляк чирок неожиданно оказался живее всех живых, выпорхнул из рук и улетел к себе в темноту. Мы потом за него не раз произносили тост, как за пример, что никогда не стоит сдаваться…

…Меня же подвело тяготение к рисованию и раннему графоманству, потому был замечен в выпуске школьной стенгазеты. В районной газете за это несерьезное занятие даже стали платить деньги. Звезды сошлись.

 

 

ЯЙЦО С ВИДОМ НА БЕЛУЮ

 

«Джинсы». Жоркина сестра Вера третий год учится в большом городе в институте, и дома, в деревне, бывала теперь редко. То ли жених появился, то ли просто начала отвыкать от родительского дома. Брат сам решил съездить на выходной, захватив с собой для студентки сидор со свежатинкой.

Веры в съемной квартире, вернее в доме, не оказалось. Хозяйка проводила Жорку в ее комнатку, где с трудом размещались столик, два стула и кованый сундук. Сундук был большой, но неудобный для сидения – с овальной крышки то и дело скатываешься.

– Где же она спит-то?

– Да на сундуке вот и спит. Никто еще из квартирантов не жаловался.

– Неужели ей кровать в комиссионке купить лень?

– Вот сам и спроси об этом у своей сестры, – рассудительно ответила хозяйка.

Не дождавшись сестры, Жорка задремал на неудобном сундуке.

– О, привет, привет! – разбудил его восклик. – Как дома? Что мама говорит? – Вера соскучилась по брату, по дому.

– А то и говорит, кикимора ты ученая, почему не едешь на выходные и не пишешь ничего? – Жорка помнил наказ стариков задать сестре, но все же был рад, что видит ее здоровой, хотя и заметно похудевшей. – Денег-то хватает?

– Да ничего, но сейчас кончились. О, что я купила!

 Кинувшись к сундуку, извлекла оттуда блестящий пакет, внутри которого оказались синие брюки.

– Зачем они тебе, на картошку?

– Сам ты картошка! – обиженно воскликнула студентка. – Это же джинсы, «Монтана».

– Штаны как штаны, здесь у вас в городе многие такие носят. Сколько стоят-то?

– Сколько-сколько… Ты только маме не говори. Триста рублей, с рук же.

Вот этого Жорке действительно было не понять:

– Да ты что?! Копила со стипешки? А что ела-то? Да ты посмотри на себя!..

Вера не ожидала такого оборота:

– Много ты понимаешь. И вообще, зачем мне твоя полнота, что я – замужем? А джинсы и в Африке джинсы. Без них сейчас никуда. Да что я объясняю – не понять тебе…

– Нет, посмотри, посмотри на себя. А спишь на сундуке? Лучше бы раскладушку купила!

Расстроенный Жорка вышел в сад покурить.

Закат здесь тоже красивый, только дух не тот, с тяжелыми городскими запахами. Наверное, и сад этот с домиком снесут скоро…

Подошла сзади Вера, тронула за плечо.

– Жор, ты не расстраивайся, нормально же все. Хочешь, расскажу, как Валерка из нашей группы хвост по языкознанию пересдавал? Ну вот, препод, старушка с больными ногами, пригласила его с другими такими же хвостатыми на пересдачу домой. Проходите, говорит, в комнату, готовьтесь, а сама на кухню ушла. Это Валерке показалось удачей, но оттуда выходит пес, с нашего теленка. Дог. Садится напротив и смотрит на Валерку не мигая. Понятно, он в карман за шпаргалкой. Но как из кармана бумажка показалась, собака призывно залаяла, мол, тут непорядок. Так бедный Валерка и не смог вытащить шпаргалку; купированный дог был дрессирован на таких вот хвостатых.

– Да уж, сдал хоть он?

– Да, с третьего захода.

Жорке постелили на веранде с окнами – хоть на тракторе въезжай. Смотря на мерцающие звезды, думал: «Может, сестра и правду говорит, что без этих самых штанов здесь – никуда? И еще этот дог. Неужели с нашего телка? Ну и жрет, наверное…»

(Районная газета «Дружба», 1982 год.)

 

 

Ответственный секретарь Союза журналистов республики Давид Самойлович зачитал этот опус на традиционном региональном семинаре, зачем-то похвалил, поднял и строго спросил меня:

– Это ты о своей сестре написал?

Издал в ответ что-то слабоутвердительное, туманно подумал, что кто-то меня дернул написать его. И вообще, с утра день не задался: сначала на планерке редактор опять буянил по поводу нашей редкой бездарности, замредактора обозвала меня стилистом, а ответственный секретарь  отчитала машинистку, которая неведомое слово «флагшток» заменила на более понятное ей – «флагштаны». Потом пришел скандалить начальник районной информационно-вычислительной станции, мол, почему его статистиков в передовой назвали статистами?.. Правда, немного поднял настроение позвонивший Леша из райкома комсомола, с которым редакция делила одну крышу. Он долго рылся в завалах бумаг, с одной из них сдул пыль и протянул:

– Поздравляю! За отличное освещение молодежной тематики из Москвы, ЦК комсомола, пришли тебе Почетная грамота и знак «Золотая ветвь». Держи, пока мы их тут окончательно не потеряли.

…Дети снисходительно шутят, что моими почетными грамотами, дипломами и аттестатами можно довольно плотно обклеить совмещенный санузел и неплохо сэкономить на керамической плитке. Но это типично для неуверенного в себе человека – стремиться к ненужным знаниям. Правда, в газетной работе эти познания иногда становятся востребованными. В свое время был убежден, что газетчик должен одновременно уметь писать фельетоны и разгружать фуры с бумагой, проводить ночную фотосъемку и водить машину в гололед, а также постоять за себя на соответствующей фене в суде или подворотне, где могут соответственно с исковым заявлением или тупым предметом напасть герои твоих критических публикаций.

Исходя из этого нездорового фанатизма, несколько увлекся самообразованием, кроме институтов даже закончил водительские курсы для управления грузовым автотранспортом. Действительно, а вдруг в стране не станет водителей, и кто же тогда привезет в типографию многотонные рулоны бумаги для печати родной газеты?

Без освоения новой техники в профессии не обойтись. Моя коллега попала в больницу, лежит под капельницей, расслабилась. Лечащий врач, узнав, что у нее в палате лечится журналист, естественно, попросила написать материал о ее отделении. Больная одной левой (в правую с козырной веной была воткнута капельница) набрала на айфоне текст, отправила в редакцию, и в интернет-издании он сразу же вышел. К следующей капельнице материал был уже опубликован. Доктору было приятно. А уж как приятно после этого стало коллеге! Так что совершенствованию в нашей профессии нет предела. Хотя в старой редакционной технике было свое прикладное обаяние. Например, из пластиковой баночки для катушки пленочных фотоаппаратов можно было без последствий принять граммов тридцать глюкозы. Попробуйте выпить из флешки…

Когда в молодые годы работал фотокорреспондентом, ко мне приставал сотрудник предпенсионного возраста:

– Сними меня для памятника на могилу!

Я неумело отнекивался как мог, мол, данный сложный жанр фотопортрета освоил недостаточно глубоко. И хорошо, что не снял: ему уже далеко за восемьдесят, увлекся сыроедением, и чувствуется, что фото еще не скоро будет востребовано.

