Пётр Фёдоров. Ёлочные игрушки

Пролог

Там, где сейчас в небо вонзается хищный клык банка «Уралсиб», почти весь ХХ век стояли дома железнодорожников. Тринадцать корпусов добротных двухэтажных деревянных домов с подпольями и чуланами составляли микрорайон, ограниченный улицами Социалистической, Революционной, Карла Маркса и парком Ивана Якутова. Эти революционные названия появились после гражданской войны, а до этого улицы назывались по-другому: Бекетовская, Богородская, Александровская. Парк тоже назывался иначе, но со стороны будущего микрорайона он был ограничен территорией, принадлежащей Иоанно-Предтеченскому храму. В 20-е годы рядом с храмом началось строительство домов для победившего пролетариата, а в 30-е его постигла участь большинства русских церквей, уцелевших после первой волны борьбы с религией: его сначала закрыли, а потом снесли. Все служившие в нём священники, упорствовавшие в своём «мракобесии», были репрессированы. Дольше всех продержалось старое Ивановское кладбище, примыкавшее к снесённому храму. По свидетельству очевидцев, на нём хоронили ещё в послевоенные годы. Вероятно, его окончательно закрыли уже в годы хрущёвской «оттепели», в пору последней революционной атаки на пережитки прошлого.

         Мне кажется, что люмпенами могут быть не только малообразованные рабочие и крестьяне, но и более обеспеченные и образованные сословия. Всё дело в отношении к прошлому. Люмпен чаще всего живёт настоящим. Его мало интересует будущее, а прошлое вызывает лишь зевоту и раздражение. Он ценит лишь полезные для него вещи, а всё, что выходит за эти пределы, для него просто не существует или подлежит уничтожению. Сам я родился в самой обычной семье служащих. Все мои дедушки и бабушки были простыми рабочими и крестьянами. Но они не были люмпенами, потому что не забывали своих предков и культуру своего народа. Дед Павел в конце своей долгой жизни продиктовал нам с мамой имена всех своих предков до шестого колена. А в более ранние годы он не только помнил принадлежащих ему овец, но и знал все их повадки. Может быть, от него я и унаследовал зрительную память о наших ёлочных игрушках.

На рубеже 50-х и 60-х годов мне довелось застать Уфу ещё по преимуществу одноэтажную, утопавшую поздней весной в цветении яблонь, черёмухи и сирени. Наши двухэтажные бараки в те годы выглядели коттеджным посёлком в окружении покосившихся одноэтажных домишек. Кирпичные пятиэтажки сталинского стиля возвышались лишь отдельными островами по улицам Ленина и Карла Маркса. Рядом с нами стоял только один пятиэтажный дом – для работников обкома партии.

В одном из домов железнодорожников прошло моё детство. Традиция наряжать новогодние ёлки началась в нашей семье ещё до моего рождения, но в годы моего раннего детства она получила своё наивысшее развитие. Дело в том, что в довоенные, военные и послевоенные годы жизнь в нашей семье, как и у большинства людей, была настолько бедной и тяжёлой, что празднование Нового года проходило хотя и весело, но без особых излишеств. А потом, когда я подрос, ёлку вытеснил телевизор, хотя большую ёлку мы наряжали до 1995 года, а маленькую, настольную наряжаем до сих пор.

В разные годы ёлку устанавливали то в одной, то в другой из двух крохотных комнат, закрепляя её на полу чаще всего на специальном деревянном кресте. Но иногда вместо креста брали большое металлическое ведро и укрепляли в нём ствол пихты, сосны или ели с помощью тяжёлых камней и кирпичей, накрывая их сверху белой марлей, похожей на снег. Вся комната наполнялась смолистым ароматом, и это было самым точным и приятным признаком новогоднего праздника.

Часть первая

НИЖНИЙ ЯРУС

         Этот ярус был связан с моим ранним детством, когда я больше ползал, чем ходил вокруг ёлки. В то время я только познавал мир на ощупь, цвет и вкус. Поэтому особую радость доставляли «съедобные» игрушки, типа морковки, ягодки, грибов и кукурузы. Ещё мы с сестрой очень любили мять пальцами жёлтую птичку и ватных дедов морозов. Все эти игрушки обычно висели на нижних ветках и легко доставались и рассматривались нами прямо с пола.

I

Под ёлкой

         В раннем детстве мы любили ползать под ёлкой, потому что там был наш мир игр и развлечений. Пока не родилась моя младшая сестрёнка, моим товарищем в этих играх была двоюродная сестра Лена. Под наряженной ёлкой мы строили пирамидки или устраивали импровизированные спектакли с дедами морозами.

В те годы я любил ползать по полу не только под ёлкой. Широкие и ровные половицы дома железнодорожников были для меня и местом для игр с кубиками, солдатиками, машинками и другими игрушками; и первым читальным залом, где я, сидя и лёжа, рассматривал книжки с картинками; а иногда и постелью, когда, устав после беготни, я заползал под кровать, чтобы ненадолго вздремнуть.

Среди прочих игрушек у меня был паровоз с вагонами и рельсами, который я возил по полу. А со стены на меня смотрел портрет дедушки Александра, коренного уфимца с печальной судьбой, проведшего первый поезд по открывшейся железной дороге Уфа – Ишимбай.

В тот «первобытный» период нашего детства в бабушкиной квартире на Революционной у нас было два деда-мороза. Один из них – мелковатый для того, чтобы стоять под ёлкой, но крупнее обычных ёлочных игрушек. Одетый в красную шубу и шапку и сделанный из какой-то тяжёлой субстанции, покрытой лаком. Не знаю, как он попал в наш дом, но подбитый нос свидетельствовал о том, что у него было бурное прошлое.

