№10.2019. Золотой ключик от рая. Работы участников литературной мастерской Юлии Камильяновой

Золотой ключик от рая

Работы участников литературной мастерской Юлии Камильяновой

Ольга Дотанская

Ноль

Рассказ

Жаль, что другого сценария нет,

Мы как жуки в янтаре:

В этом миге застряли в летаргическом сне

В январе,

В мае мы, может, оттаем

В сером сыром коробке –

Это наш гроб, дорогая,

Но ты не ответишь мне,

Я знаю.

Группа «Грязь». Жуки в янтаре

Нетворческие единицы они вовсе, по сути своей – творческие нули.

Если она курит на кухне, он не ругается, просто делает недовольное лицо, заставляя изречь безжизненное «Прости».

У него не ладится с музыкой третью вечность подряд, она и слова из себя не может выдавить на бумаге.

В квартире этой почему-то всегда мрачно, будто бы солнце зареклось заглядывать в их окна; будто бы она пребывает в фотоэффекте «Наплыв» или поддерживает антураж идиотских сериалов Нетфликса. Им, впрочем, это подходит больше, чем фильтр с кричащим названием «Яркий» или атмосфера доброй американской романтической комедии. Живут себе, будто в дешёвом артхаусе, снятом на мобильный телефон не особо успевающим и талантливым первокурсником киновуза. Каждый шаг стоит дичайших усилий, а существование даётся болезненно и натужно.

Осень притупляет, будто бы впихивает в глотки транквилизаторы: реальность чувствуется отстранённо, они как рыбы за толстым аквариумным стеклом – захлебнуться бы этой водой, но ведь она замещает кислород.

Они мерят квартиру кругами, и его шаг предопределяет её движение. Кажется, не выберись он из душа в кухню, шёпотом матерясь на отсутствующее отопление, она не пойдёт чистить зубы, застынет в спальне, глядя перед собой, перейдёт в режим бесконечного ожидания.

Он курит свои три стандартные сигареты подряд, пока она пьёт кофе, в который совсем перестала добавлять сахар. Потом она идёт на балкон, он – возвращается обратно в кухню, чтобы сделать себе зелёный чай. Проскальзывают мимо друг друга, будто бы два призрака, не имеющих возможности ощутить рядом чужое присутствие.

Они почти не пересекаются и, не сговариваясь, выходят из дома по какому-то интуитивному графику. Сегодня – она, завтра – он. Местом неминуемого столкновения оказывается постель.

Разумеется, он мог бы спросить: «Как день?», а она, ответив на его вопрос, поинтересоваться: «Как с музыкой?» Вместо ненужной, приевшейся вежливости его тонкие, почему-то всегда холодные, как у покойника, губы дарят ей пустой поцелуй. На занятия любовью или даже секс их действия не тянут, какая-то ленивая возня – неизменно в темноте и под одеялом.

Ей иногда, правда, хочется спросить: «Как это случилось с нами?» Тогда-то она и закуривает на кухне, хаотично стряхивая пепел по всему периметру, и произносит «Прости», когда приходит время меняться местами.

Он каждый день проговаривает: «Эта осень нас сломала», но чтобы оставить слова при себе, скуривает четвёртую сигарету.

Она носит исключительно чёрное бельё и потому битый час сосредоточенно вручную пришивает к трусам оборочку, которую он оторвал по неосторожности прошлой ночью. Он, устроившись на балконе, абстрагируется от мира, заткнув возможность слышать его шум наушниками. Тянется всё это так долго, будто бы кто-то поставил совершенно бессмысленный кусок их жизни на репит и с мрачным удовольствием рассматривает всё под микроскопом. Быть может, это тот не особо преуспевающий в своём обучении первокурсник, который состряпал совершенно безобразную картину?

– Знаешь, если бы у нас была кошка, она бы здесь сдохла, – говорит он в постели, зачем-то отклоняясь от привычного сценария.

– Как мы? – спрашивает она для того, чтобы просто что-то сказать.

– Как мы, – очень серьёзно соглашается он, затягивая её под одеяло.

В сумме они дают не сладкое «вместе» и даже не фактическое «двое». В сумме они дают ноль. Это можно было бы написать в титрах.

Его бывшая девушка, которая наглоталась таблеток, когда узнала, что у него другая, почему-то остаётся за кадром.

Елена Прошкина

Забуду ключик от рая

* * *

Осень заглянула на часок,

Встретились и чаю напились,

Тоненький и дивный голосок

Всё зовёт меня и манит ввысь!

Я откликнулась на голос и лечу,

Сквозь туман лечу и сквозь дожди,

Слышишь, осень, я домой хочу,

Ты меня у дома подожди!

* * *

Малина в кузовке и сладкий чай,

Бегу саму себя опережая,

И ключик золотой от рая

Забуду на скамейке невзначай.

* * *

Соберу в пригоршню лето,

За закатом вновь рассвет.

Ночью потеряла где-то

Турмалиновый браслет!

И хожу, словно чумная,

День за днём летят года.

Мне совсем не надо рая,

Люди, судьбы, города...

* * *

Заглянула ночью в сказку,

Где уютно и светло,

С Карабасом Барабасом

Пью на брудершафт вино.

И с Мальвиной улыбаюсь,

И с Пьеро пишу стихи,

С Буратино обнимаюсь,

Только ключик где найти?

* * *

Выхожу из тёмных коридоров,

Серых улиц, спрятанных внутри,

Через тернии комических раздоров,

Сквозь бессмыслицу вселенской беготни.

Продираюсь медленно, но верно,

Быть или не быть – не в этом суть,

Всё, что родилось, то сразу тленно,

Всё, что тленно, обретёт свой путь.

* * *

Твоя вселенная пуста,

Моя полна наполовину,

Индийский чай и ветер в спину,

И мая дерзкого игра.

За грань тантрического круга

Уйдём в ближайший понедельник,

И гениальный неврастеник

Диктует постулаты Юнга.

Смотри вперёд и торопись

Туда, где ветер дует в спину,

Где дождь из слов, в одну картину

Сливаясь, унесётся ввысь!

* * *

Картинки жизни и улыбки невпопад,

Осенних листьев шорох под ногами,

А я, как дура, верю в звездопад

И в вечную любовь, что между нами!

* * *

Окунуться в любовь,

Разбежаться и ввысь...

Не рождалась бы вновь,

Не сжигала б страниц!

Перепутать следы,

Замотаться навзрыд,

Всё ещё впереди,

Всё ещё предстоит…

Олеся Нематова

Золотой ключик на войне

Рассказ

Я никак не могла дописать статью. Мыслей много, а уложить их в единый и цельный организм не удавалось. Самоотверженно я сражалась с подбором точных слов и выстраиванием их в логическую цепочку, но постепенно сдалась.

– Нужен просто отдых, – такой вердикт я себе вынесла и с облегчением выключила компьютер.

Часы показывали восемь вечера. Для нашего издания это время считалось обедом. Мы существовали в другом ритме и в привычный график не вписывались. Сложные материалы писались ночью, легкие – утром, днем – на задании. Спали между написанием статей. Мои размышления прервали решительные шаги, которые знали все в нашем мире. Это шаги редактора. Через несколько секунд он действительно появился передо мной. Уставший, в одной руке сигарета, а в другой – кофе, он жалостливо на меня смотрел.

– Оксан, завтра ты делаешь материал с тренером нашего футбольного клуба Арзамасовым, – простуженным голосом произнес Олег Андреевич и закашлялся.

Меня передернуло, как только услышала фамилию героя.

– У меня много дел. На это есть спортивный обозреватель!

«Прости, Костька, за подставу, – пронеслось в голове у меня. – Но Арзамасов – твой персонаж».

– А он заболел, как Антонов и я.

– Я Арзамасову наговорю много лишнего. Вы меня уволите.

– Да прекрати ты.

– А вдруг он меня убьет.

– Поверь, мы тебя похороним с почестями как героиню.

– И памятник воздвигнете, к которому не зарастет народная тропа?

– А вот над этим надо подумать. Оксана, завтра в семь утра заедут за тобой. С шофером он будет, не бойся.

Опасаться этого тренера причина была. Юрий Арзамасов – личность известная на всех фронтах. Под его руководством сборная страны даже выиграла чемпионат Европы. Его звали работать и за границу. Но он был предан своей Родине.

– Я назван в честь Гагарина, – серьезно произнес он в одном из интервью. – Поэтому о переезде не может быть и речи.

Несколько лет назад случилось громкое дело. Он, находясь за рулем, сбил на пешеходной дорожке девушку с ребенком. Малыш выжил, а его мать умерла на месте. Как оказалось потом, Арзамасов был пьян. Рядом с ним находился родной брат, причем трезвый, но он по каким-то причинам не сел за руль. Зная законы нашей страны, мы были уверены, что тренер избежит наказания. Тем более журналисты узнали, что семья пострадавших считалась неблагополучной, и погибшую должны были лишить со дня на день родительских прав. Однако Юрий признал свою вину и даже половину срока отсидел. Зная, что на богатых людей законы не распространяются, многие были удивлены. Не каждая медийная личность готова отправиться за решетку.

Уже два года он тренирует сборную нашего города. Как Арзамасов здесь оказался, неизвестно! Дружеские отношения не металл, видимо, не ржавеют. Но признаться честно, успехов он достиг огромных. Вывел нашу команду в Премьер-лигу! Заставил поверить, что ноги наших футболистов не кривые, а растут откуда надо, и спортсмены даже наделены точностью удара! Им удалось разгромить действующих чемпионов. Это заслуга Юрия Владимировича и его штаба. В этом году им прочат как минимум шестое место. Посмотрим.

Как только он появился в нашем городе, я написала колкую статью «Бежать что есть мочи». Редактор опасался, что Юрий Арзамасов придет и попросит опровержения. Наш генеральный директор дал распоряжение охране не впускать тренера к себе, если он замаячит на горизонте. Но тот так и не появился.

– Как я пойду к нему после той публикации? – Я пыталась привести все аргументы, чтобы наша встреча не состоялась. К Арзамасову испытываю ненависть, несмотря на его достижения.

– Как ни в чем не бывало, со свойственной тебе наглостью, – произнес Олег Андреевич. – Оксан, хочешь я тебе дам ключи от своей дачи, где ты отдохнешь на лоне природы потом три дня.

– А в чем цель нашего свидания?

– В город тайно приехал Броно. Он даст нашим футболистам мастер-класс. И, знаешь, абсолютно бесплатно.

– А откуда сведения, что он приехал?

– Из аэропорта.

Обалдеть, Броно – известный итальянский футболист. В этом году, по версии россиян, он признан самым красивым футболистом, обойдя в рейтинге самого Криштиано Роналдо. Нет, такое пропускать однозначно нельзя.

Утром я спустилась ровно в семь. Машина меня уже ждала.

– Здравствуйте, Оксана, – вежливо произнес Арзамасов.

Юрий Владимирович был одет в спортивный костюм. Впечатление он производил довольно приятное. Но когда я увидела, что рядом с ним сидел Броно, я потеряла дар речи. Могла ли я подумать, что сам Броно будет ожидать меня у моего подъезда?

– Бонджорно, мисс!

– Буонаматтина, – произнесла я смущенным голосом.

Он засмеялся.

– Я приехать вчера. Мне показать город. Необычно, – старательно произнес он. – Кушать борщ. Это магия. Отказался от чбуриков, но аромат от них гуд. Футболист еще что-то говорил про нашу кухню, но его слова проходили мимо. Я смотрела завороженно. В какой-то момент футболист поймал на себе мой взгляд и засмеялся. На помощь мне пришел Юрий Владимирович, который заговорил о структуре будущего материала. Спас мое положение, за что я ему была благодарна.

– Я читал ваши статьи, – произнес Арзамасов. – И про себя тоже. Мне понравилось.

Издевается, подумала я.

– Я очень старалась, спасибо.

Он посмотрел на меня внимательно, как психиатр на приеме изучает своего пациента.

– Вы бы не смогли сделать карьеру в футболе, – внезапно произнес он.

– Почему?

– В вас нет гибкости. Принципы – это хорошо, но во всем надо знать меру. Если футболист всегда бьет левой ногой, то придет минута, когда он будет обязан ударить правой. Вы на правую ногу не согласитесь…Я чувствую по вашему взгляду сейчас, как в меня полетят тысячи стрел, но моя броня крепка. Нападайте!