Работающим газетчикам учиться не всегда просто. В Союзе стимул окончить институт звучал жизнеутверждающе и беспроигрышно – чтобы работать в тепле. На сессии приходилось зачастую приезжать без должной подготовки; у заочников все-таки – работа и семья, халтура и общественные нагрузки. Чтобы сдать русскую или зарубежную литературу всего лишь одного века, приходилось перечитывать хотя бы по диагонали не одну стопку литературы. Поэтому особо много свободного времени во время сессий не было. Однажды на сессию приехали с сослуживцем, только что вернувшимся из армии и поступившим в университет как льготник вне конкурса. Вместо того чтобы наслаждаться языкознанием и старославянским, Сашка садился в читалке рядом и вкрадчиво рассказывал, как во время службы в братской Венгрии посещал легальные там публичные дома. Ну какие уж тут латинский с чешским…

Партийные власти неплохо относились к журналистам; вот и мне разрешили приобрести дефицитный мотоцикл «Урал». В таких случаях по неписаным советским законам подразумевалось, что технику надо использовать не только в личных, но и в служебных целях – так что ездил на нем по редакционным заданиям. Нас, владельцев «Уралов», привлекали также на сабантуи как участников парадов – в колясках катали нарядных девушек с флагами союзных республик. Тут главное было – не опозориться в праздничной колонне с заглохшим мотором…

Разными дорогами мы приходим в профессию. Есть даже особый контингент почти в каждой редакции – ссыльные. Это не угодившие своему начальству бывшие работники партийных и советских органов, которые в лучшем случае могли писать доклады для партконференций. У нас таковым был заведующий сельскохозяйственным отделом с каким-то туманным незаконченным партийным образованием. Ответсекретарь устала переписывать его сумбурные тексты, изложенные по транскрипции. На планерках на все претензии к качеству материалов резонно и эмоционально парировал:

– Да если бы я был грамотный, разве сидел здесь с вами?!

Ему не хватало и обычной начитанности; в своих материалах постоянно путал Бабеля с Бебелем, статистов со статистиками, пожарных с пожарниками, а также количество бакинских комиссаров и героев-панфиловцев.

Иногда ему грозно звонила жена, демоническая женщина, с которой жить трудно, а без которой – невозможно:

– Ты все еще на работе?!

В слегка заметной панике он рассыпал рукопись на столе, поверх этой имитации бурного труда водружал свои очки, для окончательной убедительности вешал на спинку стула запасной пиджак и исчезал из редакции на полдня. Мужской состав редакции над подкаблучником подшучивал, а вот незамужние девушки болтливого коллегу побаивались: его жена в районной поликлинике работала гинекологом. К тому же он был излишне эмоциональным и потому ходил без мизинца – самолично отрубил в молодости топором как материальное подтверждение устной клятвы первой любви в вечной верности. Хорошо, что жертвоприношение обошлось мизинцем, а последующие жены попадались менее кровожадными.

Он так любил ревнивую жену, что согласился на ее натиск стерилизоваться. Поначалу приуныл, потом понял преимущества  новой физиологии и с девушками вел себя уже более раскованно.

В коллективе его жалели; знали, что жена время от времени гнала из дома с одной холщовой сумкой. Газетчиком он был творческим. Делился с молодежью своим опытом:

– Идет скотник зимним вечером с фермы домой, пнул на дороге замерзшую коровью лепешку. Значит, уже можно о нем писать не только как о передовом животноводе, но и как о футболисте ДСО «Урожай»!

Или:

– Не ругайтесь с начальством, ибо народная мудрость гласит: не плюй в унитаз, оттуда придется пить еще не раз…

Друзья спрашивают, что иногда в свои опусы вставляю образ подкаблучника: мол, ты это о себе? «Нет, – отвечаю максимально уверенно, – это всего лишь досадное совпадение».

…Секретари парткомов мне всегда нравились своей близостью к народу. В случае какой несправедливости не надо было бегать месяцами пыль глотать по судам – они зачастую могли все решить сразу и на месте по своим партийным понятиям. А ради близости к народу они даже были готовы числиться в отделах кадров не в парткоме, а рабочими горячего цеха. За это бескорыстие заслуженно уходили на пенсию молодыми, полными задора и боевитости.

Из-за кадрового голода редактора на свой страх и риск иногда принимали на работу внештатников без какого-либо образования с уровнем юнкора-рабкора-селькора и терпеливо обтесывали их до нужной кондиции.

Порой бывали и экзотические случаи. Однажды в штате редакции появился самый настоящий самородок, без какого-либо специального образования, поэтому от его текстов уже не сводило скулы от тоски. Через пару дней мы узнали об источнике его одаренности. Один из первых его материалов так и назывался – «Об алкоголизме, алкоголиках и о себе»; столь откровенно и красочно о своей недавней проблеме еще никто из коллег не писал…

Как-то капает его врач на дому после очередного запоя. Пятилетний сынок подошел к папаше, у которого в вене торчит внушительная игла от капельницы, гладит руку и со вздохом уставшей мамы сочувственно приговаривает:

– Хоть и хреновенький, а все-таки муж…

Город у нас небольшой; одна половина запойных мужиков кодировалась у Ремкина, другая – у Заирова. По этой причине в городе происходят редкие пьяные драки; соперники из числа пациентов таким образом выясняют, кто лучше из них кодирует. Частенько у докторов лечится один священник, который благодарит спасителей мятыми купюрами прихожан. Иногда спрашивают: мол, это же денежки предназначались храму?..

– Дело прихожан – Богу пожертвовать, а за себя перед Ним я отвечу.

Наверное, он прав – у каждого своя зона ответственности…

На собеседовании в редакции оказался выпускник филфака педагогического института из небольшой деревни. В числе иных редактор задал вопрос:

– А почему не хочешь поехать к себе работать в школу?

– В деревне у себя как был Валька, так им и останусь до седых волос, даже если стану директором школы.

И действительно, когда мы его преждевременно провожали в последний путь, все его поминали как Валентина Ивановича…

К последнему пути у нас не принято готовиться заранее. Хотя, есть исключения. Один из редакторов нас с художником Ришатом, как обычно, наставлял, что нужно жить на шаг вперед; он первым среди коллег открыл частную типографию, а с автовыставки приобрел еще не поступившую в открытую продажу иномарку. Мы, благодарные неудачники, охотно поддакивали. Поведал также, что на престижном закрытом кладбище купил для семьи участок земли; для наглядности взял лист бумаги, показал, где в свое время будет лежать сам, жена и наследники. Художник взял его лист и перерисовал план – если захоронения расположить не горизонтально, а вертикально, то мест на очень дорогом участке получалось значительно больше. Этот его принцип «на шаг вперед» нам с Ришатом не понравился – редактор на купленный участок перебрался слишком рано…

Журналистика – это работа с людьми; в этой профессии поневоле станешь общительным. Как-то ночью сидел в Свердловске после сессии в университете на вокзале, ждал своего поезда. Пассажиры в основном дремали, лишь изредка голуби будили своим птичьим бомбометанием на наши сонные головушки. Тут в зале ожидания появилась уборщица и принялась громогласно драить шваброй полы. Стала будить и поднимать пассажиров. Кто-то из них безропотно передислоцировался в другой ряд кресел на уже вымытые участки зала, а кто-то женщину и громогласно посылал. Она горестно вздыхала:

– Как трудно работать с людьми…

Редакции газет и типографии работали в связке, но все-таки иногда возникали споры, кто из них первичен. Понятно, что журналисты и полиграфисты всегда уверены в своей доминанте. Наш директор типографии не только как мог боролся за своевременность сдачи готовых полос в печать, но и был честным человеком. Ему довелось строить новую типографию. Водители, доставляющие на стройку дефицитный в то время кирпич, предлагали ему за пару барашков привезти материал и для его возможного особняка. Но директор вспомнил о партийном достоинстве и гордо отказался путать государственный кирпич с личным. Так и остался в бараке, без особняка, с одним своим достоинством.

Вечный вопрос: хороший человек – это профессия или нет? Бывает, бездарный газетчик – бесконфликтный человек, а редкая стерва – идеальное тождество одаренности и работоспособности…

 Были ли заказные материалы в советской прессе? Приехал как-то в богатый колхоз нашего района большой журналист писать комплементарный очерк. Хозяйство действительно отправляло в закрома нескончаемые тонны мяса, молока, шерсти, яиц и другой интимной и деликатесной продукции. Председатель встретил его как положено, с шикарным столом. Наутро наивный писатель не дождался представителя и самостоятельно выдвинулся к столовой – дорогу он накануне запомнил. Попросил у сменившейся работницы что-нибудь к чаю – оказывается, ничего нет.

– Даже порции творога?

– Какой творог? Мы даже за хлебом в город ездим…

– Но вы же столько всего производите…

– Так все по плану отправляем в закрома. На внутрихозяйственные нужды оставлять продукцию запрещено.