Другого деда-мороза я любил больше. Он был крупнее, сделан из ваты, и всем своим видом напоминал деревенского мужика в шапке-ушанке. Одной рукой он опирался на посох, а в другой держал небольшой мешок с предполагаемыми подарками. И хотя мы знали, что никаких подарков там нет, но детское любопытство заставляло нас время от времени делать робкие попытки заглянуть в этот мешочек.

Когда родители получили отдельную квартиру на Строительной, мы завели нового и большого деда-мороза. Он тоже был сделан из ваты и представлял собой солидного деда в белой шубе и шапке. Под ёлкой он уже не умещался, поэтому стоял рядом с ней, как хозяин этого волшебного царства.

Уже после рождения младшей сестры мы два или три раза ставили под ёлку свои валеночки и утром первого дня нового года бежали доставать из них подарки от Деда Мороза.

II

Морковка

         Такую игрушку я не помню. Но, по рассказам мамы и бабушки, морковка висела на одной из первых моих ёлок в посёлке Булгаково под Уфой. Там мама после моего рождения работала врачом и жила на квартире у местных жителей. Мне тогда было полтора года, и, вероятно, я принял стеклянную морковку за настоящую. Говорят, что я даже пытался откусить её кончик, но игрушку у меня вовремя отобрали.

         Много позже бабушка Поля вспоминала, как дядя Женя в голодные тридцатые годы мечтал досыта наесться моркови.

         А ещё наши родственники мне как-то рассказали историю о том, что, когда мой отец был маленьким мальчиком, его родители вместе с ним ехали на телеге по деревне домой и везли целый воз моркови. Кто-то из односельчан в шутку попросил у Илюши пару морковок. А тот, переживший в раннем детстве голод, был настолько скуп, что заплакал от страха, боясь, что придётся отдать с целого воза две морковки. Вероятно, эта скупость передалась по наследству и мне, потому что с раннего детства, часто лёжа в больницах, я страшно переживал потери каких-то маленьких куколок или даже просто обычных камешков, которые в глазах взрослых не имели никакой ценности и выбрасывались, как ненужный хлам и мусор. Для меня же это были бесценные сокровища, одушевлённые мною до любящих и понимающих меня существ, которых я противопоставлял в своём детском сознании бездушному больничному миру.

III

Лягушка

         Лягушка была небольшая, зелёная, довоенного или послевоенного образца, из папье-маше. Она сидела на болотной кочке под красным грибом мухомором.

         Когда-то в далёком детстве, в один из моих первых приездов на родину отца, в деревню Логиновку, я увидел много лягушек на крутом склоне ямы, из которой дед черпал вёдрами воду и уносил поливать огромный огород, тянувшийся от дороги возле их дома до самой речки Сухайлы. Пока он трудился, я разглядывал лягушек, карабкавшихся по крутым глинистым стенкам ямы. Большие жабы меня пугали, а маленькие вызвали желание взять их с собой поиграть. Вероятно, когда дед закончил поливать огород, меня долго не могли уговорить отойти от ямы и вернуться домой. Помню, как бабушка Елена обещала мне принести маленького лягушонка в спичечной коробке, если я пойду домой и лягу отдыхать. А потом, уже сквозь сон и шум голосов я, кажется, увидел заветную коробочку. Но была ли в ней лягушка, я не помню.

         Позже, уже в Уфе, на старой квартире на Революционной, у меня была резиновая лягушка, скакавшая с помощью ручного пульверизатора. Под брюшком у неё был резиновый мешочек, который разворачивался от резко наполнявшего его воздуха, и она от этого забавно подпрыгивала.

         Одной из первых сказок, прочитанных мне бабушкой, была «Царевна-лягушка» с иллюстрациями художника Ивана Билибина. Эту сказку я слушал, рассматривая картинки с неповторимым билибинским орнаментом, напоминавшим мне узоры на ковре.

         И, наверное, самое памятное. Как-то тёплым летним вечером мы с родителями возвращались из кинотеатра «Родина». Когда проходили по Революционной мимо Дворца пионеров, перед нами по дороге проехала поливальная машина и смочила раскалённый за день асфальт. И тут мы увидели, как по лужам возле бордюра стали прыгать появившиеся откуда-то две или три маленькие лягушки. Мы шли в приподнятом настроении мимо недавно посаженных жителями наших домов молодых деревьев, и впереди у нас была ещё целая жизнь.

IV

Жёлудь

         Жёлудь был из стекла, жёлтого цвета с коричневой шапочкой, крепившейся с помощью ниточки к ветке. Ничем особым не выделяясь среди ёлочных игрушек, он памятен сегодня историей с его натуральными собратьями, приключившейся в моём далёком детстве.