Он произнес так искренне, что я ему улыбнулась.

– Вам идет улыбаться, – произнес он.

Тут наш разговор прервал телефонный звонок. Звонили Арзамасову.

– Да, Семен Аркадьевич? Вы перевели его в палату? Славу богу. Я приеду после обеда. Спасибо. Всего вам доброго.

Он положил трубку и вытер пот со лба.

– Брат перенес тяжелую операцию по ампутации ноги. У него с детства сахарный диабет.

– Сочувствую.

– Мы справимся. Он такой же сильный, как и я.

– Он тогда был в машине?

– Именно.

В это время Броно увидел в окне машину марки «Жигули».

– Что за авто?

– Наше отечественное, – произнес Арзамасов.

– Я хочу на нем кататься, – произнес Броно. – Можно?

– Конечно, – утвердительно произнес тренер. – Завтра с утра она будет у твоих ног.

– Я не понимать ничего, кроме того, что мы ездить завтра на этой машине.

– И это главное! – засмеялся тренер. – Броно, какой же ты чудной!

И они начали что-то говорить по-итальянски. Броно смеялся от души.

– Два дня он будет показывать нашим игрокам настоящий футбол, а не балет на траве, – прервался Юрий. – Деньги за это не берет, живет в моей квартире: у меня нет возможности оплачивать ему дорогой отель. И так перелет оплатил. Броно относится ко всему с пониманием. Он так же, как и я, вырос в бедной семье. Тем более побыть с ним, поговорить, как в старые добрые времена, для меня это сплошное удовольствие. А деньги спортклубу еще понадобятся. В мае я вывезу спортсменов на закрытую военную базу. Где они будут тренироваться наравне с солдатами и получат жесткую закалку. Спорт – это война. А нашим игрокам катастрофически не хватает дисциплины.

– А как им такие методы?

– Кто был не согласен, тот перешел в другой клуб. Я тоталитарный руководитель, а иначе нельзя. Кстати, Броно вчера даже отменные спагетти приготовил. Настоящие итальянские с чесночным соусом и базиликом.

– Броно, поделись рецептом для наших читателей.

– А поварам не дать урок? За деньги, конечно, – сказал Броно и расхохотался. – Смех – это гуд, я любить смеяться.

Перед мастер-классом мы заехали в кафе. Меня удивило, что заведение было очень скромным.

– Здесь варят удивительный кофе! – протянул мне чашечку Арзамасов.

– Я думала, вы питаетесь только в дорогих ресторанах.

– Упаси боже, – засмеялся Арзамасов. – Я гонюсь за качеством. А здесь оно на высоком уровне.

– Вы очень скромный в своих притязаниях.

– Еще бы. Там, где я побывал… Я искренне радуюсь солнечному свету и возможности передвигаться свободно. Ценю все, что у меня есть.

– Броно, а почему вы даете мастер-класс?

– Юра попросить. Я его любить.

Я поперхнулась кофе. Броно и Арзамасов засмеялись.

– Это не то, о чем вы подумали. Мы друзья. Но он говорит искренне, поэтому слов не выбирает, – поделился Арзамасов.

– Давно не видеть. Скучать. Он учить меня бить пяткой в детстве.

Да это же фирменная изюминка Броно – забивать голы пяткой.

– Он показать, с какого ракурса наносить удар, чтобы мяч влетел прямо в ворота.

– Юрий Владимирович, нехорошо помогать соперникам.

– Я с ним познакомился до того, как он стал звездой. Пятнадцать лет тому назад я попал на окраину провинции Комо в Италии. Это один из беднейших районов. Мальчишки играли в футбол, но вместо мяча у них была консервная банка. Меня эта картина заинтриговала. Любовался минут двадцать. И я увидел, как Брончик, так его звали в команде, бил все время пяткой, но он тогда не знал техники нанесения удара. Я увидел в нем задаток. И подсказал, как не промазать.

– А не дАрить по ногам, – засмеялся Броно.

Тренировка начиналась в девять, но мы уже были на месте за сорок минут.

– Нам самим надо размяться, – сказал тренер.

…Броно уже два часа гонял спортсменов. Мне показалось, что он из них вытряс всю душу. Красные, полуживые, они еле-еле перемещались по полю. Он постоянно делал замечания. Я внимательно следила за каждым его движением. Интересна была и реакция наших спортсменов. Выражение их лиц постоянно менялось.

– Пеле как-то сказал: «Успех не случайность. Это тяжелая работа, настойчивость, обучение, изучение, жертвоприношение и прежде всего любовь к тому, что вы делаете или учитесь делать», – внезапно подсел ко мне Арзамасов. – И Броно тому яркий пример. Он тренируется каждый день по шесть часов. И может гонять столько же, только наши игроки уже через два часа лягут костьми. Напишите в статье про Ерофеева. Либо я выбью из него всю его дурь с ночными тусовками, либо нам придется попрощаться.

– Но Ерофеев – самый талантливый спортсмен.

– Может быть, но сейчас человек, вкусивший славу. Он плохо кончит, если продолжит таким образом дальше. Напишите, что Ерофеев ленился и вообще в последнее время возомнил себя богом. Прямо так и укажите. Для него это будет уроком.

– А как же «не выносить сор из избы»?

– Так это же вы обратили внимание на этот факт? – хитро подмигнул он мне.

– Я подумаю над вашей манипуляцией.

Тренер расхохотался.

Через час Броно довольный пришел к нам и поделился впечатлениями. Он уже успел освежиться. В руках у него было полотенце с портретом… Криштиано Роналдо.

– А ребята молодцы, – произнес он. – Сегодня мы отрабатывать подкаты, а завтра удары с дальнего расстояния.

Тут он увидел, что я пристально смотрю на полотенце и засмеялся.

– Это он об него так ноги вытирает, – пояснил мне Арзамасов. – Психологический прием. Меньше агрессии возникает на поле при столкновении. Вы же знаете, что они не любят друг друга. Хотя мне кажется, что лет через десять станут друзьями. Сейчас им есть что делить. На Олимпе встретились два Зевса.

– А кто из них выиграет? – спросила я.

– Сильнейший. Прогнозы делать я не берусь. Может, появится и третий.

К Броно подходили, брали автографы и фотографировались работники стадиона. Сложилось впечатление, что футболист только что встал с кровати и пришел завтракать. Выглядел он свежим и румяным. Трехчасовая тренировка отнюдь его не утомила.

– Вы совсем не устали? – спросила я его.

– Устать, – только произнес он и сел на скамейку.

В это время к нам подошел помощник Арзамасова Леонтьев и сказал, что забирает итальянского гостя. Ему организовали интересную экскурсию в пещеру, которая находилась недалеко от нашего города.

– До скорого, синьорита, – проговорил Броно. – Завтра футболисты меня возненавидят еще сильно.

И, как обычно, Броно расхохотался.

– Оксан, поедем пообедаем. А я потом двину к брату, – произнес Арзамасов.

Мы поехали в кафе, которое снова оказалось очень вкусным и довольно бюджетным.

– Как вам тренировка? – спросила я его.

– Броно – профессионал. Для наших это опыт. И в первую очередь – мотивация. Глядя на него, они задают себе вопрос: «А чем мы хуже него?» У него также две ноги, руки и одна голова. Они увидели своего кумира и поняли, что он такой же, как и они. Но его отличают две вещи: работоспособность и любовь к своему делу. Он любит футбол, а не себя в футболе.

– А как же его противостояние с Роналдо?

– Соревновательный момент. Это тщеславие есть у всех нас. Кстати, у нас сложилась хорошая команда, способная показать первоклассную игру. А моя задача – организовать спортсменов и сделать все возможное, чтобы они продемонстрировали первоклассную игру.

Потом принесли еду. Но мне почему-то не хотелось обедать. Конечно, я изменила мнение об Арзамасове, но факт налицо: он убил невинного человека, сел пьяным за руль, покалечил судьбу ребенка. Сегодняшний день не поставил его на вершину небосклона. Конечно, материал будет написан в позитивном ключе, и ни слова о той трагедии. Знаю, что многие коллеги меня осудят, но мне кажется, что Арзамасов почти искупил свою вину. Почему почти? Потому что до конца он от нее не отмоется. Однако он приложил максимум усилий.

– Я знаю, о чем вы думаете, – прервал он мои размышления. – И хочу вам кое-что сказать, надеясь на вашу честность.

Его взгляд стал серьезным, а голос напрягся.

– Не был я тогда за рулем. Я спал. Управлял автомобилем мой брат. Ему стало плохо, поднялся сахар, в глазах помутнело, он потерял сознание. И мы оба очнулись от удара. Я не сразу понял, что произошло. Но когда сообразил, взял вину на себя.

– Что вы сказали?

– Вы слышали. Переварите эту информацию.

Прошло минут пять, прежде чем я задала вопрос.

– Так вы взяли на себя вину своего брата?

– Он бы и не выжил в тюрьме. Понимаете? У него сахарный диабет, в то время начались проблемы с почкой, которую ему удалили через год после того, как я уже попал в места не столь отдаленные. Я всю жизнь себя виню. Он родился болезненным, а я здоровым. Он в жизни нахлебался. Я не могу его подвергать такой опасности.

Обед давно остыл.

– Кушайте, – произнес он.

– Не хочется. А кто-нибудь знал?

– Только следователь. Он догадался, но никому не сказал ничего. Мы с ним долго разговаривали и пришли к выводу, что так будет лучше. Ребенка я помог пристроить в хорошую семью, вы знаете, что его отца лишили в итоге родительских прав. И каждый год перечисляю ему денежные средства.

– Почему вы все это мне рассказали?

– Потому что я не хочу, чтобы вы считали меня убийцей. Вы очень честная. И мне хочется быть честным перед вами. Я знаю, что вы никому не расскажете. Я хочу дружить.

– Не нужно больше слов на эту тему. Но то, что я узнала, меняет многое. Вы герой.

– Оксан, не надо. Забыли. Я вам вызову такси? Поеду к брату. И в статье об этом ни слова. Про меня не упоминайте много. Вся слава – Броно.

Материал вышел и наделал немало шума. Как бы ни просил меня Арзамасов, но в его честь также хвальба прозвучала. Люди звонили в редакцию и узнавали, когда Броно еще приедет в наш город. Спрашивали рецепт его коронного блюда. А главное, мы – единственное издание, которое написало про гостя. Поэтому наш рейтинг поднялся сразу на несколько позиций. Читателям понравилось, что там было честно изложено про Ерофеева и других футболистов, и мы показали неизвестную сторону тренировок, а также озвучили планы тренерского штаба.

Арзамасова зауважали вдвойне, забыв про трагедию. Даже мои коллеги не сказали мне ни слова. Еще бы, великий итальянский спортсмен считает нашего тренера своим учителем, наставником и лучшим другом. Именно Арзамасов открыл такой феномен как Броно!

Юрий Владимирович позвонил мне и сказал, что его сделали после выхода публикации Советником Главы области по спорту и он теперь может влиять на развитие футбола не только в нашем городе, но и в регионе в целом.

– У меня появился золотой ключик в священную казну, – сказал Арзамасов. – Но ты, Оксан, прекрасно знаешь, что для меня в приоритете другое.

– Главное, откройте второго Броно. Где вы его нашли? В самом беднейшем районе? Отправляйтесь и в наши провинциальные места, у нас выбора будет больше.

– Приглашаю, Оксан, поехать со мной. Сделаешь репортаж, как будет происходить кастинг.

– Я подумаю. Но на неделю улетаю на Север.

– Понял. Позвоню через неделю.

В этот же день вечером раздался звонок в дверь. На пороге стоял курьер. В руках он держал конверт.

– Оксана Младаева?

– Да.

– Распишитесь и получите посылку.

Я открыла письмо и достала фотографию с изображением Броно. На обратной стороне был текст.

«Какая же ты идиотка, – говорилось в открытке. – Купилась на признание. На войне все средства хороши. Все, что было сказано в ресторане, есть ложь. За рулем был я, и только я. А ты, безмозглая курица, поверившая словам. С помощью тебя я получил золотой ключик в священную казну. И не остановлюсь. С помощью тебя мне удалось помочь забыть людям мое преступление. Теперь я освобожден от клейма позора и ненависти. Все меня знают как наставника Броно».