Говорят, очерк получился блестящим, как и орден на знамени колхоза…

С качеством той же колбасы всегда было неважно. С нашего района скот обычно отправлялся в город на ближайший мясокомбинат. Водитель у перекрестка всегда останавливался и осматривал степень бодрости бычков; если они еще дышали, то поворачивали налево, на мясокомбинат. Если уже не дышали – то направо, на мясо-костный завод…

Кстати, пришел как-то перед Новым годом в редакцию поболтать Миша, председатель райпо, в недавнем прошлом инструктор райкома, еще не совсем успевший превратиться в торгаша. За разговором выяснилось, что большей части коллектива не из чего лепить новогодние пельмени: мясо все самостоятельно вырастили, а муки купить негде. И Миша совершил гражданский подвиг – выписал на редакцию целых два мешка муки. Нес свою долю зимним вечером домой и думал: «На дворе начало восьмидесятых, на носу – обещанный коммунизм, а такое ощущение, будто наш райцентр окружили немцы и взяли в блокаду…»

Некоторые номера газет бывают особо востребованы. Помню, в нашем регионе необъятной Родины вдруг появились прожорливые легионы агентов американской военщины, решившие оставить нас без стратегического продукта – картошки. Имя им – колорадские жуки. И вот из центра научно-технической информации стали один за другим поступать материалы о передовых методах борьбы с этими диверсантами. Читатели не только с упоением читали каждый новый материал на эту актуальнейшую тему, но и жаловались в редакцию на неэффективность научных методов и препаратов, которые лучше травили людей, чем насекомых. В конце концов, последняя рекомендация ученых мужей и дев гласила, мол, смело стряхивайте с куста этих диверсантов империализма прямо на самое дно самого глубокого вашего ведра, а потом безжалостно предавайте их огню с помощью низкооктанового бензина.

Заметил, что вновь поступившие на службу газетчики обращают внимание на то, к чему редакционные аборигены давно относятся как к должному. Так, Валька один из своих первых материалов посвятил описанию действительно абсурдной ситуации – как райцентровцы овощами на зиму в городских магазинах запасаются. Потому что многие их них – безземельные сельчане, проживающие в двухэтажных бараках.

Что касается пресловутой свободы слова, то меня, еще молодого редактора многотиражной газеты, правильно настроил генеральный директор нашего завода:

– Пойми, все руководители колхозов, заводов и государств горячо выступают за демократию и свободу прессы, но у себя их не практикуют.

Многотиражка называлась «Апри-вести». Так как генеральный директор на всех совещаниях по вопросам невыплаты заработной платы безнадежно обещал, что скоро месячные доходы работников предприятия будут немыслимые в ту пору двести долларов, нашу контору я называл «Апри-двести», а членов совета директоров – апричниками…

Отправили как-то заводского водителя на КамАЗе в республиканский центр за газетной бумагой; двести километров в одну сторону и примерно столько же – обратно. Вернулся поздно вечером пустой. В объяснительной написал:

– Километров за десять до пункта назначения почувствовал гололед и вернулся…

…Позвонил в мой собкоровский пункт начальник налоговой полиции:

– Все другие республиканские газеты дали со мной интервью, а ваша нет. Нельзя ли исправить несправедливость?

– Хорошо, подготовлю круг тем для беседы и подъеду. Я могу задавать любые вопросы?

– Конечно, абсолютно на любой вопрос отвечу. Для меня закрытых тем нет!

Думаю, не бывает так в нашей грешной жизни, чтобы должностному лицу нечего было скрывать от общественности и вышестоящего начальства. Кстати вспомнилось, что жена у него была владелицей сети магазинов, удачливым предпринимателем. Конечно, платила все положенные налоги, дела вела грамотно, но вот общественное мнение и слухи были неоднозначные. Поэтому после вымученных традиционных комплементарных вопросов один сформулировал легко:

– Вам не мешают работать городские слухи, что крышуете бизнес жены?

После паузы уже без пафоса произнес:

– Давайте этот вопрос снимем…

…Редакторы попадаются разные. Пишущие и не пишущие. Цензоры и творцы. Запойные и закодированные. Обаятельные убалтывальщики и настоящие отцы коллектива. Если повезет, может попасться редактор со всеми этими качествами одновременно. Мне повезло поработать с идеальным редактором. У него не было бесквартирных сотрудников, а в праздники – пустых холодильников тех же сотрудников при пустых магазинах того времени. Он, как рачительный хозяин и добрый барин, добивался, чтобы его рабсила была в тепле, сытости и добром здравии. Как-то пришла сотрудница на службу с распухшей щекой. Осерчавший на кариес редактор позвонил главному врачу городской стоматологии, договорился не только о всеобщей санации коллектива, но и протезировании. Редакционная жизнь засверкала ослепительными коронками из нержавейки.

Когда начальство справлялось о жизни, удрученно отвечал:

– Да какая может быть жизнь у провинциального редактора!..

Но подчиненных Иван Александрович предупреждал:

– Не каждый Иван – дурак!

И вообще у него было какое-то особо доброе чувство юмора. Когда его кабинет осаждали назойливые посетители, отрывающие от газетного конвейера, он уважительно сам заваривал им особо дорогой и вкусный кофе. После распития бодрящего и особо ароматного напитка гостем показывал ему заморскую упаковку, на которой был изображен так же злорадствующий зверек, пропустивший по своему желудочно-кишечному тракту зерна только что выпитого кофе. Многие посетители после экзотического угощения надолго оставляли в покое гостеприимного редактора.

А еще мне нравился его здравый смысл. Как-то в горкоме партии настойчиво предложили в рамках креативного смотра боевитости партийных организаций заслушать отчеты коммунистов не только по служебной линии, но и по личной, семейной. Редактор рассудительно меня остановил:

– Конечно, как молодой парторг, ты должен прислушиваться к рекомендациям горкома, но слепо доверяться им не стоит. Ну о чем наши разведенные по два раза сотрудники будут отчитываться на этих собраниях? Особенно если учесть, что только у тебя с этим делом пока все в порядке…

Я постучал по столу и вышел от шефа на этот раз с легкой душой…

Когда жизнь сталкивала его с очередным дебилом, то сдерживаться от праведного желания ответить табуреткой по голове при коммунистах ему помогало прикладывание правой руки к левому карману с партбилетом и кошельком, при либералах – крестное знамение. Когда увольнял очередного сотрудника, на планерке сокрушенно объявлял:

– Не пришелся ко двору…

Кадры воспитывал строго. Заочники у него имели поражения в гражданских правах в виде лишения возможности уйти в отпуск в летний период. Конечно, после отсутствия на работе во время двух сессий в году это выглядело справедливо, но несколько смущало то, что в других организациях такие санкции применялись только по отношению к запойным сотрудникам.

У него был особый дар выбивания квартир у учредителей для сотрудников. Особенно были благодарны те, кто пришел к нему работать из общежитий и бараков. Вот и в нашем районе было много бараков, перевезенных из столицы. Это наш первый секретарь райкома партии на правах бедного родственника выпрашивал у своих городских коллег двухэтажные деревянные дома дореволюционной постройки, попавшие под снос. Понятно, они были полусгнившие, но после ремонта еще служившие особо удачливым людям долгие годы и даже десятилетия. Если в городе они имели статус аварийного барака, то в райцентре сходило за нормальное жилье…

Некоторые из коллег не страшились самостоятельно строить свое жилье, даже оригинальное.

…Все погружалось в воду, кроме одного яйца. В добрые старые времена в Уфе даже паводок был настоящий. Разливы, особенно вдоль Белой, были такие, что дух захватывало. И только дом-яйцо моего коллеги горделиво и игриво стоит на своей тонкой ножке. Он построил дом по собственному проекту в виде яйца и даже поставил его не на тупой, а острый конец. Шедевр промышленно-гражданского строительства стоит на берегу Белой, рядом с одним из ее мостов. Каждый попадающий в него впервые находится в легкой контузии от воплощенного проекта. На втором этаже – только спальная комната с круглым окном без начала и конца, то есть солнце в ней не светит только ночью. На первом этаже – комнаты с полукруглыми стенами. Так как дом строился еще на закате развитого соцреализма, то он получился без особых изысков в отделке. Колонны представляли собой плохо покрашенные пластиковые канализационные трубы. Но эти детали не смазывали общего впечатления от архитектурного шока.