Как-то осенью я заболел ангиной и лежал дома. Было скучно валяться целыми днями в кровати и принимать горькие лекарства, поэтому я попросил маму набрать мне желудей. Сейчас я уже не помню, как эта идея пришла мне в голову. Вероятно, мама как-то принесла после работы особенно красивый жёлудь, и я с ним долго играл, а потом мы вместе придумали сделать из него с помощью спичек и пластилина какую-то игрушку. Игрушка привела меня в восторг, и я стал упрашивать маму принести мне много желудей, для того чтобы сделать из них целый зверинец. В то время я увлекался книгами о животных, поэтому идея зверинца стала выходом накопившейся во мне страсти к братьям нашим меньшим. Не могу понять, где мама набирала мне желудей, поскольку возле нашего дома и в парке Якутова дубы не росли. Но несколько раз она приносила мне небольшие горсти ровных и аккуратных желудей с шляпками и без оных. А я, забыв про болезнь, сооружал из них всевозможных животных. Поскольку опыта изготовления подобных поделок у меня не было, из-под моих пальцев выходили какие-то уродцы. Но моя фантазия заставляла видеть в них слонов, тигров и антилоп. Единственную удачную фигурку сделала мама. Она прилепила к очередному жёлудю кусочек пластилина и вылепила из него голову льва, а потом с помощью спички придала ей резкие и мужественные черты. После этого я много раз видел подобные складки на лицах фронтовиков и людей мужественных профессий. Не помню, какими были ноги и хвост, но голову этого желудиного льва я вижу своим внутренним взором до сих пор.

V

Птичка

         Возможно, это была иволга. Жёлтая птичка, с красным клювом. Мы с сестрой любили её мять пальцами, потому что она была мягкая, ватная, с шершавой поверхностью, покрытой блёстками.

         Про иволгу я только читал, а в реальной жизни видел лишь воробьёв, синиц, стрижей и голубей. Редко, как праздник, к нам на исходе зимы прилетали снегири. Первый раз я увидел их за окном квартиры на Революционной. Это были два сказочных красных шарика на фоне белых сугробов и чёрных веток. Лет через сорок мне довелось увидеть их вновь уже целыми стайками. Они прилетали в марте пить воду из небольшой лужи под окнами нашей библиотеки – в центре города, но место было спокойное и тихое, закрытое от площади и дороги большими деревьями. И пугливые снегири, видимо, оценили безопасность этого места и прилетали сюда несколько лет подряд.

         В четыре года я научился читать по книжке Георгия Скребицкого «Про наших птиц, скворцов и синиц». В ней надо было вырезать фотографии птиц и приклеивать их к пустым рамочкам в текстах соответствующих рассказов. Эту книгу мне читали мама и бабушка, потом я под их руководством наклеил все фотографии в нужные места. А затем я часто раскрывал эту книгу и, рассматривая картинки, вспоминал истории про птиц. Как-то мама и бабушка были чем-то заняты на кухне, а мне очень хотелось ещё раз прочесть какой-нибудь рассказ. Буквы к тому времени я уже знал, поэтому попробовал прочитать подпись под одной из фотографий. К первой букве «с» я прибавил «о», получилось «со». Потом долго буксовал со следующей «й». Наконец до меня дошло, что это будет «сой». А дальше я быстро сложил четвёртую и пятую буквы «ка» и, присоединив их первым трём, прочёл слово «сойка». Радости моей не было предела! Я побежал на кухню с криком: «Слушайте! Я сам научился читать!» Бабушка и мама, услышав моё чтение по слогам, были в восторге. После первого слова дела пошли быстрее, и через неделю я стал самостоятельно читать небольшие тексты.

VI

Дедка с репкой

Это была простая и невзрачная игрушка из обычного картона, раскрашенного ядовитым бордово-зелёным цветом. Но мы с сестрой, как и многие дети, хорошо знали и любили сказку про репку и ценили игрушки не столько за форму, сколько за содержание.

         Я же особенно любил простые и самодельные игрушки, предпочитая их красивым и дорогим, но сделанным чужими руками. Вероятно, в этом проявлялись мои крестьянские корни, поскольку многие поколения моих предков если во что-то и играли в детстве, то, конечно, в самодельные чурочки и тряпичные куклы. Моей любимой куклой до поступления в школу был петрушка, сшитый моей бабушкой Полей из цветных лоскутков. Самым примечательным в нём было его лицо, нарисованное бабушкой. В этом лице был даже не характер, а душа. И с этой душой я любил общаться, предпочитая это общение более интересным в том возрасте играм с машинками и солдатиками.

         А дедку с репкой я жалел за его некрасивость и убогость. Эта бедная игрушка обычно висела на самых нижних ветках и по-своему украшала наше детство.

VII

Кот-почтальон

         Кот был белый и плоский, изготовленный из картона. Одетый в серо-голубые штаны, красные сапоги и такую же тирольскую шапочку с пером. В лапе он держал голубой конверт.

         В реальной жизни почтовые конверты мы получали не так часто. В основном это были письма от наших родственников. В школьные годы я переписывался со своим другом из Харьковской области Игорем Гавриловым. Его мама была родом из Уфы и на лето приезжала с сыном в наш дом на Революционной. С Игорем и ещё двумя соседскими мальчишками мы играли в «штаб». Игорь, как автор идеи, присвоил себе чин майора и должность начальника штаба. Я был его заместителем в чине капитана. Какие звания имели остальные, я уже не помню. Но собирались мы по разным укромным углам во дворе для организации всевозможных «боевых операций». Чаще всего они сводились к стрельбе из всех доступных нам в ту пору средств. Одна такая вылазка прошла не совсем безобидно. Мы, обегая вокруг нашего дома, бросили в чью-то форточку небольшой камень, который во что-то угодил. Разгневанные соседи пожаловались на нас родителям, и нам за эту акцию порядком влетело.

         В какой-то год мы увлеклись капсюлями, которые покупали с рук на уфимском вещевом рынке. Когда Игорь уехал к себе в Чугуев, я умудрился переслать ему несколько писем с этими капсюлями. Как они не взорвались при пересылке, меня до сих пор удивляет. Но тогда подобные взрывоопасные глупости были для нас в порядке вещей.