На конверте не было обратного адреса. А курьер давно меня покинул. Оставалось разобраться, как поступить с этой информацией. Ночка у меня выдалась бурная. Но точно ли это писал Арзамасов, или это были происки его завистников? Вопрос оставался открытым… Я была в замешательстве.

Лидия Леонтьева

Доставка

Рассказ

Этот доставщик совсем не был похож на доставщика. Он, кажется, ошибся и принес кое-что неожиданное. Я точно заказывала пиццу, но мне принесли маленького человечка. Это шутка или, может быть, адрес указан неправильно?

Ребенок плачет и просит молока. Хорошо, что у меня есть целый пакет в холодильнике. Я отпила немного, и малыш высосал потом из моей груди. Надо же, а ведь сработало! Теперь, довольный, засыпает прямо на моих руках.

Ночью ему приснится этот большой мир масштаба квартиры. И, возможно, доставщик. И я, наверняка. Кстати, дети вообще видят сны? Мне они перестали сниться, когда я повзрослела.

«Наслаждайся снами, малыш…» – тихо прошептала, допев колыбельную. Конечно, я была не готова к такому подарку случайности. Утром позвонила в службу доставки, но никто не взял трубку.

Ещё всё это напомнило, как на последней работе управляющий в попытках хоть до чего-нибудь докопаться задал вопрос:

– Вы же ни на что не годитесь, ей богу, а ещё это ваше особое положение, – выделив интонацией слово «особое», продолжил, – вот вы вообще кем хотели стать в детстве?

– Ребенком. И чтобы любили, – искренне ответила я.

– Вас уже и так явно кто-то залюбил, – пробормотал он.

После такой странной фразы человек-работа покачал головой и выдал монолог о безответственности молодых людей, отсутствии ценностей, нормального воспитания. В конце добавил что-то вроде: «В общем, вы не справляетесь и просто занимаете чужое место, поэтому пишите по собственному… Надеюсь, в “дочки-матери” вам повезет». Под его диктовку я написала о каком-то «желании» и оказалась за порогом.

Некоторое время спустя в почтовом ящике обнаружила деньги. Немного, правда, но как раз на жизнь. Лучше, чем ничего, одной ведь тяжело, а я теперь еще и с ребеночком. Интересно, кто мне их подкинул? Вряд ли мои родственники. Единственное, что от них поступило на мой адрес за прошедший почти год – обвинения в неподобающем поведении, позоре семьи, даже родовая карма в формате матерных слов.

Когда у окна успокаивала качаниями неугомонного ребеночка, заметила вчерашнего доставщика около своего подъезда – потоптался и ушел, опустив взгляд под ноги.

Надеюсь, он придет снова. У меня к нему много вопросов.

Эвелина Бронникова

Вместо голоса – черный шум

Несбыточное будущее кинематографа

выплеснув дождь из корыта, осень размажется в сырости.

дети идут на учёбу, а я до сих пор не знаю, кем стать, когда вырасту.

сажусь на асфальт, раздвигаю мёртвые листья и вижу не землю, а гниющую пустоту

– это так холодно и так страшно, будто из двух таблеток посчастливилось выбрать не ту;

страшнее, чем после школы домой возвращаться, рассказывать маме о тройках,

страшнее зубного, страшнее девушки из «груз 200», наручниками пристёгнутой к койке;

это как кормить и ласкать поросёнка, растущего на убой,

это как будто я глохну и последний звук не смогу разделить с тобой.

очередные стихи о любви и смерти, а за ними пустота и холод металла

клешней робота с огнетушителем в космосе, щелчок – и ничего вдруг не стало,

но вновь возвращает нас в настоящее повседневный скулёж привычных оттенков,

я – несбыточное будущее кинематографа, ты – идеальный сценарий, записанный на коленке.

разматываю ленту событий, выхожу на задворки памяти, чувствую, как сбывается приговор

пачки «мальборо» с мучительной смертью, а я же просто газетный вор,

укравший газету, состоящую целиком из твоего имени и стихов.

ты будешь солнцем, а я метеоритом, пробивающим сотое дно, чтобы посмотреть на динозавров.

«какой тебе больше нравится, выбирай, я смогу специально его оставить,

если хочешь – возьмём вон того со смешными рогами, похожего на котёнка...»

...прикрывающего лапкой пустоту между шкафом на кухне и мойкой,

где какая-то девочка скрючится и станет просить:

«пожалуйста, хватит, пусть больше не будет ядерных зим!»

и я вижу кровь, которой нет, как в дешёвом фильме с обилием расчленёнки:

каждый из кадров хуже другого. избавляю старый проектор от плёнки,

но воскрешаю каждый из дней, усилием привязываю их к реальности.

это было моей профессией – запрещать себе счастье, намеренно вычеркивать из всех списков,

вздрагивать, узнавая твой профиль из тысячи лиц, даже когда ты близко,

и я падаю вниз, как болконский падал в небо над аустерлицем.

с каждым пролётом вижу ясней, как открывается дверь в прошлое,

я не чувствую миг, но могу проживать вечность.

свернутся события, ныне прожитые,

и меня перебросит в день первой встречи.

«откуда мне кажется, что я знаю тебя? кто же ты?

Кто же ты?

К Т О Ж Е Т Ы ?»

– и всё исчезнет, покрывшись нелепой пенкой.

останется только несбыточное будущее кинематографа

и идеальный сценарий, записанный на коленке.

Чёрный шум

не зря говорят: меньше знаешь – живёшь без бед.

на фотографиях лучше меня получается мой обед,

голова как кастрюля говяжьего доширака,

и чем глубже, тем проще решить: умереть от гастрита или от страха.

пойти ко дну легче, чем на приём к психотерапевту –

он попробует обратить огромное горе в смех,

мол, «это ты сам накрутил, у тебя не было ничего такого,

почитай александра дюма, полистай в интернете приколы,

мол, всё это лучше, чем ничего, попробуй пропить глицин,

удали все соцсети, съезжай, поживи один,

начни медитировать, держи в чистоте свой ум...»

эта последняя крыса никогда не покинет трюм,

не бросится в волны, в горячий бурлящий шторм,

и каждую ночь просыпаюсь я нелюдим, угрюм.

вместо лица – дыра. вместо голоса – черный шум.

Эвелина Гилязова

Последний день Власова

Рассказ

Сердце у Андрея Федоровича с самого утра было каким-то неспокойным, тяжелым, как большой старый камень. Проснулся Власов от громкого звука удара. Видно, какой-то очень неосмотрительный голубь летел и врезался в оконное стекло. Но пока старик проснулся и пришел в себя, никакого голубя уже не было. Мужчина прокашлялся, не без труда поднялся с постели и, хромая на правую ногу, практически волоча ее за собой по полу, подошел к окну. Открыв его, Власов посмотрел вниз. И тут никаких голубей. Только грязный асфальт, пакеты с мусором, которые все почему-то ставят возле мусорного бака и никогда не бросают внутрь, и несколько припаркованных вдоль бордюра машин.

– Ну слава Богу, значит, не разбился, – подумал Андрей Федорович и хотел уже было закрыть окно, чтобы не пускать в квартиру морозный ноябрьский ветер, но взгляд его привлекли дети на площадке. Двое мальчишек лет десяти в одинаковых синих куртках бегали от девочки, которая, по всей видимости, была их младше минимум года на три. Девчонка так отчаянно старалась поймать их, постоянно роняла на землю съезжающую розовую шапочку с большим помпоном и брызгала на светлые джинсы водой из луж, которые почему-то считали своим долгом постоянно попадаться ей под ноги. Мальчики заливисто хохотали и продолжали убегать, пока их преследовательница не споткнулась об бордюр и не упала в грязь. Девочка почти сразу начала рыдать. Розовая шапочка упала на землю и окрасилась в коричневый цвет. Ребята переглянулись испуганными глазами, осознавая, что их конец уже близок. Из окна соседнего дома послышался гневный женский голос. Видимо, конец и правда не заставил себя долго ждать. Мальчишки быстро подобрали с земли шапку, подхватили под руки девочку и торопливо двинулись в сторону дома.

Власов вдруг вспомнил годы своей молодости. Вспомнил, как он, будучи еще ребенком, пришел с классом на фабрику по производству игрушек. Мечтательный Андрюша завороженно следил за процессом создания своих любимых солдатиков, матрешек и розовощеких куколок, которых так любили девчонки-одноклассницы. Та экскурсия перевернула всю Андрюшину жизнь. Вернувшись домой, он твердо сказал матери, стоящей у плиты, что пойдет работать на фабрику, когда вырастет. Мама лишь улыбнулась и нежно погладила сына по светлым волосам.

– Фабрика так фабрика, – сказала она своим привычным убийственно спокойным и мягким голосом. Ни мать, ни отец Андрюши Власова не восприняли его решение всерьез. Как известно, все дети любят помечтать, и в процессе взросления их «хочухи» имеют привычку меняться.

Но вот двадцатилетний Андрей уже идет устраиваться на свою заветную фабрику. Счастливый, с дипломом техникума в руках. И какое же детское счастье охватило юношу, когда его приняли на работу. Каждый день Андрея Власова был наполнен искренней радостью. Он старательно работал на станке, помогал опытным мастерам в качестве подмастерья и придумывал идеи для создания чудесных игрушек. Спустя года три он уже и сам стал опытным мастером и хорошим работником, женился на бывшей своей однокласснице Лидочке, которая работала воспитательницей в садике. Лида была его первой и единственной любовью еще с тех времен, когда они сидели за одной партой и юный Андрея дергал ее за каштановые косички, повязанные синими ленточками.

Детей у семьи Власовых никогда не было, но в то же время своими детьми они считали и всех воспитанников Лиды, и ребятишек, живущих в соседних домах. Андрей приносил с фабрики очень много разных игрушек и раздавал их детям во дворе, а его жена относила часть в свой детский сад. Власов был очень уважаемым человеком и среди коллег, и среди соседей. Его любила и ребятня, и родители. Соседи довольно часто приглашали в гости и приносили гостинцы. Лида в свои выходные иногда оставалась с соседскими детьми, но никогда не брала за это денег. Она им была как старшая сестра или вторая негласная мама. Каждый день, каждый миг пропитан был счастьем, похожим на яркое золотое солнышко.

Но счастье это длилось относительно недолго. На сорок третьем году жизни Андрей Власов вынужден был похоронить любимую жену, которая долгое время сильно болела. Ни дорогостоящие лекарства, ни походы к гениальным врачам и магическим колдуньям не помогли увядающей с каждым днем Лидочке выжить и выздороветь. И вот уже двадцать лет Власов живет с ее фотографией, вставленной в красивую рамку, украшенную ракушками. Ракушки эти Лида и Андрей привезли когда-то из Сочи, с отдыха. На фотографии Лида была очень счастливой, она улыбалась встречному ветру, что играл с ее шелковым голубым платьем.

– Как можешь ты улыбаться, когда оставила меня совсем одного? – спрашивал порой у снимка мужчина и горько плакал, омывая фотографию слезами.

Вскоре после смерти жены Власов на фабрике получил серьезную травму. Один из работников по неосторожности повредил ему ногу станком. С тех самых пор Андрей Федорович и стал хромым. Но никогда он не держал зла ни на поранившего его рабочего, ни на руководство фабрики, которое решило списать «инвалида» со счетов и ненавязчиво намекнуло ему покинуть рабочее место. Дети, некогда так обожавшие «дядю Андрея», быстро повзрослели. Не были им нужны уже фабричные отечественные игрушки. А Власов уже не казался волшебником Дроссельмейером. Все солдатики, мячики и куклы отправились на мусорку, а их места заняли импортные трансформеры, куклы барби и игровые приставки.

Стоя у окна, Власов тяжело вздохнул. Воспоминания тяжелым грузом легли ему на грудь. Печаль коснулась холодными пальцами грубых рук старика и нежно обняла его. Внезапно захотелось ему вернуться в те светлые дни и еще хоть на миг вдохнуть тот аромат счастья. И тогда старик твердо решил – надо сходить на фабрику, посмотреть, что там сейчас. Власов умылся, позавтракал пресной кашей, которую он так и не научился готовить так же хорошо, как делала это Лида, надел темно-зеленую куртку на пуху, тяжелые черные ботинки и выцветшую серую шапку.