Меня беспокоили только дилетантские вопросы типа: из чего он построен и почему не падает? Оказалось, возводился самым обычным русским способом; рядом строился мост из особо прочной марки бетона, который он и покупал за полцены у сидящих без зарплаты рабочих. Не без тревоги подумалось, что Гера вряд ли был единственным креативным клиентом у мостостроителей.

В одной редакционной семье в двухкомнатной квартире жило несколько поколений, местные власти ссылались на длинную очередь, почти как за колбасой. Энергичная глава семьи написала жалобу не куда-нибудь, а прямо в ЦК партии. Через некоторое время оттуда пришла пространная отписка, как блок коммунистов и беспартийных неуклонно и год за годом борется за решение жилищного вопроса трудящихся, какие советские законы защищают их права. Креативная дама взяла красный карандаш, подчеркнула им ключевые слова и отнесла ответ в горком. Там резонно подумали, что тревожный цвет карандаша был использован в ЦК, и от греха подальше выделили квартиру.

В рамках закона сохранения энергии в соседней редакции трудился редактор с несколько иным стилем работы. Собрал он бесквартирных сотрудников и выдал вексель, мол, таскайте рекламу, на привлеченные средства редакция поможет вам приобрести жилье. Окрыленные ребята подключили все свои связи из числа директоров предприятий, забыли личные проекты, и когда объемы привлеченных средств позволили напомнить редактору об оплате векселей, то тот на голубом глазу ответил, что лавочка закрылась, вашим деньгам редакция найдет достойное применение. Еще больше он любил создавать различные рекламные приложения – «летучие голландцы», когда под одним изданием работали несколько коллективов, не подозревающих о существовании друг друга. А это было ключевым обстоятельством, так как в отличие от детей лейтенанта Шмидта они не могли поделить территории и часто демонстрировали тавтологию в кабинетах ошарашенных рекламодателей – руководителей предприятий. Когда редактор запускал очередного Берлагу в форме рекламного проекта, то масштабность его мышления не позволяла ограничиться одним коллективом. У него была и симпатичная черта – брал на работу с испытательным сроком почти всех желающих журналистов с улицы. Кто был способен использовать шанс – тот оставался.

Фактурных людей в редакциях всегда хватает. Над нашими ошибками работала Рита, без диплома, но с редким корректорским чутьем. Главный редактор за ней был как за каменной стеной. Она не без оснований отчитывала на планерках выпускников журфаков и филфаков за несовершенные тексты. Мне от нее доставалось редко, так как использовал метод, выработанный еще в школе. Он состоит в том, чтобы не употреблять в текстах мудреных мыслей и предложений, слов и знаков препинания. Так до сих пор все в жизни и упрощаю…

Хотя природа ошибок бывает разная. Возрастной коллега со слуховым аппаратом героя своей заметки Шапиро в свой блокнот умудрился записать Шакировым. После опубликования зарисовки с искаженной фамилией ее герой обиженно звонил в редакцию:

– Если мы оба обрезаны, значит, можно нас путать?

Кстати, у выпускников журфаков и филфаков зачастую ощущается различный стиль письма. Первые пишут более правильно, гладко, стараются не путать жанры, но так, что часто скулы сводит, хоть к травматологу беги, вторые – более ярко, импровизируют со стилистической окраской своей лексики, не обремененность глубокими познаниями жанров иногда становится благом для качества текста.

Мой товарищ учился на журналиста в Высшей комсомольской школе; так там у вчерашних ботаников такие спецпредметы были, что и не каждый бывалый выдюжит, в том числе и прыжки с парашютом в ночное время. После учебы, похоже, их не в тот тыл забросили, взорвалась перестройка, накрывшая волной и комсомол с ее школой.

В последнее время филологи вынуждены пойти в нефтяники, наркоманы в наркологи, уголовники – в адвокаты. Газетная работа – духовно напряженное занятие, она дает как минимум три эмоции. Первая не дает спать, пока не находишь оригинальную тему или она тебя. Вторая – когда материализуешь ее в виде текста. Третья приходит после публикации с откликами удовлетворенных или разгневанных читателей.

Водителем у нас работал Николай Васильевич, которого боялся даже главный редактор. Он был фронтовиком, весь в орденах и ранениях, с испорченным пленом желудком и характером. Вел себя даже с гаишниками так, будто нет на него ни статьи, ни заповеди. Того же редактора мог оставить где-нибудь в дальнем колхозе, если тот задержится за столом. И тот бедолага после исполнения представительских функций на попутках добирался домой. Наутро отчитывать водителя не решался, ибо знал, что Николай Васильевич ответит по полной. А уволить в те годы слабо пьющего фронтовика было не так-то просто.

На работу он выходил в довольно свежей шляпе. Поэтому легко сходил за представителя райкома среднего уровня, и в колхозных столовых ему соответственно подавали нежирный гуляш с подливой и пюрешкой, а корреспондентам и фотокору в либеральных кепках – непонятного состава котлеты со слипшимися макаронами.

Познакомили меня в девяностые с парнем, мол, коллега, фотокорреспондент, беженец из Таджикистана, надо помочь с трудоустройством. Это было непросто, так как у Витальки не оказалось паспорта и других документов, даже не успел оформить развод, красочно рассказывал, как бежал под пулями боевиков, спустившихся с гор. Бедолага жил тем, что скупал на городском рынке в летней куртке на тридцатиградусном морозе по дешевке чубайсовские ваучеры, автор которых обещал наивному народу по «Волге» за каждый. «Раз с коммунизмом к 80-му году продинамили, уж с волгами-то уж не должны опять кинуть», – подумал с народом Виталька и таскался с ними в Москву, где продавал уже по более существенной цене. Уговорил редактора принять парня без документов, со временем восстановил паспорт, женился, приобрел квартиру… Недавно разыграл его. Позвонил в редакцию якобы из городского отдела внутренних дел, пригласил на собеседование на предмет запроса из Таджикистана о двоеженстве. Тот с волнением сходил в отдел, названного мною кабинета не нашел. Пришлось через какое-то время ему перезвонить и успокоить нарушителя семейного кодекса…

Посетителей редакций, особенно педагогических и медицинских работников, смущает редакционная фамильярность. Даже седые журналисты обращаются друг к другу на «ты». Один ветеран нашего цеха признался, что иногда с трудом может вспомнить свое отчество – не пригождается. Заметил, что у талантливых газетчиков обычно бывает скверный характер, а у неудачников и подкаблучников – неплохое чувство юмора. Без него работать трудно. Особенно при выполнении плана по авторским материалам. Это когда пишешь за доярку или бизнесмена, вкладываешь в их уста свои кровные мысли. После прочтения рукописи они начинают смотреть на тебя несколько свысока и снисходительно утверждают текст в печать:

– Пещатывай!

Авторские материалы мне нравилось готовить. Видимо, сказалась наследственность: райкомовец-отец в свое время с упоением писал доклады для руководителей, вкладывая в их уста мудрые мысли в формате текущего момента.

У каждой редакционной касты есть свои привилегии. Фотокорреспонденты обычно отличались приподнятым настроением, так как всегда имели возможность подработать. Кстати, эти ребята не так уж и безобидны; при желании человека можно заснять и как профессора, и как полного идиота. Светопись – грозное оружие. Отдел сельского хозяйства снабжал редакцию к революционным праздникам свежим мясом и иными дарами полей и ферм. Свои преимущества имели отделы промышленности и политики. Особая каста – собственные корреспонденты на местах. Отдаленность от начальства и отсутствие обязанности каждое утро мчаться на планерку нас несколько расхолаживали и требовали определенной самоорганизации. Так как по опыту работы и образованию готовил не только тексты, но и фотоиллюстрации и договоры на рекламу, то начальство меня терпело.