VIII

Гриб мухомор

         Мухомор был из стекла и держался на железной прищепке. Это была очень красивая игрушка, как по форме, так и по цвету. Насыщенный красный цвет грибной шляпки с маленькими белыми пятнышками удивительно сочетался с изящной ножкой этой игрушки матово-белого цвета.

         Настоящие мухоморы я впервые увидел на лесной опушке возле Кудеевки, когда приезжал в гости к бабушке Поле и Фёдору Петровичу на их дачу в деревню Шляпино. Мухоморы росли прямо возле лесной дорожки и бросались в глаза своей формой и ярким цветом на фоне серо-зелёной растительности. Эти красно-белые грибы казались мне инопланетянами или заморскими туристами, неведомо какими ветрами занесёнными в нашу неяркую глушь.

IХ

Чайник

Чайник был из зеркального стекла, размером с шарик для настольного тенниса. Нам с сестрой он очень нравился своей миниатюрностью и изящностью. Даже кукольный чайник сестры выглядел более крупным и грубым. Особенной красотой отличался носик чайника, напоминавший виньетку из старинного письма.

В нашей семье было много чайников, но ни один из них не оставил по себе какой-то особой памяти. Почему-то больше запоминались люди и застольные разговоры, которые они вели за чашкой чая, а не сам этот символ домашнего тепла и уюта.

Может быть, самый памятный чайник был у бабушки Поли на Революционной. Когда её возраст перешагнул за восемьдесят, я приходил навещать её, принося продукты и книги. В эти годы она читала не только «Вечёрку» и «Труд», но и новые произведения Ф. Абрамова, С. Залыгина, В. Крупина, Б. Можаева и других современных писателей. Из классиков она перечитывала Н. Некрасова и Л. Толстого. Пока я раздевался и мыл руки, бабушка ставила на огонь чайник и быстро заполняла стол какими-нибудь булочками, ватрушками и пирогами с мёдом или вареньем. А потом мы пили с ней чай и обсуждали последние новости в мире литературы, театра и кино.

Х

Санки

         Санки были сделаны из тонких стеклянных трубочек серебристого и красного цветов, скреплённых между собою белыми нитками. Когда эта конструкция расправлялась и подвешивалась на еловую ветку, то принимала форму санок. Это напоминало детский конструктор, в котором из деревянных или металлических деталей монтировались разнообразные фигуры.

         В нашем детстве санки или салазки были не только средством перевозки детей и тяжёлых грузов, но и любимой зимней забавой. Помню, с каким восторгом мы мчались, лёжа на санках, с крутого холма в нашем дворе до улицы Карла Маркса, иногда даже выезжая на её проезжую часть. Но движение машин в те годы было настолько редкое и медленное, что вероятность попасть под колёса была близка нулю.

         Помню, как мы с мамой тёмным зимним вечером везли на санках мою младшую сестрёнку из яслей по улице Карла Маркса. Дорога проходила мимо старой тюрьмы. Я знал о том, что это тюрьма, в которой сидят наказанные люди, но детским сознанием не понимал всю мрачность этого заведения. Почему-то в памяти остались разноцветные огни от машин и светофоров и ощущение счастья от скорого прихода домой.

         Переехав на Строительную, я продолжил зимнее катание на санках с гор. Благо, что рядом с нашими пятиэтажками был лес с крутыми горками и глубокими оврагами, где мы с мальчишками проводили всё свободное от школы время. Санки у меня были самые обычные: из лёгкого светлого металла с узкими деревянными дощечками для сидения или лежания. Любимыми местами нашего катания были горки по дороге на реку Белую. А в выходные дни мы вместе с родителями ходили на большую горку возле 99-й школы.

ХI

Снеговики

         У нас было два снеговика из папье-маше: большой, с чёрным угольком вместо носа и зелёной кастрюлей на голове, и маленький, с носом-морковкой и оранжевым ведёрком. Большой, судя по качеству отделки, попал к нам из Германии. Может быть, даже в качестве военного трофея. А маленький, скорее всего, был изготовлен в Советском Союзе в конце 1950-х годов.

         В детстве мы лепили зимой снеговиков, поэтому эти игрушки были в числе самых любимых.

         А потом, уже в зрелые годы, снеговики стали символом семейного уюта. Через много лет я начал собирать коллекцию снеговиков для одной замечательной девушки-лингвистки, порхавшей по льду на коньках под медленно падающими крупными снежинками.

ХII

Труба

         Труба была из стекла, золотисто-жёлтого цвета. Не прямая, а свёрнутая спиралью, как знакомые нам с детства большие трубы похоронного оркестра. Пару раз нам довелось присутствовать при таких траурных церемониях, когда вслед за гробом двигался небольшой оркестрик с непременными трубами, издававшими пронзительные рыдающие звуки под глухие мерные удары барабана.

         Танцевальные оркестры в уфимских парках наше поколение уже не застало, но, по воспоминаниям мамы и бабушки, они были очень любимы горожанами, особенно в послевоенные годы.

XIII

Слива

         Слива была тёмно-фиолетового цвета из грубого и толстого стекла. По своим размерам она чуть превосходила натуральную. Никаких особенных воспоминаний о ней у меня не сохранилось. Но настоящие сливы мы любили, хотя в годы нашего детства они попадали на наш стол довольно редко.