На автобусной остановке старик встретил красивую рыжую девушку. Он хорошо помнил ее. Соседская девчонка, которая в детстве всегда приходила поиграть домой к Власову. Дед по-доброму улыбнулся, и казалось, что морщинистое лицо его засияло и даже помолодело. Возле уголков глаз выступили слезы. Но девушка, кажется, не узнала его. Она обвела старика пустым, безразличным взглядом, сильнее укуталась в свой шарф и прошла мимо.

– Видно, обознался, дурак старый, – подумал Андрей Федорович. Но нет, он вовсе не обознался. Это была та самая соседская девчонка, когда-то, в далеком детстве, так искренне любившая Власова и его жену. Ведь они играли с ней, дарили чудесные игрушки и покупали сладости. А зачем ей сладости сейчас? Верно, незачем. Точно так же не нужен ей и этот седой сморщенный старик. Она давно уже выросла, забыла о беззаботном детстве. Власов для нее теперь просто соседский дед, доживающий последние свои годы. И не помнит она теперь ни игрушки, ни сладости, ни даже то, как звонко смеялась, играя с дядей Андреем и тетей Лидой. Она и имен-то их сейчас не вспомнит. И таких повзрослевших детей много. Они везде.

Приехав на свою любимую фабрику, Андрей Федорович не сразу ее нашел. Блуждал, хромая, почти час, пока наконец не обнаружил, что нет уже давно никакой фабрики. Превратилась в большой торговый центр. Вот и еще одна часть прошлого навсегда стерлась. За зданием большого торгового центра Власов обнаружил старого дворового пса. Тот лежал на грязном, выброшенном кем-то пледе и голодными, полными тоски глазами глядел на прохожих.

– Ну что, дружок, и ты никому не нужен? – хриплым голосом спросил старик, не без труда склонившись к собаке. Он нежно погладил пса по грубой шерсти и почесал за ухом. Животное смотрело на него так, будто все понимало, будто отчаянно хотело что-то сказать в ответ, но не имело возможности. Сказать все за пса решили другие, не менее обделенные бездомные.

– Дружище, сто рублей на бутылочку «Честной» не найдется? – послышался голос за спиной Власова. Он обернулся и увидел перед собой двух мужиков лет сорока. Оба одеты были как попало, видимо, в те вещи, которые удалось найти в мусорном баке. Нос у одного из них был красный, будто бы покрашенный краской, а у второго лицо все заплывшее и глаза впалые. Власов пошарил по карманам и протянул смятую купюру. Мужики обрадовались такой удаче и сразу же оживились. Один потер грязные руки о куртку, поспешно схватил деньги и пошел в сторону магазина, а второй решил пригласить такого щедрого незнакомца «к столу». Старик растерялся, но из одной только вежливости согласился и сел на скамейку. Вскоре вернулся первый мужик, держа в левой руке бутылку водки, а во второй палку ливерной колбасы.

– Я по пути еще сотыгу нашел, это вот удача, – счастливо засмеялся он и плюхнулся на скамейку между Власовым и красноносым.

– Дружище, я вот слышал, ты говоришь, никому не нужен. Чего это? Семья кинула? – заговорил красноносый и вытер лицо рукавом. Он взял в руки бутылку, ловким движением открыл ее и сделал несколько глотков прямо из горла, издавая довольный вздох.

– Да у меня ее и нет, в общем-то, – растерянно ответил старик, сложив ладони на коленях, а затем продолжил свою речь: – Жена умерла, а детей нет.

Мужики переглянулись и протянули бутылку Власову. Тот принялся отмахиваться, ведь за всю свою жизнь выпивал довольно редко, а водку – никогда. Но красноносый принялся настаивать, мол, брат ты наш, у нас так не делается, ты нас обижаешь. Старик в конце концов сдался и сделал глоток, перед этим протерев горлышко бутылки ладонью. Горло неприятно обожгло, и он закашлял. Но мужики буквально стали заливать водку ему в рот, приговаривая, что так и жить легче и вообще так уж принято в их обществе.

– Меня вот жена, стерва, года два назад из дома выгнала, – начал рассказывать человек со впалыми глазами. Он так активно размахивал руками, что аж сорвал со своей головы шапку. – Так вот лучше б она сдохла! Я все свои лучшие годы потратил, чтоб ее на море свозить, шубу купить. А она мне говорит, мол, ты бутылку любишь сильнее меня. И выбросила вещи в окно. Даже с сынишкой увидеться не дает. Сколько ему там лет…

Он попытался сосчитать на пальцах, но, кажется, так и не смог вспомнить возраст сына. Впрочем, когда к нему в руки попала водка, это стало уже не важно. Мужик совершенно забыл, о чем он говорил ранее. Добавил лишь, что теперь только водочка-то его и греет и что только она его не предаст. Мужики заставили Власова выпить снова. «За горе Филиппа Максимыча», – сказал красноносый. Его, к слову, звали Ренатом. А отчества он своего никогда не говорил. Лишь сказал, что квартиру у него отобрали за долги и живет он теперь на улице.

На улице быстро стемнело. Небо окрасилось черной краской, и лишь тусклые фонари отражались в ноябрьских лужах. Власов понимал, что ему пора бы отправляться домой, иначе он либо не успеет на последнюю маршрутку, либо заблудится в поисках остановки. Голова кружилась от алкоголя, а перед глазами все расплывалось. Недовольные бродяги никак не хотели отпускать своего «брата», но Андрей Федорович таки смог от них отделаться. Хромая и шатаясь, старик с трудом добрался до остановки. Маршрутку ждать пришлось около получаса. Большая удача, что она вообще появилась на горизонте.

– Баязита Бикбая? – единственное, что смог сказать Власов. Водитель грубым голосом ответил, что едет до такой остановки, и дед начал карабкаться по лесенкам в транспорт. По дороге он еще несколько раз переспросил про свою остановку. Люди в маршрутке смотрели на него с негодованием и искренним отвращением. Считали, будто это какой-то алкаш, недостойный человек. А Власову было так душно и плохо. На сердце становилось все тяжелее, и почему-то хотелось плакать. Дышать было абсолютно нечем. Старик расстегнул куртку, но это не особо ему помогло.

– Баязита Бикбая! – громко озвучил водитель, и Андрей Федорович грузно поднялся с места и захромал к выходу. Он наклонился к водителю, протянул деньги и сказал:

– Можете остановить у магазина? У меня болит нога, – невнятно произнес старик. Водитель не услышал его, а возможно, просто не понял. Власов, сам того не осознавая, повторил просьбу еще дважды. Однако, когда маршрутчик уже собирался отъезжать от остановки и спросил, возле какого магазина, мужчина уже медленно начал спускаться по лестнице. Он совершенно не заметил того, что выронил сберегательную книжку, пока выходил из транспорта. За спиной старика послышались женские крики. Власов обернулся и увидев, что сберкнижка лежит на дороге между маршруткой и бордюром, выдал лишь: «Ох, блин!» Водитель терпеливо ждал, пока старик поднимет документы, чтобы тот не расшибся, но, осознав, что это займет слишком много времени, все же поехал дальше. Андрей Федорович приложив все оставшиеся еще в нем силы, наклонился. И когда в непроглядной тьме шершавые пальцы нащупали заветный документ, у старика вдруг закружилась голова. Ноги затряслись, а перед глазами все расплылось черным туманом. Его ослепил яркий свет фар, и старик повернул голову в сторону. Силы вдруг покинули его, и Власов упал на дорогу прямо перед проезжающей машиной. Тишину нарушил громкий гудок автомобиля и звук удара. Вот и еще одна игрушка сломалась. Вот и еще одна часть прошлого навсегда стерлась…

Алия Сорокина

Нос

Рассказ

Сначала она была Вороной. Девчонка, которая перешла к нам в 7-м классе. Но это прозвище не прижилось. Да, нос у неё был отменный, но смешливость, добродушие и бойкий характер никак не вязались с вороньими повадками. К тому же, в отличие от вороны, она была светлокожая, к таким часто пристают веснушки, и не бывает проблем с прозвищами: ветрянка, мухомор, конопатая. Но с легкой руки Сашки – заводилы класса – Юлька, именно так звали новенькую, стала Носом. Да, именно Носом, и этот Нос так удачно приклеился, что отодрать его можно было разве что с помощью пластического хирурга.

Школа у нас была самая обыкновенная – средняя, но вот класс!.. Если в других классах обстановку можно было называть дружественной и не очень, то положение в нашем было военным. Возможно, виною тому были утерянные идеалы 90-х, но классный руководитель, Иванова Надежда Ильинична – или Медуза, благодаря ужасной химической завивке, – считала, что испортило нас позднее объединение в матклассе. Мы были самыми успевающими в параллели, но при этом с напрочь атрофированным коллективным инстинктом. Медуза применяла все свои психологические таланты, результатом было лишь относительное спокойствие на уроках. По утрам, не особо опасаясь сонных мальчишек, мы спокойно добирались до школы, но старались ходить парами на случай вероломного нападения. Вечером же стайка наша подрастала до человек десяти, и выходу на школьный двор предшествовала серьезная подготовка. Портфели готовились как щиты, сменная обувь в тонких сумках приравнивались к холодному оружию, что-то вроде меча в ножнах. Самое страшное было оставить в зоне доступа косички и хвостики, более болезненного приема, чем захват за волосы, не придумала даже испанская инквизиция.

В первом из таких боёв Юлька была провозглашена отчаянной воительницей. Так надавать самому задире Андрюхе Большому, а за глаза – Жирному, не умели даже мальчишки. Пару раз сменкой по голове, несколько – по туго обтянутой заднице, а потом град ударов по всему, что оставалось незащищённым. Толстый успевал иногда ставить блоки, и даже пару раз доставал до противницы, но вскользь, не нанося особого урона. От этого он еще больше краснел и свирепел, словно дикий кабан в западне. И неизвестно, чем бы закончилась эта драка, если бы не предательский треск школьной формы. Мгновения Большому было достаточно, чтобы по ветерку, пронесшемуся по толстой ляжке, понять: трещали по швам его брюки. Мальчишкам ничего не оставалось, как ретироваться с позором, а нам обсмеять их вслед. И этого мальчишки нам, конечно, не простили… Слава Батюшкин был умником нашего класса. Рыжеватый, высокий и сутулый, в неизменной черной водолазке, по прозвищу Батя, он обладал непоколебимым авторитетом всей параллели, в драках не учувствовал, но при этом имел острый язык и хорошее чувство юмора. Многие девчонки сходили по нему с ума, но показать этого не могли, а потому в словесных перепалках с мальчишками всегда капитулировали. Как-то Юлька Нос назвала его Батюшкой, ловко подметив сходство, и Батюшка пристало как родное, что жутко бесило Славку. В общем, набралось немало желающих отомстить дерзкой девчонке, и именно Батюшке пришла гениальная идея – как.

В конце декабря в школе планировался новогодний концерт, где каждый класс представлял один из школьных предметов. Нашему матклассу, вопреки логике, досталась литература. И тут мальчишки проявили небывалый энтузиазм: они взяли всю подготовку на себя, лишь попросив Медузу назначить конферансье Юльку, что, конечно, было очень подозрительно. Репетировали мальчишки тайком и узнать, что они затеяли, было невозможно. Юлька, как мы не настаивали, от роли конферансье не отказалась, так сказать, приняла вызов. Дни летели быстро, вторая четверть подходила к концу, за неделю до концерта начали готовить актовый зал к выступлению: надували шары, рисовали плакаты, что-то вырезали, клеили, развешивали. С каждым новым флажком на душе становилось радостнее и светлее. В предвкушении новогоднего чуда поменялось отношение даже к мальчишкам, они от нас отстали, после уроков задерживаясь для репетиций. И наконец настал долгожданный день, все преобразились, девочки выглядели как модницы, сошедшие со страниц журналов, мальчишки были причесаны и аккуратно одеты, даже самых неряшливых преобразили рубашки, галстуки, бабочки. Вся школа дышала праздником, переливалась разноцветными огнями, и огоньки эти светились в глазах каждого.

Концерт начался, как полагается, с речи директора, к счастью, короткой, потом учителя спели скучную песню про школу. Потом пассивные и несмешные А-шки выступили с песней про математику – количественное превосходство девчонок было им во вред. Б-шки показали смешной урок географии, где мальчик, изображавший путешественника, бегал по залу то в плавках, то на лыжах. И тут объявили наш класс, Юлька и мальчишки уже были за кулисами.