…Почти в каждой редакции есть сотрудник, который не пишет, не фотографирует, не макетирует, не приносит рекламу и даже не пьет, но числится полноценным членом творческого коллектива и получает заслуженную зарплату. У нас таковым был Ришат. Он был вполне неплохим художником в докомпьютерную эру, но технику освоить не смог, а его уникальное умение тушью рисовать клише «Достойно встретим ХХV съезд КПСС!» оказалось слабо востребованным. Но начальство и коллектив его терпели и даже любили за не менее уникальное балагурство; он мог часами говорить обо всем и ни о чем, и при этом никому не надоедать. Когда у кого-нибудь в коллективе обострялось чувство социальной справедливости и его пытались пристыдить за латентное тунеядство, он возмущенно отвечал:

– Если я начну работать, кто же тогда за всех вас думать будет?

Его родственник по маминой линии дядя Марик эту принципиальную позицию таки очень одобрял…

Он старел на глазах; в общем рабочем кабинете то начинал дергать из носа седые волосы, то стричь под столом ногти на ногах, приговаривая:

– Да упираются в ботинках…

Недавно случайно встретил после немалых лет разлуки, не признал он старого соратника:

– Не узнаю, но на всякий случай обниму.

Редакционные девчата не щадили его предпенсионный возраст:

– Ришат, ну хоть ночью-то ты еще дееспособен?

– Ну, минуты две…

Новенькая сотрудница и молодая жена Любаша в сердцах еле слышно поделилась:

– Блин, а мы с Лешей всю ночь мучаемся…

Благо, наши девчата ей доходчиво пояснили, что это не главное. Надо отдать должное, прониклась наставлениями, оперативно разошлась с неперспективным мужем, вышла замуж за обеспеченного пожилого финна и родила ему. Недавно приезжала в родную редакцию, ухоженная, выспавшаяся, с сыном. Такой маленький, а уже финн…

Старшие подруги плохому не научат. Как-то Светка разоткровенничалась:

– Какие же вы, мужчинки, упрощенные существа.

Успокаиваю ее:

– На нашей простоте мир держится. Представь, если бы мы были поумнее…

Видимо, действительно что-то себе представила и прошептала:

– Не дай Бог…

Девчата наши только на язычок толерантны, на самом же деле – благообразные жены и матери семейств. Иных они сами отторгали. Как-то выпала из сумочки замужней дамы из соседнего отдела политики упаковка презервативов. На вопросительные взгляды пояснила:

– Ну а вдруг интервью с нужным человеком потребует какого-то продолжения…

За эту готовность к предательству женский состав коллектива ее не любил. Мужской относился нейтрально. На обвинения, мол, сука, моралистов рассудительно успокаивал:

– Ну а что вы хотите? По большому счету весь мир состоит из кобелей и сук. Третьего не дано…

Совершались ли браки между коллегами? Редко. Галка вышла замуж за пьющего корреспондента отдела сельского хозяйства. Светка в своем стиле прокомментировала это событие:

– Совсем оголодала баба…

Профессионализм работников крупных и небольших газет отличался. Как-то генеральный директор предприятия назначил редактором многотиражки диктора заводского радио. Молодящаяся пятидесятилетняя тетка пытала молодых сотрудников:

– Ваши тексты править научилась. Как вы думаете, а смогу научиться сама писать заметки?

Бездарных людей не бывает. Наш фотокор снимки делал слабенькие, но имел талант в снабжении редакции дефицитными тогда запчастями к редакционному УАЗу. Его, как на спецзадание, отправляли на завод-изготовитель, где входил в доверие к продавцам левых запчастей и приобретал все нужное. В итоге на редакционные задания мы отправлялись не на попутках, а на служебном транспорте.

И почти в каждой редакции есть и одаренно-запойный сотрудник. В нашей таковым был Валька. В запое он был один человек, после запоя – совершенно другой. Чувствуется, что они недолюбливают друг друга.

Профессия заставила какое-то время выпускать представительские журналы для различных выставок и презентаций, в том числе международных. Процесс оказался очень творческим и ответственным. Так, фотопортрет главы региона должен быть ровно на два миллиметра больше, чем портрет премьер-министра, а фото министра торговли – соответственно, на три миллиметра меньше, чем у его непосредственного начальника. И это оказалось ключевым моментом; в данном случае размер имел значение.

Однажды занесли на утверждение номер журнала министру, официальный портрет которого редактор на этот раз решил не ставить рядом с портретами руководителей региона, так как его светлые лики несколько раз светились в групповых фото. От такой вопиющей дискриминации и социальной несправедливости министр кинул номер, который как птица с подрезанными крыльями летел через весь его кабинет. Чтобы не вызывать неотложку, пришлось пообещать покрывшемуся пятнами главному торговцу, что и его портрет займет самое достойное место.

…Жена к концу рабочего дня позвонила, что внизу у Дома печати ждет меня. Она улыбалась и привлекательно смотрелась на фоне нашей также еще свежей серебристой машины. На несколько шагов впереди раньше времени некрасиво сбегал с работы коллега. Вдруг он резко изменил маршрут побега и направился к жене; судя по ее ставшей еще более привлекательной улыбке, что-то успел сказать заманчивое. Жалко было разрушать идиллию, но уж очень хотелось есть. Пришлось подойти и познакомить товарища с женой. Он не без разочарования покинул нас. На следующий день не очень уверенно говорил:

– Старик, ты же знаешь, я недавно развелся, нахожусь в активном поиске, готов стать правоверным подкаблучником. А тут стоят и перспективно улыбаются светленькие женщина и машина. Оказывается, уже занятые …

Я ему поверил, так как приняли после работы несколько капель сыворотки правды. Был июнь; в открытое окно залетал тополиный пух и тихо падал в наши стаканы с теплой водкой. Тем более он был в зените откровенности, так как снова в качестве закуски начал использовать неочищенные крутые куриные яйца, приговаривая, что еще ни одному мужику лишний кальций не помешал. Видимо, особенно в форме рогов для борьбы за самку…

Благодаря товарищу у меня повысилась самооценка; ведь друзья для этого и нужны.

Приходит как-то в выходной жена друга, кстати, на редкость несимпатичная, усаживается рядом на диване и начинает доверительно жаловаться на него, что такой нехороший совсем, не желает второго ребенка, мол, помоги. Не без легкой паники начинаю лихорадочно соображать, в каком именно виде от меня ожидается помощь в таком несколько интимном вопросе. С придыханием уточняю:

– От меня-то что требуется?

– Поговори с ним.

– Ну, это смогу, – выдыхаю я.

…Как православный интернационалист давно мечтал побывать на родине трех религий. Ангел-хранитель в формате жены поддержал идею. Но путь к Храму Гроба Господнего, как и учит история, оказался тернист. Заманчивая восточная кухня оказалась не для моего хронического панкреатита, острый приступ которого не заставил себя ждать. Да что уж там, святая земля приняла ее в непереваренном виде обратно. Ангел-хранитель снова меня спасла – нашла русскоязычную аптеку и вернула в строй поедателей острой пищи.

 Иерусалим – город намоленных улочек, на которых ждешь встречи с Сыном Божьим, любым чудом и Губерманом в частности. Игорь Миронович, тонкий знаток русско-еврейских душ и ненормативной лексики, не только жил и работал железнодорожным машинистом в Уфе, но и обморозил здесь лицо при ремонте своего тепловоза на сильном холоде – поэтому имеет красноватый лик жителя дальней Черниковки.

Губермана все-таки позднее встретил в Москве во время одного из его приездов в Россию. Во время концерта нахлынуло его воспоминание, в котором утверждалось, что во время отбывания уголовного наказания в Сибири у него на рыбалке особо активно клевал хариус на газету «Советская Башкирия». Разумеется, как в недавнем прошлом сотрудник этой газеты, я не мог удержаться от вопроса, что же могло привлечь эту замечательную рыбку в печатном издании – глубокое идейное содержание, удачная верстка полос, вкус типографской краски или что-то иное? Игорь Миронович с заметным оживлением вспомнил о своей работе в Уфе, на вопрос о рыбалке отвечать не стал, но дорогую книгу подписал: «На фарт!»

Как-то в своем интервью Россию он нежно назвал паханатом. Правда, почему-то о реальном, заокеанском, паханате скромно умолчал. Кстати, неплохо было бы увековечить в Уфе и его имя; толерантность, туризм и прочие ипостаси республиканской жизни от этого только выиграют.