         В те давние времена у нас была книга рассказов для детей Льва Толстого, в которой среди прочих произведений я прочёл рассказ «Косточка». Помню то впечатление, которое оказали на меня нравственные терзания маленького героя рассказа, съевшего без разрешения родителей одну сливу. Доведённый до отчаяния допросом старших, он нашёл в себе силы сказать правду. С тех пор фраза «А косточку я выбросил за окно» стала для меня символом благополучного разрешения мучительных проблем.

         А ещё у нас, на квартире у бабушки Поли, была праздничная белая скатерть с вышитыми на ней мамиными руками разноцветными фруктами. Мне нравилось рассматривать на ней фиолетовые сливы, красные яблоки, бордовые вишни и особенно – синий и зелёный виноград. Эту скатерть стелили на наш главный стол, когда к нам приходили гости. Однажды во время такого праздничного застолья кто-то достал наш оранжевый песенник, и дядя Володя с дядей Женей устроили между собой соревнование «Кто кого перепоёт?». Поскольку у них были неплохие голоса и довольно приличный музыкальный слух, слушать их было приятно и интересно. Особенно лихо они исполнили «Смуглянку», подхватывая друг у друга припев всё задорнее и громче. И с тех пор эта песня ассоциируется у меня не столько с войной, сколько с далёким и счастливым детством и с той любовью к жизни, которой были полны в те годы люди, пережившие военное и послевоенное лихолетье.

XIV

Малина

         Малина была точно такой, как и слива, но только малинового цвета и с характерными для этой ягоды выпуклостями. Я почему-то не помню, что ел эту ягоду в детстве. Но позже мы её собирали во всех наших садах.

         Дикую малину я впервые увидел на склоне горы Мышагыр в Учалинском районе, во время одной из наших поездок в село Уразово к писателю Анатолию Генатулину. Сама малина мало чем отличалась от своей садовой родни и представляла собой заросли низких кустиков, которые чередовались с карликовыми деревцами дикой вишни. Но гора Мышагыр производила какое-то мистическое впечатление и своими огромными размерами, и своими мягкими очертаниями, напоминавшими ершовского рыбу-кита, и своей надёжностью, словно она была неким каменным стражем этой местности. Не случайно на её вершине местные жители привязывали к кустам цветные ленточки в надежде на благополучное разрешение своих проблем.

XV

Летящий гусь

         Гусь был из папье-маше, белый с красными лапами и клювом, с вытянутой вперёд шеей и широко расправленными крыльями с зубчиками по краям. Он обычно висел на ниточке на нижней ветке, и когда его задевали пальцем, плавно кружился широкими крыльями вокруг своей оси.

         В детстве мы читали сказку «Гуси-лебеди». А однажды мама принесла книжку-альбом, из которой мы вырезали и раскрашивали акварельными красками героев этой сказки: бегущую с маленьким братцем на руках девочку и преследующих их хищных птиц. На многие годы от этих дней остались греющие душу воспоминания о том, как мы с мамой и бабушкой устанавливали эти картонные фигурки на столе перед южным окном в наш маленький сад, за которым гремели трамваи по улице Революционной. Видимо, под влиянием этой сказки я считаю гусей и лебедей родственными птицами и часто сближаю их в своих воспоминаниях.

Гусей разводили родители моего отца в деревне Логиновка. Их там была целая стая: наверное, штук двадцать. Они ходили важной походкой все вместе во главе с вожаком. Вожак всегда злобно шипел при нашем приближении. Стоило кому-то из нас зазеваться, он тут же подбегал и норовил больно ущипнуть за ногу своим клювом.

Когда мы стали постарше, нас иногда просили пасти гусей. Помню, как однажды, когда мы отдыхали вместе с детьми Веры Шиловой из Харькова, их старший сын Андрей, которому тогда было уже лет четырнадцать, заигрался с нами и забыл свои обязанности. Гуси куда-то далеко ушли. Дед после дежурства на пасеке долго их искал. В общем, был большой скандал. Андрея отругали, и он сгоряча пошёл пешком из деревни в Мелеуз, чтобы уехать оттуда к отцу в Харьков. К счастью, с половины пути его вернули обратно.

Тогда же в гостях у Скачиловых на улице Харьковской мы с троюродным братом Мишей смотрели под кроватью, где было днём темно, диафильмы по детским книгам и сказкам. Одним из моих любимых диафильмов были «Дикие лебеди» по сказке Андерсена.

В юности на первых катушечных магнитофонах я любил слушать песню какого-то барда: «То, что будет со мной, знаю я наперёд, / Не ищу я себе провожатых. / А на Чистых Прудах лебедь белый плывёт, / Отвлекая вагоновожатых…».

         В молодости умирающий лебедь явился мне в литературно-музыкальной композиции Альфреда Тальковского о художнице Наде Рушевой. В ней рано ушедшая из жизни художница сравнивалась с умирающим лебедем с её картины.

XVI

Кукуруза

         Кукуруза в годы нашего детства была символом изобилия и головотяпства. Её, наряду с космической ракетой, выносили на первомайские демонстрации. Помню огромную кукурузину над толпой демонстрантов, из которой к восторгу зевак под грохот музыки и рёв толпы выходил из дверцы какой-то человек. У меня даже была детская книжка с красивыми иллюстрациями «Кукуруза-богатырь». В ней в стихотворной форме преподносились достоинства кукурузы, побеждающей на соревнованиях другие зерновые культуры.

         Ёлочная кукуруза была стеклянная, окрашенная в золотистый и зелёный цвета. Мы её подвешивали за ниточку обычно на нижние ветки.