На сцену вышла Юлька. В синем платье с пышной юбкой, она впервые выглядела по-девчачьи. Платье смягчало угловатые движения и чрезмерную худобу, волосы были заплетены в крепкую косу и уложены в аккуратный пучок на затылке, а завитые прядки по бокам не позволяли носу привлекать к себе всё внимание.

Она объявила:

– Выступает 7 «В». Предмет «Литература». Сценка «Крылатые фразы».

На сцену вразвалочку выходят мальчишки Батюшка, Толстый, Сашка, Лёвка и Сеня. Встают двумя группами у микрофона и начинают представление.

Батюшка громко:

– Мы решили показать вам, насколько богата русская речь. Сделаем это на примере одной части тела, которой все вы обладаете.

В зале раздались смешки, учителя заметно напряглись.

– У кого-то она больше, у кого-то меньше, у кого-то кривая, а у кого-то пятачком.

На сцену выходит Сашка с картонным носом размером с клюв, а Батюшка декламирует противным высоким голосом:

– Однажды Нос решил погулять. Нос Гоголя не читал и решительно не знал хороших мест для прогулки. Тут вспомнил слова отца, держи нос по ветру, и пошел, куда ветер дует. Ветер дул на базар, а там Варвара, которой нос оторвали. Стало Носу любопытно, за что девушку красоты лишили, и стал он совать свой нос куда попало, пока в нос не получил за любопытство. Снова вспомнил слова отца, что хороший нос кулак за неделю чует, да поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились. Ушел с базара не весел, нос повесил. Решил на улицу больше носа не показывать, пока нос не дорос. А как дорастет, уж он утрет нос каждому! И так, чтобы комар носа не подточил.

Вся эта сцена с гуляньем, с Варварой, которую изображал Толстый с таким же картонным носом, что у Сашки, отрыванием у неё носа и дракой, была так залихватски сыграна, что у Варвары отвалилась коса из мочала, а у Сашки нос сполз на лоб. Номер был встречен хохотом и овациями, учителя облегченно вздохнули.

Мы с девчонками тоже смеялись, невозможно было удержаться, хотя и понимали, что номер посвящался Юльке. Она стояла за кулисами и смело вышла на поклон с мальчишками, хотя её и не просили. Тут уж видно было, что мальчишки от этого здорово смутились и старались на Юльку не смотреть. Остальные классы подвоха в этой сценке не нашли, и жизнь наша и Юльки пошла своим чередом. Нападки мальчишек становились реже и потихоньку сошли на нет. Все стали за лето взрослее и интереснее, некоторых девчонок уже встречали ребята. Со своими мальчишками, однако, мы так и не сошлись.

Годы развеяли нас, то окрыляя, то приземляя, и снова по кругу.

И вот наш недружный класс собрался волею несчастного случая проститься с одноклассником Сашкой-заводилой, отцом трех дочек, старшей из которых всего 13. Проводив однокашника, когда-то бесшабашного, а ныне большого и отстраненного, всем захотелось собраться и отогреть печальные души. Решили посидеть в небольшом кафе, заведующей которого была та самая Юлька: хваткая, шустрая, как прежде, она организовала тотчас полный стол. И тут я только заметила. Нос!

– Где нос, Юлька? – спросила я, когда она присела наконец рядом.

– Ааа, – смеется она, – так это давно. Поменяла, в актрисы хотела.

– И что?

– Не взяли, не фактурная я!

Она засмеялась. Смех был неискренним и не Юлькиным. И рядом сидела будто не она, а какая-то несмелая, немолодая, уставшая женщина.

Алим Нежмединов

Горячий полдник

Рассказ

Эта история произошла со мной в детстве. Не помню, сколько точно мне было, не больше пяти-шести лет. Случай сам по себе довольно нелепый, но понял я это лишь спустя годы.

Каждое лето меня и мою сестру отправляли гостить в деревню к бабушке. Мама не могла все время быть с нами, так как работала на нескольких работах, чтобы обеспечить нашу небольшую семью после смерти отца.

И вот однажды нам пришлось остаться дома совершенно одним. Бабушка уехала в районный центр, оставив все необходимое для того, чтобы мы не голодали до ее приезда.

Проснувшись и убедившись, что в доме никого нет, мы с сестрой пошли завтракать. Умываться не стали. Это был тот момент, когда никто не заставит чистить зубы, а мы жутко не любили делать все по правилам.

Сев за стол с заспанными глазами, в одних пижамах, мы принялись завтракать. Бутерброды с колбасой и маслом, творог, малиновое варенье и целая гора блинов – все это бабушка оставила нам на завтрак. Пока сестра уплетала блин за блином, аккуратно макая их в варенье, я решил поставить чайник.

– Слушай, тут еще манная каша есть. Будешь? – сказал ей я, увидев кастрюлю на плите.

– Фе-е-е. Нет, не буду! – Мы не очень любили кашу, как, наверно, и все дети в нашем возрасте.

Чайник закипел. Я налил себе и сестре по чашке чая, и мы продолжили есть. Завтрак шел на всю катушку. А на обед у нас был гороховый суп, стоящий в холодильнике, и пара сваренных вкрутую яиц на полдник.

После пошли играть на улицу. По очереди катались на велосипеде и качались на качелях, что висели на дереве в саду. Все у нас было общее. И еще на протяжении нескольких лет многие вещи мы делили на двоих: игрушки, первые компьютер и телефон. Единственное, что я и моя сестра делили в полное удовольствие, – это наше общее время, которое мы проводили вместе.

Когда настало время полдника, мы решили перекусить. Но холодные вареные яйца не так вкусны, как горячие. Неважно, сварены они всмятку или вкрутую – холодные они просто отвратительны. Словно какая-то склизкая жижа на ложке, что вызывает приступ тошноты лишь при взгляде на все это.

Именно поэтому я решил подогреть вареные яйца на костре. Я видел, как соседский мальчишка, гораздо старше нас, таким образом запекал картошку. Он брал сухое сено из стога, помещал в железное ведро, заворачивал картошку в фольгу и запекал на своеобразном ведерном костре. Буквально 15–20 минут, и вкуснейшая горячая картошечка готова. Для пущего вкуса мальчик посыпал очищенную картошку солью, немного дул на нее, чтобы не обжечься, и ел с таким удовольствием, что слюнки капали при виде этой трапезы. Взяв с собой все необходимое: фольгу, спички и яйца – мы с сестрой вышли на улицу. Нам нельзя было уходить за территорию двора.

«Мы быстро, никто даже не узнает!» – подумал я и, взяв сестру за руку, направился к соседскому стогу сена.

Стог был большой. Раза в два больше нас. Ветер отрывал от стога несколько соломинок и нес по двору прямиком на крышу сарая, что стоял неподалеку.

И вот, стоя перед кучей сена и оглядываясь по сторонам, я бросил пару яиц в глубь стога. Еще раз оглянувшись по сторонам, я достал из кармана небольшой коробок, вынул из него пару спичек и зажег их. Рыжий огонь на конце спички развевался на ветру, словно волосы девушки. Смотря на него, я все думал: «Кидай скорей, иначе потухнет. Придется повторять одно и то же движение, пока снова не зажжется».

Я еще раз огляделся и бросил спички в стог. В ту же секунду огонь нещадно начал поглощать сухое сено. С аппетитом дикого зверя он поднимался вверх. Оставляя за собой некое подобие соломенных угольков, он пожирал эту махину, раздуваясь порывами ветра.

От увиденного мне стало не по себе, я взял сестру за руку, и мы понеслись в дом. Моя младшая сестра начала плакать, усевшись на стул. Я же, заперев дверь на все замки, залез под кровать, закрыл уши и глаза. Страх подступил незаметно. Буквально секунду назад я думал о том, как мы с сестрой будем есть теплые вареные яйца, а сейчас меня волновало лишь то, что скажет бабушка, вернувшись домой. Мое сердце колотилось в ритм стуков разъяренных соседей кулаком по входной двери.

В панике я все еще прикрывал уши руками, чтобы не слышать плача сестры и «ласковых слов» в мой адрес от разъяренных соседей. Страх наказания был настолько велик, что я потерял сознание. Помню лишь, как очнулся в своей постели. Все казалось жутким сном, будто я и не вступил в клуб юных пироманов. Но меня переубедил суровый взгляд бабушки, ожидавшей у кровати моего пробуждения.

В тот день меня знатно отчитали. Прослушал целую лекцию о том, что спички детям не игрушка. Ругали меня до самого вечера. В течение всей моей жизни мне еще не раз припоминали этот случай. Повезло, что в тот день ветер утих сразу же после того, как я убежал. Иначе огонь мог перекинуться на стоящий рядом сарай, и все пропало бы вместе с тем проклятым стогом сена.

В детстве я испытывал лишь страх наказания и только его. Умел убегать, прятаться и совершать ошибки.

Это история очень глупая, отчасти наивная и даже немного веселая, у нее есть чему поучиться. Но понял я это уже в осознанном возрасте.

Ася Габдуллина

Сказание об Айкен в четырех песнях

Песнь первая

Это было в давние времена, когда пески строили города, а по морям шли тяжелые, разряженные корабли. Люди таяли под палящим солнцем, вскапывая сухую землю, молясь о дожде, которого отродясь не видели. Другие же возвращались с дальних походов залечить раны и сменить оружие, чтобы с рассветом отправиться в путь. Одним из тех воинов был храбрый Кыю – добрый, отважный предводитель, о котором пели песни, а про славные победы слагали легенды. Так после пятидесятой войны, когда по старому календарю Кыю должен был жениться или остаться одиноким странником на всю жизнь, он привел в родные стены невесту – пленницу. После разгрома старого, но знатного рода Кыю увидел бледную девушку, что пряталась за спиной старого отца и украдкой посматривала на чужаков. Род этот был знатный, и пусть эту семью не уважали, но боялись. Не хотели воины Кыю пролить кровь на их земле, желали лишь забрать эти земли. Боялись чужаки голубоглазых высоких людей – поговаривали, что они колдуны, могут порчу навести и загубить душу. Но земля их нужна была для главного хана, чтобы торговый путь сократить, а за это брать с путников вдвое больше. И потому не убили воины армии Кыю ни одного голубоглазого, а лишь руки им повязали и приказали жить в родной столице. Там-то Кыю и взял в жены Амаду’ – дочь старейшего знахаря.

Не хотела Амаду’ замуж, да еще и за чужестранца. Боялась его как огня, но повиновалась воле отца и обручилась под лучами жаркого солнца. Пусть Амаду’ не приняла мужа, но Кыю любил ее сильно и из каждого похода привозил ей самые дивные подарки. А она благодарила низким поклоном, но в глазах оставалась все та же печаль. Однажды ночью, когда Кыю не мог сомкнуть глаз, он увидел тень своей жены на открытом балконе. Испугался он, что она бросится вниз, и выбежал к ней. Но Амаду' стояла, будто Луной ослепленная, шепча горячие слова на ветер:

У Луны два ребра,

У Солнца тысячи бликов,

У земли много жизней,

У воды могучая сила.

Испугался Кыю, что Амаду’ колдует, и запретил ей выходить на балкон. Если кто увидит, то любую беду на нее запишут, и горько ей тогда придется. Зарыдала Амаду’, как только Кыю покинул дом, и плакала дни и ночи; тяжело ей было жить в клетке, одно счастье – прикоснуться к духам, и то нельзя. Но на следующее утро принесли ей дурную весть: войско Кыю разбили под Круглым городом, много погибших, а муж ее без вести пропал. Высохли слезы Амаду’ в тот же миг. Попросила она коня у соседки и скрылась за высокими воротами. По столице пошли слухи, что Кыю погиб, а жена его сбежала. Каких только грязных слов не говорили про голубоглазую колдунью: что несчастье она Кыю принесла, и в жизни-то он не проигрывал, а спутался с ней и сгубил себя. Но не слышала Амаду’ черных слов, летела рысью быстрее ветра. Добравшись до скал Круглого города, прошла она вдоль и поперек, но нигде не видно было Кыю. Тогда спустилась она с коня, опустила руки и прошептала на Луну:

У Луны два ребра,

У Солнца тысячи бликов.

Обойди каждый дом, каждый куст, каждый камень.

Покажи, расскажи, прошепчи, где кровь его стынет.