…Перестал поддерживать жену в обсуждении ближних, ибо под конец разговора обычно выясняется, что главный виновник всех ее несчастий – это я. Порой эмоционально меня упрекает, что хорошо бы развестись. Вяло поддерживаю тему; действительно, почти все порядочные и разумные люди из числа наших друзей уже по несколько раз развелись или хотя бы по разу умерли, над многими уже стоят симпатичные памятники…

Если говорить совсем серьезно, все надо делать вовремя, даже выяснять отношения; завтра может быть просто не с кем, ведь кто-то из желательных собеседников уже на небесах, а кто-то еще хуже – в маразме. Да и есть ли в этом смысл? Странные эти женщины; не могут простить противоположному полу пьянство, тунеядство, неверность и другие его маленькие слабости. Не менее странные и мужики – не могут великодушно закрыть глаза на большие женские пакости: умение зарабатывать, делать карьеру, вести здоровый образ жизни и держать удары судьбы…

Легко любить молодых и здоровых, добрых и успешных, верных и красивых жен и мужей, родителей и детей, близких и друзей. Но мы еще больше нуждаемся в любви, когда становимся старыми и больными, некрасивыми и злыми…

Легко сказать: вовремя… Мой сосед под шестьдесят решил пережениться и уехать в другой город. Сомневающуюся избранницу убеждал:

– У нас с тобой в запасе есть еще целых двадцать лет.

И уговорил. Не очень юные романтики все распродали, а перед самым отъездом у него оторвался тромб…

…Есть мнение, что коммунизм – это религия. Недавно перед заселением в гостиницу «Халяль» нас с женой попросили показать паспорта с регистрацией брака. Невольно вспомнилось, что в добрые старые партийно-советские времена это делали во всех гостиницах и санаториях страны…

До апрельского 1985 года Пленума ЦК КПСС мне было неудобно, что никак не мог посетить мавзолей вождя, а после партийного форума совсем стало стыдно, что до сих пор не был в церкви и вообще не крещенный. Взял жену, деток и привез свое войско в старинную деревянную церковь на таинство. Батюшка окинул взором нашу компанию – человек тридцать жаждущих, почему-то подошел именно ко мне, незнакомцу, протянул старинную книгу с молитвами:

– Читай!

До сих пор недоумеваю, как он мог знать, что я еще не успел забыть после университета весь ужас сдачи старославянского – прочел молитву почти без запинки. Ощущение после крещения было, будто в открывшуюся дверь души постучались все мои предки…

Говорят, с возрастом интерес и к режимной, и к антирежимной журналистике гаснет, так как почти не остается вопросов, которые хотелось бы задать; ведь от них мало что меняется. Или все-таки?..

 

 

Я РОДИЛСЯ В ДЕРЕВНЕ БЕЗ ЦЕРКВИ

 

«Первое боевое задание». Из цикла «Незабываемые дороги».

Как началась война, Колька закончил девятый класс, ему шел семнадцатый. Отец ушел добровольцем тем же летом, и на плечи Кольки легла немалая ноша – он старший в семье среди четверых детей. Письма-треугольники от отца приходили редко, но такие теплые, что мама долго плакала. Мягкий, добрый он, папка-то. Из писем чувствовалось, что непросто там сейчас отцам.

И все-таки мать послала Кольку учиться в десятый класс. Сама-то она всю жизнь проработала учительницей начальных классов и стремилась дать образование детям, чужим и своим.

Тихо в классе. Здесь, в уральском селе, порой и не верится, что где-то грохочет война. Ежедневно и жадно прослушиваемые сводки Совинформбюро, появившиеся плакаты и лозунги, призывающие дать отпор врагу, заставляли ребятню тайком мечтать о фронте, о том, как они могли бы там, на передовой, дать жару проклятым фашистам. Те же мысли одолевали и Кольку. Он еще с начальных классов неплохо рисовал, посылал рисунки даже в «Пионерскую правду». Вот и дома во время выполнения домашних заданий по геометрии вместо нудных чертежей непроизвольно начинал рисовать бои, в которых был отец. И обязательно в каждом бою он бьет фашистов. И обязательно остается живым.

…Папка, продержись еще немного, через год и я добровольцем уйду на фронт. Здесь сестренка и братишки и без меня выживут, а ты без меня – нет. Мы будем вместе, бок о бок, бить фашистов, как на моих картинах. А когда освободим всю землю от этой мрази, то опять вернемся домой, к нашей Белой. Переметы я ставлю теперь один, без тебя, и рассветы встречаю на берегу один…

На геометрии нет времени размышлять о постороннем. Иван Константинович по глазам видит – думает ученик о деле или гоняет лодыря. Но вот минута передышки – кто-то вызвал его из класса.

– Коля и Сережа, вас вызывают к директору, – ровным голосом произнес вернувшийся учитель.

– Коль, неужели что-нибудь с фронта? – встревоженно спрашивал Серега. – А может, ты что-то натворил. У меня вроде все в норме…

– Не знаю. Не береди душу.

Кабинет директора даже у старшеклассников вызывал волну беспокойства. А когда вызывал сам директор, и говорить не приходится.

Директор о чем-то разговаривал с военным. Ребята его знали – в военкомате работал.

– Вот, товарищ лейтенант, знакомьтесь – комсомольцы, художники, – без обычной строгости произнес директор. – Думаю, ребята справятся с заданием.

– Дело, значит, такое, ребята. Необходимы, так сказать, ваши способности к рисованию, – голос лейтенанта был таким же крепким, как и рукопожатие. – Нам не хватает пока плакатов и другой наглядной агитации. Короче, необходимо подготовить транспаранты и, главное, увеличенные копии плакатов. С директором мы договорились – на время работы вы освобождаетесь от занятий.

По дороге в районную художественную мастерскую, где Коля бывал пару раз еще до войны, лейтенант продолжал:

– Сами понимаете, районные художники все мобилизованы, так что на вас вся надежда. Вот вам оригиналы, работайте, вечером вас проведаю.

Неужели все эти недоступные краски, гуашь, холсты и настоящие беличьи кисти в их распоряжении? Это так, но некогда всем этим богатством любоваться – надо работать. К вечеру были готовы два плаката размером два на три метра. На то, чтобы изобразить нашего солдата, много времени ушло, а гниду-фашиста гораздо легче – безобразен и страшен он как черт; еще не хватало его детально вырисовывать…

Лейтенант вечером очень кстати принес хлеба с молоком.

– Ну что же, молодцы, ребята, – проговорил он после того, как походил вокруг ребячьих шедевров. – Не шибко я в этом понимаю, но думаю, и военкому понравится.

На душе у ребят потеплело, да и строгий военный стал на них смотреть мягче.

– Товарищ лейтенант, – уловив момент, обратился по-взрослому Колька. – А можно мне на фронт? Там мой отец…

– Сколько тебе?

– Шестнадцать, – побоялся соврать юный художник.

– Вот видишь, какой из тебя вояка… А ты не думай, что не сможешь принести пользу Родине. Считай наше поручение первым боевым заданием. А придет время, и ты встанешь рядом с отцом бить фашистов.

Расстроился Колька после такого разговора. Не знал еще, что слова лейтенанта сбудутся и через год он будет направлен в Гурьевское военно-пехотное училище. А в родном селе останется выполненное первое боевое задание – плакаты и транспаранты. В кузове полуторки рядом с ним будет сидеть также остриженный под ноль друг Сережка.

(Районная газета «Дружба», 1981 год)

 

Я родился в деревне без церкви. Поэтому колокола, вернее колокольчики, видел и слышал только на домашних животных молочного направления. Потом колокольчик звенел в сельской школе; радостно – на переменку, тревожно – на урок. Сейчас живу под малиновый звон колоколов древнего монастыря. Лучшего душа не ждет, лишь изредка вспоминает колокольчики детства…

Так как довелось родиться в семье фронтовиков, то тема войны в моей графоманской юности была. Родители не любили эту тему, но их редких и коротких рассказов хватало для того, чтобы в юношеской груди что-то начинало свербить. И это свербило ровно до тех пор, пока опус не ложился на бумагу.