         Позже, уже на Строительной, я любил ходить в гастроном на проспекте Октября, где продавались кукурузные хлопья. Они были трёх видов: готовые сухие, воздушные в коробках и приготовленные прямо при тебе. Для этого в 1960-е годы в магазинах были установлены специальные нагревательные приборы, на которых на подсолнечном масле поджаривались кукурузные зёрна, раскрывавшиеся прямо на глазах у покупателей белоснежными бутонами.

         И ещё запомнилась воздушная кукуруза в Адлере, где я отдыхал в 1987 году. Я снимал комнату в частном секторе и по дороге на пляж заходил на базар. Там я обычно покупал фрукты, но иногда в память о детстве и школьных годах брал воздушную кукурузу или варёные початки и потом ел их на пляже, глядя на бескрайние морские дали.

XVII

Корзина с овощами и фруктами

         Стеклянная корзина, наполненная овощами и фруктами, не пользовалась нашим вниманием, потому что в ней не было ничего таинственного и сказочного. Такие корзины мы видели часто на рынке. Ёлочная же корзина казалась нам фальшивой, потому что в ней было слишком много редких в наших краях фруктов.

         Недавно я прочитал в местной газете, что подобные ёлочные игрушки пропагандировали в советских семьях несуществовавшее на тот момент продуктовое изобилие. Это не совсем верно, поскольку в те времена люди жили не в потребительском обществе и их идеалы были связаны не столько с потреблением, сколько с трудовыми достижениями. Поэтому эта маленькая стеклянная корзинка, полная редких тогда фруктов, воспринималась нами как собранный колхозниками богатый урожай. И хотя даже мы, маленькие дети, прекрасно понимали, что такие урожаи в наших краях невозможны; нам хотелось верить, что где-нибудь в южных республиках такие овощи и фрукты растут в изобилии.

         В 80-е и в 90-е годы мне самому довелось таскать подобные корзины с помидорами и яблоками из нашего сада в Алкино. Правда, эти корзины были современного фасона, но фрукты и овощи в них смотрелись не хуже, чем на ёлочной игрушке.

XVIII

Волчки

         Волчков было два: тёмно-зелёный и оранжевый. Они были сделаны из стекла и подвешивались на нижние ветки за ниточки. Среди детских игрушек у меня тоже был волчок, который я часто заводил и запускал кружиться по полу. Тогда я бездумно смотрел на это вращение, замечая лишь то, что узоры на волчке при быстром движении сливаются в одну линию. Позже, увлекаясь любительским кино, я вспомнил принцип волчка при изучении механизма движения в кадре. А теперь мне почему-то кажется, что в этой детской игрушке была заложена модель и нашей планеты, и нашей Солнечной системы, и, вероятно, всей нашей жизни.

XIX

Сова

         Стеклянная сова была белого цвета с чёрными глазами и полосками на груди. Но при этом она больше походила на филина, чем на белую полярную сову, поскольку у той голова напоминает старинный воинский шлем, а у нашей торчали ушки, как у филина.

         В детстве мне довелось побывать в частном доме нашего родственника, директора школы Сергея Фёдоровича. Этот большой, как мне тогда казалось, деревянный дом с обширным и богатым садом располагался в центре Уфы, в районе нынешней фирмы «Мир». Сейчас эти дома с садовыми участками снесли, и на их месте шумит бетонный мегаполис. А тогда эти места в тёплое время года утопали в зелени плодовых и декоративных деревьев. Как-то весной, вероятно, на 1 Мая или на чей-то день рождения мы пришли туда в гости, и в просторных сенях я увидел чучела двух или трёх филинов и сов. До этого я никогда не видел этих птиц вживую, поэтому меня поразили их большие, красивые и хищные глаза и крупные размеры: гораздо больше знакомых мне голубей.

         Через много лет в Загорском мне довелось увидеть живую сову. Как-то летом, гостя у маминого двоюродного брата Александра Михайловича, я играл в шахматы с его внучкой Ульяной. Вдруг в оконное стекло веранды, где мы сидели, кто-то глухо ударил. Я успел заметить улетавшую крупную птицу. А Ульяна мне объяснила, что рядом с их домом поселилась сова. И поскольку днём совы не видят, то при дневных полётах она иногда натыкается на их окна.

XХ

Футбольный мяч

         Помню ещё такую игрушку – стеклянный футбольный мяч, рыжевато-коричневого цвета, размером чуть больше шарика для настольного тенниса. Мяч всегда висел на нижних ветках и не привлекал особенного внимания.

         В годы моих первых ёлок мы жили в коммунальной квартире с общей кухней. Нашими соседями в те времена была семья Катеринкиных, состоявшая из двух взрослых сестёр и дочери младшей из них, девочки-пятиклассницы по имени Светка. С ней мы дружили, несмотря на разницу в возрасте. Светка читала мне книги про Незнайку и «Волшебник Изумрудного города», учила разбираться в географических картах и пользоваться компасом. Она брала меня с собой в детские компании, где я слушал жуткие истории о привидениях и всевозможных таинственных перчатках, после которых боялся оставаться один в тёмных комнатах. Однажды Светке купили красивый резиновый мяч. Мы несколько раз в него поиграли, а потом случилось так, что она не взяла меня с собой на какую-то интересную для меня встречу. Я настолько обиделся, что, когда она ушла, в порыве гнева схватил с комода острый скальпель и проткнул им новый красивый мяч. Когда об этом узнала бабушка Поля, она отругала меня за мерзкий поступок и заставила извиниться перед соседями. А потом мы пытались починить мяч, но у нас ничего не получилось. И тут я впервые испытал чувство вины за непоправимый поступок, которое и через полвека жжёт мою память.