И шептала Амаду’, пока силы не покинули ее, и в ночной мгле не проснулась звезда, что указала ей путь. Летела Амаду еще два дня и две ночи. Звезды указывали путь под Луной, радуга под Солнцем. Нашла Амаду изувеченного Кыю под тенью серебристой сосны: ребра сломаны, под сердцем след от кинжала, на руках рваные раны от плетей. Взмолилась Амаду’ родным духам, просила спасти душу Кыю, ее защитника, ее мужа. И молвил тогда Ветер старое заклятие, и заиграли лучи Солнца на синих травах. Собрала их Амаду’, разожгла костер и опалила края. Положила на раны, прижалась к груди Кыю и слушала, как его слабое сердце оживает. Не заметила Амаду, как окутал ее дурной сон, а когда открыла глаза, вскрикнула от страха: по другую сторону огня тощие волки рычали, обнажая оскал. Глянула Амаду’ на Кыю, веки его были закрыты. От горя схватила она палку из костра и бросила в стаю. Те разбежались в стороны и скрылись в полутьме. Начертила она тогда круг, в котором оставался Кыю, конь и костер, заговорила его и проспала до следующей ночи.

Разбудил Амаду’ чей-то голос, что нашептывал ей: «Пора в путь!» Погрузила она Кыю на коня, а сама рядом шла и через пять дней добралась до столицы. По пустым улицам везла Амаду’ забытого героя, что когда-то сражался в боях ради мирно спящих людей. Скрывала Амаду’ тогда свои горькие слезы, и лишь ночь видела ее страдания. Наутро проснулась она совсем другой. Поняла, что роднее Кыю нет никого на свете, и вновь зарыдала от своей беспомощности. Но на слезы ее ответила рука Кыю, прикоснувшаяся к её лицу. Амаду’ повернулась и увидела его ясные, распахнувшиеся глаза.

Так Кыю и Амаду’ смотрели друг на друга до конца жизни. И согревал Кыю ее взгляд в дальних походах, и видела Амаду’ те же черты в глазах их дочери – Айкен, что родилась незадолго до первой метели.

Песнь вторая

Росла Айкен в богатстве и почестях, как дочь главного воина хана. Много хорошего об отце слышала, но лишь раз его видела. Когда ей шел пятый год, Кыю вернулся с долгой войны и привез редкий цветок – тюльпан, белый, как ее волосы. Посадила Айкен цветок в их сухую землю, он высох и погиб. Плакала тогда Айкен, будто отца потеряла, и не знала Амаду’, как успокоить разбитое сердце ребенка. Взяла Амаду’ иссохшие лепестки цветка, растолкла в глиняной пиале, добавила черный эликсир и поставила на огонь. Поздно вечером сняла пиалу и позвала Айкен в главную конюшню. Там умирал первый конь Кыю – старый и слепой, не поднимающийся на ноги с прошлой весны. Показала Амаду' раны коня, ужаснулась Айкен, но глаз не отвела. Приложила снадобье Амаду’ к глазам скакуна, а на ушко Айкен прошептала:

У Луны два ребра,

У Солнца тысячи бликов.

Тьма на тьму не садись,

Боль с болью не играй,

Уходи нечесть, откуда пришла, забудь к нам дорогу.

Повторяла эти слова Айкен дни, ночи напролет, пока скакун не поднялся. И сказала тогда Амаду’: «Одно умирает, другое рождается». Обрадовалась Айкен, что рысак жив, и взмолилась, уговаривая мать научить колдовству. Не хотела Амаду’ нарушать договор с Кыю, боялся он черной силы, боялся, что сгубит она маленькую Айкен. Тяжело было отказать в просьбе Амаду’, но идти против Кыю она не осмелилась. И подозвал тогда маленькую Айкен дедушка – старый знахарь, и согласился он исполнить просьбу внучки.

И к двенадцати годам, когда Кыю должен был вернуться из похода, Айкен знала всех духов, верила в Луну и Солнце, покорялась Ветру. Но держала это в тайне, боясь гнева отца.

Походы Кыю были долгими и опасными, тосковал он по семье, и пусть золотом осыпал его хан, чужда была ему зажиточная жизнь. Хотел он лишь увидеть улыбку Амаду’ и услышать смех Айкен. И по возвращении с войны сказал хану, что это была последняя война – последняя его победа, которую он принес хану. Хан выслушал Кыю. Не хотел он отпускать лучшего воина, но волю его уважал и подарил ему самый большой дом за заслуги. И когда Кыю покидал дворец, стража хана остановила его, и увидел Кыю спускающегося по изумрудным ступеням тяжелого хана. Подошел он к Кыю и попросил исполнить его просьбу: «Пусть через шесть лет и шесть месяцев мой сын – Алтын и твоя дочь Айкен женятся». Рассмеялся тогда Кыю и пожал руку хана: «Так тому и быть, через шесть лет и шесть месяцев сыграют они свадьбу!» Думал Кыю, как повезло Алтыну с невестой: с каждым годом Айкен становилась краше. Ее узкие глаза обрамляли длинные ресницы, темно-русая коса теперь отливала как вороново крыло, а белая кожа все больше смуглела из-за палящего солнца. Была она высокой и стройной, как осина, заглядывались на нее мальчишки, но не любила она внимания, отчего часто проводила время в одиночестве.

Зашел в дом Кыю счастливый, как никогда. Рассказал Амаду’, что не вернется больше на войну, и не утаил просьбу хана. Амаду’ расцвела и позвала Айкен, но та не откликалась ни на зов матери, ни на зов отца. Сидела Айкен у мелкого озера, вглядывалась в голубую гладь и моргнуть не могла. Видела она в отражении страшные сны: пожары, крики, слезы отца. Взволновалось озеро, почернело в миг и закрутилось воронкой. Не заметила Айкен, как ушла под воду, горевало ее сердце, и всплывать она не хотела. Но чья-то сильная рука наверх ее потянула – Кыю увидел бушующее озеро и в миг все понял. Понял, что Айкен с озером играла и в ловушку сама попала. Принес бездыханную дочь он к ногам Амаду’ и приказал жизнью Айкен поклясться, что не учила она ее колдовству. Оскорбилась тогда Амаду’, озлобилась на мужа, что он веру в нее предал, и крикнула в сердцах, что жалеет, что не ослушалась мужа и не защитила Айкен от силы, дарованной ей духами. Винила она во всем Кыю, а он Амаду’. Вмешался тогда отец Амаду’, рассказал всю правду. Рассвирепел Кыю и сразил его в гневе насмерть. Не осознавал он, что творит, не думал, а поддался чувствам, как когда впервые увидел Амаду’. И казалось ему, что в западню попал, проклинал он день, когда увидел голубые глаза Амаду', и сгубили они и его, и Айкен. Не могла вынести Амаду’ боли, что причинил ей Кыю, что убил отца и любовь их осквернил. Бросилась она к тому озеру, прокричала страшные слова и пропала в воде. Не сразу Кыю пришел в себя. Но увидев, что Айкен открыла глаза, кинулся к ней и впервые проронил слезу.

Горько им потом пришлось. Узнал хан о трагедии, что случилась в семье Кыю, о колдовских чарах, и разорвал связи Алтына и Айкен. Из-за заслуг разрешил хан остаться Кыю в столице, но строго настрого запретил Айкен колдовать и заводить семью. Будет она последней, кто обладает чарами, иначе посадят ее в самый глубокий колодец и встретит она свою смерть в подземелье. Боялся Кыю за жизнь дочери, рассказал всю правду. Что суждено ей было стать женой будущего хана, но из-за ошибки отца скроют ее имя пески. Простила Айкен отца, поклялась, что колдовство забудет и примет судьбу отшельника. Но в тот же день встретила она Алтына и больше не могла забыть.

Прогуливалась она по берегу озера, искала черты матери в своем отражении, и вдруг оглушил ее звук табуна. Испугалась она, что конники ее ищут, побежала к большому валуну, а там уже прятался человек. Посмотрел мальчик жалобно в глаза Айкен, поняла она, что всадники его ищут. Плотнее прижалась она к камню, закрывая мальчика своим хрупким телом, а на вопрос всадника ответила, что одна она на берегу и никого не видела. Даже лис не пробегал. Ускакали всадники в даль, и лишь когда пыль осела, вышел мальчик к Айкен и поблагодарил ее.

Представился он чужим именем. Сказал, что зовут его Булат, и поделился с Айкен горстью вишен, которые украл на базаре. Подумала Айкен, что Булат без семьи, скитается по городу в поисках пропитания и предложила приходить каждый вечер на задний двор. Она бы смогла отдавать ему остатки ужина, а потом они бы читали старый дедушкин дневник и узнавали про жизнь предков. Понравилась Алтыну Айкен, и приходил он к ней каждый вечер, расстраивая Гульназ – домашнюю повариху, отказываясь от сочной баранины. Но что поделать! Для Айкен сын хана должен был оставаться нищим, а значит голодным. Так дружили Айкен и Алтын до самого дня взросления, когда Алтыну исполнилось восемнадцать лет и должен был он жениться. Но случилась война. Долгая и беспощадная, перевернувшая ход истории.

Песнь третья

Война, что длилась пять календарных лет, разрушила границы мира, сожгла старые порядки, упразднила многолетнюю власть. Напали на хана враги, желая отобрать торговые земли. Говорили они, что земля принадлежит им по праву рождения, а хан должен отдать либо землю, либо свою жизнь. Рассмеялся хан, ведь он был самым могущественным государем с многотысячной армией головорезов. Но что армия без вождя – просто стадо. Думал хан призвать главного воина – Кыю, но гордость не позволила. Он сам сел на коня, чтобы сразить врага, но потерпел поражение. Разбили его войско, взяли воинов в плен, а хана убили. Его сына – кровного наследника царства – Алтына увезли в чужую столицу и посадили в каменную тюрьму, из которой никто не выбирался. Кыю и Айкен взяли в плен. Связали им руки, закрыли глаза и увезли в сторону холодного Солнца. Привезли их в каменный замок, что находился на вершине горы и встретили как добрых гостей – угощали сладостями, развлекали песнями, дали отоспаться всласть. На следующий день привели Кыю к человеку на троне – толстому, бестолковому, но с короной тяжелой из золота. Предложил вождь Холодной Горы стать Кыю главным воином их армии – не такой большой, но сильной. Засмеялся Кыю, вопрошая, зачем он им нужен, раз они самого главного хана разбили! И сказал тогда вождь Холодной Горы, что от того они и вернулись с победой, что не против Кыю воевали. Но Кыю был непреклонен. Устал он от войны, жестокости и насилия. Не принял предложение чужого вождя. Тогда вождь приказал казнить Кыю за неповиновение на глазах его дочери Айкен. Привели Айкен в зал, синюю, дрожащую от холода. Узнала она о казни отца, бросилась ему в ноги, умоляла стать воином новой армии. Кыю не соглашался. «Не предам родную землю», – говорил он. «А семью предал! – кричала в слезах Айкен. – Мать, деда убил и сиротой меня хочешь оставить!». Больно было слышать правду, но не мог Кыю вести чужую армию против своих земель. И поклялся тогда вождь Холодной Горы, что не ступит нога главного воина Кыю на песчаные земли. Согласился Кыю пойти в новый поход, лишь бы Айкен была в безопасности. Но как только Кыю с армией покинули заснеженные склоны, отправили Айкен в темницу, пленницей она была для чужаков.

Провели Айкен по коридорам узким и темным. Слышала она стоны людей, что умирали от пыток, видела, как крысы обступают человеческую плоть. Поняла она, что в западне. Что отца ее вот-вот убьют, а за ним и ее схоронят. Приказал высокий тощий человек пройти в самую большую камеру, где жестокие убийцы теснились. Увидела Айкен головорезов разных племен, боялась, что, если узнают, что она дочь Кыю – человека, отнявшего их земли, погибнет она в сырой камере. И тут же тощий человек за кованой решеткой проронил: «Айкен ее зовут, отец ее – Кыю, убивал, грабил ваши семьи». Растянулся в улыбке тощий человек и ушел, забрав с собой огонь. Забилась в угол Айкен, но никто не кинулся ее убивать – с яростью в глазах сидели головорезы, но подойти к ней не могли. Сгустила брови Айкен, не понимая, что творится, а потом заметила их перебинтованные ступни и поняла, в чем дело. Читала она в дневниках деда, как из людей беспомощных делали: вырезали ступню, будто рыбу потрошат, забивали ее соломой, и уже никак человек не мог встать на ноги. Боль была невыносимой, и человек оставался невольником до смерти. А смерть приходила быстро. Сажали бесправных на лошадей, и должны были они идти в сражение как пушечное мясо.