Повезло ли мне в этой жизни? Если верить статистике, то не без этого; из ста бойцов 1924 года рождения к концу войны живыми остались трое. Мой отец, фронтовик с 24-го года, воспитал пятерых детей и дожил до 77 лет, да и матушка того же года рождения служила в госпитале…

Отец не отзывался на просьбы системно рассказать о войне, но эпизоды иногда по настроению вспоминал.  Например, как после тяжелого ранения на Юго-Западном фронте под Сталинградом  лежал на соломе в занесенном сугробами сарае.  В тесных рядах, как в братской могиле, такие же восемнадцатилетние стонали и кричали  от боли и ран, потом навсегда затихали. Через несколько дней  немногих оставшихся санитары под огнем смогли переправить в госпиталь…

…На нашей площадке в подъезде четыре квартиры. Только в одной из них жил фронтовик – дядя Саша. Каждая из трех квартир по традиции приглашала его с утра к столу на фронтовые. Я старался каждый год этот ритуал исполнить пораньше, чем соседи, но, как всегда, опаздывал; дядя Саша мне доставался уже тепленьким, склонным к актуальным размышлениям:

– Вот вы, молодежь, осуждаете Сталина. А ведь мы в атаку поднимались с криком – за Родину, за Сталина!..

Потом делал паузу и добавлял:

– А попробуй не закричи – сзади бежал политрук, мог штыком и в зад ткнуть…

Несмотря на боевые ордена и медали, он со своей старушкой не имел отдельного жилья, обитал в статусе приживалки в двухкомнатной квартире у сына с его семьей с внуками. Правда, у местных властей был востребован его обвешанный наградами пиджак на шествиях ветеранов.

Казалось бы, эти намеки на военные рассказы слабо ложатся на современную жизнь, когда и страна-то осталась в обглоданном виде. Главные коммунисты страны и рыцари перестройки по совместительству вдруг каждый по-своему начали бороться с нашими главными завоеваниями – не очень развитым социализмом и не менее привлекательным алкоголем. Дополняя друг друга в этом славном деле, добились несколько однобоких успехов. Так как народ однозначно поддержал только алкоголь, то социализму пришлось бесславно капитулировать.

Боюсь, нам опять может навредить зависть. Ну чего не хватало в свое время крестьянам в их собственных избах с экологическими соломенными крышами и земляными полами, рабочим в их прекрасных бараках, солдатам в безопасных траншеях? Ну зачем они поперлись громить малопригодные для проживания дворцы? И тем более сворачивать позолоченные иконостасы и кресты храмов? Ну зачем эти все инородные излишества в уютных хижинах?

Мы капризны, как дети. Нам плохо, когда в стране мало демократии, но становится еще хуже, когда ее слишком много. Нам не пришлись ко двору чиновники-романтики, потом выяснилось, что циники – тоже не простые ребята. На нас невозможно угодить.

Смешно вспоминать, что перестройка в стране началась с борьбы с привилегиями. Помню, как в конце восьмидесятых в нашем городке склоняли везде и всюду местного нефтяного магната – начальника НГДУ – за то, что на садовом участке поставил сруб на несколько сантиметров выше нормы по длине и высоте, а на использованные гвозди не хватало товарных чеков. Сейчас, слава богу, у нефтяных начальников проблем со срубами нет.

Из бывших легче всех перестроились комсомольские аппаратчики – сказались молодые мозги. Некоторые из них, люди пластичные, легко переходящие с баса на фальцет и обратно, за шахматной доской выигрывающие только в поддавки, понимали, что пришло время менять свою непоколебимую точку зрения. Партийно-комсомольский актив в основном пошел в бизнес в форме госслужбы, а также в торговлю, которая еще вчера в горкомовских сводках почему-то называлась спекуляцией. Но были и творческие направления – в священнослужители, журналисты, казаки. Из нашего горкома комсомола тоже выдвинулся казак со всей надлежащей блестящей мишурой – погонами, медалями и шашками, как потом выяснилось, и американским паспортом. Лучше бы этого не знать: появилось тревожное ощущение – в нашей отечественной истории русские казаки просто так на Западе не обустраиваются…

Понятно, что вместе с базисом рухнула и надстройка; в привычных человеческих отношениях, в том числе и межнациональных, произошли метаморфозы от лукавого. Русский, по всем писаным и неписаным законам справедливо считающийся языком межнационального общения, где-то вдруг стал вытесняться местными титульными языками, количество учебных часов иностранного сравняли с преподаванием великого и могучего. На фоне заявлений из некогда родного Киева, что русский язык – это степной диалект украинского, все это не вызывало энтузиазма. В воздухе витало ощущение, что в развале всего и вся негласно был назначен русский, что с арифметической точки зрения вполне логично. В одном национально-культурном центре мне советовали рекомендоваться не русским, ну хотя бы белорусом. При всей любви к милым сердцу бульбашам и другим братьям славянам это привлекательное предложение показалось спорным. Вот такие были времена…

Национальный вопрос – очень тонкая субстанция. Теоретически мы все об этом знали, но практически ее тонкость и хрупкость почувствовали на себе только в годы перестройки. Абсурда хватало везде. Поехал в начале девяностых в Москву; остановивший гаишник в соседней области перво-наперво спрашивает:

– Вы русский?

– Русский-то русский, да что толку?..

Не скрою – не понимаю подобных неуставных вопросов. Как-то знакомый мулла тоже, как гаишник, неожиданно спросил:

– Хазрат (к некоторым собеседникам он уважительно обращался именно так), ты кто по национальности?

Пришлось сосредоточиться:

– Родители русские, родился и жил в основном среди марийцев и татар, но в душе иногда еврей…

– Значит, ты таки еврей, потому что самое главное в человеке – это его душа!

…В Москве и Подмосковье, где почти все строятся или делают ремонт, строительные бригады в основном формируются по национальному признаку. Даже из маленькой Молдовы отдельно приезжают молдавские и гагаузские бригады. Ребята редко благожелательно отзываются о других бригадах, даже когда вынуждены брать совместные объекты; мол, обманывают при расчетах. Как-то спросил у строителя:

– Часто ли обманывали чужие и свои?

– Чужие – пару раз, а свои – частенько. Но когда не доплачивает свой, к этому относимся нормально, а вот на чужих в таких случаях очень резко реагируем.

Так что обманывать чужих намного опаснее, чем своих. Нередко русские подрядчики и прорабы вынуждены разнимать дерущихся из разных бригад. Это уже кармический долг – принуждать наших братьев к миру.

Шутить с такими бригадами надо осторожно – могут не так понять. Как-то армянский бригадир спрашивает:

– Надо бы на несколько дней в Ереван к семье съездить. Что тебе привезти?

– Привези настоящий чай армянского разлива.

Приехал несколько обескураженный:

– У всех спрашивал, не нашел армянского чая. У нас же не Грузия.

Пришлось прочитать стихотворение Высоцкого о самом замечательном чае, настоянном в дубовых бочках. Ребята смутились и на следующий день подарили самый оригинальный армянский коньяк подмосковного разлива.

В стройку вступаешь словно в драку. Но у меня есть своя таблетка-воспоминание – стройки из времен развитого социализма, когда невозможно было свободно приобрести ни кирпича, ни цемента. Помню, с товарищем, кстати, в недавнем прошлом секретарем горкома партии по идеологии, залезали по-пластунски в цементную башню и с ее стен наскребали в мешки остатки цемента, пока его бывшие подчиненные торговали в Польше советскими зеркальными фотоаппаратами «Зенит». Правда, иногда выручала водка – идеальный растворитель всех строительных проблем периода развитого социализма, твердая валюта всех советских времен и народов. Ни один водитель, везущий на стройку дефицитный груз, от нее не отказывался.