Футболом я увлекался все школьные годы, как и большинство тогдашних городских мальчишек. Чаще всего мы играли в мяч с моим лучшим другом, одноклассником и соседом по подъезду Димкой. Обычно мы выходили на площадку между нашим и соседним домом. Слева и справа от нас высились глухие торцы пятиэтажек, отражавшие наши удары, а всё пустое пространство за нашими спинами мы считали воротами. И мы часами упражнялись в ударах по воротам друг друга. Иногда мяч вылетал на проезжую часть проспекта Октября и давился мчащимися машинами. Но такое случалось раз в несколько лет. Гораздо чаще выходили из строя кеды. Почему-то в 1960-е годы у нас продавались вьетнамские и корейские кеды, которые быстро изнашивались. Их хватало всего на один-два сезона.

         Как-то мы с родителями отдыхали на Павловке. Там на берегу водохранилища была турбаза отцовского треста с хорошей столовой, биллиардной и спортивными площадками. Однажды к нам приехала сирийская делегация. И по этому поводу состоялся международный товарищеский футбольный матч между детскими командами Башкирии и Сирии. Я принял участие в этой игре. Игроки и с той и другой стороны были довольно слабые, первый или второй раз в жизни выходившие на футбольное поле. И мне удалось в этом матче забить довольно курьёзный гол. Когда я ударил по мячу, с моей ноги слетела босоножка и полетела в сторону вратаря, а мяч по какой-то странной траектории закатился в ворота. Потом мальчишки, игравшие со мной, сочинили легенду о том, что вратарь сирийцев бросился за моей босоножкой, а мяч в это время влетел в ворота.

         Переехав на бульвар Славы, я какое-то время выходил на футбольное поле, находившееся на школьном дворе у нас под окнами. А потом много лет не подходил к мячу. Ударил я ногой по чужому мячу лишь во время съёмок видеофильма к моему 50-летию.

ХХI

Лыжник

         Лыжник был сделан из папье-маше. Он был одет в белый костюмчик из папиросной бумаги, а в руках держал картонные лыжи. Вся наша семья любила ходить на лыжах – уже на Строительной. Наш отец в юности был призёром лыжных соревнований в Фёдоровском районе.

В 1960-е годы мы всей семьёй отправлялись на лыжах в лес, спускавшийся от наших пятиэтажек до реки Белой. Среди излюбленных мест нашего катания были картофельное поле, где мы летом садили картошку, и солнечная поляна, восточная сторона которой была засажена ровными рядами сосновых посадок. Было очень приятно в морозный солнечный день кататься между длинными рядами сосен. Иногда на них можно было увидеть белок, внимательно наблюдавших за нами с высоких деревьев.

В феврале 1980 года, после первой сессии на филфаке БГУ, я проводил зимние каникулы в катании на лыжах от бульвара Славы, где мы жили, до остановки «Школа-интернат». Однажды при спуске с солнечной поляны в глубокий овраг я упал и решил повторить спуск без падения. Однако подтаявшая на солнце лыжня швырнула меня вместе с лыжами прямо в ствол большого дерева. Я на довольно высокой скорости врезался в дерево головой и разбил при этом очки. Очнулся я на снегу после короткого полёта в тёмном туннеле. Руки, ноги и лыжи были целые, а вот голова разбита, и из неё капала на снег кровь. Вероятно, от худших последствий меня спасла зимняя шапка, которая амортизировала удар. Я кое-как поднялся и побрёл на лыжах домой. После чего пролежал две недели в 13-й больнице с сотрясением мозга.

Но этот досадный случай не изменил нашу любовь к лыжам. И мы ещё много лет выходили на лыжные прогулки до тех пор, пока не состарились родители, и не были застроены гаражами, домами и больницами, и в связи с этим загажены мусором и хламом, окрестные леса.

ХХII

Пирамидка

         В детстве у меня было множество пирамидок. Сейчас я думаю, что, поскольку моя бабушка Поля работала в детских садах, оттуда она вынесла прочное убеждение, что для гармоничного развития ребёнка ему нужно играть с пирамидками. Так это было или не так, но всё своё раннее детство я был окружён пирамидками. Чаще это были деревянные колёсики разного размера и цвета, которые надо было надевать на деревянный стержень, укреплённый на прочном основании. Позже у нас с двоюродной сестрой Леной появились пластмассовые пирамидки, состоящие не из колёсиков, а из каких-то перевёрнутых чашечек разного диаметра. Сохранилась даже одна фотография 1960 года, где мы с Леной позируем на фоне новогодней ёлки, а перед нами стоят на полу две такие пирамидки.

         Поэтому понятно, что стеклянная ёлочная игрушка в виде пирамидки была лишь одной из многих в длинном ряду. Но эта игрушка мне нравилась, поскольку была миниатюрной и более красивой, чем другие мои пирамидки.

XXIII

Колокольчики

         Почему-то в моей памяти сохранилось два стеклянных колокольчика. Обычно они висели на нижних ветках. Один – чуть больше напёрстка, жёлтого цвета, и по форме напоминал цветок. Другой – раза в три побольше и походил на классический церковный колокол. Внутренняя его сторона была серебристого цвета, а наружная – лилового. Оба колокольчика были с маленькими язычками и при встряхивании издавали мелодичный звон. Почему-то нам больше нравилось звонить в большой колокольчик. И мы быстро его испортили, потому что я помню его язычок, подвязанный к основанию бинтом.