Подошла Айкен к убийце, что ближе всех к крошечной форточке сидел. Осмотрела его раны и поклялась вылечить его, но с условием: взамен он должен будет исполнить одно ее желание. Согласился измученный человек, молвил: «Хочешь, убивать буду только за тебя, только верни мне мои ноги». Рассмеялись головорезы над его словами, не поверили Айкен. А девушка повернулась к форточке, подняла хлебные крошки с пола и прошептала:

У Луны два ребра,

У Солнца тысячи бликов.

Спрячется последний луч в лесу, затеряется в тумане,

И в первую росу быстрее ветра принесет мне в клюве весть благую.

Эти слова нашептывала Айкен до рассвета, и с первым лучом принесла ей синица в клюве ветку синей травы. А за ней другая птица оставила цветок красный, и третья птица, с хохолком, разомкнула когти, и упала в ладонь Айкен ветка липы. Колдовала Айкен все утро: развела огонь из липы, выжала капли из синей травы, растолкла красный цветок и положила на раны спящего. Уснула Айкен только, когда Солнце поднялось высоко в небо. И во сне она видела, как мать ее Амаду’ отца прощает. Испугалась Айкен, что Кыю уже мертв, проснулась в слезах, когда головорезы с открытыми ртами на танцующего калеку жадно смотрели. Зажили раны убийцы, не мог он нарадоваться, а когда пробудившуюся ото сна, Айкен увидел, благодарил ее поклонами низкими, песнями добрыми. И молили узники простить их за слова грязные и вернуть им ноги. Улыбнулась Айкен, поблагодарила предков за редкий дар и следующие ночи колдовала над заключенными, пока всех не вылечила. Но как поставила она последнего убийцу с гнилыми зубами на ноги, так ополчились против нее разбойники, обещали зарубить ее, а тело голодным псам скормить. Но Айкен лишь улыбнулась и прошипела: «Раз смелые такие, то подойдите ко мне». И не смогли они сделать и шагу, стояли как вкопанные, а Айкен громко рассмеялась: «Заколдованы ваши ноги, в моей они власти. Но не тиран я, и не убийца, отпущу вас, как только обещание свое исполните». Ужаснулись силе колдовства узники: делать нечего, девчонка их обхитрила. Тот, что с гнилыми зубами – Ялган, поклонился смелости девушки и сказал, что исполнит ее желание, а другие поддакивали.

Этой же ночью Айкен приготовила зелье. Дышать им было нельзя, сковывало оно все, до чего касалось. В темный час шел караульный по темнице, и как только тень от его свечи замерцала, опрокинула зелье на него Айкен, и застыл он, как статуя. Забрала у него ключи от темницы, вывела узников в коридор, а на ушко застывшему прошептала: «Бойся не того, кто сильнее, а того, кто вечен». И распахнула она ставни сырого окна, ворвался Ветер в темницу, разбудил других узников, но никто не мог двинуться с места – подхватил Ветер зелье Айкен и разнес по темнице, а потом и по замку. Вождь Холодной Горы спал в ту ночь крепко, и видя сны, вдохнул он зелья и больше не просыпался.

Пока месяц светил над Холодной Горой, Айкен прошла в конюшню, чтобы отпустить лошадей. Вышла она к лесу, где её головорезы ждали, и обратилась к ним: «Каждый из вас должен исполнить одно мое желание, лишь после этого колдовство не будет иметь силы над вами. А мое желание – найти отца моего. Разбирайте коней! С этой минуты вы – мои воины». Показала Айкен армии карту из сундука вождя, на ней красными пятнами был отмечен поход Кыю. Сейчас его войско должно было драться в землях, поросших бурьянами. Туда-то они и отправились.

Песнь четвертая

Мчалась Айкен к отцу с тревогой в сердце. Боялась не успеть услышать его голоса, не увидеть его родинок, не спрятаться в молчаливом объятии. Воины, утомленные дорогой, молили о привале, но Айкен только злилась. Лишь когда конь ее повалился на бок, остыла девушка и разрешила разбить лагерь. Но не спала она ночью, взывала к звездам, просила их заботиться об отце. Услышал голос Айкен неспящий воин по имени Юмарт, и сказал: «Колдовство не всегда придет на выручку. Те люди, – показал Юмарт на сопевших, – убийцы по природе. Я научу тебя защищаться как настоящий воин в благодарность за подаренные ноги». И пустил Юмарт острую стрелу высоко-высоко к звездам.

Только на седьмую ночь добрались они до земель чужих. Но город, что стоял на той земле, был нетронут, следов войны не было, и потому встретил мирный народ армию Айкен с опаской. Представилась Айкен старцу в черном одеянии с белой бородой. Не ответил тот ни приветом, ни взглядом не одарил. Удалился он, как только окружила их пыль, поднявшаяся из-под копыт. Расступились всадники на белых конях – пропустили голубоглазого вождя к Айкен. Поклонилась она ему и представилась, как дочь главного воина Кыю. Рассмеялся вождь и ответил, что не может такая глупая девица быть дочкой бесстрашного воина. Ведь сейчас время большой войны, и лучше думать, о чем говоришь или вовсе помалкивать. Схватили белые воины Айкен, повязали ее руки, а к армии копья наставили. Отправили их в темницу: за жизнь своей дочери Кыю не тронет их города, не прольется кровь на их земле.

Горевала Айкен в темнице, сокрушалась, что не обдумала своих действий. Поняла она, что Юмарт был прав – колдовство не всегда помощник, хоть и верный друг. Что теперь делать Айкен? Как выбираться? Одно радует – боятся отца, значит, он жив. На следующее утро привели Айкен с ее армией к голубоглазому вождю. Говорил он громко и кратко. Сказал своей страже, чтобы Айкен в темнице заперли до прихода ее отца, а головы армии на копья насадили. Услышал это Ялган и завопил: «Что думаешь, такой воин как Кыю, не отберет у тебя Айкен? Он за дочь пойдет войной на самого сильного хана! А ты-то, кто?» Много, что еще говорил Ялган, чтобы услышал его голубоглазый вождь, и он этого добился. С мечом острым подошел голубоглазый вождь к Ялгану и приложил металл к горлу. Тогда прошептал Ялган такое, что навсегда перевернуло жизнь Айкен. Молвил он: «Не нужна тебе Айкен как пленница, бери ее в жены. Обручись с ней, и станешь сыном для Кыю, а сына он не тронет!». Задумался голубоглазый вождь, убрал острие с человеческой плоти, а Ялган и его приспешники улыбались во весь рот. Подошел голубоглазый вождь к Айкен, посмотрел в ее глаза и приказал ей быть его женой. В тот же миг девушка, что поодаль от них стояла, разрыдалась, а после и вовсе слегла. А Ялган все не утихал. Просил взять его в армию служить верой и правдой. И пять его друзей взмолили о том же. Говорили они хором, что знают, где Кыю воюет, и должны они бежать к нему навстречу, чтобы предупредить его лучников, что не убивать они едут, а на свадьбу. Согласился голубоглазый вождь, приказал им развязать руки, а Айкен проводить в дом, где она будет хозяйкой. Но спросила сначала Айкен, что будет с пленниками. Показал голубоглазый вождь на копье и рассмеялся. «Пощади их, – просила Айкен, – пусть мне служат, раз тебе не нужны». Не хотел чужаков оставлять голубоглазый вождь, но раз сам чужую в жены берет, так пусть чужие служат. Породниться с Кыю – значит связать свою жизнь с войной, а на войне всякий пригодится.

Через семь календарных дней должна была состояться свадьба Айкен и голубоглазого вождя, которого звали – Доргот. За это время Айкен многое узнала о том, с кем судьбу делить будет, и о той, кому предназначено было его сердце. Гайя три дня и три ночи стенала, корила судьбу, проклинала Айкен. И Айкен бы рада была ее утешить да не знала рецепта такого. Стояла она за дверью покоев Гайи и смотрела, как уходили прочь Ялган, Саранлык, Кенчелек, Эрелек, Ачу и Нетижесез. Знала она, что как только увидят ее отца, колдовство перестанет властвовать над ними и будут они вольными головорезами, как и прежде. С каждым днем она сильнее убеждалась, что колдовством можно вылечить все, кроме раненной души; колдовство непобедимо, но и оно может загнать в угол. С тяжелой головой засыпала Айкен в ночь перед замужеством, слышала за стеной плач Гайи.

В день свадьбы город был украшен белыми цветами, повсюду раздавался смех, и впервые Айкен услышала звон колоколов. Нарядившись в белое платье, вышла она во двор, и замолчали слуги – невеста была хоть и чужая, но очень красивая. Расплели ей косы, повязали ленты и пошли к колоколам. Видела она Доргота, выряженного в белые одежды, и замедлила ход. Тяжело ей было принять судьбу, даже если отец будет рядом, он не вечен! Что с ней будет, если он погибнет в первой же битве, а если Ялган его уже убил! Плохо стало Айкен, схватилась она за сердце и не заметила, как повело ее в сторону. Испугался Доргот, тут же побежал к Айкен, а Гайя к Дорготу. И тут же золотая стрела пронзила его сердце, а вторая догнала и задела Гайю. Так упали они вместе, и веки их навсегда закрылись.

Поднялся шум, и люди побежали прочь – на них скакал яростный Кыю, одинокий воин, про которого когда-то пели песни. Казалось Айкен, сон она видит: будто отец ее стрелу за стрелой пускает, и жертвы его замертво падают. Никогда Айкен такого отца не видела: не в гневе он был, а страхом сломленный. Врезался в толпу на черном коне, пока толпа не поредела, а потом вихрем подлетел к Айкен, посадил к себе на лошадь, и умчались они прочь. Плохо ей было, голова кружилась, ноги не держали. Лишь к ночи, когда отец тосковал у костра, окликнула его Айкен. Просила она найти синие травы и белые цветы, растолочь их и сварить на огне. И пока месяц молодой светит, дать ей два глотка, а иначе заберет ее Амаду', ее дыхание совсем близко. Испугался Кыю, побежал к лесу. Долго травы искал, в темноте плутая. Наконец, сделал все, но месяц вот-вот должен был скрыться. Гадкое зелье было на вкус, и все же Айкен сделала два глотка и мирно уснула. А Кыю не спал. Хотел бы обратиться к Богам, да не знал как. Просил Амаду’ дать сил Айкен, а его забрать, плакал под блеклыми звездами, утешался, что зелье поможет. И с первой росой Айкен глаза открыла.

Шли они долго по лесным чащам и горным склонам, отец и дочь, Айкен и Кыю. Рассказал Кыю, что другая война пришла, дикая и жестокая, каких земля не видела. Теперь брат брата предает, друг друга убивает. И прослышал мир про колдовство Айкен, мол, девица какая-то усыпила вождя Холодной Горы, и напоследок сказала, что бояться надо не того, кто сильнее, а того, кто вечен. Улыбнулась Айкен и Кыю рассмеялся. А потом робко спросила его, не видел ли он Булата. Задумался Кыю, кто же такой Булат, а потом понял, что она про сына хана спрашивает. Рассказал он ей всю правду, что зовут его Алтын, и должны были они соединить судьбу, он был ей предназначен. Но пропал он без вести. Никто его не видел, никто не слышал. Защемило сердце Айкен, вновь повело ее в сторону. Поспешил к ней Кыю, но лишь взял он ее на руки, как острый нож вонзился в его сердце. Вскрикнула Айкен от ужаса, видя, как закрываются глаза отца. Заметила она Ялгана с головорезами неподалеку и зашептала:

Сгинь то, что чернее ночи,

Громче ветра,

Тише змеи,

Глубже норы.

Рассвирепели лошади, встали на дыбы. С трудом держались головорезы за поводья, ноги выскочили из стремян. Сняла Айкен лук с груди отца, натянула тетиву и пускала стрелы в убийц, пока в колчане не стало пусто. Пали Ялган, Саранлык, Кенчелек, Эрелек, Ачу, Нетижесез.