…Водитель Серега опять перебрал и выгнал местное культурно-массовое население из клуба. В горкоме за этот подвиг его тоже решили выгнать – из партии. Для этого трагического мероприятия надел он лучший костюм и даже побрился. Секретарь «первички» это дело забраковал и велел надеть испачканный горюче-смазочными материалами комбинезон, окунуть руки в отработку и только в таком виде предстать перед членами бюро. Ниспадающие до плеч золотистые кудри и голубые глаза довершили образ кающегося камазиста – первый секретарь горкома после долгого взгляда на этот неотразимый натюрморт предложила ограничиться строгим выговором. Серега остался в партии, которую вскоре саму выгнали. Так и платил взносы лишние два месяца. Обидно, говорил он, лучше бы с друзьями отметил исключение…

…От ближайшего строительного рынка до моего участка – рукой подать, водители за доставку просят твердую таксу в тысячу рублей. Один вдруг запросил целых три.

Интересуюсь:

– Что вдруг так?

– Это за риски. Вы же недалеко от аэропорта строитесь, вдруг мне самолет на голову упадет.

– А тебе тогда будет важно – упал он за тыщу или три?

– За три не так обидно…

Самое большое количество друзей у меня было, когда жил в бараке. С приобретением трехкомнатной квартиры их заметно поубавилось. Когда построил коттедж – стало еще меньше. То ли друзья во мне разочаровались, то ли я на этом пути подрастерял свои лучшие качества.

Не раз убеждался, что в нашей стране просто необходимо знать один из тюркских языков. Если знаешь – можешь найти общий язык с представителями десятков народов нашей необъятной. Как-то в Нерезиновой приятель снял квартиру, а оттуда не хотели выезжать бывшие арендаторы, со слов хозяйки, студентки. Оказалось – проститутки из соседней губернии, которые забыковали, стали вызывать сутенера. Приехал темненький парень, назвался Ринатом. Оказалось – астраханский татарин. После нескольких ключевых фраз оперативно забрал своих подопечных…

Кстати, в связи с теми же миграционными делами иногда дискутируется вопрос о количестве реально находящихся в московском регионе людей. Недавно прочитал по теме статью специалиста по урбанистике, который утверждает, что истинное количество населения любого города рассчитать можно только по нагрузке работы системы канализации – лишь ее счетчики в состоянии подсчитать людей. Согласен, это не только объективно, но и символично…

…Оздоравливались с женой в Чехии. В санатории персонал старался за трапезными столиками рассаживать народ по языковому признаку; с нами сидела милейшая украинка с золотыми часами на руках и нитями на лице. Вспоминала, как в молодости работала в шахте на Донбассе, тяжело воспитывала дочь и как повезло с зятем. Чувствовались рассудительность и чувство такта. Но когда разговор неизбежно подошел к теме Крыма, весь лоск собеседницы быстро испарился, вилка подозрительно передислоцировалась из ее левой руки в правую. Позднее она все-таки пояснила свою эмоциональную оценку крымскому вопросу. Ларчик просто открывался. Оказывается, ее зять был не прост и при делах, осваивал бюджетные средства на крупных стройках Незалежной, откаты удачно вложил в строительство собственной гостиницы на южном берегу, и теперь семья опасается за ее судьбу. Вот и вся политика – сконцентрированный вид экономики в одних руках…

Таких талантов в отчубайсенной стране всплыло немало. Довелось поработать в одной крупной компании, руководитель которой в мутной воде перестройки заполучил предприятие с многомиллиардными активами, а через несколько лет после процедуры банкротства сдал его арбитражному управляющему с многомиллиардными долгами; так никаких волостей с заводами не напасешься. Ушел старичок неохотно и с почестями, до последнего часа проводил многочисленные совещания по оздоровлению экономики предприятия. Когда приставы и кредиторы пришли занимать его кабинет, вошедший в роль дедуля упирался в дверном проеме пятками ног и ладонями рук и кричал в пустой коридор, что завтра состоится совещание по повышению эффективности производства. Переигрывал…

У породившей этого дедулю перестройки тоже есть свои родители. Кстати, оба приезжали в наш город за голосами избирателей и были вынуждены вести себя соответственно – как популисты. Родитель номер один поддакивал ошалевшим от пустых прилавков магазинов горожанам, мол, страна встала на путь демократизации, и вообще жрать нечего, а тут прямо в центре города возвели из мрамора и гранита помпезное здание КГБ, что не соответствует формату политического момента – ой, нехорошо как-то… Родитель номер два, лоб которого украшала уже не лысина с родимым пятном, а шикарный чуб, пошел дальше – наобещал дать столько суверенитета, сколько проглотим; правда, не дал рецепта на случай, если вдруг кто им поперхнется. Похоже, за спиной Мазепы выстраивается очередь за соответствующим орденом…

Каждый из них по-своему боролся с алкоголем. Итоговый счет: два-ноль в пользу алкоголя.

Заповедь делиться с ближним никто не отменял. Союз поделили – пожалуйста, вместо одного генсека пятнадцать президентов при делах. Из колхозных бригад создали отдельные хозяйства – тоже счастливых председателей и главбухов заметно увеличилось. Когда массаж спины с получасовой процедурой поделили на три зоны по десять минут, медработники со скользкими руками стали зарабатывать в три раза больше.

Говорят, что проницательные китайцы открыли специальный институт по изучению перестройки в нашей стране. Остерегаются, понимаешь, как бы не пожать у себя того, что натоптали родители ветра перемен в не китайской лавке. А нашему масштабному заднему уму и без специнститутов понятна их главная оплошность – не стоит отнимать у людей последнюю выпивку с закуской. У нас от этого несколько проясняется сознание, портится настроение и притупляется чувство патриотизма на фоне национальной гордости.

В последнее время для праздношатающихся толп туристов активно реставрируются дворцы и замки. Посещаешь царские палаты и убеждаешься, как действительно самодержцы были далеки от народа; с одной стороны баррикад – золоченые крыши дворцов и храмов, с другой – соломенные крестьянских изб и рабочих бараков. При партийных боссах высота баррикад заметно снизилась, что все равно не спасло последних. Сегодня эти невидимые баррикады снова набирают малосимпатичную и тревожную высоту…

Кое-где нас снова недолюбливают. Но это понятно: возвращение подло украденного у России Крыма априори всем понравиться не может. Да и хуже не бывает, когда оппоненты нас любят, а не уважают…

Иногда в несуразном розовом пенсне тянет попенять, мол, что же это наши оказавшиеся у руля вершители судеб не спешили делиться с народом, веками ничего не делали для построения сбалансированной системы независимых ветвей власти; ведь для стабильности страны всем нужно ощущать себя при делах. Но потом вспомнишь лекции нашего историка по кличке Великий, с красноватыми до обеда глазами, о том, как совсем еще недавно русские русскими торговали, оптом и в розницу, на рынках и по объявлениям, когда с любезной помощью самых обаятельных и титульных христиан с Кавказа продать товар было выгоднее братьям мусульманам в Турцию, чем без посредников соседнему помещику, и глупые вопросы как-то сами снимаются. Может, поэтому нам бывает сложно равноправно общаться с чиновниками и людьми; подавай тех, перед кем заискивать надо или кого гнобить можно. Или поторопился лет на триста с несуразными мыслями, или Великий по состоянию здоровья опять что-то напутал, утверждая, что для мировой гармонии русский народ в идеале должен быть слегка голоден, пьян и виноватый…

История учит, что для сносного существования России ей нужны руководители-циники, но для пронзительности изредка и ненадолго можно допускать до власти и романтиков. Но только лишь для того, чтобы после них как можно скорее снова позвать циников – для восстановления разрушенной страны. И очень важно чтить простой рецепт русского счастья – пей по таланту и воруй по чину. Есть мнение, что мы – стадо, за долгие века так и не научившееся ни сыто пастись на собственном же пастбище, ни защищаться от своих же ненасытных волков. Но радует то, что волки с чужих пастбищ нас побаиваются.

Модно нынче заниматься газообменом мнений по теме, что Россия была, есть и будет полицейским государством, которое никогда не станет своим для сытого, устоявшегося и продвинутого Запада. Но Россия больше, чем эта вульгарная и поверхностная мыслишка, которую нельзя потреблять, как и верховую воду, что также грязна, вредна и даже смертельна для нас своими нечистотами. А многонациональная русская земля веками очищала и будет очищать ее до родниковой…