         В те годы колокольчики были для нас такой же игрушкой, как мячики или машинки. Уже учась в школе, я узнал, что в Уфе были храмы с колокольнями. Мимо одного из таких храмов я часто проходил в 70-е годы, когда учился в библиотечном техникуме. Это была Сергиевская церковь, известная тем, что в ней не прекращались службы даже во времена самых яростных гонений на православие.

ХХIV

Лодка

         Лодка была из картона стального цвета. В ней сидел за тоненькими вёслами человечек из папье-маше. Когда-то его голову прикрывала какая-то шляпа, но мы её, играя, вероятно, содрали, и человечек остался с лысым черепом.

         Года в четыре мне, подобно Серёже Аксакову, довелось переправляться из Уфы через реку, на родину бабушки Поли – в деревню Загорское. Только река была другая: не Белая, а Уфимка. И переправлялись мы не в большой лодке, а на пароме вместе с нашей машиной. Эти поездки обычно организовывал дядя Володя Скачилов, у которого имелась редкая по тем временам служебная машина «Газик» с брезентовым верхом, все предпочитали называть её «Козлик». Езда на этом «Козлике» по просёлочным ухабам была не для слабонервных, но в те годы подобные поездки казались нам верхом комфорта и шика.

Сам я впервые сел за вёсла лет в четырнадцать-пятнадцать на Павловском водохранилище, куда мы ездили летом отдыхать. Берега водохранилища были почти отвесными и представляли собой высокие холмы, покрытые дремучим лесом. Поскольку течения почти не было, мы иногда проходили на лодке за один заезд по 5-6 километров.

         В 1986 году мне довелось побывать в туристической поездке по Карелии. Там мы совершили большой лодочный переход по шхерам Ладожского озера. Помимо знаменитого Валаама, меня на этом огромном озере поразило то, что все острова, на которых мы делали привалы, были совершенно разные по рельефу и ландшафту: песчаный, муравьиный, скалистый, лесной. А ещё во время белых ночей вода в озере и небо переливались фантастическими розовыми, лиловыми, сиреневыми и фиолетовыми цветами.

ХХV

Шарики в треугольниках

         Это были ёлочные игрушки в виде геометрических фигур, не имевшие названий. Они состояли из небольших разноцветных шариков (одного или двух), крепящихся на стеклянных трубочках в форме треугольников. Ни мы, ни наши родители не знали их предназначения. Однако эти игрушки были достаточно красивы и каждый год вывешивались нами на ёлку. Сейчас мне даже трудно подобрать примеры из прошлой жизни, которые бы ассоциативно были связаны с ними. Разве что мыльные пузыри, которые мы с сестрой любили выдувать из бумажных трубочек. Как правило, в те годы трубочки сворачивали из старых тетрадных листов или газет, а мыльную воду разводили в стакане или в блюдечке. В солнечные дни мыльные пузыри переливались всеми цветами радуги.

         В конце 50-х годов, когда у наших соседей появился чёрно-белый телевизор, мне особенно нравилась одна музыкальная заставка, в которой, если мне не изменяет память, какой-то забавный человечек выдувал под музыку какие-то пузыри.

         Сегодня мне кажется, что в абстрактных игрушках было больше примет того времени, чем в более любимых нами тогда реалистических фигурках, поскольку эти безымянные игрушки были очищены от всего конкретного и содержали идею той эпохи в чистом виде. Кроме того, у каждого периода времени есть свой любимый материал и способ его обработки. Только на моём веку прошли эпохи картонных, стеклянных и пластмассовых ёлочных игрушек. И каждая из них обладала своими неповторимыми формами и колоритом.

ХХVI

Флажки

         Цветные бумажные флажки мы развешивали на нижнем ярусе ёлки для того, чтобы с высоты нашего маленького роста можно было не спеша и подробно их рассматривать. На них были изображены портреты животных в человеческих костюмах. В моей памяти сохранился волк в гусарском мундире, медведь в шляпе и с трубкой во рту, обезьяна в пиджаке, мышь в синем платке и ещё, кажется, жираф. Остальные портреты стёрло время. Помню, что нас очень забавляло сходство людских и животных типов. Позднее на эту же тему мне попалась серия графических работ датского художника-карикатуриста Х. Бидструпа. Там были изображены, насколько мне помнится, собаки и их хозяева.

         С давних времён флажки использовались ещё и для ограждения территории. Такие флажки не сохранила моя память, но в своём раннем детстве на Революционной хорошо запомнил бесконечный высокий металлический забор, ограждавший парк Якутова со стороны улиц Ленина и Карла Маркса. Обычно мы ходили мимо него с бабушкой Полей в парк или к маме на работу в поликлинику. Тогда этот забор казался мне бесконечным, и пока мы шли мимо него, я представлял себе его круглые чёрные верхушки в образе воинов в рыцарских шлемах, а заострённые чугунные прутья решёток казались мне их боевыми копьями.

Летом мы всей семьёй ходили в парк Якутова по ближнему маршруту: через дворы, мимо Дворца пионеров. Иногда я ездил туда на трёхколёсном велосипеде. За Дворцом пионеров был ещё один чёрный чугунный забор с воротами в парк. Порою эти ворота держали открытыми, а иной раз их почему-то закрывали. И я, желая показать родителям свою лихость и высокую скорость езды, далеко обгонял их и мчался воротам, до последнего момента не видя, открыты они или закрыты. В результате пару раз я не успевал затормозить и врезался со своим велосипедом в чугунную решётку ворот.

 (Продолжение следует)

Из архива: декабрь 2016г.