Обратилась Айкен к отцу, взяла его голову, прижала к сердцу и зарыдала. Кричала она, сокрушаясь, что все ее вина. Просила прощения у отца, у матери, у всего рода. Клялась, что не будет больше с колдовством играть, а пользоваться им будет лишь во благо. Вдруг услышала она шаги, обернулась и увидела родные глаза Юмарта. Прятал он лук и стрелы за спиной, как и другие пленники с Холодной Горы, что стояли позади него. Улыбнулась им Айкен и тихо «спасибо» прошептала. «Мы будем служить тебе вечно, Айкен, – сказал Юмарт. – Позволишь ли ты нам пойти вместе с тобой?». Закивала Айкен и вновь зарыдала, обнимая тело отца.

Попрощалась Айкен с Кыю у зеленой сосны, одиноко стоящей на пустыре. Нацарапала она на камне слова благодарности и посадила над могилой цветы. Лишь с рассветом Айкен и ее армия тронулись в путь. «Куда мы едем, Айкен?» – спросил Яхшы, парень с широкой улыбкой. «Вокруг война, враги на каждом шагу», – добавил Эхлак. «Где-то далеко сейчас мой друг, тот, кому предназначено мое сердце. Я должна увидеть его, даже если это случится только перед смертью». И с этими словами Айкен отправилась в путь, длиною в целую жизнь.

Юлия Камильянова

Сестры

Рассказ

Первыми вышли сестры. Они сидели незаметные и одинаковые и почти сливались с окружающей средой. Среда удивляла. И даже завораживала. Сестры были близнецами, и я знала их с самого детства. Я привыкла их не путать. У одной выражение лица было как-то мягче, у другой – все черты чуть погрубее, словно вырублены. С сестрами было всегда легко. Не знаю, может, потому что их было две. Одна в любом случае дополняла другую. Например, когда одна говорила: «Будем заниматься математикой», другая подхватывала: «Да, алгебра...» и тут же бралась за дело. У одной способности были явно математические, у другой – гуманитарные. Так они легко шли по жизни. Одна делала математику и физику, другая, например, русский язык и историю. На то, чтобы все это передать друг другу, уходило не так много времени. Сестры были очень толковыми.

Зачем они пришли сегодня в мой сон, не знаю. Те же сестры, только намного старше, чем я видела их в последний раз. Они похорошели, изменились, были так красиво одеты, что казались супермоделями. Сестры сидели в том же доме на краю обрыва, что и я. Выглянуть за дверь я не решалась. Просто я знала, что там ОБРЫВ. А так просто вот выглянуть было не для меня. Я почему-то ждала, что вскоре дом переместится сам по себе. И я окажусь в светлом и безопасном месте.

Кто еще был в доме? Да, там был мой отец. Он чем-то занимался так серьезно, что оторвать его было совершенно невозможно. Кажется, он… рисовал. Вот уж чего он не делал никогда в жизни. Я подумала: «Наверное, он реализует свои давние желания и мечты».

Сестры стояли рядом с ним и наблюдали за построением рисунка. Там был силуэт человека или змеи, мне трудно было разобрать, а кроме силуэта – сумасшедшего вида закат. Почему закат? Отец решил на старости лет запечатлеть закаты своей юности? Фу, каламбур какой-то не очень радостный.

Я, что делала в этом сне я? И вообще БЫЛА ЛИ Я? Не помню. Я присутствовала как что-то бестелесное. Сознание было. Самосознание. Но предметности не было. И мой отец и сестры меня не видели. Сестры говорили обо мне в третьем лице, и мне почему-то было очень обидно. Я же здесь, я тоже хочу разговаривать с ними, со своим отцом, тем более что давно не видела его. Да, я не видела его уже несколько лет. С тех пор, как он умер. Я рванулась к отцу всем телом, а вернее, тем, что могло мне этим казаться, и хотела обнять его, а ничего не получилось. Он не почувствовал моего присутствия. Он рисовал. А сестры следили за его рисунком.

У нас в детстве с сестрами были странные отношения. Мы привязались друг к другу класса с четвертого. Познакомились во дворе и стали болтаться вместе. Ну, что обычно делают в таком возрасте девочки. Мы гуляли, играли в классики, делали секретики во дворе, ходили на работу к их маме, помогали бездомным кошкам и собакам, смотрели фильмы, мультики, скучали друг по другу, когда расставались на летние месяцы. Сестры были моими любимыми подружками. Они меня впутали в свой непростой мир, где все было двоично. Но характеры сестер были разные. Одна была деловита и женственна, вторая – по-мужски жестковатая, грубоватая, очень доверчивая и открытая. Обычно они заваливались ко мне без приглашения, на что бабушка Салиха реагировала, понятно, не очень. Я же была – само гостеприимство. Если что-то нравилось мне самой, я должна была обязательно поделиться этим с моими сестрами. Однажды в доме появились мед и топленое масло – и по тогдашним временам хорошее угощение. Я тут же позвала сестер, без них было бы не так вкусно. И мы за каким-то детским фильмом стрескали так бутербродов по шесть с этими вкусностями. Я поздно заметила, что банка с топленым маслом опустела, а меда стало в несколько раз меньше. Пришла бабка и так накричала на меня, что даже сестры испугались. Они выпорхнули из квартиры и потом долго боялись приходить. Да, вот такие у нас были радости – просто побаловаться хлебом со свежим медом и топленым маслом.

На следующий год бабушка умерла. Я была в это время отправлена в пионерский лагерь. Впервые в жизни. Мне было там очень плохо. Не для меня оказался этот лагерь. Я очень скучала по дому. Такая я была странная. Но больше всего меня тогда поразил мой сон: бабушкины похороны. Я видела их как наяву. Проснулась и очень плакала. Не знала, правда это или нет. А сотовых телефонов еще не было. И из лагеря меня не забрали. Я добиралась домой на общем автобусе, а когда приехала, мама сказала мне, что бабушка Салиха умерла. И я не хоронила ее… Я страшно обиделась на них, своих родителей, ну, почему они меня не привезли. Да, сейчас все это странно вспоминать. Это значит, что я очень любила свою бабку, сварливую, бесконечно пилившую всех – деда, сына, невестку, – и в то же время стряпавшую лепешки и пироги с рыбой лучше всех, и умевшую каким-то строгим своим словом поддержать и даже похвалить.

Но бабки во сне не было. Были сестры. И отец. С сестрами мы потом рассорились. После седьмого класса. До этого все было хорошо. Мы учились в параллельных классах, что видимо и спасало нашу дружбу. Не надо было соперничать друг с другом. С одной из сестер, с той, которая была покоренастее и погрубее, у нас завелась переписка. Каждый день по дороге в школу или после мы обменивались письмами. О чем мы там писали, знает только бог. О каких таких своих радостях и горестях мы ежедневно докладывали? Сейчас многое бы отдала за эту переписку. Но, увы, все это погребено… Наша переписка, видимо, стала ранить другую сестру, сестры стали отдаляться друг от друга, так значит я выступила разделительным знаком между ними. Вторая сестра, в конце концов не выдержав, наговорила первой обо мне что-то неприятное, обвинив меня в том, что я… Ну, как всегда. Говорила не очень хорошо о первой за глаза. Было ли это на самом деле или нет, я не помню сейчас. Но почему-то кажется, что не было. С тех пор голубоглазые сестры покинули меня.

И вот явились в моем сне. Во сне они были прекрасны. Оказывается, я их недооценивала в жизни. Они разговаривали с моим отцом и понимали его гораздо лучше, чем я. И он радовался общению с ними. Мне так хотелось вступить с ними в беседу, но… у меня не было ни тела, ни голоса.

«Что ж, – подумала я, – буду следить за всем со стороны».

Моя бестелесность была даже выгодна. Поняв, что не обременена телом, я решила выпорхнуть наружу, посмотреть, что это за дом и в каком месте он расположен. Дверь была полуоткрыта, проникнуть в щелку не составляло труда. Как выяснилось, дом действительно находился на краю обрыва, а дальше был беспробудный туман, который соединялся с облаками. Или все это были облака… Дом был словно подвешен. Деревянный, с одной огромной комнатой без всяких перегородок, без мебели, но с крыльцом и резными ставнями. Что за приключения? Не поняв сути, я решила вернуться внутрь.

Передо мной возникло полотно, нарисованное моим отцом. На нем по-прежнему был силуэт. Ровный, красивый, женский. На фоне удивительного заката. Чей силуэт? Я стала присматриваться, изучать его, решилась даже потрогать тем, что могло бы быть моими руками. Коснувшись силуэта, я ощутила невиданную дрожь. Мне стало жарко и очень больно. Я попыталась кричать, но голоса не было. А моя так называемая рука словно прилипла к силуэту на полотне, увязла в нем, как в смоле, и я не могла оторвать ее оттуда. Вместо крика вышла дыра в силуэте. А сестры, к которым я обращалась за помощью, вдруг встали и вышли. Просто, буднично, не попрощавшись. Я почему-то подумала, что никогда их больше не увижу. За сестрами удалился и отец. Он вообще исчез незаметно. Просто растаял. Только дверь осталась полностью открытой. Присев рядом с полотном, я заплакала. Но не горько, а с удивлением. Как бы нехотя. Потом же, приглядевшись к рисунку, с ужасом поняла, что этот силуэт мой. Как раз то, что могло бы снова стать моим телом. Картинка совпала. Я вернулась в нее. Вошла в свой силуэт на полотне. Открыла глаза и обнаружила себя сидящей в плетеном кресле на берегу залива. На фоне удивительного заката.

Алина Цыганкова

Слова за края выливаются

В театре немых начал

Спутанные деревья сомкнулись «раз»

Сумерки, сгущаясь, становятся тьмой

И появись на восходе лицо в анфас

В танце сонливых лучей, нареченных мной

Именем не твоим, я сжимаю ладонь

Я зажигаю газ

Ты один из нас

Только ещё печальнее, чем пейзаж

Тот, за окном расплывающимся пятном

Глажу по волосам

Проходи в мой дом

Где так уютно нашла себя не любовь

Не упаковка расплавленного льда

Ты несомненно хочешь назваться собой

Тем, чей анфас в ритме солнца вошёл сюда.

Спутанные деревья сомкнулись «два»

Марево окон блестящих проникло в слой

Если под кожей текла снеговая вода

Талость заката заменят во мне покой

Стеклами звенит имя, кладу ладонь

Я выключаю джаз

Чтобы слышать нас

Перебирая пальцем отсутствие фраз

Глажу несуществующий разговор

Паузой воздух став

Проникает в сон

Где зорко вижу, какого цвета любовь

Таю в объятии рисованного огня

Что образует магию чистых слов

И расцветают мои – твои имена

Пришло время дождей

«Десятилетия засухи кончились. Пришло время дождей»

От эффекта богатства чувствами не осталось ни мечт, ни идей

Лишь далекие воспоминания заводят меня в тупик

Где Слова за края выливаются, когда ты ко мне приник

Где у стен рассыпается музыка, ее ставишь в который раз

Мне любимы и дороги звуки все, что тогда окружали нас

«Десятилетия засухи кончились. Пришло время дождей»

Когда моя любовь к тебе скопится, непременно готовься к ней

Оживление, спонтанная искренность. Я нелепая и в сердцах

Так боялась тебе вдруг высказать, выговориться невпопад

Разойтись в своей обнаженности, вдыхая запах свобод

Время засухи здесь закончилось. Наступает дождливый год

Не перечитывай это

Не перечитывай это! Займись этим чуть позже

Увидеть в себе поэта – свято дело, ну что же

Пиши до прихода чуда. Встань на его защиту

Проза больна и занудна, выкладывать ее стыдно

Рифмы прутся от строчек, просятся скорей в массы

Крив бегающий почерк, приторный слог – ужасен

Выкинуть без сомнений – мусорное ведро рядом

Плечи мои задели чужие косые взгляды

Фобии льются наружу, но я поступила верно

Творчество мне не нужно – освобождаюсь от плена

Голову гордо вскинув, невыгодно жить в обмане

К черту нервные срывы! Правда ведь? Их не станет?

Поплыв по забытой речке (теченье – моя отрада)

Вписав буквы в бесконечность, где веет весной прохлада

Вступают в права уменья справиться с силой мысли

Топлю свое вдохновенье близ корабельной пристани

Ходят секундные стрелки, а я искушенно безумствую

Когда стихи в человеке, он, может быть, больше чувствует?

Связно выразить речь свою надобно и избавиться

От долгожданных встреч в раю – выдуманных катарсисов